Маме моей, и миллионам женщин, прошедшим все тяготы военной и послевоенной жизни -
посвящаю.
СУДЬБА.
Часть 1.
Состав, большей своей частью состоящий из загруженных большими контейнерами открытых платформ, остановился на подъездных путях, не доехав до железнодорожного вокзала. После почти получасового ожидания дверь последней теплушки медленно сдвинулась в сторону и в образовавшемся проеме появились изможденные лица разношерстно одетых людей.
- Какая станция? – негромко, с опаской поглядывая на проходящего вдоль состава железнодорожника, спросила Лидка.
- Витебск, - не обращая на нее внимания, постукивая молотком с длинной рукояткой по буксам, бросил он, и не оглядываясь, пошел дальше.
- Как Витебск дяденька! А, вокзал где? – встревожено, срываясь на фальцет, прокричала она вслед ему.
- Там, - он махнул молотком, показывая ей направление. Секунду она еще смотрела ему вслед, а затем с криком: - Лёля, Лёля! Мы приехали! – бросилась вглубь вагона.
Еще минуту спустя две девушки, одетые не по сезону в одежду с чужого плеча, спрыгнув на засыпанную промасленной щебенкой землю, улыбаясь оставшимся в вагоне товаркам, кричали: - До свидания девочки! До свидания! Счастливой вам дороги, дорогие подружки! Прощайте!
После чего, повернувшись, не оглядываясь, направились в сторону указанную осмотрщиком вагонов.
- Что-то Лёлька я не понимаю, где нас высадили, - растерянно произнесла Лидия, стараясь высмотреть в предрассветной мгле здание вокзала.
- Чего понимать! Мужик показал тебе, где вокзал. Показал! Вот и идем, - прервала ее рассуждения подруга. И ухватив Лиду за руку, потащила ее за собой.
- Стой Лёля! Стой! Я узнаю это место! Это завод Коминтерна. Тут неподалеку тетка моя жила до войны. Отсюда до вокзала еще иди и идти. Давай выйдем на улицу Буденного и через новый мост перейдем Двину. Там моя школа, а от нее мне до дома рукой подать.
- Ну, ты подруга придумала! Тебе рукой подать, а мне потом по Ленина сколько топать? Давай к вокзалу.
- Тогда мне Лёлька придется назад в гору возвращаться. И тоже вкруговую. Если на то пошло – давай разойдемся, а завтра встретимся.
- Где?
- Ну хочешь у меня, а хочешь, я к тебе прибегу.
Договорившись о встрече подруги, поцеловавшись на прощание, разошлись в разные стороны.
Прижимая к груди тощий узелок с пожитками, Лида шла по знакомой улице. Шла и не узнавала ее. Правая сторона, там, где до войны стояли дома «Специалистов» завода Коминтерна была полностью разрушена. Вместо красивых трехэтажных, построенных перед самой войной кирпичных домов, лежали руины. Левая же сторона, застроенная двумя корпусами завода и строениями штаба авиационной части, как ни странно была цела, хотя и вплотную примыкала к погрузрайону железной дороги.
Сбиваясь с шага, она шла вдоль развороченных трамвайных путей. Сырой, пропитанный ноябрьским туманом воздух оседал на легкой кофте, найденной ею в самом начале сентября, в полуразрушенном доме немецкого города Болькенхайн. Оседая, он проникал сквозь порядком изношенную ткань, и до озноба холодил тело.
«Скорее бы домой», - убыстряя шаги, думала она. Но внезапно возникшая мысль заставила девушку остановиться.
«А, есть ли он мой дом? А вдруг и его разбомбили?» - глядя на лежащие по правую от нее сторону руины, подумала она.
- Нет, нет! Не может быть! – вслух воскликнула Лида, и уже не разбирая дороги, бросилась вперед.
Вскоре нечеткими очертаниями в тумане появились два корпуса Маслозавода.
