Студенческие конспекты и иные... Один файл

Интродукция.

Почти каждому бывшему студенту приходилось иногда в жизни, обычно случайно, при капитальной переборке всего накопившегося, покрытого пылью времен, архива, натыкаться на забытые конспекты времен обучения.
   Иной раз они попадаются в довольно заметном количестве, в другой раз в виде одной небольшой тетрадки, в которой и написано всего несколько строк.
 Я не был образцовым студентом, поэтому в конспектах часто было написано то, что мало относилось к самому предмету обучения.
  У человека в памяти незримо хранятся подобные же конспекты-архивы, состоящие из воспоминаний, в том числе, и о студенческой жизни. Эти конспекты не составляют стройной системы, разрознены, часто в них отсутствую целые года, зато другие, казавшиеся тогда рядовыми событиями, вдруг занимают целые пласты-конспекты памяти. Память обладает свойством непроизвольного отбора интересного для тебя в то время. Вся рутина жизни, как временные файлы, стираются из памяти.
 Попадаются и школьные тетради, которые вызывают шквал воспоминаний и ассоциаций. В том же хранилище отыскались тетради о периоде вынужденного «прогула» между школьным и институтском образованием.
 Здесь конспекты приведены в порядке, близком к хронологическому, другие записи как-то сами собой улеглись на свое место.
  Я сознательно много убрал из окончательного варианта произведения, построив сюжет по схеме античного восточного "обрамленного" романа, оставив лишь сквозной сюжет – рамку, КОНСПЕКТЫ,  которая обрамляет полотно – новеллы под названиями, охватывающие, в основном, события 1966-1972 года.
   Меньше всего мне хотелось бы создать здесь нечто в виде какого-то сухого отчета, я попытаться воссоздать атмосферу нашей жизни и учебы, в чем навсегда ушедшей в лету, а в чем-то оставшейся, чтобы читатель на время смог переместился в те года.
   Откроем и полистаем вместе с читателем эти виртуальные конспекты и тетради, которым почти уже сорок лет…

Конспект №1
Начало. Без оркестра и литавр.

Почему-то начать повествование хочется с той минуты, когда мы, три приятеля, окончившие одну школу в небольшом заволжском городке Ершов, сидели ранним утром  в Саратове, на ступенях памятнику Дзержинскому вокзальной площади. Поезд нас привез в Саратов рано, в 4 утра.  Политехнический институт, куда мы приехали сдавать свои документы для поступления, еще не работал, как ни работал и общественный транспорт.

Сидели и гадали, на какой факультет поступить, какую специальность выбрать. За спиной двоих из нас уже была неудачная попытка поступить в ВУЗы, за спиной маячил призрак армии, так, что было над чем задуматься. Да, «...сделать бы жизнь с кого..» мелькнула в голове фраза В.Маяковского о Ф.Э. Дзержинском.

Предыдущую моя попытка была произведена довольно инфантильно. Мы с другим приятелем-одноклассником, Сашкой Карташевым и его девушкой, Валей Дзюба, на которой он потом и женился, решили почему-то поехать в славный город Воронеж в тамошний политехнический институт. Он выбрал  факультет летательных аппаратов, т.е. он представлял свою будущую профессию, как специалиста по планерам самолетов, я – радиотехнический, самый модный тогда, да, и, как потом оказалось, с самым высоким конкурсом и проходным баллом.

Впрочем, некая причина поездки в Воронеж существовала, и называлась он Галей К. Она была меня постарше на год - два, и еще в школе мы всей классной нашей компанией – Боб, Серж, Славка Карпов и я – мы как-то сблизились с ней. То мы представляли себя мушкетерами – я Арамис, она – Констанция Бонасье, то экипажем звездолета «Мечта»…Типичные романтические бредни того времени, а ведь были старшеклассниками уже. И каждый был немного платонически влюблен в нее.

 Галка как раз и училась уже в Воронеже, и нас туда подвинула поступать. Меня, по крайней мере. Нашла она нам квартирку – комнату с хозяйкой в бараке послевоенной постройки, построенной, по преданию, пленными немцами.

       Спали мы с Сашкой в комнате на одной громадной железной кровати, богато украшенной всякими никелированными шарами и шариками, уголками и прутьями. Кстати, такая очень модная сейчас кровать  была совершенно архаичной в то время.

   Хозяйка же с сынком, в последствие оказавшимся запойным алкоголиком, обитали в это летнее время в сарае. Подзаработать решила женщина.
    Мы с Сашкой были оба медалистами, тогда это давало право при сдачи профилирующего предмета на «пять», быть зачисленным в студенты без сдачи других экзаменов. Сомнительная привилегия.
   Приехав в Воронеж и разместившись на постой в наших хоромах, мы узнали неприятную для нас весть – профилирующим предметом в ВПИ оказалась физика, а мы то готовили математику. Сашке удалось сдать ее на «пять», и он уехал домой, а я вот на «четыре»,  и пришлось мне «домучивать» все экзамены, а было их  не мало – пять. 

   Настроение было никакое, хотелось домой. Вот в таком настроении явился я на сдачу экзамена по математики письменной …с одним экзаменационным листом, без паспорта. Сунулся было в актовый зал, где сдавался экзамен, а дежурные не пропускают: - «Давай паспорт!».
   А наша база была далеко расположена от места сдачи экзамена, на окраине города. Туда – обратно часа полтора-два. Вышел я из института, попробовал поймать такси – тогда это было почти невозможно – и уныло побрел обратно в зал. Дежурные возрадовались за меня, что я довольно быстро обернулся, и пропустили, не проверив наличие паспорта. Но я рано обрадовался, внутри оказался второй, более бдительный, кордон. Там меня и задержали снова.

    Поняв, что рассуждать о собственной несобранности здесь не место и не время, я, по наитию, сходу, сочинил трогательную историю, как случайно у меня паспорт забрал мой «сожитель» Сашка, который уехал, и прибудет назад только через несколько дней.
   «Что же с тобой сделать?» - задумался ответственный секретарь, - «А ты не подставной?». Я впервые услышал этот термин и не совсем его понял, но изо всех сил замотал головой: - «Нет, я свой, русский».
   «Ну что ж, сейчас направим гонца в основное здание института, он принесет твое личное дело, мы посмотрим по имеющиеся там твои фото, и узнаем, кто ты есть на самом деле», - зловеще сказал секретарь.

  Я приуныл совсем, на экзамен отводилось часа 3, я уже опоздал минут на сорок, а тут еще «радостная» перспектива опознания, которая потребует не знаешь сколько времени
    «Да когда же тогда я буду писать?» -  благим матом возопил я. Сердобольный секретарь подумал и решил посадить меня в зал писать экзамен, так сказать, условно, до прибытия вестей, идентифицирующих мою личность. Сел я на место, куда меня посадили, и стал решать экзаменационные вопросы.
  Где-то еще через минут сорок ко мне подошел ответственный секретарь и, отечески потрепав меня по бедной моей голове сказал, видимо гордый за свое правильное и благородное решение: - «Пиши. Ты это ты!».
    Воодушевленный столь высокой оценкой собственной персоны, я одним из первых закончил экзаменационную работу и сдал ее. И получил за нее желанную пятерку.

   Экзамены я сдал хорошо, но вот незадача,  в тот год именно на нас закончился очередной этап реформации школы, очень «удачно»  – в один год все школы страны выпустили сразу два выпуска – одиннадцатиклассников по старой программе с «трудным» обучением и десятиклассников без оного. Соответственно был двойной конкурс в ВУЗы и очень высокий проходной бал, у меня 15 баллов из пятнадцати возможных.

    Не хватило у меня одного балла до проходного, и я, по совету членов приемной комиссии, «перебросил» свои документы на вечернюю форму обучения, надеясь со временем перебраться на дневную.
  До зачисления нужно было подождать, пока уже вечерники сдадут свою порцию вступительных экзаменов. Наступил уже сентябрь. Но ночам стало прохладно, мои хозяева стали мерзнуть в сараюшке и намеками интересоваться, не собираюсь ли я, не дай бог, покинуть их гостеприимный дом. А великовозрастный сынок нашей хозяйки попутно занял у нас, еще тогда бедных абитуриентов, деньги, клятвенно пообещав в самом ближайшем светлом будущем отдать их. Не хотелось давать деньги, но алкоголики в таких случаях очень убедительны. 

    Ожидание этого прекрасного будущего откладывалось под разными предлогами, а когда пришло время расплачиваться с хозяйкой, нам пришлось учесть эти деньги. Бедная женщина прямо расплакалась, ей почти ничего не досталось. «Алкоголикам верить нельзя» - решил я для себя на дальнейшее, но все равно неоднократно попадал в подобные истории.

     В том году мне так и не удалось стать студентом. Для зачисления в институт нужна была местная прописка и справка с места работы. Вот такие строгие порядки тогда были.  Прописаться мне так и не удалось, и я вернулся к родителям, на базу.

Локомотив моей юности.

   Мои родители сами всегда работали, это было для них естественным образом жизни, и им было бы дико, если кто-то из нас сидел бы без дела.
    Поэтому уже через неделю они определили меня работать в…родное локомотивное депо. Сыграл роль, наверное, тот факт, что у меня в аттестате стоял второй  разряд слесаря по ремонту тепловозов.
   Да, собственно, тогда в Ершове и не было ничего более крупного и интересного, в плане работы, кроме объектов железной дороги. Сам  город Ершов создавался, как рабочий поселок при железнодорожной станции.

      
Продолжение
Промышленность Ершова.

  Здесь я немного отвлекусь от основного повествования и немного разовью последний абзац предыдущей абзаца, расскажу и о местной промышленности Ершова, точнее, о том, как я ее тогда и воспринимал с сегодняшними комментариями. 
    Кроме объектов железной дороги, был еще Райпищекобинат, выпускавший  из импортного хорошего болгарского сухого вина отвратительное пойло красного цвета -  вермут, на дне которого обычно отстаивалось на два пальца краситель, а сам продукт обладал свойствами могучего слабительного.
    Так, что пить его в компаниях на природе, где присутствовали девушки, не рекомендовалось.
   Кроме того, он выпускал род конфет - соевые батончики, съедобность которых не превышала дней десять после изготовления, потом чего они превращались в совершенно твердые цилиндрики, от которых отказывались даже голодные бродячие псы.
  Присутствовало одно время в его ассортименте карамель «Яблоко» в той же описанной соевой оболочке приятного серого цвета в полоску и с яблочным повидлом в качестве начинки. Свойства этого лакомства были близки к описанному соевому батончику. 
   Да, чуть не забыл – был там колбасный цех, который выпускал прекрасную копченую краковскую колбасу, которую в городке видели только особы, приближенные к мастеру этого цеха по фамилии Турпетко, веселого хорошего черноволосого южанина, возможно с греческими корнями.
    Мне в какой-то степени повезло, Славка Турпетко был моим одноклассником, с которым мы по второму разу поступали и поступили в СПИ,  с которым жили на квартире первый год нашей студенческой жизни и плотно общались во время учебы.
   Мы там были просто измучены этой колбасой, которая нам поставлялась регулярно буквально мешками. Чтобы бороться с ней, мы приготовляли из нее супер яичницу – на сковородку укладывалось нарезанная кружками указанная колбаса в ТРИ слоя, которая потом заливалась десятком домашних яиц, до полного заполнения емкости глубокой сковородки внушительных диаметра. Для усиления питательного эффекты все это блюда готовилось на свином сале.
     Чтобы прожарить это многослойное толстое блюдо, приходилось протыкать его вилкой во многих местах, дабы жидкая яичная составляющая могла проникнуть ко дну сковороды и испечься. Только юношеские здоровые желудки могли усвоить безболезненно этот чудовищный по объему и калорийности продукт.
    Был у нас еще в Ершове на пятьдесят шестом совхозе, который потом назывался третьем отделением совхоза «Ершовский», а до этого….Либершталем, маслозавод, выпускающий прекрасное сливочное масло, которое обладало такими же свойствами неуловимости, как и копченая колбаса.  Всё перечисленное поставлялось в города, по крайней мере в Москве, по слухам, ершовцам приходилось с этой продукцией встречаться.
   За Немецким прудом, располагавшемся тогда  далеко в степи, находился еще один объект, стоящий в самой начале цепочки производства птицы – инкубатор. Где-то в классе четвертом нас водили туда на экскурсию, и мы с волнением наблюдали процесс появления на свет божий мокреньких субтильных цыплят.
   На обратном пути мы решили искупаться в Немецком пруду. По берегам этого пруда делали глубокие круглые ямы, в которых изготовляли саманные кирпичи из смеси глины и соломы. Не буду отвлекаться на технологию их приготовления, она детально расписана в «Старом Ершове…».
  Плавать я тогда не умел, поэтому осторожно зашел в воду и плескался неподалёку от берега. Потом черт меня попутал исследовать акваторию дальше. И вот я уже зашел в воду так, что водная рябь захлестывала мне рот. Я осторожно развернулся и на цыпочках ног тихо двинулся к берегу.
  И вот, когда уже проявилась положительная динамика моего движения, какая-то неведомая сила схватила меня за ноги, и с силой увлекло на дно. Перед глазами поплыли разноцветные круги, в ушах слышались какие-то неясные размытые звуки, несколько мгновений я находился в каком-то зыбком нереальном  мире. Потом пелена с глаз резко упала, и я услышал чей-то испуганный голос, доносившийся как бы издалека: - « Ты чего, нырять не умеешь?».
  Я хотел объяснить своему соседу Погорелову, что я и плавать то не могу, но дрожащие синие губы не могли произнести ни слова. Только через несколько дней у меня из ушей вылилась с пол пинты  горячей воды и я снова стал слышать хорошо. Так я первый раз тонул.
  Совсем забыл о ретрансляционном центре с высокой, метров 300, стальной мачтой на растяжках, которая появилась именно тогда. Как говорили, она, в основном, обслужила военную связь. И школьный приятель Серж, тоже не поступивший в Вуз, как раз попал на работу на резервный аккумуляторный цех этого центра, который обеспечивал электроэнергией центр при отключении основного источника питания.
  Была еще в нашем хлеборобном крае мельница, которая издревле находилась на берегах упомянутого Немецкого пруда, у плотины с Советским прудом.
    А у станции располагался элеватор, куда летом, в уборочную пору, непрерывно, день и ночь, ехали со всего района машины с зерном. Так, что закрома Родины были реальным фактом, несмотря на шутки по этому поводу известного сатирика.
   В центре города издавна располагалась фотография, куда ходили еще наши бабушки и мамы, куда и  мы, после окончания начальных классов дружно двигались на увековечивание наших детских мордашек. По этим фото можно теперь восстановить общими усилиями фамилии соучеников. Потом славная традиция прервалась. И между пятым и десятым классом возникла большое туманное безликое облако, из которой лишь временами выплывают отдельные лица и фамилии.
  Вот, пожалуй, и всё на тот момент, что касается  промышленности нашего славного городка того времени.
 
Petite nostalgie по школе. Еще одно невольное отступление от основной темы.
Предыдущий экзерсис невольно заставил меня снова вспомнить о родной ершовской школе № 29.
Не думайте, что это только сейчас школу реформировали. Реформировали ее в Советское время постоянно. Одно время школа из десятилетки перешла в одиннадцатилетку.  Такой маневр назывался политехнолизацией школы. В аттестате о среднем образовании у меня так и написано: -  «Окончил среднюю школу с трудовым обучение…».
Один день в неделю, обычно в среду, мы посвящали «труду». Чем мы тогда  только не занимались, что нам только не преподавали, и чему нас только не обучали.
       Как и во всяком новом деле, все это мероприятие проводилось в истинно русском стиле. Т.е. материальной базы трудового обучения не было, а создавалась она в процессе.
   Мы помогали достраивать свои  школьные мастерские, где был столярный цех с циркулярной пилой, электрофуганком - это штуковина с электроприводом, которая ровно и плоско строгает доски. На этих станках нам (чуть не написал мы – нас к станкам по технике безопасности и на версту не подпускали) готовили заготовки, из которых мы на индивидуальных столярных верстаках что-то пытались делать.
 Помню, сделали по указке, потом на двоих - четверых по табуретке. Основной столярный инструмент был у каждого – шерхебель для первоначальной обработки дерева - это вид рубанка с полукруглым лезвием, деревянный рубанок, ножовка, долото и стамеска.
А что еще надо настоящему столяру для производства разных поделок. Нужно, конечно, еще много – всякие выборки, зензубели и…и…Нам и этого было много. Но на наших табуретах после некоторой доработки их преподавателем, можно было сидеть и даже стоять – они ушли все в школу, так, что труд действительно был общественно полезным.
В следующем году нас перебросили почему-то на слесарное дело. Хотя, подумав, решил, что никакой тайны здесь нет. Ведь у нас осуществлялось ПОЛИТЕХНИЧЕКОЕ обучение. А приставка поли- как раз и означает, что нам не надо почивать на лаврах сделанных табуреток, тем более это физически вряд ли возможно, а смело браться за освоение новые специальности.
   « Если завтра война, если завтра в поход…»-почему-то ассоциативно, к месту вспомнилась тогдашняя песня.
И здесь нам, как природным слесарям, нужно было сделать стограммовый молоток для слесаря-лекальщика – так называется высшая слесарная квалификация. Это, конечно, не указки строгать.  Сначала отрезаешь по размеру ножовкой стальную, квадратную в сечении, заготовку. Придаешь ей, опять таки, по размерам, форму молотка и делаешь отверстие для ручки. И все. Но это просто сказать, а сделать…
Все поверхности должны быть сделаны «под линейку», т.е. они должны быть перпендикулярными друг к другу, и представлять собой, в идеале, абсолютную плоскость без всяких заваленных углов. Для этого напильник нужно было держать во время обработки всегда в одной плоскости. Тяжело это давалось. Но с помощью преподавателя,  наших скромных силенок и появляющихся в процессе труда навыков, с этим я справился.
 А вот отверстие для ручки я запорол, да так, сто все прежние труды пошли на смарку. Очень я переживал этот конфуз, так, что решил спрятать свой искореженный молоточек и не сдавать его в конце занятия. А вначале следующего урока с невинным видом я сообщил учителю, что мой молоток исчез. Поискали, поискали, да делать нечего, и мне дали другой незавершенный молоток, который я неплохо доделал. Молотки тоже пошли в дело – в локомотивное депо.
Итак, навыки столяра и слесаря по металлу мы получили. Кстати, это потом пригодилось.
В последующем мы ознакомились с работой токарного станка, немного каждый поработал на нем, а один счастливец даже умудрились сломать единственный дефицитный резец из твердого сплава, за что был навеки отлучен от станка.
Нам поручили каждому сделать самостоятельную работу, как итоговую. Мне достался заточной станок, в котором нужно было закрепить двигатель и изготовить и вставить  шпонку в колесо шкива, что все это сооружение крутилось. Колесо было чугунное, шпонка слегка превосходила (как я потом понял) размерами посадочное место. Несколько ударов молотком при вставке шпонки при отсутствии опыта сделали свое черное дело – колесо лопнуло, лопнуло немного, трещина была еле заметна. Я затер эту трещину, как мог, густой грязной смазкой, и работу приняли. И станок нормально работал, слава богу, не разлетелся. Не думайте, что я был какой-то неумехой – другие были не лучше. Качество работы приходит с опытом, а его у нас не хватало.
Следующим этапом нас бегло ознакомили с устройством автомобиля, ГАЗ-51, который в полуразобранном состоянии стоял в одном из классов наших мастерских, а потом инженер с местной электростанции долго и нудно стал нам читать …курс электрических материалов, в котором и сам был явно не силен.
  Летом мы неожиданно на практике оказались в вагонном депо. Действительно, куда нас только судьба не посылала.
 Там мы впервые столкнулись вплотную с железной дорогой. Труд там везде был тяжелый и грязный. Я попал в бригаду плотников, которые меняли доски в полувагонах. Доски крепились к раме болтами с гайками, которые за время эксплуатации так ржавели, что раскрутить их, при необходимости, и не пытались. Для этого был разработан очень любопытный способ – в руки брался большой молоток, весом этак грамм 500, и им, что было сил, наносились удары по головке болта сверху. Желаемым результатом было сбивания этой головки. Работали мы на высоте нескольких метров, на специальных стеллажах.  Как нас, малолеток, допускали почти к высотным работам – неизвестно. Бывало, так намахаешься за рабочий день этой кувалдой, что руку с ложкой ко рту не поднесешь.
С нами не знали, что делать дальше. Но в одиннадцатом классе, нам, можно сказать, повезло, уроки труда перенесли в локомотивном депо, в разные цехи. Это было уже что-то близкое к настоящей работе. Мне здесь повезло – я устроился к своему дяде, Цыплакову Борису, который учился ремонтировать и поверять приборы тепловоза.
 Чему-то я научился, при окончании школы мне даже записали, единственному в выпуске, в свидетельство о среднем образовании, что я «овладел квалификаций  слесаря второго разряда по ремонту тепловоза».
Многому нас научила школа. Своеобразным салютом этим знаниям явился микровзрыв, который устроил нашей англичанке одноклассник Ш., вбивший патефонные иголки в ножки стула преподавателя, и подложивший под них охотничьи капсули.
  В этом случае его знания оценились очень высоко, и товарищ отправился из нашей школы постигать дальнейшие премудрости науки куда-то в другое место.

