Заела хандра. Вдобавок, Тариэл не появляется дома уже одиннадцатые сутки. Никогда не было столь продолжительного отсутствия. Я уже начала волноваться и думать, не упустила ли единственный шанс для побега? За эти дни можно добраться до Батуми, если не дальше.
Но всё упиралось в отсутствие денег. Разве что устроить дешевую распродажу платьев и обуви? Но для этого нужно, хотя выбраться отсюда, местные догадаются о моем намерении. В следующий раз, когда Тариэл уедет, сделаю ещё одну попытку побега вместе с Лёней.
Вечером, когда купала Лёню, неожиданно пришла Лейла, закутанная в черный платок по самые глаза. До этого дня она никогда не приходила одна, я чувствовала её неприязнь, то ли из-за того, что я русская, то ли потому, что я красивее и моложе, что у меня ребенок, а у неё, возможно, никогда не будет.
Она выждала, пока я покормлю Лёню, потом, мешая русские и грузинские слова, рассказала, что Тариэла арестовали, проиграл очень крупную сумму. В погашение долга поручили убить князя Аслана Абашидзе. Вместе с другими мужчинами Тариэл ворвался в правительственное здание, но князя не смогли застрелить. Охрана убила несколько нападавших, остальных арестовали. Через родственников Мамии передали, что нужно принести пятьдесят тысяч рублей, иначе расстреляют вместе со всеми. У Мамии таких денег нет. Лейла заплакала.
Я с ужасом ждала продолжения рассказа. С трудом разобралась в цели прихода Лейлы. У Мамии три способа достать эти деньги. А сделать выбор должна я, мол, они уже привыкли ко мне и успели полюбить. Очень гуманно — пленница выбирает предпочтимый способ собственной казни.
Первый — продать дом вместе с земельным участком. Шалико они забирают к себе, а я окажусь на улице, чего давно ожидает Вахтанг Версалидзе. Последствия можно представить. Второй — продать меня с ребенком в Турцию за десять тысяч долларов, что составит пятьдесят тысяч рублей. И третий — я оставляю им Автандила. За это они помогут выехать в Россию и даже разрешат взять всю свою одежду. В этом случае денег много не дадут, но до Тольятти хватит.
"А как же Тариэл?" — хотела спросить я, но промолчала, понимая, что они у себя дома, что-нибудь смогут придумать для смягчения его участи, может быть, скинутся всей деревней, Ламара рассказывала о такой практике. А мне нужно подумать о себе и Лёне. Решиться нужно сейчас, потому что в любой момент Вахтанг может прийти в дом, а Шалико не сможет оказать достойный отпор, чтобы меня отстоять.
— Но что он сможет со мной сделать? Неужели снова посадит в сарай?
— Не знаю, — лицемерно вздохнула Лейла. — Продаст. Кто больше денег предложит. Ты красивая, много денег дадут, но не нам для Тариэла, а всё себе заберет.
— А Автандил?
— И его продадут. Мы не сможем купить, мало денег. Поэтому заранее предупреждаем.
Я чувствовала себя припертой со всех сторон, понимала, что Лейла говорит не всю правду, лишь только то, что ей выгодно, но я в отчаянном положении, кому-то надо довериться. Вероятно, придется принять предложение, иначе я домой не попаду. Уж, во всяком случае, они не станут плохо относиться к Лёне, как к рабу, а у меня возникнет возможность со временем найти способ выручить сына, знаю, где искать. Самое сильное желание — это вырваться отсюда как можно скорее, ради свободы, я была готова на всё, даже на разлуку с сыном.
— Я должна подумать.
— Думай. Один час. Я подожду, — решительно ответила Лейла, присаживаясь на стул. — Утром Резо едет в Батуми, получать продукты. Отвезет. Мамиа проводит. Билет тебе купит.
— Шалико знает?
— Нет. Пока никто не знает. Мамиа первый.
