Осень, вероятно, везде прекрасна, а в горах вдвойне изумительна. Когда я выскакивала во двор, то часто застывала в восхищении. Как жаль, что я не обладаю талантом художницы, не могу запечатлеть удивительные сочетания природных красок. Подобное видела лишь в иллюстрациях Роккуэла Кента и Рериха. В такие минуты казалось, что если бы под рукой очутился мольберт с красками, я бы смогла нарисовать прекрасную картину. Но это лишь казалось. Знала, что нет таланта. Дома не раз принималась в порыве вдохновения малевать акварельными красками, но выходило так беспомощно и примитивно, что надолго забывала о своем намерении что-либо нарисовать.
А здесь, и подавно, не было времени. Я лишь могла несколько раз в день, вот так застыть на минуты две-три, полюбоваться видом вздымающихся гор, всякий раз в ином освещении и потому таких разнообразных. На большее не было времени. Не могла бездельничать, видя, как надрываются Шалико и Тариэл на уборке урожая: фасоли, картошки, капусты, свеклы, кукурузы, винограда.
Мне не разрешали поднимать ничего тяжелого, но и по мелочам хватало работы до позднего вечера, потому что понимала, не сделаешь сегодня, завтра придется работать вдвойне интенсивней, чтобы к заморозкам успеть убрать весь урожай.
Сильно уставала, появилась раздражительность, начала покрикивать на Тариэла, когда он, по моему разумению, делал что-нибудь не так. Он не обижался, улыбался одними губами и говорил, что всё сделает так, как я хочу. Такая покладистость тоже раздражала: если ты такой послушный, то почему не хочешь отвезти рожать в Батуми? Я чувствовала себя инопланетянкой, которая приземлилась на планете с иным укладом жизни, понятиями морали.
На уже заметно округлившийся живот смотрела со страхом и отчаянием, не понимала, зачем мне нужен ребенок, тем более непонятно от кого. Я должна буду его любить, воспитывать. Меня самую надо воспитывать, чтобы не делала столько глупостей. Весь день я постоянно что-нибудь жевала, то расплывающуюся в руках нежную хурму, то переходила к мандариновым деревьям, которых слишком мало, чтобы сдавать государству, но для небольшой семьи вполне хватало. Выбирала самые крупные плоды, бросая на землю пахучую оранжевую кожуру, оставляющую под ногтями желтую кайму. За день съедала неимоверное количество мандаринов, словно нападал великий жор.
Шалико смеялся, говорил, что это маленький швило кушает. Я соглашалась, потому что одна я бы столько не съела. Труднее было с виноградом, который оплетал акацию до самой верхушки. Внизу я уже давно оборвала, а на дерево не решалась залезть. Ходила, как лиса, пытаясь дотянуться до смоляных гроздей. Вдруг из-за колючей изгороди вышел подросток лет тринадцати и быстро заговорил, показывая рукой на виноград. Я кивнула. Он ловко залез на дерево и стал подавать самые аппетитные грозди.
— Тебя как звать?
— Зия.
— А меня Нина.
— Я знаю, — ответил он по-грузински. — Это грузинское имя.
Так и пошел у нас разговор, я спрашивала по-русски, он отвечал на своем языке. Иногда не понимала, по-несколько раз переспрашивала, но и это не помогало.
— Вы же русский язык изучаете в школе, — говорила я. — Почему же ты не можешь мне ответить?
Зия застенчиво улыбался и с восхищением смотрел на меня. Рассказал, что живет по-соседству, и после школы часто здесь играет. Я поняла, что он давно за мной наблюдает, но не решался подойти, пока не представился удобный случай проявить себя. Подростковая влюбленность, которая вспыхивает, как спичка, и так же быстро сгорает. Я сама в его возрасте несколько раз влюблялась. Красивый мальчик.
Глядя на Зию, пыталась представить, каким он станет через пять, десять лет, какая участь его ждет? Вероятно, такая же, как и Тариэла. Безрадостная работа в колхозе, редкие поездки в город. Выбор небольшой. Разве что уедет навсегда. Теперь я знала, когда подходить к винограду. Зия обязательно оказывался неподалеку, помогал нарвать корзину спелого винограда, которого хватало до следующего раза.
В благодарность за услугу, я на некоторое время задерживалась с ним, разговаривая на самые разные темы. Было любопытно наблюдать за вспыхивающим от волнения юным лицом будущего мужчины.
С первыми заморозками на почве, Тариэл поставил в центре большой комнаты железную печку, выведя трубу в специальное отверстие в потолке. Обед готовить стало намного легче, печка с двумя конфорками, заодно и обогревались. Старые доски от времени ссохлись, и через щели драгоценное тепло очень быстро выдувалось. Спали под ватными одеялами.