Исповедь радиохулигана.

    Этот рассказ придется предварить невольным общим отступлением от конкретной темы, дав некоторые общие сведения радиотехнического и правого плана.   Популярно, дабы читатель современный читатель смог  разобраться в сути дела.
     Мне как-то нигде не приходилось читать о так называемом «радио хулиганстве», кроме, разве, давнишних ругательных статей в газетах.
   Радио хулиганство - это условный термин, которые дали официальные советские органы  массовому движению радио общения.
     Сейчас есть нечто подобное – это мобильная связь и Интернет.
    Но этот вид связи образован сверху, аппаратуру вы приобретаете в специализированных  салонах. А, главное, она, как говориться, «находится в правовом поле».
   Это уже качественно иная, цифровая связь, хотя ее сущность – живое неконтролируемое и свободное общение – осталась прежняя.
   Приход Интернета привел к информационной революции – каждый владелец ПК  и мобильного телефона может передать практически мгновенно в любую точку обитаемого пространства земли  информацию в любом виде – текстовом, голосовым. Передать копии различных документов, фото и видео изображения…

   А наше массовое радиотехническое  движение началось снизу, оно никем никогда не организовывалось, а наоборот, всячески притеснялось официальными органами, и само начало его теряется в необъятных далях.
    Обычно переделывалась приемная массовая радиоаппаратура, попросту ламповые приемники, к которым присоединялись самодельные радиопередающие приставки. Они были предельно просты, на одной лампе, но даже такая несложная аппаратура позволяла производить связь на средних волнах на дальности до 150 км, а в диапазоне коротких волн – и на тысячи.
  Серж Чесноков привез в Ершов из Казани в 1964 году схему такого передатчика, который он быстро собрал и, совместно со мною, испытал. Результат был положителен, схема, как говориться, пошла в массы, и уже скоро очень многие наши соученики, и я в том числе,  обзавелись подобной аппаратурой. От них протянулись свои связи. Так появились в нашем движении Володя Дьяченко(Дьяк) и Олег Патрикеев (Патрик), с которыми мы  потом подружились.
  У Олега была магнитола «Неринга», соответственно, он мог записывать и воспроизводить в эфир музыку. Это «было круто», как теперь выражаются. Магнитофон был тогда очень редким устройством, обладатели его в Ершове были наперечет. Власть вообще на все эти радиотехнические устройства смотрела с большим подозрением. СОВЕТ НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СССР своим постановлением от 29 сентября 1939 г. N 1593 обязал всех граждан регистрировать не только радиоприемники, но даже радио точки ретрансляционной сети. И это запрет продержался до…1 января 1962года(!?)

    У Олега были и трофейные немецкие солдатские и офицерские журналы с обнаженными красотками. Их было целые кипы – отец привез с войны. По сравнению с нынешними шокирующими изображениями – так, детский сад. Но для нас и это было потрясением. Для пересъемки подобных раритетов я приспособил увеличитель, на который мама(!?) сшила плотный черный матерчатый чехол, что превратило увеличитель в фотоаппарат , который мог переснимать на весь кадр интересующие нас в то время репродукции, т.е. в некий фото-сканер.
   На средних волнах,  в диапазоне 180-300 метров,  появилось с десяток станций, потом больше, которые, в основном, передавали музыку, связывались с друг с другом. Какие только позывные не были в употреблении: - « Серж, Призрак, Шеф, Патрик, 11-17, Эльбрус…»
    Это практически повсеместное  явление имело свои трудно объяснимые максимумы во времени. На начало шестидесятых как раз пришелся один из таких всплесков, но это понятно  - космос, физика, радиотехника тогда были всеобщим интересом.
   
     Между тем над нашим безоблачным общением в эфире стали сгущаться тучи. Мы не делали большого секрета из нашей деятельности.

 А в городе, оказывается, были официальные радиолюбители, была даже мощная коллективная радиостанция. Вот эти товарищи и взялись, по поручению областной электрической комиссии, искоренить радио хулиганскую заразу.
    Официальное радиолюбительство – это был принципиально иной, уже по задумке, вид связи. Это было не общение, а своего рода спорт, целью которого была связь с различными удаленными районами мира, особенно, где мало радиолюбителей. Общение там было жестко задекларировано и носит формальный характер.

  Я попался глупо. Дома никого не было, и я устроил в эфире «Концерт рок-н-ролла». Приехал как раз с  Урала  Дьяк и привез много московских хорошо записанных на рентгеновских дисках рокк-н-рольных вещей – Билла Хелли, Элвиса Пресли, Джерри Ли Льюиса…т.д.
    Во время передачи динамики моего приемника «Жигули» не отключались и орали на полную мощность. Так, что я не слышал ни лая собаки, ни стука в дверь. Очнулся от рокк –н-рольного угара, когда увидел входящего в мою комнату человека с переносным радио приемником, которым можно было запеленговать радиостанцию в диапазоне СВ.
  Я, ошарашенный его внезапным появлением, так и остался стоять с открытым ртом, не делая никаких попыток к пресечению незаконного проникновения в дом.
   Он подошел к моей приставке, покритиковал ее конструкцию, и предложил мне самому разобрать ее, дабы на этом дальнейшее следствие по незаконному выходу в эфир прекратить.
  Пришлось своим руками разобрать передатчик. Охотник, наконец, представился. Интересно, что фамилии наши совпадали. Он работал в Службе Связи железной дороги, и был завзятым радио-любителем, коротковолновиком.

   Я и другие активные незаконные радиолюбители получили приглашение поработать на коллективной радиостанции в диапазоне коротких волн. Затем, перед нами открыли туманную перспективу получения разрешения на эксплуатацию индивидуальной радио станции в диапазоне УКВ.

  Походили мы туда, послушали стандартные связи, правда со всем миром, заполнили документы на получение разрешение на строительство радиостанций и стали ждать…
   Как потом мы поняли, эти маневры были предприняты, в основном, для того, чтобы вывести нас из активного режима.

   Как только мы это поняли,  в тот же день передатчики были собраны с использованием советов нашего «друга». Но теперь передача велась при закрытых воротах и калитки во двор, а иногда, в первое время, спускалась с цепи для дополнительной страховки свирепая немецкая овчарка Рубин. Движение приняло вскоре такой размах, что нами уже занялись правоохранительные органы.

  Нескольких человек выловили, но те, по общему сговору, сказали, что нам разрешил выходить в эфир товарищ Ф., до тех пор, пока мы не получим официальные разрешения и не построим УКВ радиостанции.

  Во избежание продолжения подобных неприятностей, наша организация срочно переместилась на диапазон КВ2, 70-75 м. 
  Для пеленгации таких радиостанций карманные транзисторные приемники не подходили, тогда просто не было в них такого диапазона. Квалификация нас, как радио любителей росла, появились уже мощные отдельные радиостанции с хорошими антеннами и мощными передатчиками.

   Конец противоправной деятельности наступил после отъезда на учебу.

Локомотив моей юности. Продолжение
Первые радости и огрехи.

 Определили меня на работу в высоковольтный цех, который занимался ремонтом различных электрических аппаратов управления тепловозом – контроллера, контакторов, насосов, различных регуляторов, освещения.

    Но приняли только учеником, второй разряд аттестата не помог.

   И вот я в спецовке экономичного темно-синего цвета, на голове – мамин девичий берет, который покрашен бабушкой по такому случаю в черный цвет. Видите, вся семья приняла участие в моем приобщении к первому рабочему месту.

   В руках у меня подаренная каким-то сердобольным слесарем за ненадобностью самодельная железная коробка с ключами, отвертками, напильниками, пассатижами и прочим слесарным инструментом. Все это получено в инструментальной по выданным мне маркам – металлическим кружкам с присвоенным мне номером.
  С моим Наставником – Кибитко, мы залазаем вверх, в кабину тепловоза, держась за металлические поручни. Краткий инструктаж. Показ первых приемом работы – и вот уже я уже самостоятельно зачищаю контакты контроллера - основного механизма управления скорости тепловоза. Через два месяца я получил первый слесарный разряд, еще через три – сдал на  второй.

  Работа была интересная, сначала я работал днем под руководством Кибитко, обрусевшего хохла лет 38, выделявшегося в коллективе своей какой-то общей культурой, которая сказывалась даже в его манере поведения, сдержанного и не любившего матерщины, столь любимой некоторыми слесарями.

  Дневная бригада занималась малым и средним ремонтом грузовых тепловозов ТЭ2, ТЭ3, а потом и пассажирских ТЭП10. Все электрическое оборудование проверялось, проводился профилактический ремонт с заменой поврежденных деталей и вышедших из строя деталей.

   Тут я пару раз «отличился». При работах в высоковольтной камере тепловоза полагалось отключать рубильником питание всей электрической схемы тепловоза от аккумуляторной батареи по технике безопасности. 
    Вот от этого пренебрежения техникой безопасности и произошли эти случаи, чуть не приведшие к инвалидности не только меня.

  Опытные электрослесари часто пренебрегали этим требованием, т. к. при этом гасло освещение в кабине тепловоза, и хлопотно было подключать провода переносной лампы, в просторечии переноски, к ножам рубильника в резиновых перчатках.
   Они довольствовались выемкой всех предохранителей схемы.

  Я, не особенно задумываясь над этим, просто перенял эту манеру ремонта, а мой наставник чуть не поплатился своими пальцами от этой неосторожности. Одной из операций ремонта была проверка целостности вставок электрических предохранителей, которые проверялись простейшим образом.  Все они по очереди вставлялись в держатель предохранителя в цепи электропневматического контактора в кабине машиниста . При целостности вставки ты слышал грохот, с которым срабатывал контактор в высоковольтной камере. Просто и со вкусом. А надо было проверять, как выяснилось позже, электрическим тестером.

  И вот, я начал эту процедуру, не заметив, что Наставник проник в камеру и чем-то там занялся, как выяснилось, как раз зачисткой  контактов указанного устройства. Грохот, и его истошный крик слились для меня воедино. Я даже не успел испугаться.
  На наше общее счастье Виктор успел выхватить каким-то чудом пальцы из под  мощных контактов. Попадание пальцев между контактами в момент  срабатывания было равносильно удару по ним с размаху кувалдой. Вряд ли чего от них осталось. Размозжило бы в лепешку.

   Испуганный Наставник с криком принялся меня отчитывать, а потом, немного успокоившись, признал, что и сам виноват в этом происшествии. И приказал мне никому не говорить об этом.

    Второй раз я вознамерился искалечить самого себя. Я тоже, как  Кибитко, начал ремонтировать контакты пусковых контакторов под напряжением. И вот ослепительная вспышка перед глазами - и на  несколько я минут буквально ослеп. Напильник, которым я замкнул пусковую цепь, почти сгорел у меня в руках. Пришлось обратиться к врачу, который обнаружил у меня ожог сетчатки глаза. Бывший в то время начальником цеха А.Скуднов попросту порвал мой бюллетень. Причины производственнику, надеюсь,  ясны.
    Хорошо еще, что я работал в очках, которые покрылись от образовавшейся при коротком замыкании металлизированной плазмы, тончайшим красивым красноватым  металлическим слоем.

Работа в смене.
    Первое время я работал днем, тогда еще была шестидневная рабочая неделя, потом меня перевели на сменную работу, по 12 часов в смену. Это режим работы  был, пожалуй, тяжелее прежней, особенно ночью.

   Приходилось проводить периодический ремонт тепловозов, а также оперативно устранять возникающие  неполадки в работе локомотивов и днем и ночью,  в лютые холод зимы и жар и духоты лета.

   Хорошо, если это еще происходило в здании старого, еще дореволюционной постройки веерного депо, а вот если неполадки возникали где-нибудь в районе входных - выходных стрелок, т.е. на границе станции,  приходилось бегом мчаться туда.

   Запомнились такие ночные кроссы зимой – снежная вьюга, мороз, а ты налегке, в спецовке и беретике мчишься  несколько сот метров – локомотив встал на стрелке и парализовал работу станции. В таком экстренном случае некогда и одеться потеплее.
  Ночная работа здорово выматывала, спать почти не приходилось, вот разве в часа 2-3 ночи, при отсутствии работы, удавалось  немного подремать, скорчившись в неудобном кресле машиниста.

  После смены – долгая отмывка рук смазкой и опилками от глубоко въевшейся в поры во время работы смеси солярки и масла с грязью, обязательный душ (купалка, как ее называли), и домой, отсыпаться.

   Встанешь, как очумелый, во второй половине дня, и только отоспавшись еще ночь приходишь окончательно в себя. Остается еще сутки отдыха, и потом выходишь уже в день на 12 часов.. С одной стороны, одни сутки у тебя полностью свободны из двух, с другой – нет ни выходных, ни праздничных дней.

  Поэтому, когда произошло изменение в организации рабочего дня – предприятия перешли в 1967 на пятидневку - я всеми правдами и неправдами перешел опять на дневную работу. Она была и интереснее, да и научится на ней делать ремонт и регулировку сложных агрегатов тепловоза было, не в пример, проще, днем работали самые квалифицированные рабочие, Лебедев, Тимофеев, Ведь.

  Заметьте, как мы растеряли свои многовековые результаты борьбы за улучшение условий труда – сейчас на частых фирмах полный произвол владельцев и руководителей с организацией рабочего времени. Никакой Трудовой Кодекс часто не выполняется. Так везде после суток работы даются только ОДНИ сутки на отдых, а полагается то двое …
    Часто нет ни обязательного месячного отпуска за работу в течение года, ни страховых отчислений, которые дают право человеку получать пособие по временной нетрудоспособности во время болезни и получить пенсию после достижения пенсионного возраста.

  За семь месяцев работы в депо я прошел путь от ученика, до слесаря второго разряда. Зарплата моя была больше, чем у молодого инженера, закончившего ВУЗ.
  Гегемон, что на это скажешь!

Весенний день год кормит.

    Закончился этот период работы у меня в начале мая.
  Я уже давно понял, что я не на своем месте. Коллектив цеха во был неплохой. Но интересы у окружающих  были свои, отличные от моих…
    Народ с определенным уровнем образования, культуры, воспитания. Не всегда и не со всеми я находил общий язык, их грубоватое поведение и «шутки» коробили меня, хотя с наиболее образованной и эрудированной частью рабочих у меня сложились прекрасные дружеские отношения. Откровенно говоря, мое воспитание, образование – повторюсь, я окончил школу с золотой медалью – делали меня «белой вороной» на этом месте.
   Сама жизнь мне подсказывала, что мне необходимо учиться дальше, теперь это было вполне осознанное решение.
  Деповские специалисты получали свое образование обычно заочно, учась и работая, Многим таким студентам техникума я выполнял контрольные работы по физике и математике, в том числе и  заместителю начальника нашего цеха (!?), который учился в техникуме.