Я пошла к Шалико. Он ещё не спал, просто лежал на кровати и скорбно смотрел перед собой. Я присела у изголовья и коротко передала рассказ Лейлы, втайне ожидая, что он возмутится, позовет Лейлу и пристыдит за коварство, потому что с Тариэлом ничего страшного не произошло, просто задержался по делам, скоро вернется. Но Шалико молчал, пока я не спросила:
— Что мне делать? Как поступить, чтобы всем было хорошо?
— Не знаю. Тебе решать. Тариэл мой внук, но он не слушал советы, сам выбрал дорогу. Выбирай и ты. Я не могу советовать. Горько оставаться одному, полюбил тебя, как внучку. Не держи на нас зла. Вспоминай.
Выбор был лишь между свободой и рабством. Я простилась с Шалико, сложила в сумку самые необходимые вещи, прижала сына и вышла за Лейлой в темноту. Она объяснила, что оставаться дома, даже на ночь, опасно, потому что Вахтанг вернулся, и неизвестно, когда ему взбредет в голову претворить в жизнь свои гнусные намерения. Я согласилась, лучше перестраховаться, тем более что в эту ночь заснуть не смогу.
Не всё ли равно, где её переждать?
Никем не замеченные, мы подошли к дому Мамии, где тоже было темно, лишь в дальней комнате горел свет. На скрип калитки Мамиа вышел на веранду. Лейла что-то тихо сказала, и он шагнул за калитку.
— Пошел договариваться с Резо, чтобы остановил машину, когда будет проезжать, — прошептала Лейла.
Я положила сына на продавленный диван и сама села рядом. Но Лейла взяла ребенка и понесла в другую комнату. Я пошла за нею и увидела, что там стоит грузинская колыбель-качалка из резного дерева.
— Здесь лучше, — веско сказала она.
Я промолчала. Для меня лучше, если бы он лежал рядом, но спорить нет желания, полностью зависела от чужой воли, отвыкла распоряжаться собой, что мне говорили, то и делала. Тихо вернулся Мамиа и сказал, что всё в порядке. Завтра в шесть часов утра Резо остановит машину возле дома, я залезу в фургон, чтобы меня никто не видел, а Мамиа сядет в кабину. В Батуми он купит билет по железной дороге, самолетом без паспорта нельзя.
Они ушли в спальную и закрыли за собой дверь. Я прилегла на диван и попыталась заснуть, но хаос в мыслях не давал успокоиться, всё казалось, что делаю не так, как надо. Можно иначе и лучше, нужно лишь хорошенько подумать. Но в голове сплошной сумбур. Не могла поверить, что моя одиссея заканчивается. Не было радости.
Я привязалась к сыну, который здесь вырастет Автандилом, а через год не захочет признать меня. Мать — которая рядом, а не в дальней стороне. Но другого выхода нет, как и Тариэла, который давно уже сделал свой выбор, между картами и мной. Кто знает, может быть, это и к лучшему, я выберусь на свободу, хотя бы и страшной ценой. Пусть это будет на моей совести, как и обстоятельства зачатия на совести тех подонков.
Промелькнула мысль, что Мамии ничто не мешает завезти меня в Турцию и продать за доллары, ведь у нег был такой вариант спасения Тариэла. Неужели откажется от большой суммы? Даже если это так, я не смогу воспрепятствовать его планам. Я бессильна помешать. Нужно надеяться, что не всё человеческое умерло в этих людях.
Два раза за ночь сын просыпался, начинал кряхтеть, вертеться. Я вставала, меняла мокрые пеленки на сухие, и прикладывала сына к груди. Он сонно вздыхал и теребил твердый сосок. У меня скатывались слёзы по щекам, но я не вытирала, чтобы не беспокоить сына. Узнает ли он когда-нибудь правду, смогу ли вызволить из чужих рук? Тысячи безответных вопросов. Под утро забылась тревожным сном.
Проснулась от грубого прикосновения. Мамиа стоял рядом.
