Вадим.
Музыка.
Гений красоты тихо растворяется в лунном серебре. А ночь струится в открытые окна и Человек ловит тонкими пальцами крупинки лунного света. Но красота уходит, оставляя в молочном серебре мгновения хрустящий звук торопливых шагов по росистому гравию. И лишь тонкие пальцы бросаются в след, постигая трагедии тишины. И чудится, сама Ночь сегодня коронует красоту. А звуки тихо уходят в ночь, блуждая в лабиринтах лунного света, одой любви сменяя песнь проклятья. И тихое серебро слезы врывается в мир, словно капля пространства, неподвластного времени.
Экологический сон.
Он был молчалив по натуре и стоик по призванию. Его звали Дуб. Он и был дубом, мудрым и старым, старым и большим с густой зеленой шевелюрой. Он очень гордился ею. Это вообще был странный дуб. Отец рассказывал ему, что он вырос из розового желудя. Но он не придавал этому значения. Однако у него была своя точка зрения на мир, неповторимо розовая: он видел мир таким, каков он есть, и восклицал: «Как ты прекрасен!». Иногда он видел людей, он видел их такими, какие они есть и считал их добрыми. Он называл их венцом творения и не боялся, что его обвинят в наивности или плагиате.
Время имело для него чисто прикладной характер: он измерял его дождями, запахами, порывами ветра. Долгими летними вечерами он любил шептаться с ночью, а внизу проходила жизнь и Время очерчивало круги мудрости в его могучем древнем теле.
Однажды, взглянув вниз, он увидел людей. Их было двое. Вокруг ликовала и веселилась толпа, но ИХ было двое. Люди хоронили ПОШЛОСТЬ. В скорбном безмолвии шли за гробом патронессы БЕСПОЛЕЗНОСТЬ, НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ, СТРАХ. Люди бесновались и ликовали и никто не стыдился своих чувств, ибо не было БЕСПОЛЕЗНОГО СТРАХА, что их НЕСПРАВЕДЛИВО заподозрят в ПОШЛОСТИ. Люди наконец-то знали, чего хотят, ибо в конечном счете все хотят счастья, только это порой кажется настолько очевидным и непреложным, что люди забывают к чему стремятся, и тогда они говорят: «Я не знаю, чего хочу», портя настроение себе и тем, кто их любит. И только один человек вдруг подумал, что неплохо бы стать агентом ПОШЛОСТИ среди людей: ведь это так выгодно – быть порочным в непорочном обществе. И тогда к нему подошла Она.
- Зачем Вы так? – сказала Она. – Эти люди убеждают друг друга, что им не страшна больше пошлость и не знают, что это – ложь, так как среди них есть Вы. Вы заставляете их обманывать друг друга и когда-нибудь они обманут Вас. Тогда Вы в отчаянии назовете всех жуликами и Вам расхочется жить.
Он не удивился, что она угадала его мысли – ведь это был сон, а во сне даже ЖЕНСТВЕННОСТЬ может стать просто женщиной. Так они оказались вдвоем в толпе. Он неожиданно для самого себя назвал ее ЛЮБИМОЙ, а она его почему-то пингвином – нежно и ласково. Дуб не знал, что такое пингвин, но взглянув на нее он вдруг очень захотел стать пингвином.
- Как не стыдно? В ваши-то годы, - сказал, подслушав его желания, какой-то глупый зяблик. И дуб почувствовал, что краснеет ... И ГРЯНУЛА ТИШИНА: люди застыли в изумлении с воздетыми вверх лицами, пораженные чудом состоявшейся нежности – алые розы смотрели на них с могучих веток.
- Враки все это! Пижонские глупости. – Сказал залетный воробей, выслушав историю Дуба. Он даже не заметил, что сидит на шипе розы – он был очень невнимательным воробьем. Однажды он залетел в чью-то распахнутую душу и даже не заметил, что это была западня. Он начал судорожно искать отдушину, но не мог найти – ведь это была западня, а он был такой невнимательный. А когда его наконец выпустили оттуда, ему показалось, что он просто заблудился в чужом прошлом ...
И снова музыка.
На приеме у педиатра маленький мальчик, симпатичный, как и все дети, сорвал часы с руки врача и бросил их на пол.
Тихо. Тихо. И только где-то рядом Человек рожает образ. И только где-то рядом тихо, неистово, нежно льется музыка. Тише – Вечность!.. И только где-то рядом Маленький Принц низвергает наземь злого Кроноса, не понимая, что это всего лишь часы. И только где-то рядом злой Кронос ворует время у Вечности. И тогда Маленький Принц перестает быть маленьким, а порою и принцем. И тогда слова: «... вдвоем на планете» - произносятся где-то рядом, а тебе остаются лишь муки где-то рядом рождающегося образа. И кажется, сам Порок накрывает тебя хрустальным колпаком и только музыка тяжелыми крыльями умирающей красоты стучится о хрусталь.