«Целые» - радостно подумала она, но подойдя ближе, увидела, что ошиблась. Зато мост, «Новый мост» – гордость витеблян, был цел. А впереди, на той стороне Двины, на высоком пригорке, не тронутая войной, стояла ее родная школа. Вторая Сталинская школа!
На одном дыхании она пересекла Оршанскую площадь, и по знакомой с детства тропинке пробежала по старому кладбищу. И только тогда, когда закончились густые заросли сирени, она увидела свой дом. Дом, к которому она стремилась три с половиной долгих года.
Он стоял, цел и невредим. Лишенный, каких либо архитектурных изысков, трехэтажный, красного кирпича 4-й Коммунальный дом. Взгляд безошибочно отыскал четвертое окно с краю на втором этаже. И замерло сердце, и даже остановилось дыхание, когда увидела она желтый свет керосиновой лампы в родном окне.
- Мама! Мама дома! – воскликнула она и бросилась к первому подъезду.
Ее трясло от волнения. Непослушными пальцами она взялась за вертушку механического звонка и крутанула четыре раза. Выждав время, она еще покрутила рукоятку, и замерла, заслышав шаги за дверью.
- Кто там? – раздался незнакомый голос из-за двери.
- Это я – Лида, - осипшим от волнения голосом произнесла она.
- Какая Лида?
- Лида, с четвертой комнаты. Лида Кудрявцева.
- Не знаю такую, - произнес женский голос за дверью, после чего она расслышала удаляющиеся шаги по коридору.
- Как не знаешь? Как не знаешь! – закричала она, и принялась изо всех сил стучать кулаком в дверь. Филенчатая дверь сотрясалась под ее ударами, звук от которых гулко разносился на лестничной площадке. Злость и обида переполняли ее душу. Надо же было вернуться домой из немецкой неволи для того, чтобы кричать в запертую дверь родной квартиры, чтобы ее впустили.
Внезапно дверь приоткрылась. Статная, средних лет женщина, в шелковом ярко-красном халате, прищурив густо подкрашенные глаза, подозрительно смотрела на Лидию.
- Тебе чего? – громко произнесла она.
- Мне, домой! Я живу здесь!
- Ты? – на лице женщины появилось выражение изумления. Вопросительно посмотрев на Лиду, женщина еще раз спросила: - Ты?
- Я! – задиристо воскликнула Лида, и уверенно, делая ударение на первом слове, добавила: - Я, живу в четвертой комнате вмести с мамой.
- Ошибаетесь миленькая, - язвительно произнесла незнакомка, - это я живу в четвертой комнате. И живу, заметьте, без мамы.
От сообщения незнакомки, рот у Лиды приоткрылся. Она, с удивлением глядя на женщину, произнесла:
- Здесь мы жили до войны с мамой и папой.
- А, теперь я живу, - зло произнесла незнакомка, закрывая перед нею дверь.
Вряд ли эта холеная, статная женщина могла подумать о том, что вот эта щуплая девчонка, в длинной, вытянутой на плечах кофте, окажет ей сопротивление. В последний момент перед закрытием двери, Лидка просунула ногу, обутую в армейский американский ботинок в дверной проем, и, бросив на пол узелок, обеими руками ухватилась за ручку двери.
- Пусти! – громко кричала она.
- Не пущу, - багровея от натуги, шипела незнакомка.
На шум в коридоре, распахнулась дверь самой просторной, последней, угловой комнаты, где проживала большая семья Гулидиных. Из нее, переваливаясь на больных подагрой ногах, к месту стычки спешила родоначальница семьи – старушка Мироновна. Приблизившись к входной двери, она, близоруко прищурившись, разглядела и узнала Лидку. После чего обращаясь к соседке, твердо сказала: - Это ко мне.
Та, недовольно глядя на нее, посторонилась и пропустила Лиду в квартиру.
- Пойдем, пойдем ко мне милая, - ласково произнесла Мироновна, беря ее под руку.
