Распустила мешок на нити, аккуратно разложила на полу, чтобы не путались, и принялась свивать веревку, которая могла бы выдержать вес тела. Хватит ли мешков? Вполне. Вот только ночью станет холодней обычного. Ну и пусть. Меньше буду спать, больше сплету, быстрей выйду на волю.
Увлеченная работой, почти не ощущала голод и жажду, ничего не замечала. Очнулась от шума отодвигаемого засова. Я вздрогнула, испуганно схватила сплетенную веревку, волокна мешковины и бросилась вглубь сарая. Едва успела накрыть мешками, как поток ослепительного света ворвался в помещение. В проеме двери стояла черная фигура.
— Выходи.
Я вышла, срываясь на досках лестницы, почти ничего не видя, кроме трех знакомых фигур.
— Пить, — прошептала я.
Мне протянули кружку с водой. Я жадно выпила и сказала:
— Еще.
Выпив третью кружку, смогла различить лица мужчин, угрюмо разглядывавших меня. Возле Тариэла, самого молодого из мужчин, стояла черная десятилитровая канистра, из которой он наливал воду. Хотелось схватить канистру и убежать в сарай, чтобы наедине насладиться водой. Я медленно приходила в себя. Бережно налила воду в ладонь и протерла пересохшее лицо, грудь, тело. Какое блаженство эта вода!
Мужчины отошли в тень тутовника, на траве расстелили скатерть и разложили закуску. Остро резанул голодный спазм. Но я пересилила себя, да и не могла оторваться от воды.
Я экономно обмылась, не столько поливая, сколько втирая воду в иссохшую кожу, лихорадочно соображая, что канистру должны оставить мне, хватит надолго, до следующего их приезда. И как долго это будет длиться? Ах да, я совсем забыла, у меня же будет веревка, которую доплету, как только они уедут.
На скатерть бросили два пропеченных лаваша, пахнувших невыразимым запахом свежего хлеба, и я не выдержала. Подбежала и вцепилась в него зубами, отрывая и глотая кусками, почти не пережевывая.
— Не торопись, — сказал водитель, которого другие называли Вахтангом. — Вот мамалыга, сыр, цицмат. Много сразу не кушай.
Я тоже понимала, что не надо много есть, но остановиться было выше моих сил. Тогда он отнял лаваш и оттолкнул от скатерти.
— Почему вы так долго не приезжали?
Вахтанг удивленно поднял брови.
— Ты за нами соскучилась? Мы не знали. Раньше бы приехали. Да, Тариэл? — он издевательски рассмеялся.
— Я же осталась без воды. Почему одежду забрали? Мне холодно ночью.
— Будет тебе одежда. Привезли. Потом наденешь, когда уедем, а пока ходи так. Ты красивая, смотреть приятно. Праздник для глаз. Гурами, где вино? Не забыл? Ладно, садись. Как тебя звать?
— Нина. Вы долго продержите меня здесь?
— Тебе тут не нравится? Свежий воздух, горы, солнце. Природа какая! И всё бесплатно. Ты же отдыхать сюда приехала? Вот и отдыхай. Бери, это лавровишня. Это можно кушать.
Я взяла черную гроздь, похожую на виноградную, но меньше размерами. Изумительный вкус, терпкие мясистые ягоды с крупными косточками. Мужчины сели по краям скатерти, выпили по стакану красного вина. Вахтанг налил мне в свой стакан.
— Пей.
Я выпила. Выбирать не приходилось, особенно после пережитых страданий. Вкусное вино взбодрило. С жадностью набросилась на выставленную еду.
Вахтанг сказал:
— Мало-мало надо. Мне не жалко. Потом поешь, когда уедем.
— Когда вы снова приедете?
— Нет, ты посмотри, какой у неё темперамент! Мы ещё здесь, а она хочет, чтобы мы снова приехали. Ты так любишь трахаться?
— Ненавижу. Особенно с вами.