 В конце апреля, как это иногда бывает в это время, начался кратковременный жаркий, просто летний период.
     Наше районное сельхоз начальство всполошилось – надо начинать и быстрее заканчивать посевную. А в то прекрасное время было принято посылать на это общественный действо  всех городских трудящихся с различных промышленных и чиновничьих контор.
    Впрочем, последних, я не видел никогда. Или места были другие, более прикормленные, или концентрация управленцев была столь мала. Да и как оставишь беззаботных работных людей без бдительного наблюдающего (издалека) глаза.
    В депо решили обойтись малой кровью. Собрали зеленую молодежь, без который сложный процесс ремонта локомотивов не пострадает, и – вперед, в деревню Лобки.
   Согласия нашего никто и не подумал спросить, и вот уже мы в степи, вагончике полевого стана, сооружения из тонких досок, продуваемого всеми ветрами, но с большой железной печкой в середине становища.
  Сама деревня стояла на слабохолмистой местности, степи, без единого кустика или дерева, по которой свободно  гуляли уже пыльные ветра. И хотя солнце жарило, как в июле, но земля была холодная, непрогретая, и при температуре воздуха в 20 градусов мы все были одеты в телогрейки и ватные штаны. 
  Да, естественно, кроваток детишкам никто не припас, спальными местами были нары со старыми засаленными матрасами, наваленными кучей. Постельное белье не предусматривалось.
   Мы поужинали, помузицировали, благо гитару кто-то прихватил, выпили что-то  прихваченное из дома и завалились спать уже глубокой ночью.
  Первая же ночь показала все особенности нашего жилища, с которыми мы потом встречались еженощно. С вечера мы протопили печку до той степени, что лежать на наших простейших спальных местах можно было только в трусах и майке. В том и заснули.
  Но буржуйка быстро прогорела и остыла, потом быстро стал остывать и воздух в нашем балагане, и мы, постепенно, по мере замерзания,  начали одеваться.
   Утро я встретил при полном параде - в телогрейке, соответственно, при теплом белье, свитере и штанах, в зимней шапке и под одеялом.
  Поели что-то, и повезли нас на машине в поле. Мы выполняли роль сеяльщиков при сеялках. Отрегулированы агрегаты, в емкости сеялок мы специальной «мерной» вываркой засыпали зерно – и вперед.
    Наши обязанности были вроде несложные  - проволочными крючками прочищать канала семенопроводов при их засорении.
  И вот мы довольно быстро мчимся за влекущими сеялки тракторами, стоя на полках наших сеялок, опасливо поглядывая назад, где волочились стальные бороны. Не дай бог упасть, бороны вмиг раздерут все тело. Положение усложнялось тем, что сидеть на железных сидениях было и некогда, да и невозможно, по причине того, что сеялки неимоверно трясло и мотало при движение, колеса были железные, а поле было не выровнено. Пыль столбом. Апокалипсис просто.

   Вечером, еле живые, на трясущихся ногах, мы после ужина сразу завалились спать, благо печь протопили, а другие ребятки сеять поехали в ночную смену.
   Утром нас разбудил – надо было опять засевать просторы нашей родины. Работать в две смены по 12 часов мы, после трех дней, отказались. Третью, обещанную нам смену, так и не прислали.  И вот бригадир поднимет нас утром на работу, а мы, заранее договорившись с вечера, не «слышим его». Переговариваемся между собой, поем…ведем себя неполиткорректно.

  Плюнул он на все это дело и уехал в контору, докладывать там и нашему начальству в депо.
  А мы решили двинуться всем коллективом назад, в Ершов, искать справедливости и защиты наших законных прав. Весело распевая всякие блатные и уличные песни под гитару, вы вышли на дорогу к родным пенатам, и скоро уже ехали на попутке домой.
  Надо сказать, что я оказался в лучшем положении, чем остальные – мне прислали с цеха замену, и никаких последствий этого деМАРША я не ощутил.
  А вот бедняг – сосеятелей, дав им отдохнуть день, командование под угрозой увольнения отослала снова в колхоз до окончания посевной.

 
     Конспект №2.
     Вторая попытка поступления.

     Возвращаясь к началу повествования, скажу, что на это раз сдача экзаменов была оформлена гораздо более серьезно, чем прежняя.
     Целый год мы со школьным приятелем Славкой Турпетко усердно и честно готовились к экзаменам на заочных курсах.

     И преуспели в этом. Попутно я обнаружил, что у меня отсутствуют систематические и четкие знания по предметам. Честно говоря, никто из нас по-настоящему серьезно и вдумчиво к школьному обучению тогда не относился. Была бы хорошая отметка, а о качестве знаний, как и сегодня, заботились единицы в школе.

    Я, на пример, помню только нашего юного гения Диму Мацко, который самостоятельно готовился к поступлению в высшую школу, удивляя нашего завуча-математика, Пал Степаныча Попова, при редких посещений Димой нашего математического кружка, совершенно невероятными решениями задач и такими же невероятными вопросами, от которых Пал Степаныч только «мекал». Он и, единственный может изо всей школы за всю ее историю, поступил на географический факультет МГУ.

   Фундамент знаний за год был значительно укреплен. Надстройку над этим солидным базисом был сделан родителями, которые сняли нам квартиру в Саратове на период экзаменов, а мама поехала вместе с нами и готовила нам пищу телесную.
   И мы все поступили, причем на профилирующей физике я просто наповал сразил своего экзаменатора глубиной своих познаний. Он даже обратился к другим экзаменаторам, с призывом посмотреть на юного вундеркинда, ответившего на «чистое золото» в полном согласии с аттестатом.

     Конспект №3. 
     Начало.

    Как-то, помниться, получилось, что уже после приказа  о зачислении и небольшого трудового семестра перед учебой, я уехал домой, и явился прямо с поезда 1 сентября «учиться».
    Когда я пытался в коридоре института разобраться первый раз со своим  расписанием, ко мне обратился стоящий рядом один хорошо одетый молодой человек с модным тогда кожаным портфелем, по виду – продвинутый студент. Он вежливо поинтересовался, в какой группе я учусь – мы стояли перед листом, где было расписано расписание  первого курса энергетического факультета по группам – и моей фамилией. Группу свою уже я знал, поэтому с гордостью сообщил ее название – ЭПП-1.
  «Как? – как-то радостно-удивленно воскликнул он –староста?».
   Так неожиданно для себя я узнал от своего, как оказалось, одногрупника Сатарова Александра, что назначен деканатом старостой нашей группы.
   Я никогда в своей жизни не гнался за номенклатурными должностями. А здесь «повезло». Сказалось, наверное, то, что я был медалист, хорошо сдавший вступительные экзамены, еще с годичным производственным стажем.

  Кстати, все абитуриенты, имеющие двухгодичный производственный стаж, имели свои квоты на число мест для поступления, и у них внутри этой группы был собственный конкурс.
   Проходной у них  был значительно ниже, чем у абитуры прямо со школьной скамьи. Государство давало возможность молодым людям после армии продолжить обучение на льготных условиях поступления. Это была гуманная и справедливая акция. Ведь этот поступающий народ и поработал, а растущей промышленности и сельскому хозяйству не хватало рабочих рук, а иные из него и успели отдать долг Родине, отслужив трехгодичную срочную службу.

  Теперь нет единого государственного хозяйства в лице промышленных предприятий  сельских хозяйств. Все стало частным, и зачем нашему социальному государству делать какие-то льготы для отдельных категорий поступающих, разве, что для сирот??
  Абитуриент поставлен перед жесткой необходимостью сам пробиваться к вершинам образования любым путем, и никаких заслуги при этом не учитываются, разве, что обладание немалой суммы денег для оплаты своей учебы.
   Высшее образование в рыночной системе тоже стало товаром, имеющее свою цену. Вот только почему-то зарплата преподавателей выпала из этой системы, богатые студенты-мажоры с презрением смотрят на своих бедно одетых преподавателей..
   Не поэтому ли в их среде тоже стали развиваться процессы, которые стали приближать  эту самую зарплату  к рыночной системе. Вы догадываетесь, о чем я…
 А ведь еще первый российский президент Ельцын в своем указе №1 высказался в том духе, что заплата вузовских преподавателей должна быть на уровне ставки рабочего высшей квалификации.

   Эталон сравнения в настоящее время устарел, по ряду причин произошло деиндустриализация государства, и трудно взять какой-то средний уровень зарплаты высококвалифицированного рабочего. Да никто теперь и не вспоминает эти уже стародавние времена.
  Ну, вот, поневоле, сбился на новое нелирическое отступление.

   Мы с Александром, своим новым товарищем по студенческой жизни нашли не без труда свою аудиторию. Снова «первый раз в первый класс». Там уже сидело довольно много новоиспеченных студентов. Одни парни. Кто-то из них спрашивал фамилию и отмечал в списке (эту работу потом приходилось делать на каждом занятии мне, на протяжении всех пяти лет обучения). Громко отмечалось, сколько человек уже пришло. И вот заходит двадцать пятый. Кворум.
     Но что это? Как-то боком неуверенно входит еще один студент, «Двадцать шестой, лишний!» - громко прокомментировал все тот же голос.
   Но потом оказалось, что это пришел Костя Тишкевич, будущий мой приятель на первых курсах, умудрившийся взять академический отпуск на первом курсе. По тогдашнему положению, студент мог получить академ только на втором.
   Вошел преподаватель…Начался новый этап жизни, студенческий.

Друзья читатели, здесь я хочу сделать одно замечание по всему дальнейшему тексту моих конспектов. Я решил не выбрасывать из них тех, кого уже нет с нами, не писать об этом, пусть они останутся в нашей памяти навсегда живыми.
    Также, не хочу писать о некоторых, весьма редких, случаях, которые могли бы скомпрометировать  живущих сейчас бывших студентов.


  Конспект №4.
  Процесс пошел…

   Мы со Славкой Турпеткой остались на той же квартире, где жили при сдаче экзаменов. Возможно поэтому, на первом году обучения, мы не ощутили каких-то особых «прелестей» студенческой жизни.

    День был плотно занят аудиторными занятиями и выполнением дома курсовых работ, подготовкой и оформлением  лабораторных работ, и… и домашними заданиями. Все, как в школе.

   Впрочем, отличие было.
  Это, во-первых, почти добровольное посещение занятий  - я, как староста, смотрел на пропуски сквозь пальцы. Сам в суммарно за неделю пропускал часто один полновесный день.
   И второе – никто не контролировал твою текущую успеваемость. Сдал ли ты курсовую, начертил ли заданный чертеж, написал   ли успешно контрольную по математике – это было твоим личным твое дело.
   Это было непривычным, и многие, я в том числе,  не сразу научились правильно использовать эту кажущуюся студенческую свободу. Достаточно сказать, что к зачетной сессии я пришел с необходимостью отчитаться по нескольким темам по математике  - я попросту не успевал приготовиться к контрольным работам и не приходил на них.

   Но здесь сказалась моя какая-то природно-наивная  добросовестность. В зачетную сессию я честно готовил одну тему и без всяких напряжений сдавал ее, в отличие от своих собратьев, которые, не мытьем, так катаньем, старались отчитаться по всем задолжностям, по возможности, сразу, часто имея только самые смутные преставления о теме отчета. Так и ходил я несколько раз, каждый раз отчитываясь по одной теме, чем снискал несказанное удивление даже нашей преподавательницы, не привыкшей к такой порциональной сдачи.
  Более того, на первой сессии я сумел подготовить только две трети билетов по физике, и… правильно, поступил по обыкновению  - не пошел на экзамен, взявши справку от нашего студенческого врача. Экзамен я сдал во время сессии, причем ответил на отлично.

   Но стипендию мне дали только через месяц, т.к. приказ по зачислению на стипендию издавался сразу по пришествию официальных экзаменов, а я на тот момент фигурировал, как не сдавший. Причину тогда никто и не подумал узнать.
    Это был урок, больше я такой глупости не проявлял… и шел сдавать экзамен при любом качестве подготовки (как это делали все), и, практически, всегда попадался знакомый материал.

    Так и прошел тот первый студенческий год, без особых событий и потрясений, в перемещении от квартиры до дома, трудах и хлопотах студенческих.

    Из него запомнилась какая-то необыкновенная весна 1968 года. Точнее, такой она была у меня, о других не знаю. Блики весеннего слепящего яркого солнца, отражающегося в лужах, какой-то особого пряного вкуса воздух на улице, от которого хмельно кружилась голова, хотелось беспричинно улыбаться всем.
       Душа пела, передо мной раскрывался космос, который своими могучими флюидами радости переполнял меня. Жизнь представлялась вечной, прекрасной. Наверное, это была Весна Юности, которая бывает не часто и не у всех.


 Конспект №5. 
 Жизнь в общежитии.

      Надоело нам со Славкой жить на отшибе от общества, и решили мы на втором курсе перебираться в общежитие. Появились уже друзья там из группы, приглашали. Жилось там и интереснее, чем на квартире, и легче училось, так, как всегда можно было и работы лабораторные и курсовые найти для образца – они циркулировали в общежитии еще каким-то образом с прежних курсов. Поняв это, к нам и городские студенты стали прибиваться к общежитию.
    И вот я живу на третьем этаже общежития №5, прямо около лестничного марша. Такое расположение  имело некоторое неудобство. Вы, надеюсь, помните известную песню Булата  Окуджавы «Вы слышите, грохочут сапоги…». Они грохотали часто далеко за полночь.
 
  Со своим друзьями по группе мне не удалось разместиться вместе, все эти места  были заняты еще на первом курсе.

  Поселился  я с ребятами из параллельной группы, Владимиром Беловым, Петром Башковым и Славкой Гуляевым. Последний редко оставался ночевать, так как жил в Энгельсе. Жили мы, в основном, втроем. Кстати, недавно, через ОДНОКЛАССНИКОВ, Славка, а теперь, Вячеслав, нашелся …в славном городе Берлине. Белов живет в Балаково, вот только следы Петра Башкова затерялись то ли в Московии, то ли на Черноморском побережье Кавказа.

   В комнате стояли вдоль стен 4 кровати с панцирными, продавленными, наверное, от природы, сетками. Развалившись на кровати – это был обычный стиль изучения конспекта или учебника - ты оказывался в каком-то роде гамака, как на военном корабле. Рядом с каждой кроватью стояла тумбочка, в которой хранились всякие учебные материалы, под кроватью стоял чемодан с личными вещами.

  В середине комнаты стоял и большой квадратный стол универсального назначения, в комплекте с четырьмя стульями,

    Мы отгородили занавесками угол в комнате – там, в другой тумбочке, стояли наши коллективные не скоропортящиеся припасы, скоропортящееся можно было положить в  холодильник, не помню, один на этаж, или на все общежитие.

  Но найти в груде продуктов свой туесок было весьма затруднительно, а, иногда, и невозможно. И много их было, и бесследно иногда исчезали…
    Помнится, приезжал к нам на сдачу сессии заочник из Казахстана Буг-ев, телосложение которого вполне соответствовало фамилии, мужик, возрастом ближе к сорока.
   Останавливался он в общежитии, и, по словам ребят, живших с ним, не церемонясь, открывал холодильник и отбирал все, что ему было по вкусу. Разные люди жили в общежитии, это же Вавилон, несколько сотен …

  Кроме того, в тумбочке стояло несколько кастрюль, большая сковородка, тарелки, стаканы, чайник и другая посудная мелочь.

   И, наконец, против нашей импровизированной кухни стоял платяной шкаф, где хранилась наша верхняя одежда – пальто, костюмы, рубашки т.д.
  Надо сказать, что это был наш общий одежный потенциал, который был часто  востребован при необходимости создать новый имидж любому из живущих в комнате. Естественно при общем непротивлении владельца. Впрочем, отказов почти не было.

  На первом этаже общежития был буфет, в котором можно было перекусить на скорую руку блюдами из нашей же столовой, выпить стакан чая с чем-то. Рядом находился «красный уголок» с телевизором и стульями.
Телевизоры в комнатах были наперечет. Как и магнитофоны.

  У нас в комнате стояли транзисторный приемник "ВЭФ -СПИДОЛА" Рижского завода (мир его праху-заводу), купленный на барахолке за очень приличную по тем временам сумму 100 рублей (в " свободной" продаже его не было) и  магнитофонная приставка (дека)«Нота-М», приобретенная на мою первую зарплату после окончания школы.
  Приобреталась она тоже не традиционным способом. Стояла она рублей шестьдесят.
  Приставка должна была подключаться к какому-то радио усилительному устройству, радиоприемнику, на пример.
Она была доработанная мною  до магнитофона по схеме из журнала "Радио". Магнитофон работал  с утра до ночи, создавая общий музыкальный фон. Записи я делал на пленках непосредственно  с дисков по сходной цене и с приличным качеством.
      Он был непременным участником всяческих дней рождения, вечеринок не только в нашей комнате. Магнитофон с честью выдержал эту эксплуатацию в течение всего обучения. Вот вам и «советское качество».

  Где только не побывала "СПИДОЛА" – и на морском побережье Кавказа, и в пансионатах, где мы отдыхали, исправно снабжая нас танцевальной музыкой, которую в те прекрасные времена можно было с трудом найти только в диапазоне коротких волн.
  Музыку передавали, конечно, зарубежные станции – радио Люксембург, ВВС,Voice of America,  другие различные «Голоса» и  неизвестные нам станции.

Приемник много раз падал, корпус разбивался и менялся, но работоспособность его от этого не терялась. "ВЭФ-СПИДОЛА" и сейчас стоит у меня в дальнем углу шкафа. Это уже раритет, на корпусе ее надпись – "50 ЛЕТ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ". Звучит, по нынешним временам, почти крамольно.

   На окнах висели желтенькие шторы, купленные нами в складчину, у окна стояла «березка» – причудливо изогнутая металлическая палка, раскрашенная под упомянутое дерево с развешанными на ней цветочными горшками.

   Какой-то минимальный уют был создан, мы даже заняли какое-то призовое место по обустройству комнаты.

  Коллектив не сразу сложился.  У Володьки Белова на сессии, в дневное время, всегда были какие-то дела, не связанным с подготовкой к экзаменам, зато ночью его обуревало непреодолимое желание наверстать упущенной днем.

  Это желание просыпалось где-то около 10-11 часов вечера, когда остальные ложились спать, но заснуть из-за этого другие уже не могли.

   Много нам пришлось провести шумных, доходящих чуть ли не до столкновения переговоров, пока был достигнут консенсус – заниматься в нашей комнате можно только до 11 часов вечера, после 11 желающие позаниматься отправлялись в специальную комнату для занятий, к таким же любителям-полуночникам.

  Каждую неделю у нас кто-то дежурил по комнате. Дежурство заключалось в поддержании порядка в комнате, закупки продуктов на совместно собранные деньги и обеспечения ужина.

  Кроме внутреннего дежурства, было и дежурство по графику по нашему этажу. Оно заключалось в наведения порядка на кухне – самым трудным было отдраивание газовых плит, нагрузки на них были колоссальны, и, конечно, никто за собой и не думал убирать после приготовлений, за исключением девушек, которые тоже встречались в общежитии. 