— Скоро машина. Вставай.
Я прошла к сыну. Он крепко спал. Но я вынула из колыбельки, поменяла мокрые пеленки и приложила к груди. Пусть в последний раз попьет материнского молока. Я не могла смотреть на Мамию, на Лейлу, виновников предстоящей разлуки, лишь в окно на темно-зеленые плоды хурмы. День только начинался, а у меня настроение хоть под поезд бросайся. Не помню, по какой причине Анна Каренина под поезд бросилась? Может быть, и мне так же поступить? Но тогда не стоит уезжать. Умереть можно и здесь, рядом с сыном.
— Машина, — громко прошипела Лейла.
Мамиа отнял сына и, сжав руку выше локтя, властно повел из дома, открыл дверь фургона, подсадил. Лейла бросила к моим ногам сумку и дверь с лязгом захлопнулась, отрезав от света. Я зарыдала и кинулась к двери, словно что-то ещё можно изменить. Машина рывком дернулась и поехала, мотая меня из стороны в сторону. В темноте наткнулась на какой-то тяжелый, железный ящик и села, проклиная свою участь и глупость. Почему поспешила убежать, испугалась подонка, не предприняла решительных действий, самой переломить ход событий, нельзя доверяться чужим людям.
Утомительная и долгая дорога. То и дело, на поворотах, меня сбрасывало с ящика на горячую обшивку фургона, в котором становилось невыносимо жарко, напоминая духоту ненавистного сарая.
Наконец горная дорога закончилась, и грузовик набрал скорость на асфальтовом шоссе. Это давало надежду, что едем к городу, а не к турецкой границе. Не хочется думать, как со мной обойдутся, если решат переправить через кордон. Фургон замедлил ход и остановился. Дверь открыл Резо. Он же помог спрыгнуть на землю и сунул в руки какой-то пакет.
— Что это? — вяло спросила я, вдруг вспомнив, что Ламара обещала собрать денег на мой побег, и своё слово сдержала, надо бы поблагодарить за заботу.
— Твои письма.
— Как письма? Почему они у тебя?
— Тариэл мой друг. Я не мог сделать ему плохо. Извини, что так получилось.
— Ламара знала?
— Нет, уверяю тебя. Ламара ничего не знала.
Но, по его голосу я поняла, знала. Так вот почему я до сих пор не получила ни одного письма! Могла бы до конца жизни прождать, если бы Тариэла не арестовали. Но, возмущаться и как-то реагировать, не было сил.
На старом, дребезжащем автобусе мы приехали в незнакомый мне район. По характерному силуэту невысоких гор, обрамлявших город с трех сторон, узнала Батуми. До отправления поезда остановились у родственников Мамии, которые пошли покупать билет по блату, через знакомых, потому что в разгар курортного сезона билет можно купить только за несколько недель до отъезда, и то, лишь отстояв огромную очередь. Мне всё равно, как достанут билет.
Исчезло желание обращаться в местную милицию и искать насильников, которые могут подкупить начальника милиции, суд, и вообще, всё здешнее начальство. Не мне, русской девушке, добиваться здесь правды. Им ничего не стоит обвинить меня в различных преступлениях и посадить уже в государственную тюрьму, или в собственную. Научена на горьком опыте. Была же такая у узбека Адылова, одно время о нем много писали. Его-то посадили, но до здешних воротил не скоро доберутся.
Вернулся Мамиа под хмельком. Вместе с билетом дал 50 рублей.
— Этого хватит. Мне ещё Тариэла выручать надо. Что ему передать от тебя?
Интересно, что я могу ему передать? Сказать, чтобы в следующий раз не связывался с групповыми насильниками? Но следующего раза у него может и не быть. Князь Абашидзе может и не простить человека, покушавшегося на его драгоценную жизнь. Но не всё продается за деньги, даже очень большие, им этого не понять. Любить — я его не любила. Привыкла. Он любил. Хороший любовник. Может быть, и смогла бы с ним жить, если бы он согласился уехать в Россию.