— Э-э, не говори так. Могу обидеться, секим-башка сделаю, или воду не оставлю. Понравилось без воды?
— Почему вы так плохо со мной обращаетесь? Я же человек.
— Ты не человек. Ты русская. Русские наши враги. Оккупанты, фашисты. Даже хуже фашистов. Их уже нет, а вас не прогонишь.
— Причем тут я? Я же не виновата.
— Я же сказал, ты — русская. Виноваты все русские. Придет время, когда в Грузии ни одного русского не останется, всех вырежем.
Тариэл что-то возразил, и они громко заспорили, размахивая руками. Я поняла, что Тариэл и Гурами не согласны с разглагольствованиями Вахтанга, и это давало надежду, что меня не убьют.
Не переспорив друзей, Вахтанг большими глотками выпил стакан вина, противно взглянул на меня, улыбнулся и начал расстегивать брюки. Внезапно сильная боль резанула желудок. Я согнулась и застонала. Обильный пот выступил на лбу.
Вахтанг выругался, налил вина и протянул мне.
— Пей. Всё пей! Скоро пройдет.
Действительно, через минуту полегчало, и Вахтанг принялся за меня.
Гурами и Тариэл сидели на траве, что-то жевали и неотрывно смотрели на нас. Я закрыла глаза и, стараясь быть равнодушной к происходящему, терпеливо ждала, когда же они отступятся от меня.
Никогда не думала, что, будучи изнасилованной, можно испытывать страстное удовольствие. За время, пока они не раз удовлетворили свою похоть и насытились, меня потрясли пять сильнейших оргазмов.
Вахтанг вынес из машины ворох старой одежды, ватное одеяло с клочками торчащей серой ваты.
— Забирай. Всё твоё. И это тоже, — он показал на остатки еды. — Э-э, скатерть оставь. Остальное всё бери, я не жадный.
Царский жест. Вино всё выпито, кувшин пуст, половина лаваша, кусок сыра, колбасы, засохшая мамалыга, пакет лавровишни. Не щедро, но с голода не умру, благо канистра с водой со мной. Занесла всё в сарай, и за мной закрыли дверь.
— Зачем же замок? Я же не смогу открыть засов.
- Эф, медведь-шайтан бродит. Нас без праздника оставит, — засмеялся Вахтанг. — Пусть висит, тебе спокойней, и нам тоже.
Похоже, он чувствовал себя самым главным, больше всех говорит, распоряжается, владелец "Жигулей".
Они уехали, и снова наступила гнетущая тишина и чувство отчаянной безысходности. О плетении веревки нечего и думать — кромешная темнота. В стороне от мешков разложила ватное одеяло, с таким расчетом, чтобы при похолодании накрыться второй половиной. Поймала себя на хмельной, блаженной расслабленности. Совсем другое самочувствие, не то, что вчера вечером. Чувство сытости и умиротворенности. Как мало нужно человеку. Неужели можно привыкнуть к такой тюрьме? Как долго они собираются здесь держать? Пока не надоем. А потом? Убьют. Но я должна убежать. Закончу плести веревку и убегу.
Неожиданно быстро провалилась в сон до самого утра, когда дневной свет начал проникать в щели. Позавтракала и принялась за плетение веревки. Работа продвигалась очень медленно. Я плела и представляла себя на воле. В этом старом тряпье, которое они привезли, не каждый мужчина на меня позарится, но останавливать машины я больше не рискну. Лучше пешком до большого поселка, где есть милиция. Как хочется домой, к маме, к отцу. Я теперь стану совершенно другой.
К вечеру взялась распускать пятый мешок. В запасе еще столько же, должно хватить. Ещё метра три, чтобы наверняка хватило. Не представляю, как взберусь по этой веревке? Надо что-то придумать. Связать лестницу? Мешков не хватит. Неужели не выберусь? Надо. Я должна покинуть этот ад.
