Что чаще всего вспоминают в старости? Ну конечно же радостные, озорные деньки юности. Размеренные, а часто и рутинные годы зрелости редко оставляют красочные страницы, не в пример фейерверком горящей молодости. Когда вам едва перевалило за двадцать, и вы, избавившись от ежедневной родительской опеки, пробуете жизнь на вкус, вам, вполне естественно, кажется что этот, только что начавшийся праздник, не закончится никогда. Но дни летят, появляется семья, дети, забота о хлебе насущном, и вы вдруг замечаете, что краски начинают тускнеть. Наконец наступает время, когда вы, окружённые плотным водоворотом не такой уж радостной жизни, начинаете завидовать тем, кто ещё беззаботно плещется в турбулентных потоках молодости на дальнем краю вращающейся воронки. Вот она – та грань, за которой начинаются воспоминания. В старости, чтобы хоть как-то расцветить серость обыденности, мы стараемся вспоминать наиболее яркие, весёлые эпизоды наших лучших лет. Один из таких эпизодов я вспоминаю довольно часто.
Не прошло ещё и года после моей демобилизации из рядов Советской Армии, но я уже почувствовал себя очень взрослым и очень самостоятельным. А как не почувствовать? Ведь я уехал от родителей почти на три тысячи километров, работал лаборантом в научно-исследовательском институте, открыто курил и готовился к поступлению в университет. Куда уж взрослее?
Там в институте я и познакомился с Вовкой Фоменко. Классный парень! Честное слово, я не могу вспомнить его лицо без сияющей улыбки. Мне кажется, что мрачным он не может быть в принципе, это противоестественно его натуре. В любой, самой сложной ситуации он всегда находил комичный выход. В результате его стараний ситуация уже не казалась сложной. Иногда, бывало, он чуть перегибал палку, но его природный талант и добродушие компенсировали всё. Обидеться на него было просто невозможно. Как-то случилось, что он и я, прицепом с ним, получили выговор от руководства института за одну его выходку. Но я не в обиде. А дело было так:
Послали однажды нас с ним в командировку в небольшой районный городок, располагавший единственной гостиницей типа «Колхозник». Номеров в гостинице было что-то около двадцати. Собственно, гостиницей она именовалась официально, а на деле напоминала вытянутый довоенный барак. Деревянный, почерневший от времени, двухэтажный дом, с администрацией и подсобными помещениями на первом этаже и номерами для гостей на втором, а также памятной по жуткому скрипу лестницей, ведущей на второй этаж. Двери номеров на втором этаже выходили в длинный коридор, в конце которого с одной стороны располагалась общая кухня, а с другой туалет, умывальник и крохотная душевая. Все эти удобства, разумеется, были общими. В гостинице имелись только четырёхместные номера, похожие друг на друга как клоны. У стен по две кровати, соприкасающиеся спинками, у окна небольшой обеденный стол, один на всех платяной шкаф и вешалка для верхней одежды. У стола почему-то только два стула. На полу линолеум, а на стенах простенькие обои. В общем, стандартная районная гостиница со штатным персоналом, получающим зарплату, не зависимо от количества обслуженных клиентов и от качества предоставляемых услуг. Качество в те далёкие времена советских людей вообще мало интересовало, а нас с Вовкой и подавно.
В отличие от всегда переполненных отелей крупных городов, такие малоприметные районные гостиницы славились постоянным наличием свободных мест. Ко времени нашего приезда, кроме нас в гостинице проживал только один постоялец. Серьёзный мужчина, лет сорока-пяти или чуть больше. К своему великому удивлению мы с Вовкой обнаружили, что нас подселили в номер к этому мужчине. Мы ничего не имели против этого мужчины, но нам он казался таким древним, что мы нисколько не удивились бы его рассказу о том, как он за руку, или за лапу, здоровался с динозаврами.
