ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.
О трудностях написания данной книги;
О том, где живут пленные души;
О нападении бесчисленных Заблуждений;
О лживой Правде, правдивой Лжи;
И о той одной, несчастной Музе.
23. Продолжение Пути.
В мрачной комнате, где Химеры в тумане быстрых строк в часы, когда течёт река фраз, сгорбившись, сидит человек в чёрном. Это я, мой читатель! Только руки и лицо белеют бледностью болезненного истощенья, а я продолжаю свой путь, как вскоре это сделает и мой герой. Если на свете бывает откровение, то оно ныне поселилось во мне полнотою небес. Надо мной желтеет пятнами ветхий потолок, который того гляди рухнет мне на голову. Подо мной – шаткий скрипучий стул, а вокруг – сущий бедлам. Поэтому, мой читатель, эта история не похожа на светлую сказку – ведь как ни крути, сидеть мне здесь целую вечность, будто у разбитого корыта, не имея и уже не желая ничего иметь, кроме собственной Личности Святого-неповинного и чистых печальных мыслей. Мне путеводным маяком светит та же дивная Звезда Аделаида. Так зачем отрекаться от предначертания Судьбы, зачем предавать чужим делом яркий луч спасения, Опиум Духа – сколько бы ни избивала меня вечная несправедливость? Ну, почему?! За что? Был бы грех, было б легче: знать, за что страдать! Одно остаётся сказать обо всех Святых, пусть и порочных, - любой Святой, искупив себя мукой, чувствует себя невинным. И так стёрлась память о грехах у Белариона, напрочь стёрлась, - но Повелитель принудил вспомнить всё, как бы оглянуться на прожитую жизнь.
От резкого пробуждения лицо Белариона передёрнулось вернувшимся осознанием порочности, для Святого это всего больнее: ужасней, коварней пытки не придумать. Повелителя злобно грызла совесть за то, что вернул Белариону всё, что он желал навсегда забыть.
- Прости меня, Человек в Красном, умоляю, прости. Я не знал, что ты скрываешь в себе от самого себя, - услышал Беларион тот же хрипловатый голос, который слышал единожды у Ворот Цитадели.
- Не за что извиняться, - ответил Беларион, - Лицезреть чужой грех больнее, чем свой. А ты, как я понял, также всё видел. Поэтому и ты меня прости, если я тебя разочаровал.
- Не разочаровал. Не каждый после таких искушений сможет сохранить чистоту в душе и любовь в сердце. Желаю тебе дальнейшей удачи и счастливого пути. Тебя немного проводит мой добрый брат. До встречи!
- Как так?! – подскочил Беларион, пытаясь возмутиться, - Я-то думал…
- Успокойся, - удержал его за плечо Карлик, - Дальнейший путь уже не составит никаких трудностей, а вот назад – невозможно, и вовсе не потому, что в жизни не бывает повторений, а потому, что жаль того, что уже пройдено и осознано.
Беларион отчего-то усомнился:
- А всё ли осознано? Чего-то, мне кажется, я недопонял… Стой! Вот, я убил Свободу, а что же мне взамен досталось?!
- Ты подумай хорошо, Человек-В-Красном, дать всем Свободу, и интересно, что тогда делать? Куда её девать, и куда самому деваться?
- Да-а, - согласился Беларион, - Свобода, полная Свобода, на самом деле – Бесцельность. Вот почему мне, у которого нет иного варианта дела, оставалось только умереть. Если бы я тогда получше подумал, я подобрал бы вариант. Всего-то нужен смысл какой-то, а любой смысл – уже смысл. И долг – это смысл.
Карлика будто впервые осенило мыслью:
- Вот почему! Встретив Свободу, каждый от неё убегал, она слишком тяжела. Будь каждый из нас господином только себе, мы ничего не могли бы творить совместно. Идея же, которая одна на всех, соединяет наши поступки. Идея господствует полнее, чем любая Личность.
Беларион тут же увидел противоречие и возразил:
- Слушай, а ведь Остров Химер только тому и учит, и только то и утверждает, что Идея у каждого своя.
- Но Идея каждого неуклонно ведёт к одной цели. Есть цель, в которую упираются все существующие пути идей. То, что у каждого особая цель, - это сущее заблуждение.
- Хотелось бы узнать общую цель, - печально потянул Беларион.
- Жить! – просто произнёс Карлик, ещё печальней мотнув головой, - Не существовать, а жить со смыслом.
- А не страшно ли всю жизнь искать смысл и не найти? Я не искал, но я нашёл. А тот, кто ищет, ничего не находит. Мой смысл уже давно в проявлении благодетели к тем, у кого смысла нет. Я ведь чуть было не потерял свою цель, когда искусился Смертью. А во сне я видел свои прежние цели, ныне потерявшие для меня реальный вес. Жить ради себя самого однажды да и надоедает. Осточертел мне вечный покой, теперь шатаюсь по Вселенной… А что может быть лучше для изгнанника? Вернее, что ещё ему остаётся?
- Да ладно, закругляйся со своей философией, - махнул рукой Карлик, - Я поесть тебе принёс. Как сердцем чувствовал, что ты от Свободы пострадаешь. Должен же ты был хоть от чего-то да пострадать! И у совершенства бывает изъян…
- Ну, не так давно мне выпала высокая честь видеть настоящее совершенство! Такому совершенству нельзя даже завидовать, как нельзя и принять его за личный идеал. Ваш мальчик слишком несчастен, - поглощая остывшую еду, произнёс беркариец, - Кто же на самом деле этот ребёнок?
Не смутившись, Карлик быстро ответил:
- Если Повелитель сочтёт нужным, он сам тебе расскажет о мальчике. Я же ничего говорить не вправе. Основная сейчас лично для тебя загвоздка в том, сможешь ли ты вообще подняться на ноги, а особенно, - окончательно приняв всю тяжесть своей ноши?
- Это ты о сумке? – уточнил юный Принц.
- Да, о ней самой! – подтвердил собеседник, - Она теперь во сто крат тяжелее, чем ты думаешь. И чем больше Химер услышат отказ расстаться с ношей, тем она будет тяжелей с каждым разом.
- Значит, её секрет именно в том, что сумка становится моим неотъемлемым долгом, а он тем тяжелее, чем больше преодолевается искушений бросить её в чужие руки. И ответственность принять тем труднее, чем больше шансов перекинуть её на кого-либо ещё? Боюсь, я с этим не вполне согласен, но…
- Именно, – кивнул Карлик, - У нас такое правило: чтобы сумку доставлял к Повелителю любой из тех гостей, кому он смог бы хоть немного доверять. Ни я, ни Трактирщица, ни Химеры не имеют права сделать исключение.
- Но ведь дошедших до конца слишком мало, да и я могу не дойти! Выходит, мало кто из Цитадели спасается даже за тысячи лет?!
- Зато тому, кто спасает, - в тон Принцу продолжил Карлик, - Даётся право выбирать тех, кого спасти. Одну ты уже выбрал, - Екатерину Медичи, не так ли? Ты своим долгом можешь выкупить у Химер девять пленников!
- А Химера Познания не обманула меня насчёт алхимии? – поинтересовался Беларион.
- Нет, мертвецы действительно накачаны отравой, которую готовят Химеры.
- Значит, Повелитель просто пересылает в Цитадель особое противоядие?
- И количество вещества очень ограничено, противоядие долго готовится и весит ещё больше, чем ты несёшь. Но не волнуйся, назад её потащит кто-нибудь из нас. Пойдём!
Беларион резко поднялся и тут же припал на колено. Пустая сумка, казалось, весила в пять раз больше Атара за спиной. Он понял, что не донесёт, но… В душе разыгралась настоящая трагедия: Беларион оказался обречённым тащить несусветную тяжесть, но в этой трагедии была и некая светлая радость – радость нового смысла. Не только поиски Аделаиды, не только желание встретить Повелителя, то есть не одно лишь личное стремление, но и осознание пользы от своих действий.
К сведению моих читателей приведу ещё один факт при создании этого произведения. Я постоянно преодолеваю тысячу препятствий! Вот, и сейчас отключили электричество по всему кварталу, а свечи у меня нет. Что делать? Чувствуя себя почти Повелителем, я выхватываю зеркалом свет от уличного фонаря и направляю луч на тетрадный лист. У меня нет сил остановиться, но есть все силы, чтобы продолжать. Писательская романтика! Дороговизна безумного труда, - мистика! Трудности Белариона ложатся на мои плечи. Так и надо упорно к чему-то стремиться, но я ведь не маньяк своего дела, - скорее, я – его жертва. Пошлём же свет тем, кто улыбается Тьме, как сказал Будда!