В большой комнате Гулидиных за время войны многое изменилось. Исчез красивый, резной работы комод. Кожаный черный диван, на котором любил отдыхать глава семьи Петр Егорович, тоже бесследно исчез. Из мебели остались только четыре металлические кровати, табуретки, и самодельные полати для младших Гулидиных. Оглядываясь по сторонам Лида спросила: - А, где ваша мебель.
- Мебель то, - переспросила Мироновна, и вздохнув, произнесла: - бог то с ней с мебелью. За время войны все продали, и мебель тоже. Малых кормить нужно было. Она прошла к грубо сколоченному столу и, потрогав стоящий на нем чайник, сказала: - Давай Лидочка подсаживайся, я тебя сейчас чайком угощу. Он еще горячий.
- Морковный, - гордо произнесла Мироновна, наливая чай в алюминиевую кружку - сама ночью пару раз ходила колхозное поле перекапывать. Страху натерпелась, не поверишь! Ловят, а кого поймают, сразу штраф. А двоим, говорят аж по десять годов дали! А за что спрашивается? Поле то уже убрали. А, что в земле осталось – оно ж пропадет – сгниет. Так за что же людей сажать? Да ты пей милая, пей. Только гляди горячо.
- Бабушка Мироновна, а ты ничего про маму не знаешь? – держа обеими руками горячую кружку, спросила Лида.
- Ну, как же Лидушка не знаю. Знаю милая, знаю. С месяц, нет, пожалуй больше, как была она здесь. Только вытурила ее эта, - старуха кивнула головой в сторону, показывая на соседскую стенку. Вытурила и еще и пригрозила, что если еще раз придет, то она ее в органы сдаст, как пособницу фашизму. Ты с ней тоже не связывайся. К ней майор из МГБ ходит.
- Ну а что же мама? Где она?
- Чего не знаю, того не знаю. С той поры я ее не видела. Но так думаю, что тебе ее в трамвайном депо нужно поспрашивать. Должно быть там она.
После горячего чая и бессонной ночи, глаза у Лиды начали слипаться. Заметив это Мироновна, забрав из ее рук пустую чашку, сказала: - Приляг девочка. Поспи немного, пока мои не придут. Я тебя на своей койке пристрою.
- А, где все ваши бабушка?
- Наши то… - старуха глубоко вздохнула, - Наши то… Дети в школе, бабы на работе, а сыны… - она замолчала.
- Что сыны? – спросила ничего не подозревающая Лидка. Лицо Мироновны сморщилось, из глаз хлынули слезы, и она, не утирая их, на одном дыхании выдохнула: - Нету сынов. Потом помолчав, добавила: - И Петра Егоровича тоже нету. Помер он, как почитай в одно время похоронки на сынов пришли. Помер.
Некоторое время они молчали, затем Мироновна, сморкаясь, сказала: - Ну, все погоревали и хватит. Давай Лидочка ложись на мою койку.
- Нет бабушка, я не буду.
- Ложись голуба, ложись. Я ж вижу, глазки слипаются.
- Не буду я бабушка, - упрямо повторила Лида, - вши у меня. Если можно я на полу немного прикорну, и пойду.
- Это где ж ты их прихватила, в лагере что ль?
- Нет бабушка. Это в фильтрационном пункте, - зевая, произнесла Лида, и добавила: - В лагере с этим было строго. Там следили.
Под тихий, ласковый говор старухи Мироновны Лида быстро заснула на расстеленном в углу комнаты огромном, выеденном молью, тулупе. А проснулась от того, что кто-то не сильно толкал ее в плечо.
Открыв глаза, она увидела двух стоящих над нею мальчишек, лет десяти и двенадцати, одетых в аккуратно залатанные телогрейки. Рядом с нею, на коленках стояла девчушка лет семи, закутанная в старый пуховый платок.
- Тетя, ты кто? – убирая руку с Лидиного плеча, спросила она.