А рядом, словно бесценный груз, держа в руках сердце сожженного луной вечера, стояла прекрасная в своем беззащитном величии Она. Все бури страстей сердца и разума улеглись в ее ветхом имени – «Любовь». Но это была слепая любовь, ибо слишком часто люди награждали ее этим эпитетом. Она поверила в это и ослепла. Но заискрилась человечность нежностью в сердце человеческом, мир встал на дыбы и свершилось чудо: слепая прозрела, а старик обрел, наконец, свое море. Он назвал его «Океаном счастья». Возможно, так оно и было. Во всяком случае – для него.
Больной.
«Осенний вечер в скромном городке ...»
Иосиф Бродский.
Деревья осенью похожи на смолу,
Что по стеклу пролилась, только к верху.
Отечный город выдавил струю
Своих дымов на прелых листьев перхоть,
В мокротно-серый с прозеленью свод.
Таким, наверное, бывает только АД,
Когда уже не важно, что за год,
А человек – синоним слова «ГАД»
Как сажей, вечером разбавленная мгла
Под фонарем ослепшими клубится
Виденьями.
Как хочется тепла
Душе. Озябшая, она уже слезится
Своею плотью в некий странный сквер,
Где нереально-черен каждый ствол
И призрачен, как капли на стекле
В бреду, наверное, пролитых кверху смол.
Ираклий.
* * *
Тик-и-тук-и-тик-и-так.
Раздобудь себе колпак.
Шутовской колпак достань,
Коль с шутами – сам им стань.
(Да не спутать бы потом
Гладиатора с шутом),
Ты не думал, не гадал,
Ты судьбы своей не знал.
Тик-и-тук-и-тик-и-так.
Кто дурак?
Не я дурак!
Я и думал, и гадал,
Жаль, судьбы своей не знал:
Шутовской забавы для
Масть облезла с короля.
Тик-и-так-и-тик-и-тук.
Сапогов за дверью стук.
Стала правдой чья-то ложь,
В гильотине стынет нож.
Очертить ему пустяк
Силуэты тела так,
Чтобы шея стала вдруг
Ни за чем, лишь в доску – тук.
Ну а можно и не так.
Есть еще один пустяк.
Кто сказал, что «как усы»?
И совсем не для красы –
Стрелок ножницы кроят
Стар и млад и всех подряд.
Множить могут и слагать
Всего ж лучше – вычитать.
Могут вычесть красоту,
Выкрасть могут доброту,
Голову оставят –
Разума избавят.
Тик-и-тук-и-тик-и-так.
Страшен может быть дурак.
Мнит себе, что он – король,
Что он пуп земли и соль.
И смеется, скуп и туп
Над судьбой чужою пуп.
Всуе имя говорит,
А пиджак слюна кропит.
Только ты, с судьбой не споря,
Лишь самой себе верна.
Не выпрашивала горя –
В муках ты себя нашла.
Шла по прошлому к потерям,
Чтобы в будущем реветь.
В муках ты смогла поверить
В право быть и радость сметь.
В муках вырастила дочь...
День-ночь,
День-ночь...
На часах висит брелок,
То не дудка, не цветок.
Сбили бревна буквой «П»,
Там веревка и т.п.
На веревке, тик-и-так –
Шутовской висит колпак.
Одному поэту.
«Все я, Боже, получил сполна.
Где, в которой расписаться ведомости?
Об одном прошу – спаси от ненависти.
Мне не причитается она...»
А. Галич. «Кадишь».
Отболела душа-печальница
Эпохальных и малых бед.
Только Совесть была начальница
На какую управы нет.
Не за морем и не за теремом
В тридевятости баешных лет,
За метелями, за капелями
Жил в столице одной Поэт.
Этим званием не оболганный,
Да той стати такой удел:
Говорили, что пишет злобою
Он стихи, а он песни пел.
Пел не розы шипом ужаленный
В летнем сумраке соловей.
Все крючки той колючки лагерной
Уместил он в душе своей.
От того-то она и колется ...
На слова, что добра добрей,
Чтоб не путал махровое «ВОХРовец»
С рыжей охрой какой ротозей.
«Во Христе миром, братья, помолимся,
Чтоб сбылись эти чаянья светлые ...»
Но молиться тут... А поможет ли?
То не Божьи дела – наши, смертные.