Беларион привыкал к тяжести постепенно, не выдавая усталости Карлику, что снова вёл его через лес в неведомом направлении. Да было уже и всё равно, куда идти, - беркариец не спрашивал. И заботило его совсем другое: он ведь видел лишь пленников в трясине Суеты, он видел мертвецов в Цитадели, он видел статуи изо льда в коллекции Одиночества. Но ведь каждая Химера может пленить душу, - а где они, эти души? Вот об этом, пользуясь случаем, решил выведать Беларион. И Карлик, чуть поколебавшись в своей манере, всё-таки начал просвещать гостя:
- Помнишь те валуны на побережье? - беркариец кивнул головой и прислушался, - Так вот, это люди, их напугала Химера Страха и живые окаменели. Как только пройдёт неясный трепет в их сердцах, они оживут и войдут во Врата. Они просто ещё боятся Химер, потому неподвижны. Химера Идеала почти никого не берёт в плен, но если Личность не может себе представить субьективное совершенство и принять его, эта Личность так и болтается в петле, пока не придёт озарение относительно поставленной проблемы. Но это не так долго, и вовсе не бессмысленно. Отдавшиеся слепой Надежде, Вере или Любви возвращаются назад, в Третью Твердь бытия, но там они служат Химерам чувств, пока эти чувства в них не иссякнут, а после человек продолжает путь оттуда, где произошла нравственная остановка. Если же утрата чувства для человека означает внутреннюю погибель, Жизнь и Смерть попросту убивают бедолагу, ибо они пленных точно не берут. Если Жизнь не прервана, то, следовательно, продолжается и Время. Если человек придаёт Времени слишком большой смысл, равно и когда он начисто игнорирует даже основную значимость Времени, обессмысливая его течение, тогда Время обижается и оставляет человека в своих залах, покуда тот не одумается и не признает ошибку…
Карлик внезапно замолк, задумавшись о чём-то своём. Вероятно, Время, в основном как отличительная категория Порядка от Хаоса, для него значило немало.
- А Сладострастие? – не унимался Беларион.
- Ну, ты же их видел! Это дивные цветы на поляне, а колокольчики на ветвях – их голоса, которые будили тебя, чтобы ты сам не заснул окончательно и не превратился в цветок. Чтобы уйти, пленникам Сладострастия следует выцвести, понимаешь? Тогда Личность заново произрастает и живёт дальше наяву, из семени при благодатной почве. А выцветают они долго, даже не желая больше спать. Правда, иногда печальная Химера Суеты приходит и рвёт приглянувшиеся ей цветы; она забирает с собой букет из тех, кто уж не наслаждается сном, но в то же время желает забыться. Так и забываются в трясине, бездумно выполняя любую работу, а оттуда, достигнув дна болота, снова попадают в свой план бытия. Когда эти души осознают плен Суеты без цели, они через то же болото выкарабкиваются и идут дальше. На поверхности ты видел либо недавно увязнувших, либо пытающихся вылезти. Это ведь не навеки! А после, чтобы переосмыслит ценности, люди пребывают в одиночестве. Тут-то разум и генерирует определённые амбиции, из-за которых и тянет войти в Цитадель, - подсознательно и ненавязчиво. А не искушенные Властью, Правосудием и Силой, властвуют, судят и действуют по произволу. Но и тут Одиночество берёт души в оборот, заставляет возгордиться или оскорбиться, залюбоваться собой, впадая в самообман. Кстати, многие охотно верят в самообман, а ты не поверил, что вполне можешь быть Повелителем Острова.
- Я есть я, - вздохнул Беларион, - Но, признаюсь, она едва не заморочила мне голову!
- Твоё счастье! Поверь ты ей до конца, остался бы в Цитадели, считая себя владыкой. Просто ты хорошо умеешь признавать некое господство над тобою. Но есть и здесь одно «но». Те, кто выходит из Цитадели, либо леденеют от обиды, либо застывают из гордости.
- Как же они тогда оттаивают?
- Это не моя компетенция, - ответил Карлик беззаботным тоном, - Этим занята Трактирщица. Периодически она их пробуждает, «размораживает» и призывает пересмотреть свои взгляды на жизнь и на общество. Тебе она дала коньяка заранее, так велел Повелитель кстати, самые обиженные и оскорблённые так и не отогреваются, а позже рассыпаются на льдинки, - а Химера Одиночества долго горюет по этому поводу. У Познания же пленники живут между строк, и это – те, кто всю душу отдали книгам.
- Постой! Ведь моя книга тоже там есть, но я же – не пленник.
- Лишь потому, что способен писать лучше, мудро и душевно. Не вся же твоя душа там поселилась. Химера Познания читает всегда самую лучшую книгу своей коллекции, чтобы увлечь путника и приковать к книге. Твой Учитель, юный Принц, нарочно вселился в собственное произведение сознанием, чтобы встретить тебя и покинуть вновь, чтобы помочь тебе и облегчить задачу. Так ты оказался свободен, а твой Учитель освободился и от Девятой Силы, и от долгого ожидания. А ты должен понимать, что следует сделать, получив Силу Безмолвия!
- Да, вроде б знаю… Поставить на себе крест в очередной раз! Возможно, из-за этого-то я и пожелал руки на себя наложить, ибо крест больно тяжёлый. Но я в тот момент не о жизненных задачах думал, меня эти Химеры подавляют! – признался Беларион, - Куда ни кинь взгляд, кругом зрелища из кошмаров, безобразие! Зато сама местность красива, природа пышна, а население…
Внезапно беркариец осёкся, а вдруг Карлик примет его слова на свой счёт. И Карлик изо всех актёрских данных натуры своей обиделся:
- Я тоже тебя отвращаю, да?! Ну, посмотри на меня, какой я урод! – эта реплика прозвучала настолько откровенно шутливо да при такой насмешливо-доброй мине, что Беларион чуть не лопнул со смеху.
- Вот, как ты смеёшься над моим видом! – продолжал дурачиться Карлик, сердито потрясая кулаком.
- Наивный ты, Квазимодо! – чуть угомонившись, произнёс беркариец, - Думаешь, я поверил, что ты такой на самом деле? С первой встречи, может, и поверил, а вот потом всё понял. У тебя, мальчишки и Трактирщицы глаза одного цвета…
- А глаза тут причём? – удивился Карлик.
- Да, родня вы друг другу, и кровь у вас благородная. И облик любой принимаете запросто. Это во-первых. Во-вторых, настоящий урод изошёлся бы от гнева, назови я его Квазимодо, и умер бы от зависти, каждый день созерцая красоту мальчишки. Но, допустим, ты очень добр, чтобы вообще быть способным на такие чувства. Тут я опять усомнился. Однако, сама идея скрывать от мальчика понятия о его достоинствах подсказала мне, что ты нарочно стал таким невзрачным, чтобы его разум даже не допускал сравнения его внешности с твоей. Я представил себя на месте ребёнка, который не может стать взрослым, имея вполне здравое мышление. Я бы всё сделал, чтобы его не обидеть: попробуй я скажи ему что-то мудрое, он бы невольно сравнил качество ума со своим. Тебя же Повелитель поставил опекуном, ты должен был его поучать, но ребёнок этот, чтобы не познать нечто излишнее, должен постоянно питать жалость, а жалел бы он тебя, предстань ты ему в истинной симпатичной форме? Конечно, в силу душевных качеств, он неизмеримо прекрасней, но ты – свободней, поскольку сильней и взрослей, и Цитаделью не связан… Лично меня бы это удручило. И самое главное: Повелителю очень важно, чтобы при всей своей кротости, ваш мальчик смотрел на всех сверху вниз, сам того не ведая. Поэтому любой каприз ребёнка исполняется, даже тот странный каприз творения света в Цитадели. Мальчик не должен никогда познать отказ, чтобы не воспротивиться. Ему дано всё и в то же время ничего, и я знаю, зачем вы его так бережёте. Он и есть настоящий владыка Цитадели, и без него Химеры вышли бы из-под контроля.
