Наплакавшись, незаметно уснула. Утром доела фасоль, капусту. Некоторое время просидела в отупении, потом решительно встала и разбила банку о железный штырь, выступающий у двери. Выбрала острый осколок и села на пол, заголив руку до локтя. Один удар и всё будет кончено, медленно истеку кровью. И скорая не спасет, которой здесь и нет.
Я подняла руку с зажатым в ней осколком, но так и застыла. Ударить не хватало решимости. Для этого нужно озлобление, определенный эмоциональный настрой, а не приятная сытая расслабленность. Ну, почему я такая непутевая, ни одно дело не могу довести до конца? Где грань, до которой я могу дойти, чтобы осознать невозможность дальнейшей жизни?
Вдруг замерла, осознав, что к сараю кто-то приближается. Быстрые решительные шаги. Как же я не расслышала шум мотора? Нет, это не Вахтанг.
Бросилась к большой щели, но не успела рассмотреть. Кто-то был уже у двери и чем-то железным начал сбивать замок.
— Кто там? — крикнула в испуге, представляя самое страшное: Вахтанг проболтался своим дружкам, и они пришли похитить меня для своего развлечения.
— Это я, Тариэл. Нина-джан, не бойся, Вахтанга нет. Я помогу тебе. Сейчас пойдем ко мне домой.
Амбарный замок долго не поддавался. Наконец дверь распахнулась, и Тариэл увидел меня зареванную, с осколком банки в руке.
— Не надо, Нина. Брось. Всё будет хорошо. Мы сейчас уйдем. Вахтанг уехал в город Долго не будет. Это тебе.
Он протянул полиэтиленовый пакет, наполненный белым инжиром. Это было так неожиданно, что смешало все мои мысли, но в избавление поверилось.
— Ты отвезешь меня в Батуми?
Тариэл почему-то замялся.
— Нет. Потом. Батуми далеко. Вахтанг не знает, что я здесь. Пойдем ко мне домой. Оттуда он не решится забрать тебя к себе.
Выбор не богатый. Пошла за Тариэлом. Не вниз, откуда приехали, а вверх, по едва угадываемой тропе, то и дело пропадающей в высокой траве и каменистому склону. Но Тариэл шел уверенно. Ничего не оставалось, как довериться ему. Вспомнила, что при соитии, из троицы он был самым нежным, чувствовалась его неискушенность. Может быть, он не виноват, что так получилось? Случайно девчонка подвернулась на дороге, а удержаться, когда другие безнаказанно пользуются, выше мужского достоинства.
Мы так долго прыгали по скалам, и карабкались по крутым склонам, что на одном из подъемов я вконец выдохлась и рухнула в траву.
— Всё, Тариэл, я больше не могу. Ещё далеко?
— Нет, недалеко. Совсем близко. Ещё один перевал. До темноты как раз успеем.
Успокоил, называется. Он сел рядом и нежно смотрел на меня, на голые колени — юбка задралась, оголив ноги, не было сил поправить.
— Ты очень красивая, — сказал он, как бы раздумывая.
Да, уж его красавчиком не назовешь. Наверное, до меня ни одну женщину не пробовал, не часто в эти края забредают дурочки вроде меня. Грубое, смуглое лицо с выпирающими надбровьями и большим горбатым носом. Впрочем, что мне до его красоты? Мне бы подальше уйти от сарая и Вахтанга. Если бы мой побег из сарая удался, то в этих, бесконечных горах, вряд ли выбралась без посторонней помощи, которая здесь чревата большими осложнениями.
За всё время пути не видела ни одного дома. Вот где при желании миллионы людей могут расселиться. Живут же в горах. Почему здесь нельзя? Много орешника, отплодоносившего тутовника — кизил, дички яблонь, груш. Можно развести сады Семирамиды. Климат позволяет.
Спускаясь с горы на дрожащих ногах, увидела возделанный огород, загороженный корявыми палками с переплетенными прутьями. На нижнем краю огорода росла капуста на высоком, почти полуметровом стебле. Из-за раскидистой шелковицы показался деревянный дом с глухой стеной из серых, никогда не крашенных досок, и поняла, наш поход завершается.