— Передай: всё могло быть иначе.
— Как — иначе? — не понял Мамиа.
— Лучше, — примитивно, упрощенно пояснила я.
— Да, лучше! Шайтан его возьми! Я же говорил ему — не отыгрывайся! Богатым хотел стать за один раз. А они жулики, аферисты, маймуны! Не слушал меня! Не думай, я его не оставлю. Побег сделаем, в Турцию убежит, там тоже родственники есть. Поможем. Это вы, русские, друг другу не помогаете, а мы всегда помогаем, своя кровь.
Мне нечего ответить. Да, мне не помог, а продал русский. Может быть, мы все такие? Начинаем ценить друг друга, лишь когда нам плохо, а когда хорошо — продаем, в лучшем случае — не замечаем.
Мамиа проводил до самого вагона, подождал, пока состав тронется, поднял руку. Бог тебе судья. Так, кажется, говорили встарь. Мне бы с собой разобраться. Поезд почти без остановок мчал вдоль живописных мест с пальмами и морем. Что за чудесная природа, глаз не отвести. И в то же время, чувствовалась в этой красоте какая-то ущербность. Возможно, это знание идет от моих переживаний, оттого, что я здесь выстрадала? Я вижу людей за этими домами, и не все они достойны называться человеком. Но не зверем же?! И среди русских таких много. К большому огорчению.
Моё место — боковое верхнее в плацкартном вагоне. Хуже не бывает. Сосед, пожилой мужчина, принес постельное белье. Я не стала ждать, когда меня попросят освободить место, встала и пошла к проводнику, грузину тщедушного телосложения, неопределенных лет, от 30 до 50.
Увидев меня, расплылся в приторной улыбке и засыпал вопросами, куда еду, почему одна, не хочу ли составить компанию, он едет один в служебном купе и страшно скучает без женского общения.
Я не выдержала и рявкнула по-грузински, чтобы занимался своими делами, а меня оставил в покое. У проводника отвисла челюсть. Враз переменился, исчез похотливый взгляд, стал извиняться, что не так его поняла, быстро дал сдачу с десятки и выбрал комплект белья поновее.
Я молча вышла. Опустила свою полку, сняла с верхотуры тяжелый матрас и начала расстилать простыню, как подошел русский парень из соседнего отделения, кончивший застилать свою постель внизу.
— Девушка, если вы не против, давайте поменяемся, у меня нижнее место. Вам будет удобнее.
Я подозрительно посмотрела на него. Тоже начнет клеиться? У меня совершенно нет для этого настроения. Он доброжелательно улыбнулся.
— Я еду один. Мне всё равно, где спать. Билет до Москвы, вас никто не побеспокоит. У меня всё готово, а это оставьте, я сам заправлю. Давайте вашу сумку в ящик поставим, у меня здесь чемодан стоит. Не помешает? Вот так. Отдыхайте.
Я, молча благодарно кивнула, не в силах произнести ни слова. Горло почему-то перехватило. Прошла на новое место, и неожиданно разревелась. Я не могла удержать лившиеся слёзы и приступы рыданий.
— Ничего. Ничего. Всё будет хорошо, — слышала я голос парня.
Почувствовала, кто-то снимает с меня туфли. Я поджала ноги и уткнулась в подушку. Слёзы кончились, почему-то стало хорошо и спокойно. Укрылась простынею, закрыла глаза, чтобы не видеть недоуменные взгляды соседей, четы средних лет, с мальчиком лет пяти. И проспала до первых солнечных лучей, ударивших в качающееся вагонное окно. Уже слышались в вагоне негромкие голоса.
Мальчик, свесившись с полки, неотрывно смотрел на быстро меняющийся пейзаж: море необъятно соперничало с синевой неба, мелькали возделанные клочки огородов, добротные двухэтажные дома чередовались белыми дворцами санаториев, окруженных обязательными пальмами.
