«Смерть — это лучшее изобретение жизни»
Стив Джобс
Любите ли вы непринужденные разговоры о смерти за дружеской чашкой чая? Нет, ни за что, и уж тем более не за столом? Потому что это неприятно, страшно и от этого пропадает аппетит? Но, позвольте, ведь смерть так же естественна, как и жизнь. А «за жизнь» — самая популярная тема для человеческой беседы. Почему же на обсуждение темы смерти в приличном обществе наложено табу?
Говорят, что человек думает о смерти очень часто. И хотя у многих эти мысли похожи лишь на назойливых мух, от которых можно отмахнуться, они возвращаются в самые неожиданные моменты и атакуют вновь и вновь. Можно сказать, что мыслям о смерти всегда зарезервировано место в нашем сознании, поскольку именно ими продиктовано большинство наших выводов и поступков.
Думать о смерти и ее бояться — удел всех. Но если в молодости мы можем успокоить себя тем, что это случится не скоро, то в старости или в случае неизлечимой болезни ощущение неминуемого конца может так отравить существование, что и вся прошлая жизнь с ее достижениями и радостями может померкнуть и стать бессмысленной.
На самом деле, мы не обладаем больше ничем на этой планете, как только собственной жизнью. Оттого она и «самое дорогое, что у нас есть», оттого и так велик страх лишиться этого. Но ужас потери чего-то, что мы ошибочно считаем своей собственностью — это не совсем страх прекращения жизни. По словам Эпикура, «когда мы есть — смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет». Получается, что мы боимся не смерти как таковой (боязнь боли и мучений в случае неизлечимой болезни психология относит совсем к другим страхам), а лишь очередной «потери» — теперь уже «себя»: своей плоти, своих мыслей — того единственного немного, что у нас есть. И лишь когда желание владеть и обладать становится для человека не главным, страх смерти ослабевает. Как считал философ и психолог Эрих Фромм, «чем в большей мере мы освободимся от жажды наживы во всех ее формах и особенно от приверженности к своему «я», тем слабее будет страх смерти: ведь тогда нам нечего терять».
Однако не все способны мыслить здраво, когда речь заходит о таких пугающих вещах. В человеческом обществе царит самая настоящая «некрофобия»: разговоры о смерти считаются неприличными и неуместными, причем всегда и везде, кроме, пожалуй, кладбища; от неизлечимых больных стараются держаться подальше (как будто скорой смертью можно заразиться); глупые суеверия передаются из поколения в поколение, невзирая на то, что образование с каждым поколением все лучше; стариков, спокойно режиссирующих свои будущие похороны, считают чудаками с возрастной деменцией…
Кроме того, над смертью любят смеяться — еще один способ побороть непреходящий страх. В наше время развиты субкультуры «любителей смерти», огромная индустрия производства «сверхъестественного»: книг, музыки, фильмов, сериалов, — в шутку и всерьез уверяет нас, что можно общаться с мертвыми и даже вернуться после смерти в виде призраков. Взращен и воспет культ молодости и тщетных попыток ее вернуть… И лишь редчайшие из людей способны «стареть достойно», получая удовольствие от любого возраста.
Иррациональный страх смерти привел к тому, что человек практически не может распоряжаться собой в полной мере. Если он неизлечимо болен, с ним общаются бесцеременно-медицински, как с неисправным механизмом; если из-за невыносимых страданий он хочет достойно и безболезненно уйти из жизни, ему отказывают в эвтаназии, превращая «право на жизнь» в «обязанность жить» во что бы то ни стало. Психолог Элизабет Кюблер-Росс, первая в XX веке поднявшая тему естественности смерти и необходимости гуманного отношения к неизлечимым больным, говорит о том, что безличный «механический» подход к больным — это ничто иное, как попытка оградить себя от смерти и напоминания о том, что нас, вероятно, ждет в конце. Она же назвала смерть заключительной стадией роста человека и описала несколько ступеней принятия больными умирания: через отрицание и депрессию к примирению и пониманию.
Молчать, запрещать, смеяться, прятаться от смерти — вот все, что может предложить человечество в этой неравной «борьбе». Вместо принятия и серьезного разговора. Ведь, по сути, разговоры о том, как умирать — это разговоры о том, как жить. Психиатр Ирвин Ялом приводит в своих книгах парадоксальные примеры очень распространенного поведения, мешающего полноценной жизни, истоки которого лежат в невыносимом страхе смерти. Это и маниакальное желание пациента размножиться, забывая о том, что жизнь он дарует совершенно новому человеку, который не обязан быть похожим на родителя и даже быть симпатичным ему. Отсюда же и тотальный контроль и неудовольствие поступками своих детей — ведь им отводится роль «следа», оправдания существования, той единственной зацепки на планете, которая якобы не позволит умереть человеку «насовсем». В примерах также боязнь перемен, переездов, новых начинаний, чувств, страх избавления от старых вещей, фанатичная боязливая религиозность и истерическая благотворительность (помощь исключительно больным и умирающим, что дает, по мнению благотворителей, некие баллы «там, наверху», а, значит, и отсрочку собственной кончины — «ведь я сделал для тебя все, что смог – ты передай там»)» т.д. и т.п. А вот благодаря «противоположным» случаям, делает вывод Ялом, — стремлению искать новые впечатления, отсутствию болезненной привязанности к вещам, местам, людям и отсутствию стремления пересидеть все жизненные бури в углу — человек получает иммунитет к страху смерти. Потому что чем насыщеннее и разнообразнее жизнь, тем меньше сожалений о том, что ты чего-то не успел — увидеть, прочитать, почувствовать.
И, самое интересное, такой человек способен не только заглянуть в лицо смерти, но действительно помочь больному (а кому суждено ни разу в жизни не столкнуться с ними?) — и не перечислением денег, а человеческим отношением и честным разговором.