И какое там тридевятое!
Много дальше. Себя вдали
На неродине стих, не патоку
От щедрот от своих дарил.
ТОК.
ШОК.
СКУП.
ТРУП.
И грозой запахло, полем, зрелостью ...
И метнулась в комнатах беда.
«Об одном прошу – спаси от ненависти.
Мне не причитается она...»
Триптих.
А то, что, мнилось, будет словом,
Достойным белизны листа,
Его нетленности основой,
Освобожденьем от поста
Молчания и откровеньем,
Младенца движущим уста,
Забыто. Зверь бежит ловца,
А дураки... им несть конца,
И рыло видится с лица,
И уж ему несут корыто.
А то, что, мнилось, будет петься,
Созвучий таинством круша
Гранит. И тихое «Душа»
Душе поможет возгореться...
Но зябко в пламени том греться:
Стихи к плакату, где свинья
Как символ роста благ, жуя ...
Орфея пасынкам не спеться.
А где, кто скажет, сыновья?
Их скорбно траурное вече:
«Иных уж нет, а те далече ...»
А то, что, мнилось, будет свято,
Самая память тех святынь
Залита кровью, стала слякоть,
Не пепел даже – только дым.
Святых повынесли. Пустоты
Собой украсили «вожди»,
Но как зияют те высоты!
И множатся полки и роты
Плакатных ликов. Впереди,
В просторах времени, пространства,
Земли, чье имя было РУСЬ
С достойным Вышних постоянством
В корыто смотрит та же гнусь.
И жрет блюя, и срет жуя.
А что ему? – А ни ***...
Бах.
- Доброе утро, Бог, - говорит Бах.
- Доброе утро, Бах, - говорит Бог.
А. Галич.
Есть инструменты и есть мастера столь безоговорочно прекрасные, что об этом почти неприлично говорить, а когда они соединяются вместе, то в это уже почти невозможно поверить.
Орган и Бах ...
Это как анфилады комнат с готическими сводами, нанизанных на дробную стремительность удаляющихся шагов Таинственной Незнакомки, и выстрелы дверей, за которыми исчезает лицо неизменно прекрасное в своей постоянной новизне и чем-то неуловимо знакомое, как Правда, Мечта или Святость. Но лицо исчезает, оставляя взгляд долгий и пронзительный, брошенный в тебя полуоборотом Лика Чистой Печали.
Алексей.
* * *
Лихо-солнечный день,
Но прохладно в плаще.
И веселая лень
В, как стеклянной, душе...
* * *
Звонок. Я открываю дверь.
Ключ поворачиваю, словно причащаюсь.
Звонок, как предвещение потерь
Но открываю я, «к себе теряя жалость».
Звонок, как стон израненной мечты,
Как ты, идущая к своим кумирам,
Как идол суеты, как сны,
Которых явь была мне целым миром.
Но ты войдешь - я знаю, будет миг –
Порог переступив, как в сказке фея.
И, как младенец первый крик,
Я первый шепот радостью согрею.
* * *
Я говорю, что я тебя люблю.
Ты улыбаешься, и нам с тобой приятно,
Что слово так естественно, понятно,
А не отвратно сердцу и уму.
Я говорю, что я тебя люблю.
Рефрен хоть и не новый, а волнует.
И рифма тривиальная «целует»
Конкретностью вернула новизну.
Я говорю: «Нам будет тыща лет».
Закатно-ярким опаленный тленьем,
Сухой листок вершит свой пируэт
Пронзительно исполненный паденьем.
Таким вот жестом осень нам дает
Понять, что стоят обещанья эти,
Но у Создателя добавится забот
Еще одной любовью на планете.
Шабашное.
В забубенной заДержаве
Долго ли мытариться –
Рост по службе задержали
И оклад не нравится.
Я б в шабашники пошел –
Пусть меня научат.
Инженеру хорошо,
А шабаю лучше.
I
Много лучше даже тем,
Что, хотя и лаемся,
В разговорах больше тем,
Чаще улыбаемся.
Получаем по труду,
Как учили в школе.
Вроде зверя кенгуру
Прыгаем на воле.
«Пьянство – это ваша боль»? –
Вот ведь невезение.
Мы же видим алкоголь
Реже, чем спасение.
«Строим – скажет оптимист –
Коммунизму учимся».
Журналист и программист –
Строим, что получится.
II
«... из всех искусств наиважнейшим для нас является кино» В. И. Ленин
Райцентр. Ночь. Над исполкомом
Полощется (вот слово) флаг.
А воздух чист – гроза над Доном.
Гроза в смысле погоды. Факт.