Но их было в несколько раз меньше, чем парней, все-таки, энергетик – а на факультете было три специальности – это профессия скорее мужская, чем женская. У нас на две группы по 25 человек было только с десяток девиц, да и то, не в нашей, чисто мужской группе.

Советское – значит отличное

Интересное это было время. Как только поступали в продажу какая-нибудь новая радио аппаратура - тут же в журнале "Радио" разбирались ее недостатки и способы их устранения.
  Этот журнал был очень популярен, на него невозможно было оформить подписку. Из-за недостаточного выпуска радиоаппаратуры в советское время, в нем публиковались статьи по самостоятельному изготовлению различных усилителей, электропроигрывающих устройств (ЭПУ) и т.д., а также рекомендацию по улучшению качества серийной радио аппаратуры.
   Интересно, как и где редколлегия и авторы предполагали делать эти часто сложные конструкции, не говоря уже о материалах и комплектующих, которых в продаже тоже не было. Зато была могучая промышленность ВПК, где все это делалось, и где "достать" необходимые комплектующие было вполне возможно.
На  "ширпотреб", к сожалению, ВПК не уделял должного внимания. Вот  вся страна и мастерила себе необходимую радио аппаратуру сама. "Зато мы делаем ракеты..." - пелось тогда в популярной песни Владимира Высоцкого.

  Вся советская радио аппаратура, которая была у меня тогда и после, была подвергнута этой рекомендуемой трансформации. К ней относился и транзисторный переносной приемник «ВЭФ-СПИДОЛА», тогда самая современная всеволновая модель, в который я добавил "европейские дневные" диапазоны тринадцати, шестнадцати и девятнадцати метров. На диапазоне УКВ или FM , как теперь говорят на западный манер, не было практически станций.
  Сравните это  с теперешнем состоянием эфира, когда в нашем городе ДЕСЯТКИ станций в этом диапазоне. Времена меняются...
   


Конспект №5.
Как правильно мыть полы. Наставление для начинающих

   Другим, пожалуй, не менее трудоемким делом, было мытье полов на этаже.
   Дома я полы никогда не мыл. А с этим приятно тонизирующим занятием я столкнулся впервые еще в школе, когда мы, «по-партно, начали мыть полы с 5 класса после уроков.
  Поначалу мы просто, по меткому выражению одной учительницы, которые, кстати, тоже имели свой график дежурств, «развозили грязь по полу» Такое нововведение, как «вторая обувь» у нас появилась, кажется, только в старших классах. Весьма интересным был такой пример решения этого вопроса. Он заключался в том, что вы вторую обувь – ботинки - несли на своей ноге вместе с первой – калошами. Получалось как бы два в одном, калоши снимались, и вы, в относительно чистых ботинках, впархивал в школу.
   Но этот способ имел ограниченное время применения – только тогда, когда почва слегка подсохнет, и можно было околотками в подобном симбиозе пробраться к школе.
    И в весенне – осенний сезон, когда в нашем городке с глинистой почвой можно ходить только в резиновых сапогах, грязи в школу заносилось много.
    Хотя перед дверями были установлены специальные «корытца», в которых мы вениками мыли ноги, да и перед входом в школу стояли, опять таки, дежурные ученики с дежурной же преподавательницей, которые проверяли результаты наших усилий по отмыванию сапог.
   Прочитал эти строки и сам удивился, как четко была разработана система самообслуживания в тогдашней школе.
  Вот одна из дежурных преподавательниц – я все время говорю о женской части нашего школьного педагогического коллектива, потому, что, как и сейчас, мужиков в этом коллективе были единицы, взялась нам показать, так сказать, «in vivo», как правильно держать и выжимать половую тряпку, приемы мытья по всем этапам. Так, что и теория этого процесса была освоена, и практика.
  Но помыть «честно» коридор, длиной в метров в шестьдесят, трудно, да время это занимало много. Было разработано много способов мытья, так сказать, эконом класса.
  Венцом этой системы был способ, разработанный неизвестным автором, который можно было бы назвать «Rapid», т.е. быстрый. Это был интенсивный, я бы сказал, инженерный, метод, основанный на знании теории адгезии, физики, химии и сопромата.
  Суть этого метода была проста.
  Сейчас мы с вами быстро виртуально помоем пол. Для этого по всему коридору не глубоким слоем разливаем воду, потом чистой тряпкой, прикрепленной к большой швабре, на которой стояло 1-2 студента, мы (2-3 студента) по безграничному пространству коридора протаскиваем это устройство некоторое время, пока тряпка не пропитается водой и грязью. Потом тряпку промываем в ведре с чистой водой и процесс возобновляем.
  Наверное, излишне говорить, что после одного прохода тряпки образовывалось совершенно чистое от всяческих загрязнений пространство, тут главное, чтобы швабра была поширше и понадежней.



Конспект №6.
«Молодость моя, Белоруссия, песни партизан, сосны да туман»
Вступление.

Слова этой задушевной песни я хочу обыграть в несколько ином ключе. Эта фраза из текста песни находится, как это не парадоксально, в прямой связи с теми событиями, о которых пойдет речь. Но начнем все по-порядку.

       После окончания четвертого курса  наша студенческая группа  вместе с другими выехала в г. Пинск, в Белоруссию, на двухмесячные военные сборы. Какие мы были тогда молодыми! Вот соответствие событий первой части строфы заголовка.

        За это время отцы-командиры, по-видимому, решили по возможности дать нам понюхать пороху как можно больше, задача максимум – как за год обязательной для выпускника ВУЗа службы после окончания института.

      Разбили нас на отделения и взводы – я попал в самое тяжелое для несения службы подразделение – первое отделение первого взвода, ибо, когда требовался рабсила для каких-то «привлекательных» для курсантов внеочередных работ, подошедший офицер, не долго думая, командовал: - « Первое отделение первого взвода…». И начинались наши мытарства.

       Привезли нас  за город, на территорию ОДОРСБ, что означает отдельный дорожно - строительный батальон.

       Белоруссия – страна довольно близкая к Атлантике, поэтому основной фон погоды там летом – это переменная облачность, часто переходящая в небольшие вкрадчивые моросящие дожди, туманы. Вещи мы оставили в клубе, нас сводили в баню и тут же переодели в солдатскую беушную форму – и вперед, строить себе палатки. Для чего надо было сначала раскорчевать и удалить небольшой сосновый лесок – это расшифровка последних слов заголовка.
      В отличие от постоянного состава части, таких курсантов, прибывших на переподготовку или студенческие военные сборы, назывались партизанами. Вот вам и завершающая интерпретация заголовка.

     Правда, отличия у названных групп была – партизаны первого, так сказать, рода, в основном, отлеживались в казармах, свою действительную службу они уже отслужили, и жизнь у них проистекала в облегченном варианте. Они не ходили в наряды, а ходили и увольнения, и в самоволки, на последнее начальство глядело сквозь пальцы.

     Нам же увольнения не полагались, ибо, как нам объяснило командование, не было парадной формы у нас, без чего мы могли своим затрапезным видом травмировать любящих свою армию белорусов. А они действительно очень хорошо относились к военным, ведь каждый десятый белорус погиб во время войны.
  Правда, еженедельно нас водили в баню через весь город с песней.

      Баня располагалась в черте города, в морской школе. В годы войны существовала боевая Пинская речная флотилия, затем то ли речная сеть обмелела, то ли стратегические планы командования изменились, но флотилию ликвидировали, а вот школа младших морских специалистов сохранилась, как анахронизм. Даже командовал гарнизоном флотский офицер, а местная гауптвахта славилась свирепыми  морскими  порядками. Я еще коснусь далее этого деликатного предмета.

   Возвращаясь к началу повествования об эпопеи лагерных сборов, продолжу историю строительства нашего жилья. Мы его строили по полному разряду – бревна спиленного сосняка на плечах носили на батальонную лесопилку, после распиловки таким же макаром несли их на место будущего лагеря, пилили их для устройства основания  палатки и общих нар.
   Естественно, за те несколько часов светлого времени, которое нам оставалось, закончить строительство мы, конечно,  не смогли. И хотя рядом был свободен большой солдатский клуб, на ночь нас туда не определили, и под моросящим все время мелким дождем мы, как есть, в промокшей одежде, залезли под мокрый брезент палатки и как могли расположились на влажных матрасах. Спали после тяжелого трудового дня, как убитые.
     Наутро работы возобновились при той же гнилой погоде. Вторую ночь мы уже спали в полностью готовых пятиместных палатках  вдесятером. Принарных тумбочек и  платяных шкафов не предполагалось, поэтому вся одежда укладывалась либо под подушку, либо вешалась на центральный шест палатки. Личные вещи хранились в тощем вещмешке.

   И началась повседневная рутинная жизнь. «Первая рота, подъем, сорок пять секунд! Форма одежды №6(?) – голый торс !» - утренний радостный клик дежурного по роте. Вскакиваешь очумело с полатей, судорожно одеваешь свою или чужую майку, за что получаешь благодарность в устной или физической форме. Наматываешь портянки, которые ты с вечера заботливо обмотал специальным способом вокруг голенища сапога, чтобы те высохли. Суешь ноги в сапоги и, схватив в руки полотенце, («свое, что ли?»), и другие аксессуары для утреннего туалета, бегом к простейшему умывальнику.
   Потом отрываешь от куска белой бязи  полоску и пришиваешь ее, как можешь, к воротничку гимнастерки. Новый зычный крик: - «Первая рота, на утреннюю поверку… становись!». Быстро одеваешься, чистишь сапоги и мчишься на утреннюю линейку, посыпанную желтым песком.

   Да забыл еще одно отправление, которое мы совершали по утрам.
  Общеизвестно, что в щекотливой ситуации дворяне переходили на французский язык и прямо не употребляли «я пошёл в туалет», а говорили «je dois sortir» (мне надо выйти). Соответственно от глагола sortir пошёл своего рода эвфемизм со скрытым значением туалет.
     Теперь же это просторечное слово стало грубее, однако при этом не перестаёт использоваться многими в повседневной жизни.

    Мы это самое заведение с просторечным французским названием выкопали в первый же день, метрах в шестидесяти от лагеря, в густом сосняке. Оно было простейшего типа – яма в песчаном грунте (хорошо было копать!) и двумя рядами отверстий. Никаких тебе навесов, стен, чтобы воин не мог предаваться всяким отвлеченным вредоносным мыслям и занимать полезную площадь, а, быстро сделав свое дело, мчался на службу.
   И вот мы рядом с уже поднятыми вверх нами палатками выстраиваемся в две шеренги – ну все, как в настоящей армии, собственно, мы и были в ней. Командир отделения Гнутов придирчиво обходит строй, проверяя и белизну подворотничков, и начищенность пряжки ремня и сапог.
  На всю жизнь запомнился афоризм курсанта нашего отделения Юры Парушкина, тощего, долговязого и невозмутимого, который на замечание, что мол подворотничок не свежий, вежливо ответил: - "Товарищ сержант, просто белизна подворотничка глаз не режет!" Это высказывание стало дежурным ответом на подобные замечания у всех.
  Потом проводились оздоровительные Morning exercises и традиционный круг почета по батальонному стадиону, который мы часто игнорировали при возможности.

   Любопытно, как в армии сразу может измениться самоидентификация человека. Нам в маленькие начальники –  командиров отделений, зам. ком. взводов - поставили наших же товарищей, студентов, уже прошедших действительную службу. И интересно, а порой и не очень, было наблюдать, как из некоторых, часто далеко не блещущих знаниями студентов, который не пользовался большим авторитетом в коллективе, вдруг вылезает, извините, мурло, гоняющее нас и издевающееся над своими  же товарищами. Одного из самых ярких представителей «новой элиты», мы даже хотели побить после лагерей. «Почему после?» – спросите Вы. А если мы побили бы его во время лагерных сборов и он на какого-то указал, то последнему грозила минимум двухнедельная  гауптвахта. После чего он не допускался к экзаменам по военному делу и автоматически исключался из института.

 День быстро проходил в занятиях по разным предметам военного дела, стрельбах, маневрах, нарядах, строевых смотрах. Скоро мы приняли присягу и стали юридически рядовыми СА.
Венцом нашего пребывания должна была сдача быть экзаменов на офицерское звание лейтенанта. Что в конце концов и произошло. Да ну её, эту рутину.

  За эти два месяца лагерей мы слегка одичали. Странно было смотреть, идя строем в баню по воскресениям, на обычную жизнь, особенно на лиц женского пола. Служба в армии неподконтрольно подавляет в тебе естественные природные свойства – чувство свободы и любви. Естественной реакцией на это стало поголовное занятие эпистолярным творчеством – в каждую свободную минуту мы писали десятки писем, писали родителям, друзьям,  любимым, родственникам, к  которым неожиданно воспылали нежной любовью. Так мы пытались защитить в себе человека. 

  Мы и голодали – непривычная для многих «пища наша, щи да каша» в начале вызывала  у некоторых, избалованных домашней пищей, даже чувство брезгливости. Да и желудок, поначалу, у них с трудом справлялся с «кирзой», любимой кашей нашего командования – из перловой или ячневой крупы. Но тяжелые физические нагрузки быстро расставили все по местам.

  Служба всегда строится так, чтобы у солдата не было возможности задумываться, а отдохнуть, даже в «личное» время часто находились внеплановые работы, особенно для первого взвода первой роты. И через недельку уже весь контингент мгновенно проглатывал вещь пищевой рацион, многие просили добавки, забыв, что они не в санатории, другие брали с собой куски хлеба, если была такая возможность, в промежутках между приемами пищи хотелось есть, а другой пищи,  которой  можно было воспользоваться не было. Был, правда, буфет, но туда всегда была очередь, а времени свободного днем не было.

        Эпизод I.
«Ах, картошка объеденье…»
 Муштровали нас повседневно. В день принятия присяги у нас был, вроде бы, свободный день, праздник. Нам дали посмотреть фильм «Офицеры», привезенных как раз по этому случаю,  и мы, расслабленные, гурьбой вышли из клуба. Наш ротный майор уже неоднократно говорил нам, что курсант должен в одиночку передвигаться по лагерю только бегом, а уже трое должны идти строем, с песней и командиром. Забыл, как должны передвигаться были два курсанта, строем в ширину или длину. Его удивительное откровение запало мне в душу.
  И вот, выйдя в первых рядах из дверей клуба, я остановился, ожидая, когда Мишка скомандует: - «Взвод, стройся!». Вот он вышел, и лениво побрел к лагерю. Я и другие – за ним.
Мне не повезло, что я оказался ближе всего к кустикам у клуба, где, оказывается, затаился коварный ротный, небольшого росточка грубый солдафон, который даже у нашего комвзвода, кадрового старшего лейтенанта, мог перед строем курсантов…отобрать новенькую фуражку, а взамен отдать свою, заношенную и грязную.
 Таких было немного, но из песни слов не выкинешь.

Он собрал группу проходящих мимо него студентов, прочел короткую лекцию о том, что время наказов закончилось и пришло время наказаний. Строем он привел нас на стадион и, ухмыляясь, скомандовал: - «Кросс пять километров!».
  Такого сверхмарафона у нас еще не было. По песку, в сапогах…
  Валерке Меньшикову, повезло, он с упал и потерял сознание на втором километре. Его еле привели в чувство.
 У другого подвернулась нога, потом с дистанции сошло еще несколько студентов.
  Мне «повезло» в начале. Наш спортсмен-великан Сашка Горбунов подхватил меня под руку и буквально приволок к финишу.

  А тут как раз случался дежурной по части – ему в присяжный день не выделили суточный наряд на кухню. И довольный, что еще может сделать нам что-то «приятное», майор сдал доплетшихся к финишу дежурному по батальону. С корабля на бал, точнее наоборот.
  В дальнейшем, события имели следующее продолжение.

  Еле живые после кросса, мы, не отдохнувшие днем, как гарантировал нам устав, который усердно изучался, с песней, следуя, на этот раз, указанию товарищ майора, строем отправились на кухню. Нас было человек десять – отделение.
В столовой нам зачитали боевую задачу – к завтраку приготовить еду на наши 4 студенческие роты – это больше 1000 человек, плюс на личный состав батальона и партизан – приблизительно столько же.
   Думаю излишним говорить, что за время наших лагерных сборов НИКТО иной в наряд по кухне не ходил, кроме студиозов.

  На завтрак надо было сварить картофельное пюре. Для этого надо было принести двое носилок с названным овощем.
  Носилки задумал и сотворил какой-то местный умелец из полуторадюймовых водопроводных труб (ручки и каркас). А саму емкость  под всякий груз - из листовой стали, толщиной так 1-1, 5 мм., вместимостью приблизительно с кубический метр.
 Получилось как в песни: - «Я тебя створила из того, что было». Осталось в памяти, сто носилки сверкали. Потом, когда мы их драили всем, чем могли, стала ясной эта подозрительная чистота. Ручки было какой-то необычной длины. Но наше недоумение сразу рассеялось, едва мы взяли пустые носилки. Они САМИ весили килограмм этак 60, так, что мы вчетвером с трудом подняли ПУСТЫЕ носилки. Обратно, из овощехранилища мы уже несли их ввосьмером еле-еле. Таких носилок мы принесли, кажется, двое.
   Теперь в больших баках мы помыли картошку, двое взялись подносить – относить продукт к картофелечистке, другие взялись за ножи, чтобы устранять огрехи процесса очистки.

  И тут нас постигла катастрофа, иначе это и не назовешь. Картофелечистка в неумелых наших руках как-то истошно взвыла, из нее повалил черный жирный вонючий дым,  и она…остановилась. Это случилось в самый разгар трудового процесса.
 Что же, пришлось перейти на чисто ручной режим чистки. Пока мы брали из кучи крупную картошку, дело еще как-то шло, но вот мелкая… Мы уже порядочно  устали, напомню читателю, что была ночь, точнее близко к утру время, а груда мелкой картошки, кажется, не убывала. Тогда мы устроили смелый и отчаянный маневр. Мы выкинули  мелкую картошку вместе с очистками.

 Толстый заспанный повар, который явился утром, осмотрев результаты наших вдохновенных трудов, мрачно заявил: - «Всем не  хватит!». Но нам уже было все равно. Посовещавшись с дежурным по кухне, и видя, что на нас надежды нет, персонал завалил в каждый варочный котел с картошкой сухого картофеля. Получилось, в итоге, довольно мерзкое по вкусу и консистенции – подобие жидкой сметаны - месиво. Но объем соответствовал требуемому.