Пошла в туалет, привела себя в порядок. Глаза можно не подводить, и без того запали. Смотрят, словно из души, не мешало бы напустить беспечности, пренебрежительности, как у других девиц, чтобы не так сильно отличаться, а то у меня на физиономии написано неблагополучие.
Вернулась на место, соседи тоже поднялись, как и тот парень. Состав неожиданно нырнул в туннель, словно вернулся в ночь. Затлели под потолком красные лампочки. Грохот на стыках рельсовых полос усилился. И снова яркий дневной свет, даже на душе легче стало.
За окном картина совершенно изменилась, едем прямо над городом по эстакаде. Удивительное зрелище.
— Сейчас остановимся. Сухуми, — сказал парень, глядя в окно.
— Садись.
Я, приглашающе, хлопнула рукой по постели. Сидеть ему негде, мужчина на нижней полке ещё дрыхнул, неприятно раскрыв рот и храпя. Парень присел, не отрывая глаз от мельтешения улиц и домов, как бы боясь пропустить нечто очень интересное.
— Красивый город. Ты была здесь? А я два раза. Там, когда выехали из туннеля, обезьяний питомник. Пять тысяч особей. Представляешь? Профессор Иванов основал в двадцатых годах, ставил опыты. Хотел вывести новую породу, доказать теорию Дарвина, подкладывал обезьян под людей и наоборот. Пойдем, разомнемся по асфальту.
Состав замедлил ход и остановился у широкого перрона. Мы вышли из вагона и стали в стороне, наблюдая за городом, вплотную подступившим к вокзалу. Казалось, ничто не мешает выйти к нему, пойти по узким улочкам. Удивительное состояние свободы и несвободы. Я могла пойти и не могла. Да и не хотела. То же обилие кавказских лиц.
Правда, и русских не мало. Как я им завидовала! Они не видели того кошмара, из которого я вырвалась.
Сама виновата, подсказывал внутренний голос. Чем же я виновата, что доверилась любимому человеку? Значит, никому нельзя доверять? И этому тоже? Что-то говорит, а я в своих мыслях. Чтобы не ляпать невпопад, спросила:
— Тебя как звать?
— Вася.
— Меня — Нина. Москвич?
— Не совсем. Учился в Москве. Живу в Подмосковье, работаю инженером в строительной организации. Нам пора заходить в вагон. Последний грузинский город. Дальше пойдут русские города. Обрати внимание, Нина, когда выедем за Туапсе, увидишь русские дома и сравни с теми, которые видела здесь. Вековая русская бедность. А они всё говорят, что русские их обирают. Неизвестно, кто кого обирает.
— Но, в горах, некоторые тоже бедно живут, — тихо произнесла я.
— Не спорю. Но в процентном соотношении, они живут лучше нас. Правда, здесь курортная зона, деньги сами текут в руки. Большого ума не надо, чтобы их собрать.
Мы прошли в вагон и долго стояли в тамбуре, пока не выехали за Туапсе, где поезд решительно свернул к северу, а природа сразу поскучнела, лишившись южных украшений, стройных кипарисов и пальм.
Вернулись на свои места с чувством заговорщиков, объединенных одной целью. Мы хорошо поговорили, и кое-что узнали друг о друге. Конечно, всё я не могла ему рассказать, да и не надо. Самой неприятно вспоминать, а каково слушать? Так, общую канву: привез, соблазнил, покинул.
До конца пути ещё не раз выходили в тамбур посекретничать. Обменялись адресами. Вася сказал, что при первой возможности заскочит в Тольятти проведать меня. Не знаю, насколько он искренен, но мне больше и не нужно. Главное — я поверила в себя, что могу нравиться нормальным парням, что не всё в жизни потеряно.
Продолжение: http://www.proza.ru/2014/10/01/1380
Сентябрь 1993 год.
Ставрополь-на-Волге.