- Я … - Лида смутилась, не зная как объяснить этой девочке, кто она.
- Я – тетя Лида, - произнесла она, поднимаясь с пола.
- А почему я тебя не знаю? – серьезно глядя на Лиду, спросила девчушка.
- Я ее знаю, - неожиданно произнес старший по возрасту паренек, - Это Лидка с четвертой комнаты. Я узнал ее.
Лида внимательно посмотрела на мальчишку и тотчас признала в нем старшего внука Мироновны – Вадима.
- Вадик это ты? – произнесла она улыбаясь.
- Я, а то, - по-взрослому произнес он, протягивая Лиде для пожатия руку.
- Я тебя почти сразу признал, – простуженным голосом произнес он, улыбаясь.
- А я нет, - откровенно призналась Лида, и улыбаясь, добавила: - Вырос ты здорово. Почти взрослый стал.
Дверь в комнату открылась и на пороге появилась Мироновна.
- Признали они тебя, что ль? – глядя на Лиду, спросила Мироновна.
- Вадик вот признал, - улыбаясь, ответила Лида.
- Ну, как ему не признать. Он в сорок втором уже большой был, - проходя в комнату, сказала Мироновна. Присев на стоящую подле стола табуретку, она, все еще глядя на Лиду, произнесла:
- С хорошей новостью тебя Лидушка. Пока ты спала, я сходила к Дорофеевым. Ты должна их помнить. Мама твоя еще до войны с Катериной вмести работали в трамвайном депо. Так вот, она то мне и сказала, что мама твоя при депо и работает. Они там завалы разбирают, собираются трамвай пускать. Вот там и ищи ее, свою маму.
- А, где живет она, тетя Катя не сказала? – взволнованно спросила Лида.
- Ну, как же не сказала, сказала, - смущенно произнесла Мироновна, - В бункерах она живет по второй улице Фрунзе.
Ей – этой много пожившей женщине было стыдно за то, что ее соседка, пережившая все тяготы немецкого плена, вынуждена теперь, в отличие от нее, ютится в землянках.
- Только это, - Мироновна на минуту замолчала, и все же поборов внутреннее волнение, наконец, продолжила: - Только это …, как тебе сказать. Вообщем с головой у нее не все хорошо. Нет, ты Лида не волнуйся, она нормальная. Только порой плохо помнит, что с нею было.
- Как это плохо помнит Мироновна? Как! – тревожно глядя на старуху, вскричала Лида.
- Да я то почем знаю. Как Дорофееха мне сказала, так и я тебе говорю, - тихо, не глядя на Лиду, ответила Мироновна.
Задыхаясь от быстрой ходьбы, Лида миновала бывшую Соборную площадь. Слева от нее, лишившись всех своих куполов, высился Николаевский собор, а по правую руку, почти не тронутые войной трехэтажные, еще дореволюционной постройки дома из красного кирпича. Чуть поодаль, за ними, она узнала одноэтажное здание трамвайной электрической станции, фасадную часть которой сами трамвайщики еще до прихода немцев разобрали для того, чтобы вывезти электрические машины в тыл.
Проходя мимо здания станции, Лида невольно посмотрела в сторону городского парка. Некогда красивый, ухоженный парк, сегодня представлял плачевное зрелище. На фоне серого ноябрьского неба, сквозь темно-серые стволы сбросивших листву деревьев, виднелся разрушенный парк аттракционов. Растерявшая своих красочных оленей и лошадок, лишившаяся разноцветного купола, замерла карусель. Стальные опоры качелей – лодочек, скрученные бешеной силой взрыва обессилено склонились к земле. Лишь пара бетонных оленей, укрывшихся под обрывом склона, по-прежнему беспокойно били землю передними копытами.
Глядя на разрушенный войной парк, Лида невольно вспомнила о том, какое веселье царило здесь в воскресные, предвоенные дни. Ровно в десять утра в «ракушке» появлялся военный духовой оркестр. И звучала, звучала музыка. Кружились под плавные мелодии вальсов пары, и громко раздавался веселый смех детворы взлетающих высоко вверх на качелях.
