*
-Эш, эшу, эш. Шурунь, шурунь эш. -бормотал целитель Йолкин хантайской скороговоркой над распростертым телом мадам Чебурецкой, - Эш о витрэ. О ветышрэ. Эш, эшу, эш****.
Петлевский изнемогал от тягостного ожидания. Сидя в кресле, он покусывал кожицу на тонких губах и злился на окружающий мир. Под мерный стук эвенкийского бубна в его рыжую голову лезли самые разнообразные мысли: вот Юдитка спотыкается о дорожный бордюр и картина, вылетев из волосатых рук служанки, разлетается на куски. Или, того хуже, престерелая домработница, зайдя по пути на Бессарабский рынок, забывает драгоценную живопись в творожных рядах. Либо она, подскользнувшись, падает прямо на...
-Шеф, а шеф, - антиквар услышал над ухом витькин голос. -Чето прижало меня конкретно... на пипетку давит, не могу терпеть. Сейчас обкакаюсь.
Шаман Йолкин повис над антикваром, прижав руки к животу. Из-за шелковой ширмочки доносилось тихое посапывание: бубен оказал гипнотическое воздействие на жену бургомистра - она уснула.
-Не вовремя у тебя третий глаз открылся, Йолкин. Ну, вон там напротив туалет, - Петлевский кивнул головой на дверь, - Только быстро, засранец, еще этого не хватало... сваливать пора, Витюха, сваливать!
Позвякивая магическими кольцами, Витька посеменил в туалет. Петлевского знобило от азарта: ему нетерпелось покинуть этот огромный дом и поскорей прикоснуться к заветной картине... Прошло немного времени и из туалета послышался шум спускаемой воды. Минуло еще несколько минут. Витька не появлялся. Время шло. У Филимона от злости задергался глаз. Он резко вскочил с кресла и ворвался в санузел. Сцена, представшая перед ним, изумила: шаман Йолкин, этот безмозглый эвенк, стоял на коленях перед унитазом, засунув правую руку вовнутрь. Елозя красным ухом по фаянсу, сын северных оленеводов пытался извлечь из унитаза некий предмет.
-Застряла, падла, - кряхтел подсобник, пав ниц на кафель как перед алтарем. Собачьи зубы, нашитые на дубленку, царапали пол.
-Что застряло?! - поразился антиквар. -Дерьмо твое застряло?
-Какое дерьмо, шеф?... Я туалетной бумаги не нашел... пришлось женскими прокладками воспользоваться, - магические кольца душили Йолкина и слова давались ему с трудом, - а прокладки, черт бы их побрал, разбухли... Все дерьмо назад полезло.
-Ну ты, Витя, редкий имбецил... Доставай теперь эти прокладки, сын шакала!
-Вот я и полез доставать, - "шаман" задыхался и сипел, - рука застряла... чего делать то теперь?
-Тьфу ты, дьявол! Скоморох бесплатный! Надо было тебе сразу ректальный кляп засунуть! -Петлевский смачно плюнул на лысую макушку Витьки. -Чтоб тебе сдохнуть тварюке! Чтоб у тебя ногти отпали и брови высыпались! Чтоб твои неродившиеся...
Снаружи донесся мужской голос и послышались твердые шаги. По лестнице поднимался человек. Антиквар резво бросился в кресло и, схватив бубен, принялся выстукивать удручающий мотив. В голове изворотливого прохвоста словно дрозофилы в квасе запрыгали шальные мысли. В работу вступила средняя доля мозга.
-Танюша-а-а! Танечка-а-а! - ласково звал жену господин Чебурецкий, входя в спальню, - О! здравствуй, Филимон. Ты чего тут в барабан колотишь.
Закрыв глаза, Петлевский приложил палец к губам и продолжил трансцедентальный мотив. Лицо его было блаженно. Из-за ширмочки виднелась спина Танюши, покрытая засохшей корочкой энергетического навоза. Пальцы ее приклеились к вонючей фарфоровой чашке. Мадам Чебурецкая негромко храпела и подергивала розовой пяткой в такт бубна.
-Понятно. - тихо молвил супруг и на цыпочках направился прочь из комнаты. - Как же, как же... белые пупырышки. Ну, ты после исцеления, Филимон, зайди ко мне в кабинет на коньячок с лимончиком. Отметим одно событие... я это... в отставку подал.
Петлевский открыл глаза и вскочил с кресла. Магические звуки прекратились.
-Да все нормально, Фил. Все правильно. Не мое это. -бывший градоначальник покосился на бубен. -Ты стучи, давай, стучи. Исцеляй.
*
-Как продал?!- Петлевский прыгал по антикварной лавке словно крыса в бочке. -Кому продал?! Зачем?!
Воздух салона "Империор" был наэлектризован до предела. Разьяренный эстет, мошенник и прохвост метался среди драных гобеленов и метал молнии. Только статуя ирокезского вождя хранила спокойствие.
-Шеф, ты же сам сказал: ничего не покупать, только продавать. Я и продал. -Йонас испуганно оправдывался. - Три шестьсот. Баксов. Американских.
Петлевский взялся за грудь и медленно опустился на пол. Лицо его побледнело:
-Кто купил?
