- Твой дед убивал. Твой отец убивал. Ты тоже будешь убивать. Бери нож и бей.
Спокойный, размеренный голос. Просто не вериться в эту чушь, что она повторяет за другими. Просто не верится, что она сама верит в эту чушь...
- Я не хочу... Я не могу, мам!
Довольно длинные для пацана черные вихры спадают на лицо. Мальчишеский голос, ранее такой же спокойный, срывается на крик. Он не может. Его воротит от блеска лезвия в руках женщины. Ему дурно от писка маленькой жертвы - ни в чем не повинного кролика...
Наверное, он какой-то неправильный охотник.
- Если ты не сделаешь этого, то вновь останешься без ужина...
Голос женщины стал мягче, и в нем сквозила усталость. Ей наверняка все это надоело так же сильно, как и мальчику. Но она верила, нет, знала - так надо. Так правильно...
***
- Ничего не выйдет.
Тяжелый день наконец закончился, и на мир опустилась вязкая, непроницаемая ночь. Голос женщины был все таким же утомленным. Но к утомленности прибавилась еще крошечная, красноватая капелька боли. Ничего не выйдет...
- Он так и не смог убить, верно?
В голосе Охотника не было удивления. Он знал, что так выйдет. Давно знал...
- Нет. Не смог.
Мальчик сидел сейчас в чулане. По собственной воле. Наверное, ему было проще бороться с голодом в закрытом пространстве. Или он просто решил наказать себя. Женщина и рада была бы его покормить...Но он сам отказался. "Не заслужил"- сказал он. Похвально, что он соблюдает законы семьи и хотя бы пытается быть хорошим сыном...
- Чужая кровь...
В определении мужчины не было оскорбления. Просто констатация факта.
Женщина лишь кротко кивнула на его слова. Потом, поняв, что Охотник ее не видит, произнесла:
- Если перекрасить белого ворона в черный цвет, он не станет от этого черным...Мы ошиблись…
- Увы... Я сам расскажу ему.
Похоже, Охотник был настроен решительно. В отличие от женщины.
- Может, не надо? Подождем до совершеннолетия...
Женщина была чрезвычайно взволнована. Потому что понимала, что последует за рассказом... Да, она заблуждалась насчет мальчика, но все же была и оставалась очень прозорливой женщиной. Какой ее и полюбил Охотник.
- Чем больше он будет считать себя одним из нас - тем больше будет мучиться. Ему доставляет боль поступать по навязанным нами правилам. Я понимаю твое беспокойство, но…Так будет лучше, поверь.
Голос его звучал удивительно мягко. Будто не был он охотником, а был пастухом, как и его приемный сын. Да, приемный, хоть мальчик и не знает об этом. То была жестокая охота... И вина в смерти настоящего отца мальчика, – случайной смерти, - увы, на Охотнике. Он пытался искупить свою вину, взялся воспитывать сироту... Но - не вышло сделать из сына пастуха настоящего охотника.
***
Он ушел на следующий день. Хоть они и просили его остаться. Хотя бы до совершеннолетия. Но он все равно ушел. Потому что он так решил. Хоть принимать твердые, "непастушеские" решения они его научили. Пастух ведь, как известно, ничего не решает, он следует туда, где хорошо его отаре...
- Он будет счастлив? Ему ведь так будет лучше, чем с нами, правда?
В глазах женщины стояли слезы, а в голосе слышалась какая-то детская надежда. Будто вера в то, что слова Охотника, какими бы они не были, непременно сбудутся.
- Да. Он будет счастлив. Потому что он сам выбрал свой путь. И хоть путь этот будет труден, но он будет счастлив лишь оттого, что ступает по нему.
Слова Охотника звучали веско, и в них не приходилось сомневаться. Эти слова успокоили женщину, и как только их приемный сын скрылся за горизонтом, волнение за мальчика почти полностью оставило ее.