15 мая. Ровно два месяца не ходил в объединение, то праздники, то работал во вторую. Еще в коридоре услышал звонкий голос Вали. Она читала письмо. Все уже в сборе, я немного опоздал.
Вернее, не все, а Воронцов, Мосин, Инна, Голик, Николай Соболев и еще какой-то новичок. С первых фраз понял, что письмо от Петра Рагулина. Промелькнула мысль: просит коллективного заступничества, чтобы взяли на поруки.
"Я не хотел убивать Зою. Я её любил. Она первая напала на меня, мне пришлось защищаться. И теперь я даже не знаю, где она похоронена, и где мои дети. Пытался покончить с собой, порезал вены на сгибах рук. Дали 13 лет. Что нового у “ладовцев”? Вышла ли в свет книжка "Наши зерна в урожае"?
Передавал всем привет. Просил писать ему. Спрашивал, можно ли прислать свои стихи? По последнему вопросу Валя решила спросить наше мнение. Все молчали. Большинство из присутствующих его не знало, им трудно сориентироваться, чтобы не попасть впросак со своим мнением.
Воронцов заюлил:
— Надо этот вопрос перенести на обсуждение, когда народу будет больше.
Тогда сказал я:
— Это неэтично — давать убийце такие же права, как у нас всех.
Валя нашла компромисс:
— Конечно, публиковать его стихи мы не будем, а присылать, пусть присылает. Все-таки, это поразительно, человек в таком положении способен думать о стихах.
А что ему ещё делать? Больше к этому вопросу не возвращались. Узнал еще одну новость: уволили Ульянова.
— Много ли он нахапал? — спросил я.
— Не хочется этот вопрос обсуждать, — ответила Валя.
Когда вечер закончился, и мы стояли на остановке, она сама начала рассказывать:
— Нахапал он, действительно, много. Из тех документов, что смогла подсчитать, ему досталось четыре тысячи. Не хочется поднимать шум о его нечистоплотности и покровителях, которые могут полететь со своих мест, тогда и нас прикроют под удобным предлогом. С сентября обещали открыть отделение прозы, возможно, будет вести Громыко.
Намекнула о возможной премии, вероятно, поощрительной. Рассказала, что Громыко дал на конкурс хороший рассказ, который, без сомнения, занял бы первое место, но рукопись изодрали кошки Ульянова, до такой степени, что невозможно прочитать, несколько раз звонила ему, но не могла дозвониться.
Сели в автобус. Воронцов не умолкает, рассказывает о каком-то веселом вечере, где отличился, удачно произнес тост о женщинах, потом умилительно сказал:
— Валя, как ты могла запачкать такую рученьку?
На её обнаженной руке виднелся след краски. Валя удивленно и весело посмотрела на него, не нашла, что ответить. Ей лет 25, симпатичная, стройная, всегда со вкусом одета. Каждый раз в новом наряде, приятно смотреть. Как-то с возмущением рассказала, что Рассадин по телефону делал ей грязные предложения. Вероятно, Костя живет по принципу поручика Ржевского, предлагающего каждой даме: «Разрешите вам впендюрить»? Какая-то и соглашалась. А ему только того и надо. Отказ не смущал. Дам много, а он один, такой, любвеобильный.
В какой-то день он пришёл к зданию ДК вместе с женой Галиной, чтобы пригласить нас отметить день рождения, и я с удивлением увидел, что она очень красива! А я ожидал увидеть невзрачную особу, которой сам Бог велел изменять. Я не пошёл вместе со всеми. Не было настроения, вероятно, и потому, что сам Костя был антипатичен.
Рагулин часто бил свою жену. Соседки спрашивали её, как может жить, с таким? Она беззаботно отвечала:
— А-а, это он сейчас такой, утром будет в ногах валяться.
Рассказывали: вечером он привел собутыльников в свою квартиру, и жена ушла ночевать к подружке. Вернулась утром, что дало ему повод придраться с ревностью. Ударил ножом в комнате, догнал на улице, и на виду у дочки нанес ещё несколько ударов. Когда приехала "скорая", и все были заняты раненой, начал резать себе вены на руках. Его отправили в больницу, где симулировал сумасшествие, мочился под себя. Врачи установили симуляцию и осудили. Двоих детей забрала мать убитой.
И в этом письме он пытается оправдаться, что убил в состоянии аффекта, хотя суд разобрался во всем. Людям всегда жаль, тех, кому приходиться труднее, забывают, что он понес заслуженную кару. По четвергам он почти всегда приходил в подпитии, иногда в невменяемом состоянии, начинал со всеми скандалить, всех обвинять. Искренне считал себя состоявшимся поэтом, но не побрезговал в редакции украсть чужое стихотворение. Об этом мне рассказывал Богачев, Людмила Скляр.
Когда приходил трезвым, вел на удивление спокойно, и я поражался, как он, при своей амбиции, держал себя в руках, не откликался на насмешки, подначки и оскорбления. Иногда он срывался, начинал отвечать обидчику, но, затюканный всеобщими насмешками, быстро умолкал и затихал, или уходил. Надо признать, что у него были хорошие стихи, но иногда читал такую чушь, что все неловко замолкали и переводили разговор на другую тему.