В небольшом, замусоренном дворе, у поилки десяток кур и петух жадно клевали зерна кукурузы. На коротком бревне сидел старик в каракулевой папахе,
и строго смотрел на меня.
— Гамарджоба, батоно, — неожиданно для себя сказала я.
— Гагимарджос, гогона, — ответил старик, наклонив голову.
— Проходи, Нина. Мой дом — твой дом, — сказал Тариэл, открывая дверь.
Я ничего не ответила. Видит Бог, не хотела я такого гостеприимства, но деваться некуда. Прошла в большую комнату. Бедность не бросалась в глаза, а изначально существовала как заданность, достаток здесь был невозможен. Пожалуй, так в прошлом веке жили, если бы не голая электролампочка, свисающая с потолка, и старая радиола со стопкой черных пластинок без конвертов. Тариэл приоткрыл боковую дверь. Я вошла.
На кровати под ватным, лоскутным одеялом лежала худая старуха с умным, цепким взглядом. Я повторила приветствие. Она схватила меня за руку сухими ладонями и, что-то, быстро говоря, притянула мою руку и поцеловала. Я от растерянности отдернула и покраснела, не зная, как реагировать и что сказать на всё это.
— Бабушка больная. Всё время лежит. Говорит, что ты её внучка. Просит быть хозяйкой в доме, — запинаясь, произнес Тариэл.
Вот те раз! В замешательстве стала осматривать комнату. И здесь не богаче. Круглый стол у окна, рядом старинный сундук, стойкий запах немытого тела и лекарств.
— Что врачи говорят?
— На операцию в Москву везти надо. Где столько денег взять? Профессор из Тбилиси смотрел, рецепт выписал. Иностранное лекарство, нигде нет.
— Тариэл, отпусти меня домой, я достану тебе это лекарство. Клянусь мамой, — добавила я неоднократно слышанную от Гоги фразу, когда он хотел уверить в чем-то неординарном.
Тариэл недовольно посмотрел на меня и перевел взгляд на старуху. Поняла ли она, о чем мы говорили? А я осознала, что сменила одну тюрьму, на более комфортабельную, с ограничением передвижения. Тариэл не отпустит и за чемодан этих лекарств.
Прошли в другую комнату, обставленную в спартанском стиле: полутораспальная кровать с панцирной сеткой, грубо сколоченная тумбочка, два стула, на стенах цветные картинки из глянцевого журнала, голые девицы в фривольных позах.
— Тариэл, мне надо помыться. Я давно в бане не была. Где можно?
— Здесь. Я принесу таз, мыло. Мамалыга сварится, поставлю воду.
У меня есть большая кастрюля. Пока отдыхай.
Он вышел из комнаты. Я откинула одеяло на кровати. Серые простыни, ещё грязнее наволочка. Чужой монастырь. Мой устав ему не подходит. И всё же, это лучше, чем пыльные мешки и твердые доски сарая. На улице стемнело, но я не спешила включить свет.
Подошла к окну, всмотрелась в тусклые огоньки чужих домов, где живут, казалось бы, нормальные люди, заботящиеся о своих семьях, но в силу каких-то непонятных обстоятельств, вдруг становятся опасными для других людей. Почему так получается? Не могу понять. Эта картина, вероятно, надолго останется в моей памяти.
Вошел Тариэл, скрипя рассохшимися половицами.
— Я поставил воду. Идем ужинать.
Старик раскладывал мамалыгу по тарелкам деревянной лопаточкой. В середину кукурузной каши влил ложку растопленного сливочного масла и воткнул по кусочку сыра.
За долгий путь я сильно проголодалась, и признала кашу необыкновенно вкусной, а размягченный сыр пикантнейшей приправой, способной потрясти любого гурмана, с условием, если он попостится несколько дней, как я.
Старик предложил добавку, и я не отказалась, потому что видела, ничего другого мне больше не предложат.