   Слава богу, что в обед и вечером была каша, которая не требовала таких подготовительных усилий, как картошка, «пионеров идеал». Как во сне, прошло остальное время дежурства, Мы разносили по отделениям пищу в бачках и обеденные приборы с мисками – все алюминиевое (интересно, в чем и чем сейчас едят рядовые, наверняка, все это разворовано и сдано в Цветмет). Потом мыли все это  в баках с горчицей и ополаскивали на посудомоечной машине. А алюминиевая поверхность  обладала таким неприятным для нас свойством – даже после «честной» мойки и ополаскивания в горячей воде она казалась жирной. Приходил дежурный по кухне, брал наугад считающуюся чистой миску и проводил по ней пальцем. Часто за этим следовала команда: - «Перемыть!». А перемыть почти пятьсот мисок, да еще во временном цейтноте – ели в три смены, было непросто.

  Было негласное правило – при наряде на кухне своему взводу  накладывалось гораздо больше говяжьей тушенки, чем остальным, которым часто пришлось довольствоваться кусками жирной свинины из подсобного хозяйства. А остатки нашего отделения, которым повезло остаться за бортом этого ночного мероприятия, вообще ели практически одну тушенку, слегка замаскированную кашей сверху бачка.
 Вот и все, что сохранила память о нашем первом противостоянии с ночью в армии, так сказать, в первом суточном наряде на кухне, который я бы сегодня назвал «ночным дозором».  Конечно тем, кто прослужил настоящую срочную службу, это происшествие покажется рядовым, то ли у них за 1-3 года службы было, но мне происшествие хорошо отложилось в памяти.

 Я описал это с такими подробностями прежде всего для тех, кто не служил, ну, а для людей служивых – для того, чтобы ознакомить их с особенностями наряда кухню в нашей части и сопутствующим им обстоятельств.

 Эпизод II.
«Ходили мы походами, за дальние края…»

Отрадой нашей лагерной жизни были упомянутые субботние походы в баню. Во-первых, это вносило разнообразие в нашу небогатую событиями жизнь, а потом в этом походе открылись еще очень приятные для нас возможности.

 Белоруссия, как витрина советской жизни перед Западом, жила гораздо лучше, чем Россия.  Уже работая,  будучи в командировке в Смоленске, мы по субботам часто ездили на дизель-поезде в Витебск, до которого было всего девяносто километров. И там попадали в другой мир. В магазинах было навалом импортной и хорошей советской одежды и обуви, техники, и много еще чего. Вот и маленький старинный уютный Пинск обладал такой же милой особенностью.

 Сначала прошел слух, что в Пинске очень хороший магазин  «Оптика». А надо вам сказать, что в то время заказать очки в хорошей оправе было даже проблемой в Москве. А уж в провинции – делом почти невозможным. Вот и ходили, в чем попало – это об очках. 
   Здесь же был огромный по тем временам выбор и линз и оправ, много импортных, модных тогда массивных оправ со стеклами большего диаметра. И вот мы подходили к своим кафедральным офицерам, которые водили нас в баню, и с невинными рожами нагло врали, а иногда и нет, что, мол, разбились у нас очки, поэтому ни заниматься, ни паче чаяния, стрелять не можем.

   И вот после бани, по заранее согласованному списку, мы в сопровождении какого-нибудь сержанта, строем, чтобы к нам не пристал патруль, двигались в упомянутую «Оптику». Ну, а потом, надо было забрать заказ. Тамошние очки обладали одним «недостатком» - «повышенной» хрупкостью. А так, как сопровождающие нас офицеры были каждый раз разные, эту уловку поначалу они не разгадали. И мы ходили в город, на зависть неочкарикам, каждую субботу.
 Попутно с «Оптикой» заходили и в другие магазины – помню, что у части домовитых студентов пользовались спросом всякие сервизы, которые тут же и отправлялись с почты на малую родину.

По дороги в помывочный пункт строй проходил мимо какой-то парящей трубы, и часть непривилегированных курсантов ныряла в этот туман, а выныривали, например, в ближайшем гастрономе, где сердобольные продавцы тебе и бутылку откроют и стаканы дадут, а в случае какого-нибудь форс-мажора – неожиданного захода офицера или патруля - и выведут через черный ход.

Еще раз хочется отметить очень теплое, какое-то почти родственное отношение белорусов ко всем воинам. И с такой, по настоящему братской республикой, мы никак не может найти общий язык, сблизится. Понятно, они сохранили все свои достижения социализма, промышленность осталась в руках государства, и вся работает. А промышленность там всегда была самая передовая. Очень много выпускалось качественного трикотажа, обуви и другого ширпотреба, а вспомните МАЗ, до сих пор выпускает конкурентоспособную продукцию, не слышно что-то, чтобы его планировалось кому-то передать, как наш ВАЗ. Прекрасная современная армия, которая единственная стоит сейчас между нами и НАТО. А ведь численность населения Белоруссии меньше 10 миллионов человек.

Как жаль, что еще такая же близкая славянская страна Украина благодаря прозападной политики своих лидеров постепенно отодвигается от нас. Средне и старшее поколение, помнившее Союз, еще поддерживает идею единства стран бывшего СССР, но вот новому поколению, а ведь с момента разъединения прошло 18 лет, уже напели новые песни. Если человеку  с юных лет все время внушать что-то, даже заведомую ложь, он, в конце концов, поверит в нее. Такое и происходит сейчас на Украине, я там часто бываю. Вот в это лето слышал, как экскурсовод, рассказывая отдыхающим о временах Екатерины II, произнес фразу: - «Когда русские войска завоевали нас…». Невозможно слышать это. Ведь мы жили вместе с 1654 года, да и до этого была общеславянская Киевская Русь.

А царь Алексей Михайлович четыре года думал, прежде чем принять в состав Российского государства Украину, причем всего четыре губернии. Потому, что вслед за этим тут же последовала война с Польшей

 Надеюсь, что с приходом нового президента Украины, наши отношения перейдут на качественно иной уровень.

Но это лирическое отступление, ассоциации близкие к теме. А теперь продолжу основное повествование.

 И так, постепенно народ, видя полную безнаказанность данного мероприятия, вконец обнаглел. На закупку очков, получение продуктовых посылок (еще один повод побывать в городе) стал уже формироваться отряд до взвода численностью с каждой роты. И, конечно, долго так продолжаться не могло, должно это было выйти на поверхность. В очередную субботу, мы удовлетворив свою любознательность в сфере торговли, разошлись по своим делам, договорившись встретиться «на том же месте, в тот же час».

В таких старинных городках, как Пинск, обычно очень красивые старинные парки. В дальнейшем я бывал в Стрыйском парке Львова, старом панском парке Скалы Подольской, приморский  парке Кадриорг в Таллинне,  удивительно зеленом, с певческой поляной, парке Вингис в Вильнюсе, парках Питера и Москвы. Это было только начало увлечения, причем не совсем удачное.
   И вот, уговорив народ посетить  парк, мы неспешно двинулись туда по тенистой улочке, мощеной булыжником. Проходя мимо одного неприметного здания, товарищ прочитал вывеску на фасаде, неприятно удивился  и охнул – это была военная комендатура Пинского гарнизона. Мы заметались, но было уже поздно, навстречу к нам подходил сурового вида военный патруль, одетый в морскую форму.
Начались обычные в таком случае вопросы, кто мы (на погонах у нас не было никаких эмблем), что мы тут делаем, где наши увольнительные и есть ли при нас хоть какие-то документы. На все вопросы мы отвечали правдиво, как на духу, кроме последнего. Военный билет у нас, конечно, был с собой, но мы успели сообразить, что если отдадим его, то уж точно попадем в очень неприятную историю, какого-то вида самоволку с дальнейшим соответствующим воздаянием по части гауптвахты. « И много вас таких? – «мягко» поинтересовался офицер, начальник патруля. Мы ответили, что много. «Так вы заходите в комендатуру, а я схожу за остальными», - сказал нам  лейтенант, видимо воодушевленный перспективой обнаружить такое массовое полулегальное хождение в самовол, и направился с патрулем в центр.

 Мы открыли калитку и вошли на территорию комендатуры и сиротливо остановились. Хватило ума не зайти в здание. Поднялась полемика по известному русскому вопросу: - « Что делать?». То ли бегом в часть, то ли дождаться прихода патруля, а то как бы не было хуже. А тут как раз подошло время нашего рандеву с оставшейся частью команды. Мы, не мудрствуя лукаво, отрядила туда посланца.

 И вот через несколько минут к нам бомбой ворвался сам сержант, уже прошедший срочную, и как видно, вполне представлявший дальнейшей ход развитие событий и наши правильные действия при этом. «Бегом в часть!» - прошипел он. Нам не нужно было повторять дважды. И с территории комендатуры, на которой на нас уже стали с любопытством заглядываться какие-то местные офицеры, нашу группу как ветром сдуло. Не разбирая дороги, бегом, напрямик, через леса и болота мы мигом добежали до своей части.

 Грязных, потерявших дыхание, насквозь промокших от пота и влаги самого пути, нас интересовал только один вопрос – успели ли мы до приезда машины с комендатуры. А что она будет, сомнений не было, большая часть экскурсантов отсутствовало.
  Слава богу, успели. А через минут тридцать появилась долгожданная грузовая машина, битком набитая  студентами. Видимо, эта многочисленность и спасла их, не сажать же всех на губу. Они отделались нарядами в не очередь, а торговые походы были прекращены.
 Вот такая вышла история.

Эпизод  III.
Бессмертный гарнизон.

Так назывался очень известный в свое время – середина шестидесятых годов – фильм по книге С.С.Смирнова  «Брестская крепость», за которую он получил Ленинскую премию в 1966 г. Детская память сохранила голос Сергея Смирнова в конце пятидесятых годов из черной, уже тогда устаревшей, довоенной черной тарелки репродуктора. Он вел передачу «В поисках героев Брестской крепости», слушать которую собиралась вся наша семья, да и не только наша. По материалам этой передачи и была написана книга.
   В это время, в период Хрущевской оттепели, как раз начался новый период осмысления подвига советского народа в Великой Отечественной войне. И старт ему во многом  дала именно эта передача.

   Хрущёвская оттепель - неофициальное обозначение периода в истории СССР после смерти И. В. Сталина (конец 1950-х — начало 1960-х годов). Характеризовался он во внутриполитической жизни СССР ослаблением тоталитарной власти, появлением некоторой свободы слова, относительной демократизацией политической и общественной жизни, большей свободой творчества.
   Эта была передача совершенно нового типа, основанная не только на каких-то публикациях, документах советского и немецкого командования, но главным образом, на обратной связи – письмах, а потом и личных встречах. Интерактивная, как сказали бы сейчас.
  Она рассказывала об открытии беспримерного, но совершенно неизвестного в то время, подвига бойцов, защищавших Брестскую крепость с первого дня войны и до весны 1942 года, поиска непосредственных участников обороны, рассказ о самой эпопеи, фактах, событиях, судьбах найденных героев.
 Эта небольшая информация к дальнейшему, для многих Брестская крепость известна лишь, в лучшем случае, как старый бренд прошлой, многим практически уже неизвестной войны.

 У всякой работы – а воинская служба – это тяжелая, связанная с различными ограничениями работа, когда ты сам и даже жизнь твоя  тебе не принадлежит,  имеется время отдыха. Солдат даже не спит, а по воинской терминологии, только «отдыхает».
  Вот и у всего нашего лагерного сбора, точнее у тех, у которых были соответствующие финансовые  возможности, одним из таких периодов отдыха стала поездка в Брестскую крепость, благо, что вся Белоруссия – это по площади четыре московских области, и проехать в любую точку страны можно за день.
   И вот мы подходим ко входу в крепость, сделанного из монолитного бетона в форме пятиконечной звезды. Слышны позывные центральной радиостанции СССР – мелодия «Песня о Родине» И. Дунаевского, которые сменяет голос Левитана, оповещающего о вероломном нападении на Союз фашистской Германии, слышны выстрелы, грохот разрывов, звуки бомбежки, которые сменяет мелодия «Священной войны». Тут же первое потрясение - от звезды влево уходит каземат, так вот, кирпичная поверхность  внутри каземата вся в натеках, будто застывшая лава. Здесь поработали немецкие огнемётчики, которые, в буквальном смысле этого слова, выжигали защитников цитадели.
  В центре площади крепости  - четырехгранный  штык, высотой метров сто, рядом – плиты захоронения. Запомнилось, что из найденных почти тысячи останков защитников только треть поименовано. «Имя твое неизвестно, подвиг твой бессмертен».
   Вокруг центральной площади – развалины казематов. В правой части казематов на первом этаже – музей обороны крепости. Здесь портреты защитников крепости, найденные при раскопках остатки оружия, личные вещи. Это  экспозиция  водит в мир того времени, мы, на миг, вливались в ряды защитников крепости.
  Мы полазили по доступным развалинам казематов, вышли к Тереспольским воротам, которые все покрыты оспинами от пуль и снарядов, выходящим  прямо на современную польскую границу со стоящей там сторожевой вышкой. Вся земля в крепости до сих пор ржавого цвета от бесчисленных осколков разорвавшихся боеприпасов…

  Интересно, что лет пять назад я попал в Тересполь, откуда начинался наш автобусный круиз по Европе. Прошли пограничный контроль за час…и все, мы в Европе. А когда-то за эту дорогу месяцами пытались пройти немцы.

  Поражаешься стойкости наших солдат, командиров, политработников, которые представляли разрозненные, слабо вооруженные (тяжелое вооружение было на маневрах) части, которые под непрерывном огнем подавляющих сил противника, бомбежкой, в условиях внезапного нападения сумели, уже в окружении, найти в себе силы так долго сопротивляться.
  Без воды, боеприпасов, продовольствия. Как легенды рассказываются случаи, что даже весной 1942 года в крепости существовали отдельные даже не группы, а просто воины, которые так и не сложили оружие. На внутренних стенах казематов до сих пор надписи: - «Умираю, но не сдаюсь! Прощай, Родина!».
  Видно было, что защищать в то время, отсюда и массовый героизм.

Эпизод IV.
 «Гори костер подольше, смотри не догорай, а завтра лагерю скажем: -   «Прощай, прощай, прощай…».

Вот и закончились лагерные сборы. Последняя ночь в лагере, утром его разборка и домой, домой…

«Дембель неизбежен, как крах империализма» - так нас учили старослужащие. Теперь, наверное, это выражение изменилось в связи с новыми историческими условиями.

  Каждый день лагерных сборов, согласно традиции, ночью, сразу после отбоя хором из оставшихся 180 глоток посылался …не очень далеко. Ну, что поделаешь, традиция придумана была не нами.

   А перед сном, в курилке, каждый вечер наш местный поэт Андрей пел под гитару им же сочиненные иронические куплеты о событиях сегодняшнего дня. Один даже запомнился, но ввиду некоторой нецензурности не решусь его точно воспроизвести. Написан он был, как и все, на злобу дня и был посвящен такому «позорному явлению», как ночное отправление естественных потребностей студентами.

  Наш простейший туалет был в сосняке, метрах в 60 от палаточного лагеря. И отправляться туда ночью без всякого освещения было просто невозможно. Поэтому народ отходил немного и делал свое дело. Это расстояния варьировалось довольно широко в зависимости от степени культуры оправляющегося и его физиологического состояния.
  И вот какой-то бедолага только приготовился сделать свое черное дело прямо около палатки, как его желание пресек дежурный по лагерю.

  На утренней поверке его имя было предано гласности, и уже вечером зазвучала новая частушка (приведена возможно близко к цензурному варианту и с пояснениями, чтобы слова каждому ясны были): - « А (фамилия виновника торжества), пид…с (мужчина с нетрадиционной сексуальной ориентацией, жаргон), обос…л (действие, обозначающее небольшое физиологическое отправление) он всех зараз».Тем самым явление было пресечено в корне, по крайней мере вблизи лагеря.

И так, последняя ночь… Мы оказались то ли брошенными всеми офицерами, то ли свободными. Этим состоянием каждый распорядился по-своему.
  Кто-то двинулся в ближайшие женские общежития крупнейшего тогда в Европе текстильного комбината, где работали практически одни девушки, кто-то в город…Я точно не знаю, честно говоря, куда ушла почти четвертая часть лагеря.
   Оставшаяся часть тоже проводила это время с пользой для себя. У курилки, которая состояла из железной бочки, закопанной в песок, и скамеек вокруг нее, собрался весь оставшийся контингент. Почему-то сиротливо горела только одна лампочка на столбе около грибка дежурного по лагерю. В бочке же был разведен огромный костер.

  Андрей исполнил на бис полный свой песенный репертуар за сборы, потом начался рассказ всяких анекдотов и действительных почти анекдотических случаев из нашей лагерной жизни. Подозреваю, что некоторая часть курсантов была нетрезва.

И вдруг неожиданно раздались выстрелы в костре, и мимо нас, с визгом, стало что-то проносится.
Как потом выяснилось, несколько наших старослужащих сержантов утаили часть учебных боеприпасов и толовых взрывпакетов, которые им выдавались для раздачи курсантам при проведении учений.
 У других как-то застряли и боевые патроны со стрельб. И вот все это было вывалено потихоньку – я, например, этого не видел – в костер. Летели разорванные гильзы от АК-47 и пули от него же. Все бросились от костра.
   А тут раздались взрывы. Взрывной волной от такого взрыва, почти под моими ногами, меня оглушило, сбило с ног и запорошило поднятым взрывом песком глаза. Как оказалось потом, дело это было рук нашего сержанта Бородина, уже почти тридцатилетнего недоросля, бросившего стограммовый взрывпакет. Он и раньше вел себя как-то, как говорят сегодня, неадекватно.
Далее события разворачивались стремительно. Услышав выстрелы и взрывы в расположении части, караул части был поднят «в ружье» и занял позиции – окопы - для обороны.
Когда караул немного разобрался в обстановке, к нам в лагерь прибыл дежурный по части с начальником караула. Они скомандовали общее построение в одну шеренгу. Положение усугублялось тем, что ни одного из наших строевых офицеров, ни кафедральных в лагере не было.
 Сначала дежурный, мерно ходя вдоль строя, рассказал (по-видимому, намеренно, чтобы кто-нибудь по глупости не вылез сознаваться), что полагается по уставу за хищение боеприпасов,  потом предложил выдать их. Нашел дураков! И конечно, никто не поспешил это сделать.