Вечерами без Тариэла сидела с Шалико у горячей печки, и слушали по радио Москву, которая передавала сообщения из разных районов страны, и ещё острее чувствовалась оторванность, где-то творилась история, происходили невероятные события, а я вынуждена сидеть в заточении и неизвестно, когда меня освободят.
— В России плохо. В Грузии хорошо. Спокойно, — комментировал Шалико. — Никто никого не бьёт, не ругает.
Я не спорила. Ему спокойно, пусть думает, что и другим хорошо. Реже, чем хотелось, прибегала Ламара, рассказывала местные новости, кто на ком женился, что где случилось? Вахтанга Версалидзе выдвинули кандидатом в народные депутаты. Если выберут, уедет в Тбилиси.
Хорошая новость. Ему станет не до меня. Но как можно такого мерзавца выбирать депутатом? Никто не знает, чем он занимается? На лбу не написано. Значит, и русские выбирают таких же? Нет, те не могут заниматься подобными делами. В Грузии клановость сильнее. При поддержке любой подонок может пройти во власть. В деревнях почти нет культурных людей. Здесь только начальная школа, в Ахалсубани восьмилетка, врача нет, лишь фельдшер, который, как говорит Шалико, за деньги купил диплом. Если бы не радиоприемник, то были бы полностью оторваны от мира.
В начале декабря выпало много снега. Ламара сказала, что скоро через перевал не пройдет ни одна машина. Хорошенькая перспектива. А если кто заболеет? Не хочу думать о себе, страшно. Теряла последнюю надежду. Через Ламару отправила уже пять писем, но ответа так и не дождалась.
Работы по дому заметно поубавилось, и Тариэл не знал, чем себя занять. Часто уходил к друзьям. Возвращался пьяным, противно приставучим. Если я сильно упорствовала, мог больно ударить, в постели проявлял особую грубость, после которой не хотелось жить на свете.
Днем, протрезвев, просил извинения и покорно выслушивал мои требования — пореже ходить к друзьям. Я понимала, что в нашей деревенской скуке для него это единственное развлечение, и надолго возле себя не удержишь. Кинофильмы привозили только в Ахалсубани, там небольшой клуб, а у нас ничего, кроме маленького магазинчика с залежалым товаром.
Придумала себе новое развлечение, которое поможет более успешному побегу — взялась за изучение грузинского языка. Попросила Тариэла привезти самоучитель, но он нигде не мог найти, в книжных магазинах не было, а в библиотеку не записывали без городской прописки. Тогда Зия принес свои старые учебники и, предварительно зазубрив алфавит, я принялась за учебу. Это помогало заполнять свободное время и давало работу обленившемуся мозгу. Довольно скоро я уже могла читать несложный текст, а Шалико или Зия поправляли произношение и подсказывали перевод слов.
Однажды утром Шалико вышел из комнаты в одних подштанниках, глубоко потрясенным, не мог говорить, только показывал рукой на дверь. Мы вошли в комнату и увидели мертвую Этери. Видно, преставилась ночью, тело было окоченевшим. Я заплакала при виде неизбежности произошедшего.
И начались три ужасных дня. Ни минуты покоя. Даже ночью в доме находились посторонние, то и дело о чем-то спрашивали, наитием догадывалась, о чем, и отвечала по-русски, что где находится, или же сама приносила.
От Тариэла и Шалико прока мало, одного видела мельком, а другой сидел в ступоре. Возле гроба постоянно находились старухи и женщины в черном одеянии, время от времени они начинали так страшно вопить и кричать, что у меня озноб пробегал по спине и холодели руки.
После похорон долго не подходила к радиоле, а когда включила и прослушала новости, то поразилась удивительному совпадению, Этери умерла в день армянского землетрясения. Случайность, или же есть какая-то взаимосвязь? Всё чаще задумывалась о малыше. Говорят, от смешанных браков рождаются самые умные дети.
Что если мой ребенок будет гением? Но, чтобы дать гению развиться, нужно вырваться из этой глуши. Сомневаюсь, что можно стать гением с восьмилетним образованием. Но Тариэл не хочет уезжать. Что же делать? Замкнутый круг сплошных проблем.
На встречу Нового года пришли Мамиа с Лейлой, Ламара с Резо, соседи. Вечер провели весело. Пили домашнее красное вино, довольно хмельное. Резо то и дело запускал в черное небо разноцветные ракеты, которые выменял у пограничников на ящик мандаринов. Позже, упившись, хвастался, что у них же купил пистолет Макарова, теперь ему никто не страшен.
На его слова не обращали внимания, мало ли что можно наговорить спьяна. Я впервые за последние месяцы громко смеялась над незамысловатыми шутками Томази, отца Зии, даже забыла, в качестве кого здесь нахожусь. Неужели привыкла?