Чтобы не доставлять беспокойство пожилому мужчине и чувствовать себя свободней, мы попросили администраторшу переселить нас в другой номер. Администратор гостиницы, дама не менее древняя, чем наш сосед-постоялец, но активно старающаяся скрыть этот факт устрашающим гримом советской косметики, восприняла нашу просьбу как дерзкий выпад, причём, по её мнению, изложенный в крайне вызывающей форме. Побагровев в лице, шумно наполнив воздухом пышную грудь, она нам выдала такую тираду, смысл которой мы осознали только в коридоре. А суть её эмоционального ответа заключалась в следующем: она дала нам понять что, не смотря на важность двух желторотых умников из какого-то учёного института, она не собирается нагружать приборкой лишнего номера уборщицу, и вообще, номера четырёхместные и нечего выпендриваться, а приедет четвёртый – будете жить вчетвером.
Такой ответ меня огорчил, но Вовку не смутил нисколько. Поднимаясь на второй этаж, он подмигнул мне правым глазом, но ничего не сказал.
Я всегда рано просыпаюсь, но наш старший сосед опередил меня. Застал я его в умывальнике заканчивающим утренний моцион. Вовка по студенческой привычке ещё спал. По лестнице, скрипя ступеньками, гремя ведром и чиркая ручкой швабры о стены, поднималась уборщица. Каждый день ровно в половине восьмого утра она начинала уборку этажа и номеров, заселенных жильцами, независимо от того спят ли постояльцы или нет. Так что при всём желании поспать, гости гостиницы всё равно волей-неволей просыпались от звуков елозящей по линолеуму швабры и её ударов по ножкам кроватей. Бороться с этим бедствием не было никакой возможности, поскольку на дверях номеров нет ни замков, ни щеколд. Мне кажется, что вечно недовольную постояльцами уборщицу даже эти меры вряд ли смогли бы остановить. Она нашла бы способ заставить открыть дверь. В любом случае, насладиться утренним сном всё равно бы не дала.
В то утро она, как обычно, ввалилась в наш номер без всякого предупреждения. Наш сосед, закончивший умывание ушел одеваться, а я только засунул в рот щётку, но спокойно почистить зубы было не суждено. Я чуть не проглотил зубную щётку вместе с пастой от истерического крика уборщицы.
Кинув щётку в стакан, и даже не стерев пасту со рта, я бросился в номер, ожидая увидеть что-то ужасное. На пороге открытого номера стоял сосед с полотенцем на плече и обалдевшим выражением на лице, не решаясь войти. Рядом голосила уборщица, опираясь на швабру.
- Что же это вы, ироды, делаете? Что же это за ...
Я заглянул в номер. На кровати сидел Вовка, хлопая спросонья глазами, а в самом центре на полу красовалась большая полужидкая куча желтовато-бурого цвета. Там же лежала пара помятых обрывков газеты, испачканных пятнами одного с кучей колера.
Не обращая внимания на вопли уборщицы, Вовка слез с кровати, подошёл к куче, присел, зачерпнул двумя пальцами из кучи бурую субстанцию и спокойно отправил её в рот!
- Свежак – почмокав, утвердительно кивнул головой Вовка.
Крик уборщицы оборвался на высокой ноте. Она бросила швабру и затарахтела ботинками по лестнице. Опешивший сосед так и продолжал стоять, не решаясь ни войти, ни уйти. Я, признаться, тоже растерялся. Через пару минут, разъяренной фурией влетела на этаж администраторша, сопровождаемая нервно трясущейся уборщицей.
- Что вы тут себе позволяете?!!!
- Успокойтесь, пожалуйста – пытался утихомирить её Вовка – открывал я кабачковую икру, случайно уронил на пол. Всё уберу, не переживайте.
* * *
Сосед наотрез отказался оставаться с нами в одном номере, опасаясь других непредвиденных коллизий. Его всё-таки переселили. Вовка добился своего, правда, не без некоторых потерь.
Рассказы об этом происшествии ходили по институту как новый анекдот. Наш зав. отделом смеялся до слёз, но сообщил, что администраторша накатала-таки жалобу в институт.
- Смех смехом, но выговор будет, а выговор – это вам не шуточки!
2012г