Цвиркал сверчок. В коротких промежутках — плотная тишина, давящая на психику. Чувствовала себя заброшенной в прошлый век. Проходят годы, десятилетия, а здесь ничего не меняется, кроме людей, которые старятся, умирают, рождаются новые, и так без конца. Наступит ХХI век и так же, за этим столом люди будут есть мамалыгу и думать о завтрашнем дне, потому что сегодняшний уже прошел и ничего хорошего уже принести не сможет.
Старик собрал тарелки и понес из комнаты, отклонив мою попытку помочь.
— Завтра, — коротко сказал он.
Да, завтра. Сегодня я ещё гостья. Тариэл принес в спальную мыло, таз,
ведро холодной воды и кастрюлю с горячей водой. Я с наслаждением вымыла голову,
ещё раз вспомнив свой дом, неограниченную возможность плескаться в ванне,
где всё так привычно, и не ценимо. Потом встала ногами в таз и принялась намыливать тело, экономно расходуя воду.
Тариэл не спускал с меня восхищенных глаз. Я его не стеснялась, слишком много он уже видел. Едва вытерлась полотенцем, как он подхватил меня на руки и понес к кровати.
— Подожди, Тариэл. У тебя чистые простыни есть?
— Да, есть.
Он поставил меня на ноги у кровати и сконфуженно бросился из комнаты.
Утром мы завтракали вчерашней мамалыгой и стаканом горячего чая.
— Тариэл, где твои родители?
— Погибли. Пять лет назад. Шофер часто пил. Все знали. А в тот раз особенно много выпил. Заснул за рулем. Автобус упал в пропасть. Никто живой не остался.
— Какой ужас!
— Да. Ужас.
— Вахтанг говорил, что у тебя есть брат.
— Мамиа? Он с женой на той стороне деревни. Там его дом. Детей нет. Десять лет вместе живут. Дом Вахтанга внизу у самой дороги. Мимо не пройдешь, увидит. Здесь тебя никто не тронет. Это мой дом. Шалико дом. Этери дом. А ему здесь делать нечего. Убью.
— А если он тебя убьет?
Тариэл пожал плечами, мол, чему быть, того не миновать.
— Этери ходить может?
— Да, встает, немного ходит. Шалико смотрит за ней, помогает.
— Ты кем работаешь? Где?
— Колхоз.
Я ничего не поняла, но не стала допытываться, со временем сама разберусь.
Помыла посуду в тазике на улице, вылила воду во двор, и вернулась в комнату, залитую солнечным светом. Осмотрелась и поняла, что в первую очередь надо отдраить полы, а уж потом всё остальное. Тариэл куда-то слинял, по всем вопросам приходилось обращаться к Шалико.
Он меня прекрасно понимал, но отвечал коротко. В ведре кончилась вода.
Шалико показал рукой на дорогу. Взяла ведро и пошла, поглядывая по сторонам.
Людей почти не видно. Изредка возле дома мелькнет кто-то, даже взглядов не чувствую.
А вот и родник. Тугая струя бьёт из бамбукового желоба в бетонную чашу. Вода чистая-чистая, без малейшей примеси, даже песчинок не видно, холодная и вкусная. За минуту наполнила ведро и пошла назад. Далековато, метров триста от дома. А мне не один раз за день придется пойти за водой. Хорошенькая жизнь мне уготована. Ну, ничего, осмотрюсь, а там видно будет.
Дома включила радиолу. Работает. Пробежала вареньером по волнам и в восторге застыла. Вальс из балета "Щелкунчик". Никогда до этого классическая музыка не оказывала на меня столь сильного воздействия. Мне нравилась ритмичная музыка, особенно зарубежных исполнителей, которых было так много, что я и не пыталась запоминать названия. И подруги точно так же разбирались, лишь бы погромче, да поритмичней.
А сейчас звучала плавная, волнующая музыка, будто в душе открылась форточка в какое-то неведомое состояние души. Казалось невероятным, что человек мог придумать, сочинить столь прекрасную музыку. Это высшее проявление божества, если оно есть, что очень сомнительно, коль допускает столько несправедливости на Земле. В чем я провинилась перед ним, что заставляет так жестоко страдать?
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/03/897