Карлика слегка ошарашило такое откровение Белариона:
- Я снова недооценил тебя, Человек в Красном. Ты очень проницателен, легко обличаешь обман и способен узнать наши тайны. Все, кроме одной… Но всё же ответь, о каком именно населении ты говоришь, на лицо ведь здесь только один урод, и это – я. По своей воле урод, как ты верно подметил! Но не совсем так…
- Видишь ли, - отвечал Беларион, - Химеры так прекрасны для меня! Я их вижу слишком уж красивыми и привлекательными, что боюсь своих восторгов. А внутри они безобразнее самого безобразия, они душевно смердят, если у них вообще есть души и есть чем смердеть. Куда приятнее беседовать с тобой…
Карлик внутренне радовался, что Беларион чуть захмелел и разговорился, что беркарий совершенно не глядит, куда его ведут. А вёл его Карлик в противоположную сторону, заводил обратно в дебри густого леса. Оглядевшись, Карлик решил, что пора бы бросить спутника. Он заговорщицки потирал руки и улыбался, довольный собой.
- А теперь, - сказал он, - Человек в Красном, прости и прощай! Не поминай лихом старого Квазимодо, бывай!
Тут-то Беларион опомнился и вздрогнул. Его окружал непроходимый лес, узкая тропа терялась среди огромных вековых стволов. Опять обманули! Опять завели не туда, вот досада! «Со мной поступили подло, - подумал он, - Но, скорее всего, эта подлость необходима!» Беркарийского Принца, видимо, ждали новые испытания.
24. В Дебрях Заблуждений.
Беларион попытался отыскать дорогу назад, чтобы идти было легче, по опушке, однако, в итоге ещё сильней потерялся и совсем заблудился. Побродив немного вокруг да около, он вышел на прежнее место и стал продираться по еле заметной тропе сквозь ветви деревьев и колючий кустарник. Невольно вспомнился ему Вельхинсинг, самый страшный лес в мире Стражей, где он побывал дважды и, на удивление сородичам, остался в живых. В Вельхинсинге жили племена сумасшедших фанатиков религии, противоположной по идеалам беркарийской вере; ещё там обитали дикие звери, жуткие гады, - впрочем, между разумными и неразумными аборигенами леса слабо обозначалась разница. Тот, кто спасался от фанатиков, обычно попадал в лапы хищников, а убегая от хищников, непременно напарывался на очередное прибежище фанатиков.
Впервые Принц сунулся в Вельхинсинг из любопытства, прочтя о нём в книге и устав пытать взрослых, в возрасте пятнадцати лет от роду, вооруженный лишь тонким кинжалом. Четыре года отрока искали, и не нашли бы, кабы не девушка, назвавшаяся ему Майей, что повела его из леса. Так он вышел из губительных джунглей вроде бы целым и почти что невредимым. Майя же, судя по всему, была фантомом, и до сих пор осталось загадкой, кем или чем спасительница Принца являлась на самом деле.
Повторно Беларион побывал в том лесу, когда Император ознакомил его с невозможным сообщением: те же самые фанатики, что в отрочестве угрожали Принцу расправой, подали в Беркарию слёзное прошение о помощи, дабы силовики, одним из командиров которых столетиями служил Беларион, приняли меры по разрешению их проблемы. Их народ кто-то постоянно убивал в Вельхинсинге, люди не могли выследить чужаков. Вспомнив подвиги Вэнди Британской и Чёрного Монаха Белариона, о которых шла молва по всей галактике, они осмелились позвать их на расследование. Славный отряд: Вэнди, Беларион, Эдиар, Баляндиер, говорящий Волк и один дружественный саллиец, - вошли в Вельхинсинг. С ними шёл и кассиопейский пират, бывший враг и новый друг Белариона. Отряд попал в ловушку вольнонаёмных разведчиков Клана Порядка под предводительством чародейки-амазонки. Но, спустя две недели, друзья обнаружили узел пространственной петли, вырвались из неё и одолели врагов. Их было семеро против сотен! Но это уже совсем другая история, где Святой Беларион скажет: «Пусть грех покарает тебя!» - и амазонка погибнет, а сейчас возвратимся на Остров Химер.
Химер непросто обратить в бегство, ибо они есть дети Страха, и даже Святость не пугает их. Беларион, вспоминая Вельхинсинг, на некоторое время забылся. Только тяжесть сумки не давала покоя, материя ещё и цеплялась за каждый встречный куст. Когда руки перестали помогать в пути через дебри, он стал прорубать себе дорогу мечом. Изредка Беларион останавливался, чтобы потрогать диковинные деревья: листья уникальных размеров могли бы полностью окутать его голову, - даже в Вельхинсинге не нашлось бы такого количества подобных экземпляров. Между толщиной ствола дерева и толщиной опутывающей его лианы почти не угадывалась разница. Природа именно здесь возвела высокий трон своего царства: роскошный лес, неповторимость и непобедимость, истинная естественная, неиспорченная красота. Белариону было даже жаль тех растений, которые он удалял с пути, ветви падали под ноги и, казалось, дрожали в агонии гибели, будто наделённые душой, а значит, и чувством боли. И эта боль растений также была наделена Смыслом. Они будто шептали: «Ты нас погубил! Ты нас погубил, так извлеки из этого пользу…» Окончательно выбившись из сил, путник опустился на землю и опёрся спиной на ствол, лихорадочно сжимая в руках Атар, будто готовясь в любой момент встретить атаку чего-то невиданного.
Чутьё не подводило Принца: к нему действительно кто-то ломился, неуклюже и громко. Этот кто-то был не один, ведь хруст и треск раздавался, по крайней мере, с трёх сторон. Вот, совсем рядом дикий лес огласил страшный рык, и из-за куста выползло настоящее чудище, блистая чешуёй, сверкая огромными жёлтыми глазами и клацая мощными челюстями. Беларион рубанул по кровожадной морде, отчего чудище дико взвыло, и вой пронёсся по лесу многоголосым эхом. Но это не эхо, это сородичи зверя услышали зов вожака. Беларион подскочил в панике. Был бы он хотя бы на небольшой поляне, он дерзнул бы всех зарубить, но в тесноте драться не представлялось возможным. Чудища Вельхинсинга жили каждое само по себе, а эти держались стаей, словно волки. Они его окружили, и это кольцо воплощенной смерти смыкалось всё теснее, ближе к потенциальной добыче. Кровоточащая морда клацнула зубами в дюйме от тела, Беларион ударил по челюсти гардой, чудище снова взвыло и отпрянуло, а воин вонзил меч в жёлтый глаз по самую рукоять, тут же вытащив клинок, и сиганул в сторону. В агонии страшилище вцепилось в древо, у которого минуту назад отдыхал беркариец, зубами и когтями. Ствол затрещал, туша навалилась всем весом, и корни не выдержали. Вековое дерево рухнуло, повиснув верхушкой на соседних кронах.
- Вот и отлично! – обрадовался Беларион и побежал по стволу вверх, - Надеюсь, летать они не умеют!
Это был более, чем счастливый случай, ведь Беларион только что был на волосок от удара: сзади уже подкралось второе чудище и засело было за деревом. Но это была гадина помельче, и ствол, падая, придавил её насмерть.
- Интересно! Если у них будет возможность меня сожрать, как они меня поделят?! – весело спросил Принц у раздавленной твари, - Но пусть здешние звери зарубят себе на носу, что беркариец – не лёгкая добыча! Особенно когда жизнь ничего не стоит…
Балансируя с сумкой и мечом наперевес в шести-семи метрах от земли, Беларион ужаснулся новой угрозе. С дерева к нему спускалась гигантская кошка, а у подножия ствола собралось уже несколько рептилий-переростков, обнажив ядовитые клыки, болтая раздвоенными змеиными языками. Ствол закачался под тяжестью хищных лап, а рептилии налегали на дерево снизу, будто соревнуясь: кто дотянется до жертвы первым?
- С ума сойти! – заорал Беларион, и голова кошки полетела вниз, а следом беркариец сбросил её тело, вцепившееся в кору когтями, - Ах, знал бы наперёд, захватил бы пистолет! Но всё же подарю этой земле с десяток трупов прежде, чем меня самого превратят в труп.