Качели! Ох, как любила она, когда стремительно взлетающие качели, опрокидывая землю, устремлялись вверх, заставляя в счастливом мгновении восторженно замирать душу, парящую в этом огромно-бездонном голубом небе. А потом, замерев в своей верхней точке, стремительно, так что от страха перехватывало дыхание, падали вниз. Но и тогда ей не было страшно, потому что рядом с нею был папа.
За четыре года войны боль о пропавшем без вестей отце притупилась. А сейчас, глядя на заброшенный, опустошенный парк, она нахлынула, и заставила сердце девушки учащенно биться.
Папа пропал в самом начале войны. Его – врача хирурга, уже во вторник 24 июня призвали на военную службу и направили в полковой госпиталь, что располагался на улице Ленина. Лида помнила, как восторженно глядела она на отца в новенькой офицерской форме. Как примеряя его фуражку, крутясь перед зеркалом, спросила: - Папка, а ты кто по званию?
- Младший лейтенант доченька
- Только то! – обиделась Лидка, но подумав немного, многозначительно добавила: - Ну и что, что младший лейтенант. Генералы ведь тоже когда то были лейтенантами.
- Были Лидуся. Конечно были, - ласково глядя на нее, сказал отец, и, притянув ее к себе, произнес:
- Знаешь девочка моя. Человек должен всегда оставаться человеком, независимо от звания. Вот скоро кончится война, и я опять стану рядовым врачом, безо всякого звания. Простым человеком, имя которому - доктор.
Он глянул на настенные часы с маятником, потом посмотрев на свои наручные часы, сказал:
- Все девочка, мне пора. Через час я должен быть в госпитале, а еще нужно увидеться с мамой.
- Папка и я с тобой, - вскричала Лида, - Я знаю, она сегодня работает на пятом маршруте. Пойдем скорее!
Сцепку из двух вагонов серии «М и Х» Мытищинского завода, под номером 11 им пришлось ждать на площади Свободы минут двадцать. Папа, поглядывая на часы, заметно нервничал.
- Вон папка, вон! Вон мамина пятерка идет! – вскричала Лида, указывая рукой в сторону Замковой улицы.
Напрасно, напрасно трезвонили кондукторские колокольчики моторного и прицепного вагонов, требуя отправления. И так же напрасно волновались по поводу непредвиденной задержки пассажиры. Замер неподвижно подвижной состав под номером 11 Витебского трамвайного депо. Замер на площади Свободы, нарушая незыбленный график движения на целых десять минут. Замер для того, чтобы дать навсегда проститься двум очень дорогим для Лиды людям. Маме и папе.
После того дня ей так и не довелось увидеть отца. Позднее мама говорила, что папа перед эвакуацией госпиталя заходил домой, но никого не застав, оставил записку. А в августе сорок первого, по городу прошел слух о том, что эшелон с эвакуированным военным госпиталем, в районе станции Крынки, 12 июля перехватили фашисты. И всех, включая раненых и медперсонал, расстреляли.
Охваченная горестными воспоминаниями Лида не заметила, как дошла до улицы 5-ая Фрунзе. Только здесь, увидев знакомое, не тронутое войной двухэтажное здание управления Витебского трамвайного депо, она остановилась. Разглядывая стоящие в нескольких сотнях метров разрушенные здания депо, заметила группу людей, разбирающих завалы.
- Мама! Там моя мама! – вслух вскричала она, и глубоко вздохнув, словно ныряя воду, бросилась вперед. Так на одном дыхании, в стремительном, волнующем душу броске, она преодолела это расстояние. Добежав до ближайшей, стоящей к ней спиной женщине, ухватив ее за рукав телогрейки, она прокричала: - Мама!!!
Та обернулась, и Лида, чувствуя, как слабеет ее тело, поняла, что ошиблась.