 Потом нас решили пересчитать. Это превратилось в какую-то веселую игру. Мы на разные голоса по несколько раз называли номер свого расчета, счет оказался даже больше требуемого.
 После третьего пересчета, давшего три очень разные цифры, дежурный решил пересчитать нас сам. Но так, как наша шеренга растянулась почти на сто метров, было темно, а офицер считал нас подушно, неторопливо идя вдоль шеренги, не знаю, по чьей команде, уже сосчитанные курсанты перебегали, пригнувшись, за строем, и пристраивались на левый фланг. После второго пересчеты по новой системе, который тоже показал превышение количества студентов над требуемым, нам предложили разойтись по своим палаткам.
Вызвали сержантов, командиров отделений. Нашего Гнутова, помнится, не было. Тогда его гимнастерку с погонами и лычками (младший командный состав их имел, в отличии от простых смертных) напялили на Менжереса и он ушел.
Скоро он прибежал и сказал, что нас в палатке будут обыскивать и опять пересчитывать. После этих слов он тут же полез под нары, закапывать хранящуюся у него там минометную мину времен второй мировой – в этих местах, видно, были бои, и боеприпасы, особенно артиллерийские пироколлоидные пороха-макаронины, часто встречались, особенно после дождя, прямо на поверхности почвы. Здесь, по слухам, еще в первую мировую взорвали поляки, которым принадлежала тогда эта территория, свой артиллерийский склад. Так, что что-то из перечисленного арсенала было у каждого, и все бросились это прятать в палатке, благо она стояла прямо на грунте – песке.

К этому времени, наверное, офицеры поняли, что произвести все запланируемые действия невозможно, и нас решили оставить в покое, по крайней мере, до утра, до подхода свежих сил.
Все гадали, чем вся эта заварушка кончится. Наутро появились офицеры, началось общее построение. Надо сказать, что к утру практически все вернулись. И командование решило все замять, ведь нам уже надо было вечером отправляться домой. А до этого разобрать лагерь, сдать все имущество.

И только один курсант погорел, умудрившись вывалится из леса прямо на построение. За что и получил две недели губы. Все поехали домой, а он остался, да еще пришлось ехать за свои деньги, которых у него на тот  момент отсутствовали. Как потом мне рассказали, он крепко выпил у девиц из общежития трикотажного комбината. И не менее крепко уснул. Ночью, слыша стрельбу в лагере и взрывы, его пытались разбудить, да куда там.

А нам зачитали приказ об окончании лагерных сборов и представлению к званию лейтенантов. Последний раз мы под звуки марша «Прощания славянки», исполняемого нашим же студенческим оркестром, мы прошли, чеканя шаг, мимо наших командиров.
Было и радостно на душе и как-то немного грустно, ведь в лагере прошла неповторимая и невозвратимая небольшая часть нашей жизни,  и не самая плохая. От музыки «Прощания…» у меня до сих пор щемит сердце и глаза влажнеют, вы уж извините за такие подробности.
 Вспоминается припев этого марша, сочиненный безвестным нашим товарищем по таким сборам: -
«Прощай, не горюй,
   Труба завет в поход.
                Лишь крепче обними да поцелуй,
              Когда вернусь из лагерей!»

 

   
    Конспект № 7.   
  «Вечно голодный студент»

   Так говорили в наше студенческое время, подразумевая стабильное «физическом» состоянии студента. И в чем-то были правы.
   Мы не были постоянно обеспокоены эти состоянием, но, в положенное время, есть молодому организму хотелось очень.

  В институте была своя столовая, но ходили мы в нее только по необходимости – когда нужно было поесть в перерыве между третьей и четвертой лекцией. Тогда столовая располагалась в средней части института, на первом этаже, рядом с энергетическим факультетом, в котором  я обучался.

  Надо сказать, что старое здание СПИ, когда-то авто - дорожного института, а ныне технического университета…хотя ввиду нового витка реформ высшего образования уже может и это название устарело, состояло из множества коридоров, которые разветвлялись под прямым углом иной раз на все четыре стороны света. Аудитории располагались и по одну, и по обе стороны коридора, систему нумерации сразу понять было трудно, а найти быстро аудиторию в первый раз было практически невозможно. Но столовую мы находили сразу из любой аудитории нашей альма-матер.

  Едва звенел звонок, и иной раз его попросту не было, и мы сами нетерпеливо подсказывали лектору, что пора, мол…есть хочется, дикая орда бросались к вожделенному пункту питания. И мы никогда не ошибались в выборе кратчайшей дороги, как будто нас туда вело чутье.
  Малейшее промедление грозило нам возможностью остаться без обеда, ибо вместе с нами в то же время двигались сплошным потоком по коридорам двигались сотни, а может и тысячи жаждущих удовлетворить свой голод.

  За те 30-40 минут большого перерыва необходимо было добраться до столовой, занять очередь в одну из трех, кажется, раздач, успешно отстоять ее, получить вожделенную пищу физическую, мгновенно расправиться с ней, и успеть найти аудиторию для следующего занятия. Поверьте, время для всего этого комплексного процесса принятия комплексного же обеда было весьма ограниченно.

  Что же тогда мог поесть студент в своей столовой за те 80 копеек –стоимости комплексного обеда?
   Какой-нибудь овощной хилый салатик непрезентабельного вида из сезонных овощей, почему-то в памяти больше стоит свежая капуста, полпорции жиденького второго, что-то второе, условно называемое  мясным, иногда, дополнительно, полстакана чего кисломолочного под кодовым названием «сметана». Видов мясного блюда было немного – обычно это было так называемее филе, одна - две продолговатых бугристые образования, удлинённой формы  и маловыразительного цвета, на основе мясного, как писалось в меню, фарша.

   К нему полагался гарнир – обычно макаронные изделия с мутноватым соусом цвета филе, иногда -  две–три столовой ложки картофельного пюре, старательно размазанного по всей площади тарелки с ложкой какого-то жира желтого цвета, явно претендующего на высокое звание сливочного масла, но им ни в коей мере не являющимся. Компот из сухофруктов почти в любое время года. Иногда, когда аппетит явно превышал обычную норму, бралась дополнительная тарелка манной каши.
  О вкусовых качествах этого комплекса я умолчу –  скажу лишь, что в основном, это было съедобно, на вкус невыразительно, но чувство голода заглушало на некоторое время…

   Если же было время, мы после занятий шли в студенческое кафе напротив входа на территорию института. Там можно было поесть подороже, но и повкуснее и калорийнее. В памяти стоит дымящаяся свиная отбивная, предел наших мечтаний.

  Утром и вечером мы питались в общежитии. Утром делалась яичница, или яйца варились, все это запивалось чаем с добрым ломтем хлеба или булочкой, купленной в нашем же буфете.
  Вечером часто жарилась огромная сковородка картошки с луком, обычно на целую комнату, 3-4 человека. Особенно хорошо картошечка получалась жаренной на растительном сале, с восхитительной поджаренной коричневой корочкой. На восхитительный аромат свежеприготовленной картошки моментально собирались желающие поучаствовать в этом деле на заключительном этапе.
   Почти всем студентам, живущим в общежитии, родители присылали съестное, кроме того, в комнате велось недельное дежурство по приобретению продуктов и их готовке, на это собирались деньги.

    Особенно хорошо было зимой, когда нам присылали готовые замороженные мясные изделия, а, иногда, даже жаренную картошку, которую нужно было только разогреть. Все это хранилось в студенческом холодильнике – за оконной форточкой нашей комнаты.
  Присылали всякие пирожки, куриные яйца в коробках из-под обуви, где каждое яйцо было завернуто в клочок газеты. Все это привозилось нами самими при ежемесячных посещениях родительского дома – большинство студентов было из области, или передавалось с машинистом локомотива или водителем автобуса. Только один раз посылку слегка обворовали – вытащили мясо и домашнее вино ко дню рождения – передали и такое.
  При всех неудобствах передачи – встречи это здорово нам помогало.

  На одну стипендию прожить было сложно, едва хватало на еду и проживание в общежитии, где-то рубля три, при обычной стипендии в тридцать пять рублей. Родители помогали и ежемесячными денежными дотациями, и целевыми – на покупку одежды.

  Был и другой вариант вечернего питания, обычно в сессию. Уже ночью, часов в 10-11 собиралась компания, которая двигалась в находящуюся неподалеку столовую локомотивного депо. Там можно было поесть непритязательную, но натуральную и, главное, недорогую пищу. Столовая там работала круглосуточно.

   В выходные дни мы часто ездили в центр, там любимым нашим местом  пребывания была пельменная, которая располагалась на нынешней Немецкой, почти на углу, на против  Детского Мира. Там готовили только пельмени, процесс был непрерывный, так, что очередь двигалась быстро. Брались сразу две порции в одну тарелку, стоило это около полутора рублей.

  Свежие, горячие, только, что сваренные пельмени со сметаной или маслом, с уксусом и  горчицей, черным перцем…Их вкус и сейчас стоит во рту.
  Раз, или два в месяц, я мог позволить сходить сам, или с друзьями в кафе. Особенно для этого подходил «Огонек» против цирка, кафе над кинотеатром «Пионер», кухня там была отличная, забредали мы иногда и в «Арену» радом с цирком, сейчас там какое-то предприятие быстрого питания. Стоило это в пределах 4-6 рублей.

  Чуть не забыл еще об одном вожделенном у студента месте по части «поесть» – фабрики-кухни на Астраханкой, у современного магазина  «Магистраль». Там подавались только натуральные продукты, особенно хороша была «азу по-татарски», мясо в горшочках с солеными огурчиками;  эскалоп - та же отбивная, а из первых блюд – наваристая,  красноватая, блестящая от слоя расплавленного жира на поверхности, с травками, солянка с различными мясными ингредиентами – мясом, почками, сосисками, колбасой.

  Как вы поняли, мы не голодали, но общежитие – это не дом, где всегда можно было что-то перекусить, бывало. Были и такие моменты, что и ничего не было поесть...
  Тогда я решил для себя – если ко мне придет уже в зрелые годы в гости студент – без лишних слов сажать сразу его за стол и кормить, каким бы сытым он не прикидывался. 
  Этот завет юности я выполнял и выполняю.
  Особенно сейчас, когда на студенческую стипендию можно, пожалуй, только ездить в институт, да съедать батон хлеба в день.

  Конспект №8.
 Легенда факультета.

  Первые два курса студенты мое время осваивал только базисные инженерные предметы – физику, математику, сопромат, черчение, начертательную геометрию (Бррр…), ТОЭ - теоретические основы электротехники - тоже «хороший» предмет, ТММ – в просторечии « ты моя могила» и еще много чего. На втором курсе этот базисный набор был дополнен уже более близкими к основной специальности  -инженера-электрика – предметами.
  Так и появилась у нас дисциплина…даже дисциплинка, так, как мы по ней сдавали всего лишь теоретический зачет, даже не дифференцированный – «Электротехнические материалы», сокращенно ЭМ. Все-таки прикладная дисциплина, правда, с элементами физики.

   Это я говорю о сущности премета, но пока совсем ничего не сказал о личности человека, который преподавал эту дисциплину. Это был доцент Ширшов, Василий Николаевич.

  Имя и отчество, откровенно говоря, забылось, пришлось обратиться к ветерану нашего энергофака Серебрякову Виктору Николаевичу, который преподавал у нас электрические сети. Очень запомнилась курсовая работа по его дисциплине, по проектированию высоковольтной линии на определенной местности, с применением теории минимальных потерь, куда входили  потери, как физические или электрические, так и всевозможные затраты. Форма линии, согласно этой методики получалась ломано-изысканой. Но я отвлекся.

 Но фамилию доцента Ширшова, как он и предсказал на первом занятии, мы все - его студенты – помним. Нас уже предупредили старшие товарищи, которым посчастливилось «пройти» этот барьер на пути к диплому, что и к ЭМ, а, главное, к самому Ширшову, как к преподавателю, «надо отнестись очень серьезно». Каждый год один - два студента это барьер не могли взять и …отчислялись.

 Преподаватель был уже не молод, лет за шестьдесят. В свое время он был то ли Заведующем, то ли Замом Заведующего кафедры электротехники. С возрастом он оставил этот пост, взявшись преподавать электротехнические материалы, дабы не скучать на пенсии. Довольно грузный, среднего роста. Это я сообщаю, чтобы вы представили себе мысленно происходящее на первом занятии в лицах.

  Система у Ширшова была очень проста  и правильна, вот только методы, которыми он добивался выполнения ее, были не очень корректны. Уже в начале  первого занятии он раздал нам всем курс лекций, размноженный на ротапринте и сказал, что  в свих лекциях он будет сообщать только новые сведения по курсу, которых нет в ротапринтном издании.

  Далее, он «обрадовал» нас  вестью, что у всех нас зачет уже в кармане. И мы получим его «автоматом», если выполним ряд его условий.
   Начало каждой лекции он начинал с коротких вопросов, не помню их число, по теме прошлой лекции. Каждому по одному вопросу, они не были какие-то заумные, но для ответа на них нужно было очень четко знать материал предыдущей лекции.
  Если ты отвечал на него, все было отлично. Но если не ответил..., тогда на следующей лекции вопросов было два, и, как мне кажется, не совсем уже ординарных. Не ответил и сегодня - на следующем занятии надо ответить на уже вдвое большее количество вопросов…., а не…Вообще, систему вы усвоили, надеюсь...

  Все объяснение велось в очень жестком угрожающем стиле, да еще к которому присовокуплялась такого же рода мимика. Надо сказать, что актер Ширшов был трагикомического амплуа. Вот он приятно улыбается, рассказывая, что зачет у вас есть, потом улыбка резко исчезает с его лица и вот уже надета маска угрозы. Апофеозом его вступительного слова было сообщение, сделанное с милой улыбкой, что можно сдавать ему и зачет по всему материалу, но сдать зачет – тут надел на свое лицо маску предельной угрозы -  ему невозможно.
    Мы, уже готовые к этому, и еще более подогретые такой проникновенной речью, буквально забросили все другие предметы и занялись только ширшовским.

   Надо сказать, что преподаватель  он был прекрасный, что все, что нужно было записать, он нам диктовал. А в основном, мы слушали лекцию, так и должно было, в сущности, происходить на лекции по любому предмету. Но обычно студент пишет конспект, и ему трудно полностью и понять и записать тезисно материал.
  Другим отличием  организации обучения было то,  что лабораторные работы по его курсу мы делали уже после усвоения ВСЕГО курса, а не так, как это делалось, да, говорят, и делается сейчас.
    Ты еще полный профан в дисциплине, а у тебя каждую неделю сложные лабораторные работы, перед этим отчитываться по теории работы, получить допуск  к выполнению. Часто приходилось просто заучивать материал, ведь для того, чтобы его полностью понять,  надо было проштудировать весь предыдущий материал по курсу.

    Все произошло, как нам говорили. Уже на первых двух лекциях в сети ширшовских вопросов попались два студента. К остальным он сразу потерял острый интерес.
   По-справедливости, они заслужили свою учесть, потому, как один занимался  художественной самодеятельностью, другой комиссарил в оперотряде. За счет этих вне учебных занятий они и сдавали сессию, обычно от руководства этих объединений приходили соответствующие документы, в которых рассказывались, какие важные обязанности выполняют данные товарищи, и дело было сделано.

   Но тут нашла коса на камень, и по окончанию сессии товарищи были отчислены. Точнее они перевелись на вечернюю форму обучения, как-то утрясли проблемы с армией, но и там на их пути к овладению знаниями скажем, нетрадиционными методами, встал Василий Николаевич. Одного товарища я встретил спустя много лет работником снабжения завода – он идеально вписывался в требования этой должности, другой – работал в ресторане в Москве.


   Конспект №9.
   Сессия.

  Общеизвестно, что «от сессии до сессии живут  студенты весело, а сессия бывает всего два раза в год».
Да, возможно это и так, но, скорее всего, это выражение относится к старшим курсам, начиная с третьего, пожалуй, когда начинаются спец предметы, которые легче общеинженерных.

  Успешная сдача сессии – это целая наука, которую студент постигает далеко не сразу. Причем, каждый разрабатывает свою систему сдачи, которая удобна именно ему. 
  Практически все при сдаче экзаменов писали шпаргалки. Некоторые, на пример, наш коллега, Кр-в, в этом  были просто виртуозы.
   На каждый экзамен он готовил «бомбу», т.е. листы с готовыми ответами по каждому билету. Эти бомбы раскладывались по порядку в многочисленные карманы пиджака. Для нахождения необходимого материала служил каталог, который писался на отдельном листике. Взяв билет,  нужно было только посмотреть в каталоге, где хранится так нужное сокровенное знание, отсчитать на ощупь  и вытащить искомый лист с ответом.
   Приготовление «бомб» был  было очень трудоемким, пользование ими, особенно первая фаза – вытаскивание из кармана – было делом технически сложным и опасным. Запросто могли выгнать с экзамена, обнаружив такой деликатный предмет. Даже если и оставили бы, товарищ ничего без этой «помощи» не мог ответить. Ибо материала не знал, да и не учил, вся энергия уходила на «бомбление».

   Не отошел и я от этой доброй традиции, причем были к тому «научные» обоснования. Мой мозг очень убедительно доказывал моему «второму я», что нет никакой необходимости зазубривать вывод длинных физико-математических  формул. Я считал, что нужно знать то, что выходит из этой формулы, о чем она говорит  и уметь ее пользоваться. Ведь из нас готовили не математиков или физиков, а инженеров, которые должны знать и применять эти законы в своей деятельности.

  Исходя из этих соображений на маленькой «гармошке» - маленькой бумажки, сложенной в несколько слоев,  я и записывал выводы формул. Посмотреть маленькую бумажку во время экзамена всегда возможно.
    Особую форму шпаргалки имели по гуманитарным предметам. Здесь составлялся очень краткий план ответа на вопросы билета с некоторыми тезисами. А ответ не затруднял меня, в то время я много читал, выписывал журнал « США политика, экономика. идеология», читал много книг по этим предметам.

  Как-то раз, при сдаче экзамена по политической экономии капитализма, мне здорово повезло. Как раз перед экзаменом я прочитал очень интересную книгу о банковско-финансовом капитале США, сращивание его с промышленным капиталом.
  И надо же случиться, что мне достался в билете именно этот вопрос. Я с таким блеском, с указанием конкретных различных банков, корпораций, промышленных финансовых групп стал раскрывать этот вопрос, что несказанно удивленный и обрадованный моим ответом доцент Кулев не дал мне довести мой триумф до конца. Возможно и он сам, в деталях, не знал так этот вопрос. Он остановил мой ответ, обнял и похвалил меня, и поставил «отл».