Массовое нападение хищников продолжалось, некоторые пожирали уже убитых воином чудищ, остальные игнорировали падаль и стремились за живой добычей, словно мстили за вторжение в их жестокий и сплочённый мир. Даже не потому, что были голодны, - скорей всего, в привычных обстоятельствах они питались друг другом, - а потому, что взбесились от запаха чуждой этому лесу плоти. Да и не все они были плотоядными по природе, просто желали убить, раздавить, растоптать! И ещё больше свирепели оттого, что жертва увёртывается, спасается и даже «кусается» сталью клинка! Само дерево, казалось, восстало: ветви били Белариона, а на глаза текла кровь, которой и так-то немного осталось после встречи со Свободой. «Лучше бы мне умереть! Почему я не умер раньше?!» - досадно подумал Принц. Новая кошка подкралась незаметно и бросилась прыжком, растопырив лапы, с соседнего дерева. Беларион среагировал, и кошка напоролась грудью на Атар. Эта защита ему дорого далась: он потерял равновесие и, соскользнув с опоры, повис, схватившись за ствол одной рукой. Тут же хищники снизу бросились на ноги. Благодать, что носил Беларион высокие сапоги из грубой кожи, иначе ноги оттяпали бы сразу. Разумеется, за считанные секунды сапоги превратились в кожаную бахрому, а массивная подошва с правого сапога была мгновенно откушена, но это позволило Белариону влезть назад почти невредимым. Не будь у него сумки, он мог бы рискнуть, несмотря на энергоёмкость приёма, обезвесить себя и улететь, но сумку обезвесить он не мог, - а она тяжелела с каждой минутой и набрала уже более половины его собственного веса. Искусство левитации (и в добрый-то час дающееся Принцу с трудом) не предполагало такого поворота событий. Бросить сумку, или нет? Попытаться выжить или умереть наверняка? А если бросить, то зачем выживать? И уронив честь, жить в муках совести по невыполненному поручению, по преданному доверию…
Хищники вошли в азарт охоты, почуяв кратковременную возможность достать добычу, - значит, подобный удачный момент им ещё не раз подвернётся. Рано или поздно либо Беларион не выдержит нервного напряжения и отдаст себя на растерзание, либо звери доконают натиском шаткую опору, где засел беркариец. Нервы действительно сдавали: ещё бы! Когда на тебя смотрят из темноты с неугасимой ненавистью и жаждой крови не менее десяти пар горящих глаз вокруг… Кто прыгнет из тьмы первым? Обрубки особенно длинных лап, тела древесных гигантских кошек трепетали на земле, и Беларион боялся, что хищники скоро взберутся за ним по груде трупов. Даже поодиночке не представлялось возможным истребить всех этих охотников, сила в руках заметно убывала, меч с трудом описывал дуги по воздуху. Принц бил почти вслепую, взгляд затуманился усталой обреченностью. Если беркариец и выберет путь для бегства, то только по деревьям, - кошки ему были не так страшны, как те невиданные динозавры внизу. Но, с другой стороны, на кой скакать по ветвям белкою, если эти твари увяжутся за ним по земле, а они непременно увяжутся?! А вдруг всё же таким образом можно будет отыскать открытое пространство для боевого размаха?
Улучив благоприятный момент, Беларион изо всех сил оттолкнулся от ствола и уцепился за ветви. Взгляды хищников на мгновение потерялись, и теперь кошкам жертва была видна лучше. Может быть, сил и осталось немного, но ловкости Белариону не занимать. Он прыгал по ветвям, будто сам стал кошкой Сторонний наблюдатель ни за что бы не поверил в то, что беркарий чем-либо отягощён, - лишь ветви под ним прогибались и угрожающе трещали. Каждый удар меча по кошкам был теперь вдвойне опасен, поэтому Беларион избегал убийства. Ведь скольких бы он ни прикончил, вряд ли этим облегчил бы себе задачу, - и он обходил зверей, постоянно озираясь, не прыгнет ли очередная тварь на спину? А те твари, что не могли залезть наверх, ориентировались на шорох, и иногда беркариец отчётливо видел в бликах Луны своих преследователей сквозь влажную листву. В душе металось только одно чувство, мозг выкрикивал лишь одну мысль: «Ну, не мог же Карлик вести меня сюда на верную смерть! Никак не мог!» Действительно, не мог, если уж Человек-в-Красном так нужен Повелителю. Что тогда всё это? Обман? Или Беларион сделал что-то не так? Может, он сам виноват в пробуждении чудищ глухого леса? Предусмотрели ли хозяева Острова такую опасность для него?
Вопросов возникло много, но ответ на всех один, рано или поздно он явится мученическому сознанию. Всё-таки Беларион поскользнулся и стремительно полетел вниз, не успев задержаться на ветвях. Но он значительно оторвался от наземных монстров, хоть и неудачно упал на спину. Дыхание спёрло, на глаза пала темень, сознание застлало пеленой краткой боли. Кошка с дерева летела за ним, слегка раненая и окончательно рассвирепевшая. Вот-вот её когти вопьются в беззащитную грудь, лишённую последнего вздоха, глотка воздуха, биения жизни изнутри… Но, вот странность, - кошка панически отпрянула. Монстры продолжали ломиться к нему через кусты. Очнулся Беларион поздно, напуганный стремительным броском кошки, на миг он даже решил, что мёртв. А затем, вскочив, он ударился в бегство, оборачиваясь, чтобы отбиться от самых резвых, продираясь сквозь заросли быстрее, чем это было возможно. Он просто безумно нёсся вперёд, пока его не встретило самое большое чудище, - оно будто только его и ожидало! Белариона глухо зажали со всех сторон, и из последних сил, он взмахнул Атаром вперёди и позади. Но то чудище, что преградило ему путь, оказалось неуязвимым и от боли бросилось на воина ещё яростнее. Ноги подкосились, он обречённо пал под ударом огромной лапищи. Даже валяясь на земле, Беларион выставил вперёд своё единственное оружие: почему-то монстры не кидались на корпус, а норовили цапнуть за ноги. Несколько страшных минут прошло, пока Беларион понял, почему; он в момент просветления даже успел попасть в глаз особенно шустрому монстру. Хищники не могли вцепиться в грудь, они боялись Камня Возможностей! А ведь Трактирщица объяснила, как им пользоваться, но заглянуть в него сейчас не представлялось возможным. А вдруг это очень даже возможно, а Беларион не знает того? Он корил себя за то, что не воспользовался случаем тогда, когда сидел на дереве в относительной безопасности. Видимо, мысль его долетела до девушки, и в сознании Принца раздался исполненный ужаса окрик: «Измени! Измени!» Что изменить? Кого изменить? На мгновение Беларион замешкался, но расчёт был очевиден: что здесь можно изменить помимо Времени, Пространства и собственного восприятия? А поскольку время и пространство ему здесь не принадлежат, осталось только одно. Такой фокус он производил, если упорно желал забыть какую-нибудь ситуацию или личность, фигурирующую в его судьбе. Беларион воткнул Атар в землю перед собой, снял амулет и описал им окружность.
- Видите, все вы только призраки! – истерично воззвал он к хищникам, - Вас нет, вас не может существовать в моей реальности!
То ли монстры действительно понимали его речь, в правдоподобии которой он уверял в первую очередь себя, то ли просто удивлялись странному поведению жертвы, то ли видение амулета их присмирило, но они не приближались, так и застыв на расстоянии вытянутой руки беркарийца. Он присел, обхватил голову ладонями, закрыл глаза и изо всех сил подумал: «Это не я, это не я, это происходит не со мной!» Хищники ожили и снова зарычали. Он пытался обмануть свой слух, свою память, своё сердце, он ломал ситуацию, коверкал её от начала до конца. Некая тень вымысла боролась за жизнь, некая тень избегала смерти, пугалась монстров, некую тень изорвали в клочья и сожрали. Но это был не он! Он видел личность, он ей сострадал, он порывался помочь ей, - он уже не стоял с ней рядом, созерцая гибель. На самом деле, Беларион просто сидел и без конца повторял мысль о том, что с ним ничего этого не случилось. Рык в ушах звучал всё громче, он мыслил вслух, перекрикивая кровавую орду: «Это не я! Это не я!!!» Сжатая в ком единого нерва плоть Белариона светилась, окутанная энергией. «Всё это не со мной!!!», - в последний раз выкрикнул он и потерял сознание. Завершилась ли удачно внутренняя борьба разума с чувством?
Пришёл в себя он много позже. Не открывая глаз, он всё ещё шептал бесхитростное, понятное каждому, заклинание. Новый ужас вселился в душу: он почувствовал, что летит по воздуху на огромной высоте. Чья-то холодная сильная рука сжимала его запястье. Меч бился в ножнах, встречный ветер рвал одежду. Беларион услышал голос той, что несла его по воздуху:
- Конечно, разве могло с тобой такое произойти, Человек в Красном? Всё это неправда!
Беларион открыл глаза: лес проплывал внизу, земля была так далека, что невольно закружилась голова. Подняв голову вверх, он увидел двух одинаковых Химер: одна несла его, а вторая безучастно парила рядом на сильных чёрных когтистых крыльях.