- Простите, я обозналась, - тихо прошептала она, отпуская рукав женщины.
- Ошиблась, - еще раз повторила она, присаживаясь на обломок стены. Предательская тошнота, смешиваясь с темнотой в глазах, подсказала ее угасающему разуму о том, что она сейчас потеряет сознание. Сползая с обломка, она увидела широко раскрытые глаза женщины и с трудом расслышала ее слова: - Кто ты?
Брызги холодной воды и резкий запах нашатыря привели ее в чувство. Обведя непонимающим взглядом низко склоненные над нею лица, Лида спросила: - Где я?
Ей ответила та женщина, которую Лида ошибочно приняла за мать.
- Ты в трамвайном депо. Ты маму ищешь?
Лида утвердительно кивнула головой.
- А, кто она, мама твоя? Как ее зовут.
- Оля.
Женщина вопрошающе посмотрела на окружающих их рабочих, и после чего, вновь спросила у Лиды:
- А, фамилия ее как?
- Кудрявцева Ольга. Ольга Адамовна, - с надеждой глядя на эту участливую, рыжеволосую женщину, ответила Лида, и поспешно добавила: - Она здесь еще до войны работала. Работала вагоновожатой.
- Оля? Оля Кудрявцева? Так я ее знаю! – воскликнула незнакомка, и, помогая Лиде встать, спросила:
- Так ты ее дочка? Лида?
Лида утвердительно кивнула головой.
- Вот радость то! А она всем говорит, что ты погибла. Погибла в лагере.
Лида вопросительно посмотрела на женщину, и спросила: - Как говорит? Как погибла? Нас же вместе с ней 22 апреля союзники из лагеря освободили. И потом мы с ней проверку и регистрацию в одном фильтрационном пункте проходили, в городе Болькенхайн. Только ее раньше, еще в июне отпустили, а меня до сентября додержали. Как это я погибла?
Женщина, недоуменно пожав плечами, сказала: - Ну, а я почем знаю! Как она всем говорит, так и я говорю. Ты вот, что Лида. Ты давай здесь посиди немного. У нас скоро обеденный перерыв, так я тебя к ней отведу. Здесь не далеко.
- Может быть мне помочь вам? Я умею.
- Не нужно Лида, - глядя на изможденную худенькую фигурку девушки, произнесла женщина и погодя добавила: - Не нужно.
Глядя на разбирающих завалы рабочих, Лида задумалась над словами, произнесенными этой незнакомой, проявившей к ней участие женщины.
«Почему мама говорит всем, что я погибла? Почему? Ведь она знает, что я жива. Что если бы не тот молодой лейтенант - особист, которому так и не довелось выслужиться за последние месяцы войны, она – Лида уехала бы домой вместе с ней еще в июне. А так …»
Лида, как наяву вспомнила лицо юного лейтенанта, туго перетянутого портупеей. Поскрипывая новыми, до блеска начищенными хромовым сапогами, он, явно любуясь собой, расхаживал взад-вперед по комнате, задавая ей один и тот же вопрос: - Что ты делала в гестаповской тюрьме в городе Фрайсбург?
Уже порядком уставшая от почти каждодневных допросов Лида, спокойно отвечала: - Что делают в тюрьме – сидят. Я вам уже все рассказывала.
- Повторяю еще раз вопрос, - не обращая внимания на ее слова, раздраженно сказал лейтенант, - Что ты делала в тюрьме?
Лида недоуменно пожала плечами. Она не понимала что нужно от нее этому молодому самоуверенному лейтенанту.
- Хорошо, вернемся к тому, за что тебя туда посадили?
- За отказ от работы, я уже говорила.
- Тогда почему тебя не расстреляли, а посадили в тюрьму?
