15 сентября. Был в лито, хотел увидеть Людмилу Скляр, которой отдал свои рассказы, больше никто не изъявил желания прочитать, но её не было. Зато пришел Анатолий, который вместе со мной когда-то пришел в первый раз в "Ладу". Каждый раз, увидев меня, жалуется, оправдывается, что нет времени ходить сюда, учится на наладчика.
— Что-нибудь написал? — осведомился я.
— Немножко. Читал твои рассказы. Одобряю. Я вот принес.
Он достал две школьные тетрадки, исписанные вполне разборчиво. Пока Валя декламировала статью Маяковского "Как делать стихи", которую я проглотил ещё в школе, прочитал его рассказ. Меня интересовало, может быть, я ошибался в своем мнении, после прочтения первого рассказа. Но нет. Ещё большая беспомощность и неумение. Пишет, будто письмо товарищу, и даже такое письмо сочинить не умеет.
Он вопрошающе посмотрел на меня, мол, каково впечатление? но я ничего не сказал. Что-либо говорить не имеет смысла, коли сам не понимает. Воспользовавшись перерывом, ушел вместе с Иваном Рудневым, который пришел в надежде получить свою повесть от Ульянова. Как-то, любопытствуя, прочитал первую страницу его повести "Чумазые эскулапы" — о слесарях-ремонтниках. Он положил рукопись на стол, а я открыл без разрешения. «Кто-то слышал, как трепыхается воробей в луже, кто-то мыслил эстампом». Стремление писать красиво, и так беспомощно, наивно, что жаль времени на чтение.
Он моих лет. Мои рассказы читал, но отозвался коротко, нейтрально, избегал говорить и критиковать конкретно, чтобы не обидеть. Я же тоже промолчал о рассказе Толика. Мне аз воздам.
Свои рассказы не дает читать. То ли не считает меня авторитетом, то ли безразличен к моему мнению, то ли еще какая-то причина. Я тоже не просил, чтобы дал своё почитать. Зачем набиваться в кумовья?
В лито появился новенький Владимир Кудряшов, моих лет, и почти такого же телосложения. Он принёс свой рассказ и положил на стол Рашевской. Любопытствуя, заглянул на первый лист, что же собой представляет новенький? Ужас! Корявые, беспомощные предложения о студенте мединститута, много медицинских терминов. Неужели он сам не понимает, что так нельзя писать. Это даже не черновик!
Но культура речи у новичка поставлена хорошо. Сразу видно, что учился в институте, годы не прошли даром. Делает толковые замечания по ходу разборок не только прозы, но и стихов. И через какое-то время к нему начали уважительно прислушиваться.
После одного заседания мы как-то вышли вместе, и хорошо разговорились. У него тоже двое детей, живёт в малосемейке, работает обрубщиком в алюминиево-литейном цехе, куда я устраивался, и меня не приняли по зрению. Так что я хорошо представлял его работу. Он предложил мне, пойти выпить. Я отказался. На этом наша дружба и завершилась.
20 октября. В воскресенье состоялось заседание секции прозы, разбирались только мои рассказы. Я прочитал "Кашевар", и каждый высказывался.
Ульянов, поняв мою безобидность, или слабохарактерность, я никогда не лез нахрапом и не кричал в разборках, решил упрочить свой авторитет, устроил показательную порку: начал громить, что у меня сплошная литературщина, ни языка, ни стиля, разбрасываюсь, обширная тематика, пишу о многом, не нашел себя.
Я нисколько не обиделся, понимал: чтобы удержаться в руководителях, ему нужно показать свою беспринципность, умение критиковать.
Валя Рашевская во время разноса Ульянова, думая, что его слова меня убивают, смотрела на меня сочувствующе, и отрицательно качала головой, мол, не верь его словам, все это чушь. Чтобы не улыбнуться от создавшейся комичной ситуации, когда каждый вёл свою партию, как по нотам, я отвел от неё глаза, чтобы не кусать губы. Остальные ребята высказались положительно.
Виктор Громыко тоже разгромил этот рассказ, но похвалил "Субботу" и "Сиамского котенка", сказал, что у меня есть и язык, и стиль. Мол, сделал письменные замечания по рассказам. По-существу, это самое первое квалифицированное и критическое выступление по моим рассказам, которое делал настоящий писатель.
Я дал ему новый рассказ "Правила игры". Понял, что меня ни в одном журнале не напечатают. Значит, надо, печататься хотя бы в многотиражке.
Недавно услышал, что Савелий Крамаров получил наследство за границей и переехал туда насовсем. Белоусова и Протопопов заранее распродали свое имущество, перевели деньги в швейцарский банк, а потом и сами сбежали.
Как-то я заметил оператору Толику Костину, что он не патриот завода.
— Я даже не патриот Родины, — ответил он. — Если бы получил наследство, как Крамаров, тоже бы удрал заграницу.
— Что тебе плохого сделали? Ты что, в холоде и в голоде?
— А что хорошего? Свинья в хлеву тоже сыта, и в тепле.
Непонятно, чем он не доволен? Во всем нужно винить себя, а не строй. Кто виноват, что его высшее достижение — это оператор на ВАЗе? Мог бы закончить институт, быть начальником, и тогда бы не жаловался, что всем обижен. Как-то он сказал, что если бы дали автомат и отправили в ЮАР, то перестрелял бы всех негров. Что ему сделали негры? Откуда такой национализм?!
продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/04/1015