Две девы ничем не отличались друг от друга, но душа уловила, что они также внутренне противоположны, как Жизнь и Смерть, - здесь не бывает повторений, не стоит и пытаться их искать. Здесь нужно видеть разницу. В первую очередь Беларион обеспокоился за сумку, но она всё так же оттягивала его пояс невероятной тяжестью. Химера же несла его легко, будто котёнка, словно это ей совершенно не составляло никакого труда. Белариону ломило плечо, он напряг руку, чтобы не заполучить вывих, что грозило ему растяжением, а затем ухватился за руку Химеры второй рукой.
- Тебе не тяжело? – спросил Принц.
- Мне ничего не тяжело, – сухо отозвалась дева и кругами спикировала вниз.
От стремительного полёта захватило дух, она летела так быстро, словно просто падала вниз, сложив крылья. Химера-близнец не отставала от сестры, она то взмывала чёрной точкой за облака, где раздавались крики других Химер, и общалась с ними, то нагоняла сестру и что-то кричала ей на своём птичьем языке. В конце концов Химеры приземлились у новой развилки двух дорог на аккуратно вырубленный участок леса – искусственную полянку. Беларион с трудом почувствовал почву под ногами, и в безопасности память вернула ему видение резни с монстрами. Он тут же тактично отошёл в сторону, и его неудержимо вытошнило под ближайшим кустом. Химеры понимающе покачали головами: пока жизнь на волоске, беркариец не придает значения зримой мерзости, но стоит вспомнить вытекший из глазницы мозг или хлещущую фонтаном жаркую кровь кошек из смертельных ран, - как эта мерзость возрождается тошнотворны комом в горле, а тошнило так, будто он проглотил всех убиенных хищников. Отвращение. Как только ему чуть полегчало, он поприветствовал своих спасительниц, ведь трудно уверить себя теперь в том, что он справился с задачей и без сторонней помощи. Кто они есть, если обитают и возникают вслед за Познанием?
25. Нас стало Двое.
- От всей души благодарю вас за то, что вынесли меня из кишащего чудовищами леса. Я не помню, когда вы появились…
- Ещё бы! – воскликнула та, что несла его прочь оттуда, - Мы сами не помним, когда явились. А когда-то мы были единым целым, пока нас не начали делить напополам. До сих пор хочется узнать, зачем же?
Муть и рябь в глазах наконец-то прошла, и Беларион смог хорошо разглядеть Химер. Подобно Вере, они были одеты в грубые серые платья, простоволосы и босы, на шею накинуты невзрачные бусы, похожие на чётки буддистов, с увесистыми кулонами агата. Обе они держали по небольшой чёрной книжице, их золотые волосы вились локонами за спиной, оба лица излучали красоту, оба взгляда были наполнены светом разума. Между ними действительно не существовало разницы.
С тех пор, как человек открыл для себя Просторы Знаний, он постоянно заблуждается. Все мы глубоко заблуждаемся друг в друге, полагая, что чужую душу и чужое мышление возможно понять до конца. А бывают заблуждения пострашнее, когда мы теряем истину в самих себе, заменяя её обманом, пусть божественным, - но мифом, пусть прекрасной, - но ложью. А если не лгать себе, нужно лгать другим, ведь чужая правда никогда не совпадает точь-в-точь с правдой нашей. Обмануть себя гуманнее, чем весь мир, но премного губительнее. Много тысячелетий человек верил в общую правду. Когда Познание было одним на всех, но, по мере развития мысли, каждый из нас решил, что нужно, а что не нужно, - что есть правда, а что – нет. Так рождались Химеры Правды и Лжи. Действительно, зачем? Но так или иначе, те монстры, что покусились на жизнь беркарийца были воплощениями особо серьёзных заблуждений человечества во все времена: все они произрождались в поисках Правды и Лжи, в исканиях того вывода, что поделит знание на лживое, неверное, или правдивое, верное. И у каждого этот вывод – свой личный и единственный, даже если и способен вместить в себя подход с разных точек зрения, если делающий этот вывод прислушивается не только к себе самому.
Беларион, как уже понятно, лгать не мог, не умел и не хотел. Молчание – ещё не ложь, а он был вполне способен молчать, когда люди или обстоятельства вынуждали его лгать. А потому и Правда, и Ложь, - обе Химеры предстали одинаковыми. Возможно ли Ложь обличить вот так, встретив их обеих вместе в единообразии?
- И теперь, когда нас стало Двое, от твоего выбора зависит дальнейший путь. Мы охраняем эту развилку, и каждая пустит тебя только по одной из двух дорог.
Беларион справедливо возмутился:
- Вот досада! Не дают мне здесь права на некий третий путь. Ну почему же его здесь не бывает? Я даже боюсь абсолютных противоположностей, меня с детства учили держаться посередине и не впадать в крайности.
Химера, что прилетела налегке, констатировала:
- На самом деле ты всегда в них впадаешь, ведь избегать крайностей – это прерогатива человека. Жить же в крайностях и ничуть от этого не страдать – вот преимущество Стражей. Каждому – своё.
Химера, что принесла его на поляну, озаботилась:
- А действительно ли ты ни разу не солгал в своей долгой жизни?
- Говорят, что солгал, - ответил Беларион, - Но лишь потому, что моя правда слишком неправдоподобна для всех. Меня давно называют лжецом, а я всё не пойму, за что? Я говорю то, что думаю. Велика ли эта ложь? В ней ведь нет самообмана, а значит нет и обмана. Ведь лжец сперва себе внушает ложь, а лишь потом преподносит её, будто истину, всем остальным, кто ему верит. И, как ни странно, я не хочу, чтоб мне безоговорочно верили, ибо в этой вере подчас скрыто лицемерие или заблуждение. Я думаю, что воспринимать мою личную правду – значит сеять семя самообмана. Не желаю, чтоб из-за меня кто-то обманулся. Даже если я прав на все сто, я спорить ни с кем не собираюсь!
- А спорим! – Химера гордо вздёрнула нос, - Спорим, что сейчас ты всё же солжёшь мне! Опиши мне, что на тебе надето?
- Зачем?! – оторопел Беларион.
- Затем, что нам виднее! – произнесли девы в один голос.
- Хорошо, я перечислю всё, что вы на мне видите: серые штаны, чёрная рубашка и красный плащ. Были ещё сапоги, но чудища меня разули. Есть подарок Времени, часы, и Камень Возможностей. Есть сумка и меч, есть булавка, которой я застегнул плащ, и стальная диадема Принца-изгнанника…
- Вот ты и солгал! Диадема твоя вовсе не из стали, а из платины!
- Быть этого не может! – воскликнул Беларион и снял свой убор.
Тут Принц к великому своему изумлению нашёл, что Химера оказалась права. Он в недоумении вертел диадему в руках, не веря своим глазам.
- Но ведь я не солгал, - уверил он, - Я действительно вошёл в этот мир с простым стальным обручем на голове! И по сей час был уверен в этом…
- Так вот!» воскликнула та, что его несла, - Никогда не говори о том, чего не знаешь наверняка. Любую свою мысль надобно проверять. Никогда не поздно Правду сделать Ложью.
- И кто же это сделал? – спросил Беларион, потрясая диадемой.
- Повелитель. – ответила Химера, - Он короновал тебя ещё на Просторах Познания, а ты ничего и не заметил.
- Надо же! – восхитился Беларион, - Неужели он меня так высоко ценит? Такой фокус, однако, я и представить себе не мог! Ни разу не доводилось сталкиваться со случаем трансмутации металлов на расстоянии, причем без алхимических взаимодействий. Это пример высокого Искусства, притом в древних традициях.
Химеры переглянулись:
- Он же не знал! – протянула одна.
- Но всё же соврал! – настояла вторая.
Белариону стало вдруг всё понятно. Самая дотошная из двоих и есть Правда, а та, что защищала его, была Ложью. И Принц буквально посмотрел Правде в глаза.
- Ответь, почему я заранее не был предупреждён, что в этом лесу водятся такие хищники? Ведь они хоть и иллюзорные, но в силу этой причины они опаснее, чем настоящие.
- Да будь ты предупреждён, - сказала Правда, - ты бы не убил ни одно Заблуждение, а они должны хоть иногда гибнуть от чьей-нибудь руки. Знал бы ты, что они не больше, чем простые Заблуждения, ты бы спокойно прошёл мимо, и они не причинили бы тебе вреда.