30 мая. В последнее воскресенье состоялось торжественное собрание в Молодежном центре, посвященное награждению призеров всесоюзного литературного конкурса в честь 110-летия Ленина. Валя достала для нас рассказы Голсуорси. В магазине не купишь. Мне он даром не нужен, но неудобно отказываться. Звание прозаика обязывает. К тому же, она заплатила за книги, рассчитывая, что мы всё раскупим.
Пришел даже Иван Руднев в джинсовом костюме, в нем он приходил уже несколько раз, хотя накануне сообщил, что не придет на вечер. Ему вручили сувенир, так как на конкурс ничего не давал. Стремяков получил первую премию, Валя — вторую, Рассадин — третью, Кудряшов — вторую, мне третью — 150 рублей. Минус подоходный налог, итого 135.
Я не ожидал такой суммы, думал, дадут поощрительную, как в прошлый раз. Куда мне в калашный ряд? После закрытия торжественной части Кальжанова сказала, чтобы остался на банкет с Куйбышевскими поэтами и писателями, которые присутствовали в качестве почетных гостей. Мне интересно: первый раз в жизни пригласили на банкет.
Зал маленький, мест на 30 человек, стол с бутылками "Ркацители", которые так и остались нераспечатанными, и несколько бутылок коньяка, в расчете — сто граммов на человека. Лазарев произнес тост, Владлен Кожемякин прочитал поэму, которая удивительно перекликалась сюжетом с новой повестью Юрия Бондарева «Выбор».
Официантки подали неожиданно вкусный борщ с чесночными пампушками, жаркое с картофелем, заливное. Я чувствовал себя скованно. Слушал, что говорят мэтры.
Через час покинули стол. Прислуживающая хозяйка сказала:
- Если кто хочет, может остаться, заплатив свои деньги.
Кудряшов предложил не уходить, заказать ещё водки, мол, деньги есть, а закуска стоит на столе. Я отказался, уже выпитого вполне достаточно, и ушел, а он и другие ребята остались. Я знал, что деньги нужны семье, дыр слишком много. Странно, у Володи такая же семья, но это его почему-то не заботит.
Снова «четверг». Еще перед дверью услышал оправдывающийся голос Вали. Николай Соболев, обиженный, что не досталось даже поощрительной премии, гремел, негодовал, клеймил нечистоплотных руководителей. Слушать неприятно. Я, всё же, был среди награжденных, а его обошли. Почти все собравшиеся были новичками, молчали, считая себя не вправе вмешиваться.
И я сказал:
— Чего ты на Валю баллон катишь? Понимаю, ты обижен, не дали премию. А если бы дали премию, ты бы сидел и молчал. Некрасиво себя ведешь.
Мои слова сбили с него пыл обвинения, но не смог успокоиться, до конца вечера сидел с обиженным лицом. Несколько раз пытался негативно высказаться, но я осаживал. Меня он уважал, несколько раз по душам беседовали о литературе, поэзии, и сейчас он не мог дать мне отпор.
На перекуре Аршинов попросил у меня взаймы десятку. Я понимал, что он просит на пропой, и не вернет, как обещал, через неделю. Я предвидел подобный оборот и специально взял с собой деньги, с наградных. Соболев видел, как я отсчитывал две пятерки.
— А мне? Ты всем даешь?
Я пожал плечами. Он спросил:
— А если я попрошу?
— Все равно, на всех не хватит.
У него растерянный вид, смотрел, едва сдерживаясь, чтобы ещё раз не попросить денег. После перерыва, Валя, чтобы его утешить, сказала, что скоро будет городской конкурс, а через два года снова — всесоюзный. Но на этот раз не будут давать деньги, а ценные подарки, так как деньги развращают людей и ссорят.
В первый же день после отпуска в цехе увидел расклеенные афишки, призывающие комсомольцев работать на субботнике. Заработанные средства пойдут на помощь детям Чили, Никарагуа, Вьетнама, Кампучии и других стран. Во время перекура услышал обрывки разговора женщин.
— Своих детей не можем обеспечить, а в другие страны рассылаем.
Я заинтересовался, в чем дело? Неделю назад Тверов, по поручению начальника цеха собрал бригаду, и объявил:
— В п/л "Спартак" 57 детей, лишены родителей. У кого есть одежда и обувь подходящих размеров, принесите в цехком завода, так как детям нечего носить.
Все заволновались, как это наши советские дети оказались в таком бедственном положении? Не лучше ли собрать деньги, хотя бы по рублю, и то — тысяча рублей получиться, и купить им новую одежду.
— Нет, деньги нельзя. В соседнем производстве попробовали собрать деньги, но деньги до детей не дошли, — пояснил Тверов. Комментарии излишни. — Они там и голодные. Кормили одного шефы, так он с себя крошки собрал, — добавил Тверов.