Только когда уже стемнело, и я не могла видеть, что делаю руками, отложила рукоделие и легла на одеяло.
Долго не могла уснуть. Всё думала о предстоящем побеге. Мои пальцы устало подрагивали — сплетали веревку. Никогда не представляла, что могу попасть в подобную переделку. Читала о русских девушках, очутившихся за границей, вышедших замуж за иностранцев и брошенных ими, но они не в столь плачевном положении, как я в этой деревянной тюрьме. Я обязательно должна вырваться. Пусть найдут и накажут этих мерзавцев, словно для них не существует советской власти!
Утром доела колбасу и кусок черствой мамалыги. В запасе брынза и четверть лаваша. Не густо. Но, по-сравнении с прошлыми днями, я богачка. Мои насильники экономные люди, если не сказать — жадные. Надо выбираться, пока есть силы.
К полудню веревка была готова. Я подбросила конец, но он не хотел перекидываться через балку. Долго бросала, с диким, ослиным упрямством, пока не сообразила привязать кружку и её бросить вверх.
После пятого броска кружка пролетела над балкой и застряла под ней, не желая тянуть вниз тяжелую веревку. Я не представляла, что же ещё можно привязать к кружке, чтобы они перетянули веревку, хоть плачь. Разве что — канистру? Но там драгоценная вода. Вылить её — выше моих сил. Придумала! Привязала к кружке туго скатанный мешок.
Веревка плавно опустилась к моим ногам. Я положила лаваш и сыр за пазуху, вволю напилась воды, подставила канистру под ноги, хоть немного ближе к балке, окинула в последний раз своё пристанище и взялась за веревку. Я переоценила свои силы, не смогла подтянуться по тонкой веревке. Мышцы рук не могли справиться с весом. Ноги елозили по веревке, тщетно пытаясь найти опору, чтобы подтянуть тело повыше.
И снова смекнулось: два свисающих конца перевязала жгутами в трех местах, теперь в них надо просунуть ногу и подтянуться наверх. Легко сказать. Невероятно трудно на ощупь всунуть ступню в узкий проем между веревками.
Чем выше поднималась, тем невыносимее перегретый воздух. Внизу обливалась потом в страшной духоте, а наверху царил настоящий ад.
Осталась последняя связка. Довольно быстро удалось просунуть ступню, я выпрямила ногу, подтягиваясь к балке, ухватила кончиками пальцев, и неожиданно рухнула вниз, больно стукнувшись прямыми ногами. Потеряла равновесие и упала, ободрав до крови левый локоть. Веревка беспорядочно лежала на полу. Разрыв на середине, не выдержала веса тела. Видимо, выпитая вода оказалась роковой. Надо укрепить веревку и повторить попытку. Времени много, я выберусь.
Пока довязывала и укрепляла веревку последними распущенными мешками, наступил вечер, а с ним и темнота. Я как-то читала, что человеческий глаз настолько чувствительный орган, что в состоянии уловить фотон света. Но сюда не залетел ни один фотон, разве что в мой мозг, если надавить пальцем на глазное яблоко. Сильно хотелось есть, но я сдерживалась. Возможно, завтра придется идти весь день на пустой желудок. Надо терпеть и думать о чем-нибудь приятном, о том, как вернусь домой, увижу маму, Галку. Это случится обязательно. Поступлю в институт. Хватит быть дурой. Проучили.
Утром вместо мешка привязала к кружке свою рубашку. Перебросить удалось с третьей попытки. Пока связывала, кожей чувствовала, как вытекает драгоценное время. Надо спешить. От нетерпения дрожали руки. Еще немного и я буду на свободе. Вчерашний опыт пригодился, была ловчее. Взобралась на балку под крышей, где уже ощущалась духота.