А Ложь добавила:
- Так со всеми бывает, когда познано много, и разум свободен, на человека кидаются тысячи заблуждений, и своих, и чужих. Только через них сознание способно постичь истину, которую не выскажешь словами.
- Ты права, - кивнул беркариец, - одно лишь свободомыслие производит такую Ложь, в которой заключается доля Правды. Эта Ложь – не более, чем злая шутка. Не распознавая, я распознаю подвох. Всё от того, что вовсе не желаю распознавать. Нарочно Ложь порой и не обличишь. Вот, зря вы пытались уличить меня во лжи! Если б не Повелитель, как бы вы заставили меня соврать? Не стоит искать сучок в моём глазу.
Правда задумалась всерьёз, а после открыла свою книгу и зачитала вслух совершенно невероятный факт: «Человека, который ни разу никого не обманул, обмануть невозможно».
- И что ты, Человек в Красном, на это нам ответишь? – вопросила Ложь.
- Да-а, интересный вывод. Несколько необоснованный. Твои б слова до Бога! Но скажи, какие же такие силы оберегают честных от чужой лжи? Меня лично эти силы не очень-то оградили, и я многими был обманут. Обмануть меня легко, и в то же время непросто. Легко потому, что я доверчив, но сложно потому, что всё же не каждый заслуживает этого доверия. И вышло так, что мои невидимые враги дознались до сего, и прежде, чем откровенно лгать, они внушают мне мысль, будто все их слова являются правдой. Вот так и готовится благоприятная почва для обмана, вот так в мою жизнь проникает и ложь.
В свою очередь, Ложь прочитала из своей книжки: «Тот кто постоянно лжёт, застрахован от чужого обмана, поскольку на засохшем пне не прорастает новое дерево».
- И то верно! – согласился Беларион, - Хуже, чем самообман, не бывает обмана. Лгать – это тоже особое преимущество, к этому тоже нужно иметь призвание, быть лицемером – тоже есть подлинный талант. Отчасти даже жаль, что я им не наделён. Ложь могла бы облегчить мою жизнь. Но, единожды солгав, придётся лгать постоянно, ведь это затягивает. Личность постепенно впадает в страшную зависимость от лжи, и достаточно лишь попробовать, почувствовать лёгкость и выгоду, - и навсегда увязнешь, как в трясине Суеты, в собственной неправде. А видеть лживого человека не так страшно, как лживого Стража, ибо для нас сие неестественно.
Правда зачитала по этому поводу ещё один тезис: «Чем сильнее личность, тем больше будет нежелательных последствий её лжи». И в самом деле, чтобы творить заблуждения, нужно обладать умом. Однако, чтобы эти же заблуждения развеять, необходим ещё более развитый ум, дабы он мог противостоять лжи. Нужна достаточная внутренняя сила, чтобы научится слышать ложь, и ещё больше силы, чтобы при этом сохранять безразличие, - а Беларион это мог. Если лгали конкретно ему, он не отвечал и никого не стыдил. Рано или поздно все поймут, что врать беркарийцу бессмысленно. Это – только его боль, и он примет её всю на себя и ни с кем не поделится. Он никому не сможет причинить ту же боль, ведь он ценит лишь Боль, Исполненную Смысла, - ту, что не наносит морального вреда. Химера Лжи уловила ход его размышлений и снова спросила:
- А не надоело ли тебе частенько делать вид, что ты действительно обманут? Почему же ты не воздаёшь по справедливости, а игнорируешь такие попытки?
- Нет, - усмехнулся Принц, - Ложь не может даже назваться местью, воздаянием, и тем более справедливостью. Настоящую Правду, Истину, можно долго помнить и благодарить Судьбу за неё, ложь же быстро забывается. Конечно, отголосок её живёт, но нужно ли вспоминать смысл лжи, если она – ложь? Вера в неё и её сохранение под видом правды – это не Вера и не Правда. К этому нужно проще относиться! Ну, наврали – так наврали: отойду, забуду, может, обидно немного станет, - и всё. Когда же мне говорят правду, я очень рад за собеседника, и этим фактом можно бесконечно восхищаться, ибо искренность встречается всё реже и реже с каждым годом, с каждым веком значительно убывает правда в мире. И давно миновали те времена, когда многих честили клеветниками лишь за то, что они были слишком смелы в изложении своей субъективной правды. Может, люди оставались бы честными перед собой, если бы общество не стремилось утвердить одну правду на всех…
Белариону так ясно, как на ладони, представлялась вся история развития лицемерия. В древности человек был не столь развит, и потому каждый следовал некоей общей примитивной правде. Но стоило людям сильнее развиться умом, и у каждого сформировалась индивидуальная правда, то есть сумма принципов и убеждений, определяющая характер реакций на те или иные факторы и явления бытия. И первый свободный импульс, запущенный личной правдой каждого, долго и бурно царил в потоках событий, вызывая множество конфронтаций. А ныне человечество пытается воссоздать (и небезуспешно!) прежние рамки общепринятых истин, пусть даже в ущерб индивидуальному развитию. Опять-таки страх! Потому Химера Страха и считалась Химерой-Матерью всех остальных Химер. Страх сподвигает людей множить и коверкать свои идеи. Но где найти общую правду? Это так просто – быть правдивым, но это слишком опасно, а поэтому невозможно. Беларион был жертвой собственной правдивости. Новое искушение охватило душу: кинутся в ложь, пойти по дороге лжи, научиться мстить за себя, врать в глаза. Ложь оказалась очень правдивой. Беркариец ясно представил себе все, чего он мог бы добиться с помощью вранья. Правда оказалась лживой, она пророчила неуязвимость человеку, говорящему истину, она обещала защиту – ту, которой Беларион не чувствовал. Кому теперь верить? Обе Химеры будто бы забыли о существовании беркарийца, они начали вдруг бурно спорить между собой.
- Нет ничего страшнее веры в Ложь, - говорила Правда.
- Нет ничего ужаснее неверия в Правду, - в тон ей отвечала Ложь.
- Ложь вынуждена всегда меняться, чтобы оставаться Ложью, - констатировала первая.
- Правда никогда не должна меняться, чтобы всегда быть Правдой, - парировала вторая.
- Ты никогда не станешь мной.
- А ты мной обязана становиться, ведь все равно изменишься, как бы ни береглась.
- Человек в Красном на моей стороне! – ни с того, ни с сего решила Правда.
- Но это вполне может быть ложью, - ответила Ложь, - А значит, вы солжете вместе, и не о том, чего не знали, а о том, что смеете безоговорочно утверждать. Наверно, он уже забыл, что между Верой и Ложью нет почти никакой разницы.
- Как тогда можно служить идее Верой и Правдой? – спросил Беларион, совсем запутавшись.
Химеры замолкли. Их странное молчание внезапно все прояснило: разницы и не должно быть, тогда воцарится совершенная Правда, которой и были обе Девы вместе. Зачем же Беларион искал отличие? Да затем, чтобы определить Правду и Ложь как Веру, ведь именно от Химеры Веры эти две Химеры находятся в прямой зависимости; они и родились из двух глаз, тех самых мертвых каменных глаз, что упали в траву. Искрами они катились вслед за ним, птицами они обогнали его, подглядев каждый его шаг. И Беларион привел две категории к общему целому:
- Я считаю, что Прада есть та Вера, в которую верят все, а Ложь есть Вера одиночная. Наша реальность есть ответы на те вопросы, на которые все ответят одинаково. Наша фантазия есть ответы на те вопросы, на которые никто не смог бы ответить, но каждый ответил бы по-разному. Просто разум не терпит неизвестности, и в силу всего вышеизложенного я не вижу отличия реальности от мифа и мифа от реальности.
Бедняжки Химеры, столько лет пытавшиеся раз и навсегда оторваться друг от друга, ощутили губительное притяжение, ибо мышление Белариона сблизило их так, как отдалило ранее Жизнь со Смертью. Капая кровавой массой на землю, они срастались руками, боками, головами, - вскоре перед ним предстала одна из двух, и эта одна Правда стала абсолютно голой. И, устыдившись своего вида, она отвернулась и закрыла руками лицо. Раздался пронзительный крик в два голоса. Это Химера Идеала пала с небес и, превратившись в гигантскую паучиху, накинула петлю вокруг ног голой Правды. Петля плотно затянулась на лодыжках, и Химера повисла на ветвях вверх ногами, а паучиха замотала свою жертву в кокон. Этим коконом мог бы стать и Беларион, который, подняв взгляд вверх, ужаснулся, - на деревьях, у самых макушек болтались иные жертвы Правды и Лжи. Вторым криком был крик Химеры Страха, что снова скинула маску: безжизненный дубликат лица, закрытого ладонями, - то ли просто стыд, то ли осознание, внезапное прозрение Белариона по поводу отсутствия различий. Воевать за Правду бессмысленно, ведь Ложь – тоже Правда, только чужая. Но, одна проблема, и это вечная проблема Острова Химер: куда свернуть, не имея Третьего Пути? И, немного поколебавшись, беркариец все-таки свернул в ту сторону, где стояла Правда, - как-то ближе к сердцу пролегла дорога.