Зима кончилась неожиданно. Вдруг потеплело, побежали ручьи, трудно найти место, куда бы можно поставить ногу и не поскользнуться в грязь, поэтому из дома почти не выходила. Просила Тариэла увезти рожать в город, но он сказал, что договорился с Зейнаб, она у всех местных женщин принимала роды, легкая рука. Придет по зову Шалико.
Роды начались под утро, когда все крепко спали. Я пыталась удержаться от крика, но сразу поняла, что это выше человеческих сил. Боль невыносимая. Думала, еще немного, и я умру. Невероятно жестокий способ продолжения рода человеческого.
Когда прибежала Зейнаб, я уже родила. Мальчика принял Шалико. Зейнаб ругалась, что за ней не послали раньше. Положила рядом со мной крошечное существо. Автандил. Так назвал его Тариэл. Не было сил спорить, пусть, как хочет, так и называет, а для меня будет Лёней, в память о первом мужчине.
Уже на следующий день пришлось подняться с постели, чтобы постирать пеленки, которые сделали из старых простыней. Приготовила обед для Тариэла и Шалико, они целыми днями работали на огороде, чтобы успеть всё посадить. Я могла бы не вставать, никто бы слова не сказал, ходила, превозмогая боль. Но не могу лежать, когда вокруг столько неотложных дел.
Через два дня оставила дом на Шалико, а сама с Лёней пошла на огород, где положила сына в тень на телогрейку, и принялась помогать Тариэлу.
Чтобы всё время не молчать и скоротать время, расспрашивала Тариэла о его детстве, юности, но он, то ли из-за плохого знания русского языка, то ли из-за скрытного характера, отделывался короткими ответами. Лишь предупредил, чтобы не оставляла Автандила одного на улице, подозревает возможность кражи ребенка, которого потом продадут пастухам в отдаленный район. Обычно так поступают с русскими детьми, но Вахтанг из мести может подговорить своих подручных выкрасть Автандила, зная, что Тариэл не захочет обратиться в милицию за помощью.
Я ужаснулась: как можно воровать детей, зачем? Тариэл неохотно пояснил, что такая практика существует с самых дальних времен, начиная с мамелюков. Многим нужна дешевая рабочая сила. Мальчиков держат на положении рабов, воспитывают в беспрекословном подчинении, делают с ними, что хотят, даже живут с ними вместо жен.
Подумала, чему уж тут удивляться, если меня, взрослую, украли, и выбраться не могу, то что говорить о ребенке, который и разговаривать ещё не научился, по мере взросления будет воспринимать всё как должное, потому что другой жизни не знает. Я уже начала привязываться к Лёне, который не виноват в своем появлении на свет. Значит ли это, что я виновата? Скорей всего. Слушалась бы мамочку, где бы Лёня сейчас был? Странная штука — жизнь. Всё зависит от каких-то закономерных случайностей. Вроде бы, они не должны происходить, но почему-то вылупляются, и уже ничего изменить нельзя, словно так и должно быть.
В апреле пришла взволнованная Ламара и возбужденно рассказала о волнениях в Тбилиси, писатели в знак протеста разорвали партийные билеты. Началось из-за того, что группа абхазов стала требовать отделения от Грузии. Грузинам это не понравилось, начали избивать абхазов. Всё это вылилось в демонстрацию, потом митинг. Патиашвили вызвал воинскую часть, милицию, которые стали наводить порядок, в результате погибло девятнадцать человек, среди них много женщин, девушек.
Я не знала, что и думать, кто прав, кто виноват? Включила радиолу, в тайной надежде услышать нечто такое, что могло бы изменить или в какой-то степени повлиять на моё нынешнее существование, но ничего интересного не услышала, ни слова о трагических тбилисских событиях. Может быть, Ламара преувеличивает, играет в "испорченный телефон", пока новость дойдет до нашей глуши, обрастет невероятными подробностями. Радио передавало взволнованные рассуждения о гибели атомной подводной лодки "Комсомолец" у черта на куличках, на другом краю Земли.
С завершением посадочных работ Тариэл снова стал пропадать в городе. Когда возвращался с пустыми руками и виноватым видом, я понимала, что он опять играл на деньги и проигрался.
Реже приезжал с полными сумками и самодовольным лицом, мол, вот он какой молодец, может содержать не только семью, но и привозить богатые подарки. Обещал, со следующего крупного выигрыша, купить видеоплейер с большим запасом фильмов, чтобы я не скучала.
Я упрашивала не играть, потому что Ламара напугала рассказами о том, какие нравы царят на этих сборищах игроков. Особенно плохо тем, кто не умеет вовремя остановиться, проигрывают всё, что можно представить: дом, жену, себя, жизнь других людей. Но Тариэл с улыбкой отмахивался, говорил, что я ничего не понимаю.