-Ну, эта.. певичка... Чагина, вроде. У меня тут записано. -Йонас извлек из стола толстый журнал. - Сказала, мол, над трюмо повесит...
-Да знаю, знаю эту Чагину, - антиквар махнул рукой. -С вами не соскучишься, пацаны. Один лучше другого... И где вас таких делают?
-На Закарпатье делают. -Йончик поджал губы. - В Мукачево. А чего... хороший город... сакуры у нас цветут, вино красное.
-Ожерелье готово? -Филимон попробовал подняться. - Тащи сюда свои "Слезы Гелиад". И деньги давай - пойду живопись выкупать. Устал я что то сегодня...
Дверь салона отворилась и на пороге появился запыхавшийся Витька. Его багровое лицо лоснилось от пота. Магических колец на его шее уже не имелось, зато на правую руку был надет белоснежный унитаз. В другой руке он держал бубен.
*
"Идиотская ситуация," -размышлял Петлевский, направляясь к дому именитой певицы Чагиной. В кашемировом кармане пальто позвякивало ожерелье карельского комбината "Калевала". - "Отдать бесценное сокровище за смешные три тысячи долларов... впрочем, откуда было Йонасу знать ее действительную цену... Кстати, сколько там этих апельсинов намалевано? Пять, вроде, или шесть... и тетка какая то в сарафане."
Навстречу антиквару шел пьяный гражданин. Рядом с ним бежала собака и поводок ее волочился по мокрой земле. Увидев Петлевского, гражданин остановился и принялся внимательно рассматривать антиквара. Псина взвыла.
"Неприятный тип" - решил Филимон.
Входя в подъезд оперной дивы, Петлевский вдруг увидел тревожный знак: маленькая девочка в желтом комбинезоне царапала ногтем почтовый ящик. Это показалось странным. Зачем она его царапает?
-Шесть. - сказала девочка и глянула на антиквара бесцветными глазами.
-Что? -переспросил Петлевский. Девочка ощерилась гнилыми зубками и отвернула некрасивое лицо.
У Филимона возникло чувство, что девочка знает о нем что то сокровенное. Интимное. Нехорошее. Внутри его поселилась тоска.
Сквозь витражи подъезда боязливо пробиралось морозное солнце. Петлевский нажал кнопку лифта. Кабина сияла подозрительной чистотой. Почему то вновь возникло чувство опасности. Лестница была пуста. Филимон решил идти пешком.
" Одна, две, три, четыре, пять...- считал он каменные ступени-... шестьдесят девять, семьдесят, семьдесят одна, семьдесят две...". Антиквар ступил на площадку четвертого этажа. Кровь шумела в голове и слух его был обострен, как у животного. Вокруг царило мертвое безмолвие, лишь доносилось снизу царапанье коготков по металлу.
- Это голуби ходят по железным карнизам, - решил Петлевский и вошел в отворенную квартиру певицы.
Посреди сумеречной гостинной лежало влажное черное бревно. Приглядевшись к нему повнимательнее, антиквар обнаружил на шелковом бревне человеческую маску с открытым ртом. Удивленные глаза, застывшие на фарфоровом лице оперной дивы, разглядывали торшер с узорчатыми разводами. Из неподвижной головы сказочного меццо-сопрано, откуда то из-за уха, обильно сочилась черная жидкость. Рядом лежал заирский клевец. На оконном стекле жужжала муха. Алина Чагина была мертва.
Антиквар опустился на резной стул. Стоять не мог: в желудке перекатывалось свинцовое ядро. Мыслей не было. Мозг впал в оцепенение... Неизвестно как долго Филимон пробыл на стуле. Сначало это было похоже на сон с открытыми глазами: комната медленно наливалась густыми чернилами. Серое солнце уменьшилось и свернулось вовнутрь. Зудение мухи прекратилось и в комнате неожиданно возникло черное свечение. Редкое явление, незримое для обычных людей, вдруг предстало перед взором изумленного антиквара: предметы, один за другим, проваливались во мглу и, испуская черные протуберанцы, втягивали в себя окружающий мир. Стало страшно.
Превозмогая ужас, Петлевский попытался встать. Он понимал, что нужно уйти, однако свинцовое ядро в желудке увеличилось. Затем в животе сделалось горячо. Очень горячо. Ядро расплавилось и стало подниматься вверх, к гортани. Зажав рот горячей рукой, антиквар двинулся к выходу. Кровь в членах загустела как смола. Идти было тяжело: словно пробираясь через тела в переполненном трамвае, шатаясь и спотыкаясь о столики и пуфы, Петлевский направился в прихожую, неся в горле раскаленный свинец... Воздух вечерних комнат был подобен желатину - вязкий и густой, он держал Филимона за плечи, за шею, прижимал к скользкому полу непослушные ступни ног. Стены качались словно стволы ночных деревьев. Желанной картины с голубыми плодами над трюмо не оказалось. Вместо этого из черного зеркала на антиквара глянул седой человек с зелеными камешками глаз. В руках он держал бронзовый заирский топорик. Пристально разглядев антиквара, человек в отражении хитро улыбнулся и тоже вышел на лестничную площадку...
__________________________________________
****Иди, дождь, иди . Иди на землю, на поля. Иди, дождь, иди. (венг. песенка).