Напротив – дом. Изба такая,
Весьма похожа на сарай,
И вряд ли это центр Рая,
И в исполкомах вряд ли Рай.
Но есть неон. «Кинотеатр»
Горит во тьме на доме том.
Он жестью вычурно-горбатой
Прикрыт, как фиговым листком.
В пределах тех кто помнит предков,
«Отечества лихих сынов».
Там вспомнить отчество нередко
Немалых стоило трудов.
И, девичества стыдясь,
Девки в джинсах носятся.
Я не в злобе, что мол – грязь,
Так, от одиночества.
Летняя сказка.
А потом мы поднялись на крышу (есть там у нас такие высотные дома с плоскими крышами) и стали смотреть восход солнца (оно огромное-огромное!) и радость людей внизу, крохотных пестрых. Радость тоже была огромной- огромной, и тогда люди перестали быть маленькими. (Из рассказа о выпускном вечере).
Ночной бульвар большого города, простерший свою влажную от росы твердь под сенью акаций и ив, кем-то названных плакучими. Но тем двоим, о которых я хочу рассказать, не хотелось даже думать о том, что на свете еще есть слезы, что глаголы «страдать», «стареть», «плакать» все так же жгут сердца людей.
Она стояла в белом платье у дверей школы и не могла поверить, что закрыла их за собой в последний раз. Было странно легко и странно грустно. А по улице шел Он – с прозрачными усами под слегка курносым носом и добрыми намерениями. Он увидел ее и подошел. Она была красива, ибо знала, что это так. «Ну вот – подумала красивая в белом Она – сейчас приставать начнет».
- У Вас утилитарные представления об ухаживании, - вдруг сказал Он и что-то спросил ... И Она ответила, а в это время они уже бродили по городу. «Бродили» - в прохладном, сумеречном значении этого слова. Потом Он читал ей стихи:
«Почти знакомая девчонка,
Одно лишь слово на ходу,
И понял я, что эта челка
На радость мне, мне на беду...»
Где-то объявлялись войны и низвергались цивилизации, рождались гении и насиловали власть плебеи, кто-то утверждал, что жизнь – игра. Для них жизнь была таинством, а счастье – бытом. «Милый, - сказала Она, положив ему на плечи свои, словно струящиеся в ночи руки – я готова идти за тобой хоть на край света».
Прошли годы. Небольшая комната, выходящая окнами на маленький бульвар большого города, залитый фешенебельным однообразием золотой осени. В комнате двое: Она, забравшись с ногами в уютное плисовое кресло, листает иллюстрированный журнал, и Он, стоя перед зеркалом, елозит электробритвой по несколько запущенной щетине. «Милый, – сказала Она, не поднимая глаз от журнала – а когда же мы пойдем на край света?». «Она неисправима, – с раздражением подумал Он – никак не может понять, что между этими детскими лингвистическими экзерсисами и реальной жизнью – пропасть ... И это, видимо, не единственная пропасть на пути к краю света. Ведь это так далеко!». Рассуждая подобным образом, он скорее почувствовал, нежели заметил, что в комнате произошла какая-то перемена: просто на том месте в зеркале, где было отражение жены, стало как-то пусто, да легкий звук торопливых шагов где-то на задворках сознания слился с необратимым «тик-так» настенных курантов.
Остаток дня Он потратил на ее поиски. На эти поиски Он, впрочем, потратил остаток жизни. Говорят, Она ушла на край света ... С другим.
* * *
Негоже Лилиям прясть.
Негоже погодой погожею
У Лилии не украсть
Заботу, на горе похожую.
Похожую на беду
Безделицу волоокую,
Себя предъявляя суду
Уликою горького опыта.
Присяжных литая стать
Усмотрит ли прегрешение
В порыве однажды стать
Счастливой до искушения?
Негоже Лилиям прясть.
Рогожной негоже кожею
Латать истонченную часть
Шагреневой кожи, масть
Умильно зовя похожею.
Негоже Лилиям прясть
Рогожною ложью негожею.
И можно ль дарить ей Часть
На Целое Счастье похожую?
* * *
«Ночь, улица, фонарь, аптека...»
А. Блок.
Забытость глупого везенья,
Качельной радости размах,
Фанерное овеществленье
Каких-то сказок и свеченье
Фонарных лун в ночных снегах.
А город в тусклых пятнах света
По геометрии домов
Скребет асфальты до рассвета
По предписанию совета
Зимы не понявших умов.
И чувство легкости забвенья
Всего, что днем, за суетой
Вдруг станет грузом отчужденья ...
По детской горке вниз скольженье
Полета балует игрой.