…Ты – моя колея,
Нескончаемый путь,
И дорога-змея
Упирается в грудь…
А Химер скоро снова станет двое, тогда этот кокон, будто переспелый фрукт, лопнет, не вмещая в себе противоречий, когда общечеловеческая идея поделит мысли и чувства на верные и ошибочные.
С этой книгой история та же: то ли это пустой бред, то ли чистейшая правда, - не понять никому. Даже мне, мой читатель, страшно видеть изъяны в изложении глобальных знаний. Пожалейте меня, я сдаю, я с трудом уверяю себя, что мои мысли правильны. Эта книга ничтожна тем, что все философы мира уже говорили о том, о чем я пишу. Эта книга исполнена величия, поскольку я, автор сего произведения, не изучаю ничью книгу, я открываю для себя все эти вещи, попросту сидя среди стен, - но кто мне поверит? Ну, кто? Разве что голая Правда, которой стало Двое, да и ту едва ли заметишь висящей на древе в муках слияния с Ложью. Химеры! Химеры кружатся над головами всех сущих в мире. Задача проста: их заметить, их подчинить своей воле, иначе они возобладают умами и сердцами. И пусть они сожрут меня с костями, но я впущу их в душу, чтобы понять их так, как следует понимать.
26. Золотое Перо Музы.
Эта глава предназначена особо одержимым, ведь здесь я скажу свое слово о самой страшной одержимости души. Познание всего, что было до нас, наша Свобода мысли, наши выводы о Правде и Лжи не являются итогом накопления информации, - неизбежно нечто новое как говорится «само выдумывается»; а то, что выдумывается, рвется из нас так безудержно, если это нечто, как нам кажется, бывает выше того, что сказано и сделано задолго до нас. Жаль, что это только кажется, и больно знать, что кажется наверняка, - просто чудесно никогда об этом не узнать и не мешкаться в догадках: а стоит ли повторяться, сможешь ли ты умом превзойти хоть кого-то? Прежде, чем книга начнет служить Познанию мира для новых людей, она должна быть кем-то написана. Если бы Беларион пошел дорогой Лжи, он невидимой петлей забрел бы обратно в чащу диких зверей-заблуждений, и заново пришлось бы проходить путь истины. Но он вышел дорогой Правды; и новая красота открылась взору, ничто не преграждало путь, ничто не мешало спокойным размышлениям. Разумеется, кроме сумки (теперь она стала почти в три четверти его собственного веса); и Беларион накинул ее на плечи, чтобы идти дальше, не припадая на ногу. Как ни странно, он пытался внушить себе, что эта тяжесть – тяжесть Атара или бластера, и ему это удавалось. Он боялся подумать, что вскоре эта ноша станет еще тяжелее, но не это само по себе мучало его сознание, а то, что она пуста, просто пуста… И эта зияющая пустота весит больше наполненности. Сумка напоминала ему собственное внутреннее душевное состояние состоянье: пусто, но до безумия тяжко. Если бы хоть одно чувство билось в сердце – но нет! И не может быть у того, кто всегда без вины виноватый. А в чем его посчитали виновным, он сам не знал. Может, все это лишь страшный сон? Но почему тогда не наступает пробуждение? Только теперь он начал искать в себе брешь, - просто так ничего не бывает. Да ладно, Лорды, но что увидел в нем плохого сам Император? Или вновь по-отцовски приревновал ко «всякому сброду», с которым принц Беркарии водил дружбу? Немного побродив внутри себя, он вновь обратил свое внимание на дивный мир Химер.
- Странно, - подумал он вслух, - Мне здесь лучше, чем на родине. Вдруг суждено остаться? Хоть где-то остановиться, определиться в выборе.
За деревьями снова промелькнула черная тень, но Беларион не заметил чьего-то присутствия рядом с собой. Он любовался невинной красотой дикой природы, где проложены тропы лишь для тех, кто идет, и не срублено ни одного лишнего деревца, не смято всуе ни одной травинки, не сорвано ни одного цветочка, не пригнуто, не обломано ни одной веточки. Повелитель умел беречь девственную природу, одного лишь жаль: ее никогда не увидишь в лучах солнца - как же жили здесь дивные растения без капли ультрафиолета? Наверное, они были вскормлены Луной и напитаны прохладой ветров.
Дорога-змея изгибалась тысячами поворотов, и за одним из них возник свет лампады. Юная дева, увенчанная лавром, восседала на пне, а перед ней стоял маленький столик. Свет своей лампады Химера отражала собою, трепеща и сияя. Светлые волосы были аккуратно заправлены под головную перевязь, в левой руке покоились нефритовые четки, в правой подрагивало золотое перо; под ним светлели чистые листы – страницы нерожденной книги. Даже обратив умный взгляд на гостя, Химера с золотыми крыльями продолжала царапать пером на бумаге. То и была сама госпожа Муза, одетая в голубой хитон, овеянная светом чистой мысли. Самая лазурная лазурь дневных Небес в ее глазах в стране вечной ночи! Вот ее-то беркариец ни с кем не смог бы спутать, и поклонился ей еще более искренне, чем Власти. Выше всех Богов есть тот Бог, что живет внутри, - Бог, способный творить, что ты хочешь, Бог, которому еще никто не противился, - само святое вдохновение, летящее на крыльях Пегасов. Нужно ли кому-то то, что рождено твоей душой – это не важно; важен сам процесс произрождения. Если читатель мне позволит, а главное – поймет мою невинную шалость, я позволю себе писать о Химере Музы от первого лица. Итак, я на время принимаю на себя роль Химеры. А задача моего читателя – увидеть в моих действиях и изречениях особый, только мне понятный смысл. Итак:
Здравствуй, о Человек-в-Красном, которого здесь ждут много лет! - сказала я, кивнув головой в знак приветствия, но с достоинством доминирующего, не равного разума, - Я есть Муза, я правлю тобою, любя тебя больше, чем остальных.
За что же? - удивился беркариец.
За то, что ты не мучаешь свой мозг, но берешь перо лишь тогда, когда чуешь в себе творческую силу, - я вздохнула горько-прегорько, кое-что для себя решив только теперь, - Вот, посмотришь на тебя и поймешь, что многие из тех, кто творит, попросту изводят и насилуют самих себя. Тебе знакома эта картина, славный беркарий! Это, когда написав никуда не годные строки, человек уже внушает себе поэтический дар. И это ужасно! Это погубит... Ведь неспроста господин Александр Грин написал рассказ про свой личный обретенный Ад! Это Ад, когда мысль еще и подневольна, когда идеи диктует кто-то другой, но не ты, когда срок написания определен кем-то, но не тобой. А служение Муз не терпит Суеты. Известность пуще проклятия измывается над душою; потому я здесь, и никому не достанусь целиком, никого более не натолкну на подвиг творчества, пусть сами решают!
Беларион совершенно ничего не понял лишь потому, что никогда не был невольником славы, которая заставляет человека продлить свой полет. Я же, несчастнейшая из Химер, теребила четки все быстрей и быстрей, дабы отвлечь свое внимание от книги и тяжело переключить его на беркарийца.
Скажи, пробовал ли ты написать историю длиною в вечность за одну неделю? - спросила я.
Нет, - ответил Беларион и отметил собственную духовную слабость перед Музой.
Мне больно, - продолжала я свою речь, - Больно видеть, как человек, пользуясь положением, но абсолютно бесталанный, нагнетает в чьи-то чистые умы свои грязные мысли.
Беларион решил поддеть мою боль и вопросил:
А ты не думаешь, что твои мысли не менее грязны?
Я их никому не нагнетаю, - осеклась я, - Хотя, может... Нет, мне это простят. Кто идет ко мне, идет дорогой Правды. Я не могу солгать тебе так же, как и ты никому не солгал. Несомненно, лучше вовсе молчать; но что делать тому, кто не может молчать?