- Ну, об этом вам лучше спросить у лагерного начальства, - с вызовом ответила Лида. Ответила, намеренно скрывая правду о том, что от расстрела ее спас пожилой мастер механического цеха Вильгейм Зибер, который с большим сочувствием относился ко всем малолетним заключенным. Именно его заступничество спасло ее от смерти в августе 1943. Альт Зибер (старый Зибер), как называли между собой мастера пленные, сумел убедить лагерное начальство в том, что расстреляв молодую электросварщицу под номером 3634, большой пользы для Великой Германии не будет. Гораздо практичнее будет для назидания другим пленным посадить ее в гестаповскую тюрьму, где из этой молодой русской быстро выбьют всю дурь, после чего ее можно будет вернуть на завод.
Дурь из Лидки в гестапо действительно быстро выбили вместе с передними зубами, и через два с половиной месяца вернули в лагерь
- Глупый, зер думм копф (очень глупая голова), - ласково говорил герр Вильгельм, поглаживая Лиду по коротко остриженной голове, - надо быть умный, - выговаривал старый мастер, доставая из своей сумки пакет с пирожками.
- Эссен мэдхен, эссен (кушай девочка, кушай), - тихо говорил он, отворачиваясь от Лидки, чтобы не видеть того, как жадно, не жуя, она проглатывает тайно принесенную им еду.
Ее воспоминания о старом мастере и о тюрьме прервал новый вопрос молодого следователя.
- А, может тебя там завербовали? – спросил он, подозрительно глядя на Лиду.
- Куда завербовали? – не поняв вопроса, спросила девушка.
- В сотрудники гестапо!
Лида, глянув на следователя, возмущенно сказала: - Если гестапо и нужны были бы сотрудники, то уж не такие, как я.
- А, какие? – запальчиво спросил следователь.
- Да скорее такие, как вы.
- Это ж почему? – как то по-детски обиделся следователь.
- Да хотя бы потому, как вы сейчас здесь выслуживаетесь. А уж у немцев вы бы далеко пошли.
Следователь задохнулся от негодования. Багровея лицом, он прокричал: - Ты за это ответишь! Ответишь! Я тебя упеку туда, куда Макар телят не гонял! Ты у меня по особой статье пойдешь, как пособница фашизма!
После этого допроса Лиду надолго оставили в покое. Шли дни, недели, месяцы. Сменялись люди в СПП № 274, расположенном на территории бывшего нацистского лагеря. А Лида, Лида так и оставалась в бараке №17. В середине июня уехала мама прошедшая проверку и регистрацию. Расставаясь, она торопливо сказала, глядя на подготовленную к отправке колону: - Найдешь меня в Витебске. Я буду ждать.
Утерев слезы с лица, Лида смотрела, как мама бежала к стоящей у ворот колоне, а добежав и заняв место в последнем ряду, прощально помахала ей рукой. Ворота открылись, выпуская на волю людей, проведших в неволе долгих-предолгих четыре года.
К началу сентября в проверочном пункте осталось не более двадцати человек не так и не прошедших регистрацию. Начальник пункта, майор ГБ Терехов, внимательно ознакомившись с личным делом Кудрявцевой Лидии Владимировны, 1927 года рождения, сокрушенно покачал головой, после чего на первой странице поставил штамп: «Проверку и регистрацию прошла». Затем написал дату – 3 сентября 1945 года, и витиевато расписался.
В тот же день ее и еще трех девушек прошедших проверку отправили с сопровождающим на железнодорожный вокзал.
- Что задумалась Лида? – услышала она уже знакомый женский голос. Подняв голову, Лида увидела приближающуюся к ней рыжеволосую женщину.
- Пойдем быстрей, - сказала та, и торопливо добавила: - У меня только тридцать минут свободного времени.
Лида соскочила с обломка стены, и, направляясь вслед за женщиной, спросила: - А, как вас зовут? Я ведь не знаю вашего имени.
- Надя, Надя меня зовут. А фамилия – Миронкина. Я еще до войны с твоей мамой в одном трамвае работала кондуктором. Ты меня помнишь? – ответила та, оборачиваясь.