А мы все те же – ждем январь
И шепчем в муке наважденья:
«Аптека, улица, фонарь...»
* * *
Морозных звуков канитель,
Цветные лампочки по кругу
Вплетают песню про метель,
И зной, и верную подругу
В ткань вечера. Его душа
Овеществилась ломкой плотью
Воспоминанья. Не спеша
Бреду в его пространствах, хоть я
Все понимаю – что пожнет
Посеявший беду в ненастье,
Коль ветер бурею взойдет?
Ты слово позабудешь «счастье»!
Запомни мысль как пароль
От января... Творил – не ведал?
Ну что ж, да здравствует король!
В тот вечер ты ушла – я предал...
Плагиат.
Природа ночи сбрасывает мрак,
Как женщина – свой траур по мужчине,
Супругу иль иной какой скотине ...
Байрон. Дон-Жуан.
Мадам! Так светел млечный путь.
Ваши уста – как искушенье.
Дозвольте сладостную жуть
Пасть ниц пред Вами в восхищенье.
О дайте памятью мне жить
О таинстве моих стремлений
И тайно Вас благословить,
Не осквернив прикосновеньем.
Мадам, даруйте мне любовь
К Ваших шагов ошеломленью –
Я отрекусь от прежних снов,
Своих богов предам забвенью.
Простите пафос пышных фраз
И старомодность обращенья.
Мадам, о дайте сделать Вас
Своей мечтой и утешеньем.
И ответила мадам:
«Дам...!!!»
* * *
«Когда человек сорвал плод с Древа Познания, он тем самым предпочел знание Богу...». (Из разговора).
Темна гладь воды.
Гладь рукой скребя,
Мнишь лицом скорбя,
Не узнать себя.
Отраженьем стыд,
Что хотел понять,
Как камыш шумит,
Что такое стыд.
Как любовь назвать?
Он... Она... Взгляд... Зов...
Лучших нет оков,
Чем колодки слов.
Как удобно врать
Суматохой дел.
Суматошных рать
Души думал знать.
Я узнать хотел,
Ибо знание – свет:
Обнажен скелет,
И теней-то нет.
Не видны следы
От ноги босой.
От гвоздей – кресты,
А идет – живой.
Покажи ладонь –
Сквозняком стезя,
Только Он ли он
Доказать нельзя.
Пусть сулит Фома
Самозванцу суд.
Знанье есть печаль,
А в любви – то блуд.
Протяни ладонь
За глотком воды.
Да зубов следы
На плодах беды.
Ты губами тронь
Росных капель горсть,
Да любви огонь...
Как болит ладонь.
Себе, любимому.
Сочиню себя поэтом,
Сочиню себя певцом,
Сочиню себя при этом
Я красавцем удальцом.
Суперменом, суперэго,
Супер-звездно-молодым,
И пойду бродить по свету
Я, как древний пилигрим.
Я обрадуюсь невесте
(Кто же этому не рад?)
И пойдем с красоткой вместе
Мы во славный стольный град.
Нам откроются ворота
Из чугунного литья,
И привычно-грозным басом
Спросит кто-то:
«Кто ты?»
«Я?!.
Я – человек. Я сам себя придумал,
Чтобы людей придуманным смешить
В тот страшный век, когда свинцом угрюмым
Мне запрещали даже радость жить.
Я – человек! Не гением казаться –
Я призван был, чтоб радости служить.
Хотел я научить людей смеяться –
Сумели плакать люди научить.
Я человек! И в этом я удачлив.
Я преуспел в сложнейшей из наук:
Быть равным средь людей, понять, что в этом – счастье,
Любовь познать и не бояться мук ...»
И устав от откровений,
Не дослушав до конца,
Нас пропустят в те владенья
Два могучих молодца.
Мы пойдем по переулкам
Между судеб и домов.
Мы пойдем по закоулкам
Незнакомых нам дворов.
А навстречу – будут люди,
Их усталые глаза.
Ну а рядом будут губы,
Ливень, летняя гроза.
И скажу я им: «О люди!
Мои помыслы чисты.
Я придумаю вам судьбы
Млечно-звездной красоты.
Будет в них всего не мало,
Будут помыслы чисты,
Будут даже в них скандалы
От разгула доброты.
Я придумаю удачу
И, омытую дождем,
Вам ее отдам не плача –
Рассчитаемся потом».
И ответят горожане:
«Твои помыслы чисты.
Волен ты остаться с нами,
Но придумал нас не ты.
Ни к чему посулы эти,
Не тебе учить нас жить.
Сочини себя поэтом –
Хорошо поэтом быть».