   А вот второй вопрос, до которого мы так и не дошли, я знал заметно хуже.
   Рулетка…

   С тех самых пор в близких студенческих кругах я стал авторитетом в международной политике.

   В сессию к экзаменам готовились по разному. Кто, как я писал, готовил бомбы для преподавателя, кто зубрил день и ночь, не оставляя себе отдыха. Время на подготовку к экзамену отпускалось мало – чистых три дня.
   Надо сказать, что практически никто не заглядывал в  лекции во время семестра, разве, что при подготовке контрольных, лабораторных или семинаров, курсовых работ. Поэтому, материал мы знали фрагментарно, что-то неплохо, другое знали поверхностно, а большую часть материала не знали даже понаслышке.

  Пожалуй, всего несколько студентов учились не по школярски, осознанно приобретая знания, они самостоятельно  принимались за новые курсовые работы и расчеты, остальные тянулись за ними, часто использовали их наработки. Для многих из них составлялся особый план занятий, они делали более сложные лабораторные работы. Эти   ребята, к которым можно было отнести Скаленко, Сырыцина, Блюменкраца пользовались на нашей специальности повышенным авторитетом.
  Мне период сессии вообще нравился. Я неторопливо вставал. Завтракал и понемногу начинал, лежа на кровати, ;читать лекции и учебники. Учебников было мало, это только на первых курсах мы часами стояли в очереди таких же желторотых студентов за литературой в институтскую библиотеку.  Потом пользовались, в основном, конспектом, своим и, если повезет, другим, от студента параллельной группы.

   Еще где-то в самом начале нашего учения, я просмотрел перед лекцией у наших «параллельных» девчонок конспекты. Выбрал с лучшим разбираемым почерком и отменной прилежностью Надю Курганович – она, в отличие от меня, ходила на все лекции. Я заключил с ней бессрочный, на все время учения, договор о сотрудничестве в деле взаимообразного, к общей пользе, пользования нашими конспектами… так, что у меня на период экзамена всегда было два конспекта, что-то было лучше изложено у меня, что-то у нее. Потом мой конспект перекочевывал к Наде.

  Надо сознаться, что от нашего сотрудничества пользы больше получал я, так, как на гуманитарные предметы я вообще не ходил, ограничиваясь посещением первой ознакомительной с преподавателем лекцией, чтобы знать его в лицо. Соответственно, этих лекций у меня никогда не было, точнее, всего конспекта. Да и другие лекции я пропускал чаще. У нас, зачастую, было по четыре «пары», но уже после третьей мозг отказывался воспринимать новую информацию. Обычно я уходил с нее.

 Продолжим готовиться к экзаменам.  После обеда (прогулки) начинался второй тур подготовки, обычно самый продуктивный, так, как ты уже вошел в оптимальный режим подготовки, все понимается, настроение бодрое. Никогда, в отличие от других, не занимался по ночам. Не выспишься,  утра все равно подымут другие, в голове каша…
   Нет, вечером мы устраивали, как я писал, походы в столовую, ходили в театр или в филармонию. Мозг переключался, чтобы назавтра с новой силой можно было продолжать подготовку.
  Особенно строго этот режим должен был выполняться в ночь перед экзаменом. Надо было исходить из того, что «нельзя объять необъятное». Сколько удалось «пройти» билетов, сколько знаний удалось освоить, столько и останется с тобой до экзамена. А если ты, войдя в паническое настроение, просидишь всю ночь с учебником, ты просто «перегоришь», и ничего связанного на экзаменах вряд ли выдашь.
  Вечером, если мы сдавали экзамен не первыми, мы узнавали у «параллельного мира» -первой группы,  как и что спрашивает преподаватель, насколько строго следит за пользованием неформальными учебными пособиями, какие задачи задавались. Т.е. мы, в некоторой степени, психологически и  методически были более готовы к экзамену, чем первая группа.
 А утром было желательно придти на экзамены пораньше, свежим, чтобы побыстрее сдать экзамен в первой пятерке, а не толпиться до вечера в коридоре.
  Можете рассматривать этот раздел, как самоучитель по сдаче экзаменов.

Конспект №10.
Практика.

   Как-то раз, аккурат перед окончанием занятий второго курса ко мне, как старосте, подошла секретарь нашего энергофака Шкель, каюсь, забыл е  имя и отчество, и сказала мне, что для работы в студенческом конструкторском бюро требуются два человека. Я тут же предложил свою кандидатуру, вторым вызвался пойти Сашка Маймистов (Мамыр), оказавшейся рядом в нужном месте и в нужное время.
  Надо сказать несколько добрых слов в ее адрес. Секретарь всегда принимала сторону студентов в различных конфликтных ситуациях с деканатом. Именно благодаря ее усилиям, я получил стипендию, когда сдал первую сессию в срок, но не по расписанию, о чем я уже писал.
   Добровольно–принудительно она нас страховала каждый год за сущие копейки. Но я знаю многих, кто получил какую-то страховую выплату при травме. Мало что со студентом случается. Я умудрился получить страховку уже после окончания ВУЗа, уже работая, когда сломал ногу.
  Чудом вспомнил, что я вроде страховался, таким же чудом нашлось у нашего секретаря страховое свидетельство, по которому я получил по тем временам заметную для меня сумму.

  Как потом оказалось, это вроде бы незначительное событие – работа в СКБ - оказало большое внимание на выбор нашей работы после ВУЗа, на всю нашу трудовую жизнь.
    Мы практически не работали по специальности после окончания ВУЗа. А начали работать, разными путями сумев уйти от обязательной в то время трехлетней послевузовской  отработки, как специалисты по разработке электронных приборов.
 Впрочем, я забегаю вперед.

 А здесь хочу вставить одну ремарку
   Как странно вспоминать, что нам гарантировалась возможность трудиться после окончания ВУЗа. И это еще не всем нравилось.
  Каждое лето, после сессии мы проходили практику на рабочих местах на государственных предприятиях, да часто еще и зарплату платили, кроме стипендии. 
   Простые факты, но только теперь понимаешь, какими социальными правами мы обладали, насколько была защищена законодательно наша трудовая жизнь и просто жизнь.  Стране нужны были специалисты, безработицы не было.
   А сейчас олигарх, владелец Норильского Никеля, Прохоров пытается отменить оставшиеся социальные гарантии при увольнении, мотивируя это, что  слишком большая социальная защищенностью работников «мешает динамичному развитию производства».

   И так, после сдачи сессии второго года обучения, наши товарищи отправились в студенческий стройотряд, тянуть линии электропередачи (ЛЭП-10кВ, т.е. для непосвященных напряжением десять тысяч Вольт). Нас же с Сашкой (Мамыром) направили на практику на завод ПУЛ (Приемо-усилительных ламп) он же Завод №68.
     СКБ было организовано для того, чтобы собрать данные для диссертации К-ну, преподавателю машфака. Уж не знаю, как эму это удалось, скорее всего, он заключил на тему диссертации хоздоговор с заводом. Нас с Мамыром направили в Центральную Заводскую Лабораторию (ЦЗЛ). Собственно, К- н не знал, что с нами делать, мы были взяты «про запас», т.к. тема будущего исследования относилась к влиянию исходного качества материалов на конечное качество «изделий», и здесь, мы, электрики, как бы были не у дел.
   Но в ЦЗЛ  нам дали очень интересное задание: разработать схему простого  индикатора на новых в то время элементах  - герметизированных контактах (герконах)  -  превышения определенного значения тока на сварочных полуавтоматах, а также исследовать его свойства, определить возможности.
  Эта была настоящая, как я теперь понимаю, конструкторско-технологическая разработка, пусть простая, но это был первый в нашей жизни прибор.
    И это было удовлетворение собственного любопытства за счет государства, как сказал кто-то из великих.

   И мы были отравлены этой свободой творчества на всю оставшуюся жизнь, практически не работали в эксплуатации, как это подразумевалось нашей специальностью, а перешли работать в КБ и НИИ.
     Какое это интересное дело, техническое творчество. Разработать, и заставить работать своим умом и руками то, что никогда не существовало. По этой же первой нашей работе впервые мы написали статью. И так вышло, что куратором ее стал указанный выше В.Н.Шершов. Именно тогда мы поняли, как важно и необходимо очень точно выразить свои мысли и результаты исследований, найти именно те слова,  которые единственно точно отражают саму сущность факта.

   Кстати, добавку к пенсии, как федеральный ветеран труда, я получаю именно за изобретательскую деятельность.

    Эта студенческая работа получила первую категорию, была отправлена на конкурс куда-то выше и там ее следы и благополучно  затерялись.

  Практика оказалось и очень приятным делом, с точки зрения проведения свободного времени. А свое рабочее и свободное время мы планировали самостоятельно. До обеда – напряженная работа с прибором, потом ранний обед (раньше других, и в столовой для руководства, где кормили замечательно).
  Когда же уходил на обед основной контингент, мы с Мамыром азартно резались в пустом зале лаборатории в настольный теннис. После обеда еще часа два – и на волжский пляж.
 Такое счастливое сочетание работы и отдыха т принесло свои плоды, из-под палки редко родится стоящее.


Конспект №11.
«О бедном студенте замолвите слово…»

  Сейчас вспоминая, я понимаю, что уровень «материально-финансового» сопровождения обучения у наших студентов был достаточно разным. Конечно, эти различия не в коей мере не соответствуют сегодняшним.

   Достаточно ровно и хорошо жилось в этой ипостаси городским ребятам, в основном, местным. Они были детьми инженеров и рабочих, причем очень  часто рабочие получали значительно больше инженеров.
   Таких было, пожалуй, половина в двух наших группах, почти все девчонки, кроме Татьяны Постновой. Они вообще, хорошо учились, прилежно – Конобеева Лиля, Старожук Наташа, Курганович Надя, Татьяны  Трошина и Кормилаева, Кащееева Надя, Емельянова Нина и Роговина Ира, Чернозубова Люся. Кажется, никого не забыл

    «Политика была такая», - так можно было ответить словами героя Фазиля Искандера на недоуменные вопросы по поводу этого финансово-имущественного неравенства. Конечно, были и исключения, как, на пример, сын главного инженера завода технического стекла Борис Цион.

  Были у нас, в некотором роде, и «мажоры» приезжавшие иногда на папиных машинах, но таких было единицы. Машина тогда стояла, как кооперативная квартира. Прикиньте изменения по времени.

   Но вспомните также, что наше государство тогда являлось «государством рабочих и крестьян». Про крестьян комментировать не буду, а вот рабочий, да еще квалифицированный, был действительно гегемоном; у которого была и зарплата побольше и квартиру ему давали в первую очередь, даже в НИИ.
 

   Потом шли приезжие, все живущие в общежитии. Тут все часто зависело от родителей, поэтому мой однофамилец Владимир разъезжал на охоту на мотоцикле Ява-350, а у других были проблемы с тем, чтобы одеться. Помню, как мой приятель Саша Ровнов, «строил» себе универсальное осеннее-зимнее пальто, состоящее из  демисезонного и самодельной меховой прокладки для зимы.
   Одежда была дорогая, особенно импортная, да и купить что-то приличное было трудно. Мохеровый шарф на базаре стоил почти 100 рублей, около этого стоили фирменные джинсы Wrangler,  Levis, Rifle, Levi Strauss - мечта многих наших ребят. Это было не просто одежда, это был манифест…свободной жизни, что ли, точнее, как мы ее тогда понимали.
У меня в то время таких джинсов не было, а хотелось!
    Все учившиеся без двоек в сессию получали стипендию – 35 рублей. На чистую эту сумму можно было худо-бедно прожить месяц, но без подпитки со стороны, жить более-менее прилично было затруднительно. Но работало студентов мало. Такие, каким действительно, можно было надеяться только на себя, или с повышенными запросами к жизни.
  Опять таки, невольно напрашивается сравнение с сегодняшним временем, когда почти все студенты, даже дневники, так или иначе, подрабатывают.
   Мой сын в конце девяностых – начале нового века - чем только не занимался – и работал фотомоделью, занимался PR на выборах, разъезжая по районам области, одно время вообще жил в пригороде и вел электронное планирование в закупленном нашими «промышленниками» сельском предприятии, причем до уровня отдельной коровки и поля.
  По его графикам было ясно, кого чем кормить и подкармливать, и какова от этих воздействий будет польза, а, возможно, и нет.
  Прочитал, специалист по государственному управлению, кучу литературы по животноводству и полеводству. В институте бывал только на сессии, тем не менее, получил красный диплом. 
   Работал, наделся, что «фирма» оценит и оставит у себя работать.
  Но новые русские не ценят таких способных ребят, и, когда, ему было необходимо время на защиту диплому, ему его попросту не дали. Так и распростился человек с этой «многообещающей» фирмой, плюнул на все, и после получения диплома уехал работать за границу.

   Вот и  наш один из способнейших студентов Коля Сырыцин тогда работал по ночам в котельной. Имел мотоцикл с коляской, уж не знаю для каких надобностей, и собрал целый чемодан грампластинок. В дальнейшем, при встречах, уже после окончания института представлялся, как дважды (трижды, четырежды…) судимый Н.С.
 Он работал на руководящих ответственных постах, поэтому случались с ним такие казусы. Хорошо, что ни разу не дошло до осуждения. Инициатива всегда наказуема.

  Была у нас еще одна группа студентов, пришедшая в институт после прохождения армейской службы – Толя Богунов, Миша Козак и К.
Они решали свои финансовые проблемы тоже работой на стороне. Где-то они нашли работу землекопами по реконструкции земляного полотна железной дороги в районе станции Трофимовской.
   И занимались  этим делом так успешно несколько лет, что их гигантской по объему работой заинтересовались следственные органы.
   Невольно оказались втянутыми в это дело и многие, живущие в общежитие. Ребята несколько раз просили у нас данные наших паспортов, и позже просили расписаться в денежных ведомостях, объясняя это тем, что с небольших сумм получения не будет взиматься подоходный налог.
   Как потом оказалось, приписки на этой работе были такие, что, если бы всю эту землю, которую «они-мы» вынули и переместили, сложить в одну кучу, то появилась бы вторая  Лысая гора.

    Не думаю, что ребята от этого много получили, по ним  же это было незаметно. Получили за это другие. И довольно много, говорят. И в денежном,  и в годовом исчислении.
 Но вот потаскали всех волей-неволей втянутых в это дело на допросы много.
  Обнаружилась целая гора вот таких подписанных уже не нами, но нашими фамилиями, платежек. Хорошо, это было на последнем курсе, и эти ребята уехали, от греха подальше, то ли в Навои, то ли в Шевченко. Теперь это не Союз, и не все даже слышали об этих городах, где добывали уран и стоили реактор на быстрых нейтронах.

 А вот с последними я невольно столкнулся, правда, косвенно. В средней школе мы получили очень неплохие знания по английскому языку. И при первичном отборе нас по словарным тестам я попал в одну группу вместе с такими корифеями этого дела, как Мамыр, закончивший «английскую» школу. Тут-то нам и предложили вступить в студенческое переводческое бюро, которое возглавляла Тамара Моисеевна, прекрасно знающий свое дело старший преподаватель.

   Помнится, я ее сразил ее сочиненным текстом на вольную тему. Тему выбрал нетривиальную по тем временем, о квартете «Биттлз». Ей очень понравился этот немудрящий текст, но написанный от души, так, как в те времена эти музыканты, их творчество, стало откровением и для нас (меня), и для остального мира. Это было новое слово в музыке, так еще никто не играл и не пел, слова их песен были очень откровенны и честны, да и темы были созвучны времени. Не зря сейчас их причислили к классикам.
   Вспомним, кстати, их лирические Yesterday, Girl, Michelle, целые оркестровые баллады Abbey Road.
  Мы переводили технические тексты с английского, главным образом про эти самые атомные станции на быстрых нейтронах (вспомнил –«бридерах») для наших аспирантов.   
 Тексты были труднейшими и по грамматике и по технической терминологии. За это мы даже получали какие-то небольшие деньги. Но эта была хорошая школа. По крайней мере, когда я заблудился много лет после этих событий в Сан-Марино, а туристический автобус уже готовился к отправлению, именно эти отрывочные уже знания английского языка и жестикуляция помогли мне вовремя найти дорогу к автобусной стоянке.
Никакие знания в жизни не пропадают!
   
 Конспект №12.
Культурная программа студента…

Эпизод I.
Как мы  чуть не поехали в заграницу
  Предыдущий фрагмент о моем блуждании в Сан-Марино напомнил мне, как мы чуть не поехали в заграницу,  в Польшу и Чехословакию. Думаю, что многие уже не  знают, это общее название этих теперь уже двух отдельных стран.
   Давно мне хотелось посмотреть мир. Это еще началось после жизни в 1954-1956 годах в ГДР, где отец проходил службу в ГСВГ.
   В описываемое время для поездки в социалистические страны были две возможности – это поехать студентом через туристический молодежный «Спутник», или, позже – через туристическое бюро «Интурист».
    В «Спутнике» и цены были раза в два пониже, соответственно и комфорт был пожиже – жили в студенческих общежитиях, питались в таких же столовых. Но в 1968 году, как раз развернулась чехословацкая весна, и потом до 1972 года выезд был свернут.
    А тут, в начале 1972 года читаю  объявление, что желающие поехать в турпоездки по социалистическим странам могут подать заявления. Вот  было радости! И стоимость подъемная – что-то около 120 рублей на две недели да в две страны.
  И начались наши сборы всяческих документов, прохождения всяких медицинских и иных комиссий – выезжающий за пределы СССР должен быть медицински и идеологически здоров.
   Я даже позволил сделать себе какую-то комплексную прививку от всех болезней, от чего раньше всячески уклонялся. И провалялся дня два с температурной реакцией на нее. Да что не сделаешь ради поездки.
   Много помогла на медицинском поприще при получении специальной справки по определенной форме Лиля Конобеева, которая тоже вознамерилась ехать. А мама у нее было врач.
 Все мы собрали, осталось последний барьер – заключительная институтская комиссия, объединенная с  парткомом, месткомом и комсомолом.
  Вот тут-то мы и погорели. Поездка намечалась в июле, а заканчивали мы институт в июне. Никто не захотел отвечать за возможные последствия нашей поездки, когда мы уже будем не студенты. Дикая история, читаю сейчас – и смешно, но тогда это запрещение отодвинуло сроки поездки ни мало, ни много – на целых…тридцать лет, т.к. я после окончания ВУЗа стал работать в «закрытых» предприятиях оборонного комплекса.
   