Оставалось надеяться на невероятное везение и благоразумность Тариэла.
Однажды он вернулся после очередного проигрыша и рассказал, что в Батуми случайно попал на митинг, на котором ораторы требовали предоставления независимости республике Аджария, и отказывались посылать сыновей служить за пределами Грузии. В Аджарии большое влияние стал приобретать князь Аслан Абашидзе, бывший директор городского ПТУ, потомок клана, веками правившего в Аджарии. После митинга на площадь приехал автомобильный кран, который подцепил тросом памятник Ленину, и с третьей попытки, переломив пополам, сверг на землю под общее ликование.
Я потрясенно молчала. Казалось, почувствовала землетрясение. Тариэл тоже не понимал, почему советские власти проявляют неожиданную пассивность, которая становилась многозначительной и многообещающей. Он заранее радовался будущей независимости. Когда они возьмут власть в Аджарии, грузинам придется потесниться и перестать командовать, как они это делают сейчас, а русским, вообще, в Аджарии делать нечего, пусть едут домой в Россию.
— Я согласна, — быстро сказала я.
— Не о тебе разговор, — недовольно отмахнулся Тариэл. — О тех русских, которые командуют нами из Москвы.
— Разве есть такие? Насколько я понимаю, вы, аджарцы, недовольны, что вами командуют из Тбилиси. Как могут вами одновременно командовать и из Москвы?
— Была бы ты аджаркой, я бы тебе объяснил, а по-русски не знаю как, — неохотно проговорил Тариэл.
— Сдается мне, ты и по-аджарски не знаешь объяснения. Русские в вашу жизнь не вмешиваются. Покажи мне хоть одного русского у власти здесь в горах, или хотя бы в Батуми.
— А коммунизм? Советская власть. Колхозы-молхозы?
— Чем плох коммунизм? Когда все люди равны и каждому дается по потребности?
— У одного потребность каждый год на озере Рица отдыхать, а у меня — на огороде пахать. Вахтанг третью модель "Жигулей" меняет, а у меня и одной не было.
— Не надо играть на деньги, не будешь проигрывать до копейки.
— Если бы я не играл, я бы давно с протянутой рукой на тротуаре стоял.
— Тебя же кормит огород. В колхозе работаешь.
— Это разве деньги? Ты что, никогда денег не видела? Возьми Отари. Откуда у него деньги? Почему Советская власть одному всё разрешает, а другому всё запрещает? Я могу только у себя на огороде делать что захочу. Но этого мне мало.
— Что ты сделаешь, если выиграешь много денег?
— Сколько? — серьёзно спросил Тариэл.
— А сколько тебе нужно? Миллион хватит?
— Миллион? — он надолго замолчал, что-то посчитывая про себя, потом сказал: — Мало.
— Ну, хорошо. Десять миллионов, сто, двести. Сколько захочется.
— Да? Это другое дело. Чтобы я сделал? Всех купил. Дом построю в Батуми на берегу моря. Хороший участок земли приобрету.
— Как можно человека купить? Что ты говоришь?
— Как Отари всех покупает? Тебя купил, начальника милиции купил. Захочет, министра купит.
— Меня он не купил. Я убежала от него.
— Он ошибку сделал. Надо было тебе деньги дать. Тогда бы ты не убежала.
—Ты ошибаешься. Зачем мне в тюрьме деньги?
— Вот и я говорю — мало дал.
— Я бы и много не взяла.
— Все берут, — лаконично сказал он, и я не нашла слов, чтобы возразить.
Неужели он прав? Не хотелось в это верить. Тариэлу деньги нужны, чтобы бы всех купить и чувствовать хозяином положения, а мне деньги нужны, чтобы быть свободной, ни от кого не зависеть, ездить — куда захочется. По всему Советскому Союзу, по всему миру. А пока же у меня нет никакой свободы, как и денег. Но что можно придумать, как вырваться на свободу? Я всё не могла решиться на новый побег, тем более, сейчас, с ребенком. Я опасаюсь, что снова поймают и посадят в ещё худшую тюрьму, чем тот злополучный сарай, или, что еще хуже, продадут в Турцию, оттуда, вообще, не выберешься.
Чтобы как-то себя обезопасить, с усиленным старанием принялась изучать грузинский язык. Дни шли, а я всё не могла решиться на побег. То Лёня прибаливал, то Шалико не мог подняться с постели, ухаживала и за ним. Незаметно прошла годовщина моего пребывания в этом доме. Не хотелось думать, что впереди еще несколько лет. Потеряла счет отправленным письмам через Ламару.
Она тоже недоумевала, почему не приходят ответные письма, высказывала различные, нелепые предположения: на почте воруют, мол, некоторые в конверты кладут деньги, сама слышала от золовки, на мусорной свалке иногда обнаруживают мешки писем.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/03/890