Выходит, что администрация детдома и лагеря вовсю, и довольно успешно, из года в год, обворовывает детей, и не стыдятся этого. Знают, найдутся доброхоты, не дадут умереть детям с голода. В бригаде начались возмущенные разговоры, мол, какие люди из них вырастут, если их держат в голоде и в обносках? Своих детей обворовываем, зато за границу посылаем миллионы рублей.
19 июля начали смотреть открытие Олимпиады. Почему-то все время казалось, что на прошлогодней Спартакиаде открытие было зрелищней и интересней, богаче по композиции и составу участников, но, может быть, я не прав, трудно сравнить. Впервые пожалел, что у меня не цветной телевизор. И неизвестно, когда приобрету.
Во время обеденного перерыва лекция о международном положении. Лектор рассказывал живо, образным языком о развивающейся торговле между Союзом, ФРГ и Францией. В конце лекции один рабочий спросил:
— Как же так получается, раньше купцы торговали — народ богател, а сейчас государство — а мы все беднеем?
— Народ богател? — насмешливо переспросил лектор. — Тьфу, на вас, враки все это.
В зале засмеялись. Все поняли, что рабочий не сумел правильно задать вопрос.
— Что, мало получаете? Хотите заработать? — спросил лектор с таким видом, будто сейчас откроет секрет Полишинеля. — Идите работать в чугунолитейный цех, и будете получать по 350 рублей. Вообще-то это большая тема. Если хотите, могу провести беседу на экономическую тему.
Он не сказал, что все желающие хорошо зарабатывать не смогут устроиться в этот цех, отделался шуткой. Все дело в том, что заработки и покупная способность зависят от того, насколько богато само государство: если деньги не подкреплены товарами, то они обесценятся, что и случилось в 70-е годы, когда увеличили зарплату работникам многим категориям. Люди стали больше покупать. И скоро выяснилось, что покупать-то нечего, товары исчезли с прилавков. Ловкачи поняли, что можно прожить одной спекуляцией, которая увеличилась на порядок, спекулянты 60-х годов не мечтали о тех барышах, которые имеют сегодняшние, и о той безнаказанности.
В какой-то день читал лекцию о международном положении Саша Воронцов. Ради интереса остался. Полнейшее неумение. Равнодушный, бесцветный голос заурядного периферийного лектора. Хотел было подойти к нему в конце лекции и сказать о своём впечатлении, чтобы не унижался до такой степени, не его это дело. Других слушать намного приятней, они и материалом владеют, сообщают что-то новенькое, чего мы не знаем. У Саши рядовой текст из журнала «Коммунист». Но не подошел. Зачем наживать врага? Он прикармливается лекциями, получает дополнительные дни к отпуску. Какое моё дело?
Везде полнейшее равнодушие. Все поставлено на самотек: план есть, и ладно. Если ему не надо, то мне и подавно. Почему я должен волноваться, а он — нет?
Когда в запальчивости начал выговаривать Кумпяку о беспорядках на станках, он, не скрывая раздражение, сказал:
— Говори своему начальству, у меня своих забот хватает. Пора отсюда бежать, как Володя, скоро невозможно будет нормально работать.
Ему надоело нервы трепать, ругаться, добиваться порядка, хотя он и бригадир. Почему же я себе нервы мотаю? Я тоже могу молчать и делать вид, что все нормально. Так поступают многие, им спокойно и другим хорошо. Один я не могу успокоиться, спорю, волнуюсь. Иногда приходит мысль, что другие могут подумать, будто я стараюсь, чтобы показать себя, но это не так. Просто я не терплю беспорядок, который выводит меня из себя, портит настроение. Со мной соглашаются, сочувственно кивают головой, иногда моя критика действует на неделю, а потом все по-прежнему.
Неужели снова ругаться? Может быть, это у меня дурацкий характер, как у старой девы? Все ей не нравится, все не так. Другие вон, какие спокойные, один я волнуюсь. Самому не нравится, как Полец всё время всех хает: получается, что он один хороший, а все плохие. Я несколько раз говорил ему об этом, но он только снисходительно отмахивался, или говорил:
— Я не утверждаю этого, есть и хорошие.
Сказано таким тоном, что легко догадаться, хороших, таких как он, единицы, а плохих — миллионы. Вот и получается, хороших — не ценят, а раз так, то нечего стараться, пуп надрывать. Он озлоблен жизнью, считает, что при его достоинствах, мог бы достичь большего, но ему не дают развернуться, не понимают, не ценят, поэтому все они плохие, и нечего с ними считаться.
Спросил у Тверова, правда ли, что он делал сообщение о сборе ношеной одежды для детей, покинутых родителями. Он подтвердил.
— А зачем спрашиваешь, хочешь что-нибудь принести?
— Да. Только узнай, какие размеры, кому и куда приносить?
Пообещал узнать и сказать, но так и не подошел. То ли забыл, то ли в цехкоме все в отпуске, некому этим заняться.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/02/398