Говорить, - ответил Беларион, уже поняв свою ошибку.
Разве можно молчать об Истине? Пусть все на свете поймут меня неверно, но я-то все расскажу. Это легче, чем скрыть. В душе моей металось откровение Химеры, хранимое так долго, что ни минуты больше хранить его уже невозможно. И я сказала:
Бескорыстно творить тяжелее все же, чем творить в предвкушении мзды за столь нелегкое дело. То, что совершено безо всякой отдачи, премного лучше и дороже всего, что продажно. Бескорыстно отдано лишь то, что отдано по чистой Любви. Потому у Любви золотые Стрелы, а у меня — золотое оперенье.
И легкою рукой я выдернула из крыла свое золотое Перо и протянула его Белариону со словами:
Возьми, ты его достоин. Многим ты дарил безвозмездно, многих ты просвещал единым лишь видением собственной жизни, не говоря даже ни слова, ты уже все сказал.
Что же будет, Химера, если я что-то скажу? Я никогда не считал себя писателем, мечтателем или учителем. Что мог я такого сделать, чтобы кто-либо сделал для себя какой-либо определенный вывод?
Ты — Страж, вставший рядом с человеком, ничуть не возвышаясь! Неужели гордость умерла в твоей душе?
Я горд лишь тем, что мною кто-то гордился и будет гордиться.
Так напиши о творении Вселенной, о чем никто еще не писал. Ты можешь, у тебя есть это право, ведь ты свободен!
Беларион завороженно крутил золотое Перо в руках и безудержно тянулся к бумаге, но вовремя остановился:
Нет, не мне об этом писать! Кто я такой, я ведь не Творец Вселенной?!
Но творцы не будут против, - настойчиво уверяла я, удивляясь такому небесному смирению беркарийца.
Истина дана человеку в символах и, клянусь собою, в другой форме он ее не заполучит. Это поскольку хорошая книга может оказаться в дурных руках, и стоит хранить тайны мироздания, ведь многие способны построить на этих тайнах чуждый мир и обмануть просветленных. Я могу написать о себе и своих чувствах, я могу поделиться тем, что сам имею, но разве моя эта Вселенная? Разве Боги мне кланяются? Я никого не обижу, никого и никогда не поставлю под удар, понимаешь?
А если удар одной из рук, которые ты так обожаешь, падет на твою грудь, что тогда? - не унималась я, шелестя чистыми листами, ловя мысли из ниоткуда и бросая их в никуда.
Ведь заранее было известно, этот беркарий непобедим, и страшно отказаться от борьбы, и страшно ее проиграть — но неизбежно.
Грешно, - ответил Беларион, - думать о том, чего еще не случилось. А тем более мстить, еще не испив лиха, хоть даже предвидя его.
Я прихожу! - выкрикнула я истерическим голосом, - Я прихожу в тихое бешенство! Словно миллиарды лет ищу нужную строчку в поэме! Словно моя жизнь протекает впустую, я ненавижу эту строку! Я презираю этот свет, закабаливший меня навсегда! И такой судьбы не принял никто, все идут мимо, все плюют в мое невежество и топчут мой разум!
Я бросила свое Перо, которое он пытался мне вернуть, в лицо Человека-в-Красном; и он не разделял моей участи, и он отвергал кандалы моего горя. Я ударилась руками в стол, я горько зарыдала над несвершенным чудом. О, Боже! Роль Химеры Вдохновения пришлась мне совсем впору, тютелька в тютельку! Я бьюсь об этот стол, под желтым светильником, под горькую музыку утрат и непонятых чувств. И мои кости, мое бескровное нервное нутро поглотила тьма. Лампада гасла, пролив грязное масло на белизну страниц. Перо сияло ярче, чем Солнце, вонзаясь лучами в истомленную грудь. Это тоже Стрела, это тоже есть Любовь! Никто не принимал на себя страшную пытку этой Любви! А кто и принимал, уже погиб, давно погиб, лишь выйдя на Просторы, познав, что он такой не один, что кто-то за то же погибал давным-давно.
Беларион не выдержал лицезрения мук настоящего Вдохновения, он вспоминал, как многие поэты и писатели, закинувшись наркотой и алкоголем, ловили блеск этого золотого Пера, но не поймали, - все бездарность! Он прижимал драгоценность к груди и шептал, отпрянув, издалека: «Я напишу, я напишу о тебе так, как ты захочешь! Я напишу о тебе больше, чем обо всех! Я напишу о тебе Молчание. Небом клянусь, Богом клянусь, солнцем и луной».
Именно поэтому, дорогой мой читатель, и я пишу об этой Химере совершенно по-другому, она это заслужила. Я возвращаюсь в свой прежний образ. Итак, Химера-Муза взорвалась безутешными слезами неразделенного горя, а Беларион бежал прочь с Пером в руках, чтобы только не видеть этого страшного приступа душевной боли. И ничем помочь он ей не смог бы, сам терзаемый подобной же мукой невоплощенных в слова чувств и светлых идей. О, странная Дева, которая зарезалась собственным Пером! О, бедная Дева, никем не услышанная! Я, Вассаарио, с тобою всеми переживаниями. Но я не ношу масок, что сыплются с Неба; я не Химера, - а ее маска и была Бездарностью, которую так ненавидел Беларион, да он ее и не видел, он слишком рано отвернулся. Эта маска и сковала святую душу Музы, чтобы ничего не было сказано — она все знала, но не находила слов, а кто-то писал за нее, а кто-то здесь погибал за нее, отправляясь в подземные обители Познания со своими книжицами. Всем сознанием погрузились в кошмар небытия, зная в своих книгах каждую букву и знак препинания. Не приведи Господь мне этих мук!
Химера, не кормленная живой кровью, вконец истощенная, никогда не умирала даже так, как другие Химеры; игра не предусматривала ее растления. Муза не только никогда не умирает, но она вечно живет по-настоящему. У нее очень мало избранников, мало принявших одно из перьев ее лучистых крыльев. О, бледное мое, бескровное Вдохновение! Ты так и сидишь с глубокой раной в груди, глядя на собственную маску, - беспомощная в самокритике, слишком строго себя осуждающая. И внушаешь себе вопреки истине: «Ты бездарность! Ты бездарность!», - чтобы кто-то отозвался: «Ты гениальность!», - и подписал приговор себе и тебе.
Беларион знал: напиши он хоть одну мудрость, исходящую из сердца, она приковала бы его к творчеству навечно, - ему будет, что сказать, и спустя много столетий. Одно обязан стал сделать: написать о Музе, ведь он же поклялся. С чувством нового долга, беркариец аккуратно примостил подарок Химеры в карман рубашки, чтобы не помять, - именно этим пером он о ней и напишет потом, когда выдастся на то благоприятный момент. Да, мог бы написать и сейчас, под свет Луны, но стоит ли повторять чужие недоразумения, - вдохновение спонтанно, нельзя вызвать его насильно. Беларион это понимал, а потому никогда не называл себя ни поэтом, ни писателем. Считать себя способным сочинять что угодно и в любое время, - вот в чем основная иллюзия Химеры, вот на что ловится сознание. Многие купились на эту самоуверенность, самонадеянность, а потому живут в вечной муке, порываясь о чем-то сказать до срока. Не пишется, - ну и не пиши, не мучай мозг, не морочь себе и другим голову! Если есть мысль, однажды она все равно всплывет наружу, не надо нарочно ее вылавливать в Дебрях Заблуждений, еще не дойдя до самого сияния Музы путем Истины.
Кстати, у Музы нет пленников, она никого не удержит, - ведь заставить Творца творить может только внутренний порыв. Только в этом и заключается секрет мироздания, о котором Химера просила написать Белариона. Из одного только порыва к творенью произрождаются все действия Демиургов, если решить, что Боги существуют. Вообще, нужно здесь оговориться, - эта книга не предназначена для атеистов, поскольку ее пишет глубоко и свято верующий человек. Я пишу то, чего желает моя бледная Муза. А правда это или Ложь, - уже не важно, главное, что в моем сердце живет вера в то, что это Правда. Химеры-то у всех разные, ведь своим сознанием мы придаем им подходящий индивидуальный облик.
Фигуру Белариона поглотила ночь вне светоча Химеры Музы, он снова оказался наедине с собой, храня в душе свои страшные тайны, о которых не скажет ни слова. Молчание — самая правдивая Правда. Хотите верьте, хотите нет, но я отрекаюсь от этой правды и продолжаю лгать.