Эпизод II
Филармония.
 
     В годы учения мы были частыми посетителями филармонии. Как жаль, что теперь из-за пожара она надолго закрыта.
  «Веселые ребята», «Серебряные струны, «Добры молодцы», « Пламя»,«Песняры», которых после скандала  Волгограде, правда,  не пустили к нам, Вольф Мессинг, различные солисты, джазовые коллективы – мне уже трудно припомнить все гастролирующие у нас коллективы и солистов.
    Мы регулярно заходили в билетный холл филармонии – там всегда первыми вывешивались афиши будущих гастролей. И брали билеты, потому, что, не смотря на долгие, 2-3 дня, гастроли с двумя концертами билеты купить было трудно. Цены были вполне подъемными для студента – максимум 1- 2 рубля.
  Это теперь наши «звезды» сделали свои концерты элитными, собирая на единственном концерте громадные суммы. Тогда искусство действительно принадлежало народу.
 
   Мне эти походы особенно памятны одним случаем.
   К нам гастроли приезжал первый раз джаз-роковый ансамбль Алексея Козлова, уже имевшего очень большую известность и всячески зажимаемый тогдашними официальными култрегерами.
    Вот под предлогом этого концерта жена уже упомянутого Мамыра, Людмила Болеславовна, девушка очень интеллигентная и добрая, по своей собственной инициативе решила познакомить меня с Леной. Лена дочерью ее более старшей подруги, которую все и в семье и в среде близких знакомых звали - и она сердилась, если кто позволял иное – нежно и ласково - Лялей.
       Намерение было твердое и похвальное, я был, конечно, согласен, осталось, лишь, найти было повод для первой встречи, а там уж как бог решит.
   Мама Леночки тоже, кажется, не возражала, - девушка уже заканчивала Медицинский, а ни с кем еще не встречалась, да и желания особого не имела. Хотя была отнять не дурнушкой, а наоборот, красивой девушкой яркого южного типа, с нежным румянцем на белой коже лица, трогательной родинкой у рта, с короткой стрижкой волнистых вьющихся волос.
    Конечно, на меня были даны самые лучшие рекомендации – мол таких и мальчиков нынче не бывает. Но, согласие – конкорд, было не полным.
       Как потом мне говорила Ляля, эти настойчивые предложения познакомить «хорошим мальчиком» вызывали у нее чувство отторжения. «… И зачем мне это нужно и для чего?», - думала она.

       Вот тут на помощь пришел случай  в лице приезда этого ансамбля.  Мне удалось путем очень сложных комбинаций купить четыре билета – два предназначались Людмиле и Мамыру, ну а два – Лене и мне, быть может.
   До последнего часа Ляля отказывалась идти в филармонию, и только настойчивые уговоры Людмилы, да и не в последней степени любопытство к нашумевшему ансамблю склонили, наконец, девушку к этому самому согласию.
     « Схожу, - подумала она, - что, с меня убудет, а ансамбль, говорят интересный».

       И вот я стою с билетами в руках у дверей филармонии, как ни странно, в отличном расположении духа – имеется в виду, что почему-то нисколько не волновался, а, наоборот, настроение радостное и приподнятое.
   На горизонте появилась моя студенческая супружеская пара, а с ней незнакомая девушка, на которой лица, как говориться, не было. Нервничала и Люда, оказывается, в последнюю минуту Ляля снова наотрез отказалась идти на концерт.

       Но вот все треволнения позади, мы в зале. Концерт был потрясающий, ничего подобного я, на пример, тогда не слышал. Драйв просто стеной шел. Народ бесновался, свистел, выскакивал на сцену. Видно предчувствуя это, администрация долго не начинала концерт, охлаждая возможные будущие страсти.
   Во время концерта несколько раз совершенно неожиданно гас свет в зале, и отключалась звуковоспроизводящая аппаратура.

       Ну, что там концерт, вот девушка была… Мне нравилось в ней все – и облик, и ее
смущающиеся черные южные глаза, когда мы встречались с ней взглядом, и смеющиеся полные губы.
       Я был в ударе, сердце бухало в груди молотом. Комментировал происходящее, и как мне казалось, довольно удачно. И это, а, наверное, в большей степени эмоциональное воздействие музыки, незаметно растопило лед отчуждения, и, после проводов Ляли домой, в моей записной книжке значился заветный номер телефона. Да, музыка оказалась волшебной силой, которая нас еще «не связала», но подтолкнула друг к другу.

       И начались встречи… Мы  бродили по городу днями, вечерами и ночами, и говорили, говорили… и все нам было мало.  Была весна, цвела сирень… и был апрель. Голову у меня напрочь снесло.. О чем мы только не говорили - и о прекрасном острове Крым в реальном исполнении и подаче Василия Аксенова, о Гаутаме – что значит «постигшему истину, просветленному»…

       А между тем, Ляля заканчивала учебу, у нее начались госэкзамены. Ее родители не ожидали столь бурного романа. Я был приглашен сначала на дачу, где в неофициальной обстановке я и познакомился с ее родителями. Наверное, впечатления были не самые худшие, потому стал я бывать и в их огромной сталинской квартире. Люди они были не бедные, оба преподаватели в ВУЗе.

   Помнится, как мы пили шампанское вдвоем у них на квартире после окончание учебы, а все сосуды и вазы в комнате, даже два фарфоровых тазика были заполнены пурпурными розами – все это вчера принесли гости на вечер, посвященный окончанию института.
       Надо сказать, что она была избалованным ребенком, родители и бабушка в ней души не чаяли и все решали за нее, а ее совершенно не заботила своя дальнейшая судьба - этим занимались мама и папа. У мамы была очень востребованная врачебная специальность, поэтому, наверное, были и связи и деньги.

       А я чувствовал себя неважно – донимала хроническая пневмония, а может и что-то потяжелее, еще последствия школьного вояжа в Волгоград.
   Меня всего корежило, я похудел, хотя и до этого не страдал избытком веса. Болела грудь, любовь мне явно шла не на пользу, хотя, с другой стороны, после свиданий с Лялей, все на время исчезало. Видно, радость духа врачует человеческое тело.   
   
  И еще – я очень ощущал наше социальное неравенство. Мне было трудно вообразить, как я впишусь в эту семью, а Лялю бы на квартиру родители вряд ли отпустили, да и сама она бы не пошла.
  Жить у них и волей-неволей пользоваться их основательной квартирой, хорошим ко мне, отношению я бы  не мог. Хотя родители были хорошие и ко мне относились довольно доброжелательно – возможно, не последнюю роль играло то, что я был парнем их любимой дочери.

       Пришло время расстаться на лето – я оставался в городе, на практике, а Ляля уезжала в Крым, в Планерское, на Кара-Даг.
   Сколько я разговоров наслышался об этом чудесном месте, побывал и сам, правда, значительно позднее, и без Ляли. Меня как-то коробило, что она совершенно не сожалела о расставании, не пригласила, хотя бы из вежливости, приехать, Она была поглощена только собой.

       Прощание было долгим, бурным, с клятвами и уверениями. Потом пошли письма. Помнится слова из письма о прощании: - «Сначала я хотела написать, что и как думаю о нас, но прошло несколько дней – и мне стало просто смешно вспоминать наши проводы». Возможно, после нескольких дней отдыха на море все это действительно показалось ей мелким и смешным, соленое море все смыло. А мне показалось все горьким и странным.

       Все свои чувства я излил в большом и сумбурном письме. Ответа не последовало. Дни проходили за днями, вот уже и Ляля должна была вернуться.
  Я решил, что если между нами было что-то настоящее, надо дождаться ее зова. Он не последовал.


Конспект 13.
Предпоследний.
 
  Марк Твен написал в «Приключении Тома Сойера», одной из моих любимых и сейчас книг, фразу о том, чем и когда следует заканчивать книгу.
  Это не прямая цитата, но ее сущность. Книгу о детстве надо заканчивать, где удобней, описании  взрослой жизни  надо остановить на свадьбе.

    Перефразируя его мысль, конец произведения должен быть естественным и подчиняться  внутреннему ритму повествования.

  Руководствуясь его мудрым поучением, я решил, что  последний из конспектов об учебе в институте надо закончить, естественно, последней сессией, преддипломной практикой и защитой дипломного проекта с сопутствующими событиями.
 
  Беда в том, что об этой светлой поре у меня по существу вопроса написано в конспекте немного.
  О последней сессии воспоминаний не сохранилось вовсе, потом началась преддипломная практика, которая прошла быстро и незаметно.

    Уже в феврале все необходимые данные для дипломной работы почти у всех студентов были собраны, кроме, пожалуй, тех, которых направили в другие города. У тех практика длилась гораздо дольше, точно по плану.
 
  Парадоксально, но в основном, туда поехали жившие в Саратове студенты, так сказать, хлебнуть воздуха свободы. Мы, жившие в общежитии,  за пять лет учебы этого вольного воздуха нахлебались досыта, и поэтому постарались остаться.

   И вот ситуация – документация собрана, но тема будет утверждаться только в апреле, тогда и начнется «последний бой».

    Сидеть еще месяц в общежитии не было смысла, и многие из нас разъехались, кто домой, кто еще куда.
    Стипендия на пятом курсе  составляла что-то около 50 рублей, ко всему прочему я умудрился сдать последнюю сессию на пятерки, поэтому сумма прожиточного месячного мартовского минимума выходила неплохая, помнится, рублей семьдесят, если не больше. Были припасенные для этого случая о «соцнакопления».
   Билет до Ленинграда стоил порядка 20 рублей, вот я и решил познакомиться с этим прекрасным городом, где я никогда не был, хотя там жили мои двоюродные братья с семьями, с которыми поддерживалась эпизодическая переписка.


«Люблю тебя, Петра творенье…»

   Московский вокзал Ленинграда, метро, и я выхожу на Невском напротив Гостиного двора. И прямо передо мной – городская театральная афиша. И сразу бросилось в глаза, что сегодня вечером состоится в ДК им. Горбунова концерт польской роковой группы «Скальды» (Skaldowie) , одной из моих любимых в то время.

Чудеса продолжались. В услужливо расположенной рядом театральной кассе были билеты на вечерний концерт.

   Тамошняя публика резко отличалась от нашей провинциальной и обилием фирменной джинсовой одежды, и повышенной волосатостью, и полной раскрепощенностью в поведении при концерте. Что она там только не вытворяла!
  И, что самое главное,  и администрация, и публика к этому относилась крайне либерально. Ничего не скажешь, это почти Европа, по, крайней мере, окно в нее, а не наш закрытый для всего иностранного из-за обилия «оборонки» провинциальный город.
   Но смотрелись все эти выходы на сцену и в проходы с приплясом и подпеванием необычно и непривычно.

 А что в это время делал со своей скрипкой Анджей Зелинский - он и играл на ней смычком и пальцами, и пел в нее, его почти двадцатиминутная знаменитая композиция Kriwaniu,  Kriwaniu просто обожгла зал. Это было предтече  рок опер – таких. Как Jesus Christ Superstar — рок-оперы, созданная в 1970 году композитором Эндрю Ллойдом Уэббером и либреттистом Тимом Райсом и год спустя поставленной ими как мюзикл.
  Парадоксально, но в то время польский фолк-рок на Западе практически не воспринимался. Снобизм…

   В самом восторженном состоянии я прибыл на вокзал, откуда надо было ехать в «Детское село», где жил один из братьев, которых я никогда до этого не посещал.  Где и узнал, что последняя электричка ушла.
     Потом сообразил, что найти в незнакомом предместье Ленинграда поздней ночью квартиру брата вряд ли удастся.
   Так я и остался ночевать на вокзале, попробовал попасть в гостиницу, но с этим вопросом было в Союзе традиционно плохо. Так всю ночь милиция меня и гоняла, не давая спать и проверяя документы.

  А ранним утречком, часов в пять,  я, совершенно измученный бессонной ночью, прибыл к спавшему невинным сном младенца ничего не подозревающему дорогому братцу, которому долго пришлось объяснять, кто я и откуда, и за чем.
    Потом все образовалось. Меня признали за родственную, хоть и неорганизованную душу, и приняли самое деятельное участие в  планировании и осуществлении моего дальнейшего времяпрепровождения.

   Как раз начались школьные каникулы, и моя племянница – завзятая театралка, составила для меня обширную культурную программу. Здесь было посещение и БДТ, и Малого оперного театра, и «Маринки», где я впервые увидел «настоящий» русский балет знаменитой петербургской школы А. Я. Вагановой, от которой, собственно, и пошел знаменитый советский балет.
«Шопениана», роскошная «Кармен сюита» с занавесом в виде цыганского веера, показавшаяся несколько архаичной «Жизель»…
   Мы посетили и петровского еще времени, «Капеллу» с ее удивительной старинной внутренней планировкой зала – по бокам зала шли простые скамьи, задрапированные пунцовым плюшем.
  Там выступал студенческий хор их Массачусетса. Они пели все – спиричуэлс, баллады, годспел, и, конечно, блюзы и джаз. Осталось неповторимое впечатление не только от самого пения, но и от полной раскованности молодых певцов и того вдохновения, с которым все это исполнялось.

  В самый последний дней перед отлетом домой мне посчастливилось побывать на концерте лучшего в то время американского биг-бенда Теда Джонса и Мел Луиса. (Даешь «оттепель»!)
   До сих пор помнится прекрасные сольные номера саксофониста Биджуотера и вокал его жены, тоже Биджуотер. Для меня этот концерт с тех пор стал эталоном исполнения джаза.
Восторженный зал долго бисировал, не отпуская джазменов со сцены, и они играли и играли.

Посетили и многое другое – Царскосельский дворец с чудесным парком, уютные дворцово – парковые комплексы Павловска, Гатчины…Особенно заразили меня нерегулярные английские парки, этакие ухоженные леса.
"Надо обязательно свезти Александра на Мойку 12, в музей-квартиру А.С. Пушкина,  - сказала мне и моей племяннице жена брата, коренная петербуржка, из дворян,- только встаньте пораньше".
  "Это когда же, пораньше?" - подумал я. В Эрмитаж мы приехали к открытию, простояли на улице в очереди два часа, да час в гардеробе, простояли бы и больше, если бы я не догадался сунуть гардеробщику в ячейке для иностранцев 3 рубля.
  Три рубля, по тем временам, были большие деньги. Самый дорогой билет на концерт американского джазового биг-бенда Мел Луиса и Теда Джонса я купил в подземном переходе на Невском против Торгового Двора за 5 рублей.
  Но это так, воспоминания попутные.
  Нас подняли с постелей часов в 5 утра, в 6 мы были на вокзале Царского Села (тогда Детского), а за час, до открытия стояли на Мойке. Не буду говорить, сколько человек там стояло, попали мы внутрь уже ближе к обеду. И вот мы в анфиладе комнат последней квартиры А.С., в которую его привезли после дуэли.
  И там я узнал для себя столько нового, столько поразительного!
  Узнал, что П. и Дантес, убийца поэта, были родственниками, они были женаты на родных сестрах, что Пушкин был завзятый карточный игрок, долги которого после его смерти выплачивал царь, бретёр, который имел несколько десятков дуэлей, что тогда, однако, было явлением довольно заурядным.
  Но это, так сказать, ноги Поэта, а голова... Пушкин был первым в России интеллигентом, творцом новой поэзии, писателем, книги которого ждали и раскупали, крупным историком... и нежным мужем. Красавица же Наталья Гончарства была молода, ветрена, не понимала, каким сокровищем она владела.
  И еще поразили меня личности экскурсоводов, это было что-то невероятное... Как трепетно относились они ко всему, что связано с Пушкиным, знали малейшую  деталь его жизни, эта даже была не экскурсия по музею, это было глубокое проникновение вместе с нами, неофитами, в глубинные, неизвестные для многих тогда, стороны жизни Поэта, проникновение в его образ...
  Вот кабинет Поэта, куда его привезли после дуэли, да там пришлось и оставить из-за тяжелого положения, в котором он был. Маленькая комнатка, кожаный диван...
  Я то думал, что оценили Пушкина после смерти, а оказывается любовь народная к Поэту уже тогда была такова, что день и ночь по стенами квартиры стояли толпы простого люда, студентов, чиновников, ожидая новых выпусков бюллетеня о состоянии здоровья Поэта. Их выносил и зачитывал друг А.С., поэт и, одновременно, воспитанник царевича, поэт Жуковский.
  Я вышел из Музея совершенно потрясенный, недоуменно озираясь по сторонам. Я еще  был  там, в той  жизни, и неохотно возвращался к реальности.
  Больше я в Музее не был, хотя даже подошел к нему в самый разгар лихого времени перестройки, начала 90х, когда в магазинах Гатчины, в которую мы приехали в командировку, можно купить было только батоны хлеба, и то по одному и в очередь.
   Постоял я тогда перед широко открытыми дверями Музея, перед которой не было и признаков посетителей...и ушел, решил не рисковать, а оставить в себе то неповторимое впечатление соприкосновения с открывшемся тайной, которая с тех пор так и осталась со мной.
  Конспект №14.
Заключительный.
  Да, всему когда-то приходит конец, и вот совсем недавно я откопал в своих мысленных архивах последний, достаточно запыленный пылью прошедших лет, конспект.
Наверное, такое захватывающее посещение Ленинграда и отодвинуло в самые темные уголки памяти воспоминания о защите дипломного проекта. Она прошла без особых треволнений. 
  Самым волнительным был другое событие – распределение. Выбор происходил согласно среднему баллу по экзаменам всего курса обучения с учетом общественной деятельности. Я распределялся в числе первой пятерки и выбрал Саратов.
   Вот на такой, выверенной по Марку Твену сцене, я и закрыл свой последний конспект.
   Конспект не только самой учебы, но и того промежутка студенческой жизни, куда вместилось все.     И выбор жизненного пути, и постижение специальности, и становления наших личностей. Всего того, что нельзя вынести за рамки данного повествования, того, что волновало меня в то время, чем и как я жил, и жили другие мои товарищи, рядом со мной, постигая вместе со специальностью другую труднейшую науку - науку самостоятельно жить в этом мире.
  А молодость, на которую пришлась эта студенческая пора – часто лучшее время в человеческой жизни, когда все  впереди, жизнь кажется вечной, прекрасной и удивительной!