Лида отрицательно покачала головой.
- Ну да, после того, что мы все пережили, немудрено позабыть. Я ведь тоже в лагере была, - произнесла Надежда, глядя на поравнявшуюся с ней Лиду.
- Про Дахау слыхала?
Лида пожала плечами.
- Ну и хорошо, что не слыхала. Лучше о нем не и слышать, да и не помнить вовсе! Только ведь такое не забывается! Вот она память! – в сердцах воскликнула она, закатывая правый рукав телогрейки. На внутренней стороне предплечья синел пятизначный номер.
- Что это? – спросила Лида.
- Это.… Это - память. Моя память, - негромко и уже спокойно произнесла Надежда, опуская рукав.
- Тетя Надя.
Надежда обернулась, и улыбаясь, произнесла: - Какая я тебе тетя. Я ведь всего лет на десять тебя старше. Зови меня Надей.
Лида недоверчиво посмотрела на идущую рядом с ней женщину.
«Не может быть» - подумала она, - «чтобы этой женщине – Надежде было около тридцати лет».
Заостренные скулы, глубокие поперечные морщины на лбу, тонкие бескровные губы и такая же бледная, почти прозрачная кожа лица неимоверно старили ее. Старили настолько, что глядя на нее можно было подумать, что возраст этой женщины далеко перевалил за четвертый десяток.
Заметив взгляд Лидии, Надежда, грустно улыбнувшись, спросила: - Что не веришь, что я еще молодая?
После чего, вскинув выше голову, весело воскликнула: - Ничего Лидок! Ничего! Войну пережили, а это главное. Товарищ Сталин нашу жизнь наладит. Хорошая у нас будет жизнь! Мы с тобой еще замуж выйдем и детей нарожаем!
Спускаясь вниз по крутой, размытой осенними дождями улочке, Надежда подсколзнувшись ухватилась за Лиду, и они, обнявшись словно две сестры или подруги, весело хохоча, скользя на ногах, покатились вниз. Уже внизу там, где улица круто заворачивала влево, Лида, почувствовав легкое головокружение, ухватившись за дерево, остановилась. Это чувство было знакомо ей. Это чувство - было чувством голода.
- Тебе не хорошо? – встревожено глядя на нее, спросила Надежда. И Лида, зная, как бороться с наступившей дурнотой, несколько раз глубоко вздохнув, ответила: - Сейчас пройдет. Постоим немного.
- Да ты голодная, - догадалась Надежда и торопливо полезла рукой за пазуху. Достав завернутую в тряпицу краюху черного хлеба и разломав его пополам, она со словами: - Ешь, - протянула Лидии черствый, плохо пропеченный кусочек.
- Давно не ела? – спросила она, глядя на то, как бережно подставив ладонь, чтобы не просыпались крошки, торопливо ела хлеб Лида.
- Со вчерашнего дня, - слизывая с ладони редкие крошинки, призналась Лида. Она хотела было поблагодарить Надежду, но не успела. Та, со словами: - Пойдем быстрее, здесь уже недалеко, - быстрым шагом направилась к концу улицы. Оступаясь и оскальзываясь на неровностях размытой дождями дороги, Лида поспешила за нею.
Улочка, застроенная частными, довоенной постройки домишками, внезапно оборвалась, открывая взгляду заросший пожелтевшим камышом пруд.
- Ну вот, считай пришли, - сказала Надежда, сворачивая на едва видимую тропинку, огибающую пруд.
- Куда? – не поняв, спросила Лида.
- К жилью нашему, - ответила Надежда, и указала рукой на противоположенный берег, туда, где прилепившись к обрывистому склону невысокого холма, тесно прижавшись друг к другу, стояли какие- то подобия низких строений.
- Что это Надя? – удивленно произнесла Лида
- Бункера, - последовал короткий ответ, после чего Надежда, взяв девушку за руку, сказала: - Идем, успеешь еще насмотреться.