Приготовилась выбивать ногой доски, покрывающие крышу с рубероидом, как вдруг услышала голоса. Сердце обмерло — снять веревку не успеваю. Быстро сдвинула её к стене, в темноте не заметят, поленятся заходить, как в прошлый раз. Знают, что сарай пустой. Быстро спустилась вниз, не обращая внимания на впивающиеся занозы пересохшего дерева. Встала у двери с колотящимся сердцем. Едва успела придать лицу спокойное выражение, как дверь заскрипела, и на меня обрушился ослепительный поток света.
Я закрыла рукой глаза, успев заметить, что мужчин на этот раз двое.
— Уже ждешь? — раздался довольный голос Вахтанга. — Ха-ха-ха!
— А где Гурами? — спросила я, чтобы сбить с пакостных мыслишек.
— Тебе двоих мало?! Все русские женщины — ****и! Ни одной порядочной нет! Выходи. Раздевайся.
— Я голодна. Хочу есть. Вы очень мало еды оставляете.
— Потом, потом. Мы горячее лобио привезли, пальчики оближешь. А сначала я тебя трахну. Всю ночь о тебе думал. Рядом жена лежит, а я о тебе думаю. Вах, что за грудь у тебя! Такую бы моей жене. У неё никогда такой не было, даже в молодости. Раком становись. Давно хотел русскую так употребить, как собаку. Другого отношения вы не заслуживаете.
Я закричала от боли, но скоро всё тело пронзило неожиданное наслаждение, от которого я закусила губу и застонала, чтобы насильник ничего не понял.
Поднявшись с меня, он позвал Тариэла, что-то сказал и тот начал раздеваться, избегая глядеть мне в глаза.
— А если бы твою сестру так насиловали? — спросила я его.
Вахтанг засмеялся, застегивая брюки.
— У него нет сестры, только старший брат. Наша сестра зарежет себя, но под чужого мужчину никогда не ляжет. А вы за рубль готовы с кем угодно пойти. Даже за стакан вина.
— Дай мне нож, я тебя зарежу.
— Нет, не зарежешь. До осени я потрахаю тебя, а потом буду продавать всем, кто захочет тебя. Поняла, сука?! А захотят многие. Ты молодая, красивая. Сильней дави, Тариэл. Она тысячу таких выдержит.
Вахтанг подошел к багажнику "Жигулей", что-то взял и понес в сарай. Я похолодела от страха, что он заметит веревку, без неё не выбраться из сарая. Тариэл наконец отпустил меня и потянулся к брюкам. Я быстро натянула юбку, рубашку и бросилась к сараю, чтобы разговором отвлечь Вахтанга, не дать увидеть веревку. Но не успела. Он показался в дверях, разъяренный до бешенства. Увидев меня, начал хлестать веревкой.
— Удрать хотела, ****ь! Я тебе покажу! С тобой по-хорошему, есть-пить приношу, а ты не понимаешь. Шэн мама дзагло!
Он содрал с меня одежду и снова принялся насиловать, то и дело переворачивая.
После него приступил Тариэл.
Я лежала безучастным бревном, понимая, что все мои надежды испарились, мне ничего не остается, как распустить шерстяную юбку и сплести веревку, на ней и повеситься. Больше издевательств я не выдержу.
Вахтанг на этот раз спешил. Едва Тариэл поднялся, как он погнал меня голую в сарай, я едва успела поднять одежду. Из-за рыданий и охватившего отчаяния не слышала, как они уехали. Я снова осталась в безысходном положении. Понимала, что не хватит силы воли покончить с собой. Представить невозможно, не то чтобы сделать. Но и существовать так дальше нельзя. Полное бессилие и отчаяние, которое, впрочем, не помешало с аппетитом приняться за вкусную вареную фасоль в погнутой алюминиевой кастрюле. В литровой банке квашеная капуста. Необычный засол, острый. Не удержалась, пока не съела половину банки. И вдруг перехватило дыхание: как же Вахтанг не предусмотрел — принес стеклянную банку? Я же могу разбить и порезать себе вену. Убить его не хватит сил. Это моя смерть.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/03/900