21 августа. Сегодня первое занятия в лито. Пришел первым. В фойе ДК фотовыставка. Пока осматривал, подоспел Сергей Аршинов с трехлетним сыном. Сам заговорил о долге, пообещал вернуть с получки. Что ж, посмотрим.
Никогда не вернул. Да я и не надеялся. Просто, было любопытно узнать, насколько человек ценит себя? Оказывается, всего лишь, на десять рублей.
Подошла ко мне Лена Бажина, сказала:
— Уезжаю. На пять лет. В литературный поступила. На четверки сдала. Нет, главное пройти творческий конкурс, а потом уже формальные экзамены. Много отсеялось. Нашу группу в 18 человек будет вести Рекемчук, а поэтов сорок человек — ведёт Долматовский. Спасибо. Я тоже рада.
Никогда не думал, что её могут принять, рассказы слабые, таланта никакого, и вот, на тебе. Расстроился. Если бы попытался, то, может быть, тоже прошел. А если честно, я знал, что это не моё. Одно дело писать по желанию, другое — по заказу.
Подошли Воронцов, Борис Скотневский, Стремяков, новичок-поэт. Рашевской не было. Иван взял на себя руководством вечером, попросил у вахтерши ключи и мы поднялись на третий этаж.
Вечер прошел в спокойной обстановке. Четверо прочитали стихи, поделились летними впечатлениями, и мы разошлись.
Домой пошли пешком: я, Иван Стремяков и Воронцов, который любит быть в центре, всю дорогу рассказывал то, о чем читал, разные забавные курьезы. Я тоже их читал, поэтому неинтересно слушать.
Потом Иван начал рассказывать. Я молчал. Иван несколько раз повторил:
— Я сейчас живу в райских условиях, один в большой квартире.
Понял, он хочет поговорить о себе, но Воронцов, как тетерев, рассказывал своё. Скоро он повернул в другую сторону, и я стал расспрашивать Ивана, как он осмелился на развод. Он охотно, но немногословно рассказал, вернее, ответил на вопросы.
Прожили вместе десять лет. Ей надоело, что он все время пишет, занят, по ее мнению, ненужным делом, приносит мало денег. Особенно не понравилось, когда он ушел на голый тариф. Раздоры тянулись давно, и он решил уйти. Деньги сам приносит. Еще раз пригласил к себе, мол, по воскресеньям делать нечего, хорошо посидеть с друзьями, поговорить.
Я промолчал. Почему-то нет такого желания. Неудобно идти с пустыми руками, а пить не хочется. Иван тоже подметил, что в отпуске и в выходные дни не пишется, а когда времени нет, то мысли так и лезут в голову. Почему так? Среди недели думаешь, вот подойдет суббота, воскресенье, времени много, вот тогда и напишу. Выходные настали, и обнаруживается, что писать-то и нечего, и не хочется. Вероятно, нужно заставлять себя, и поменьше сидеть у телевизора.
14 ноября. Когда вошел в комнату, пропустив вперед Воронцова, то подумал, что Валя встречает по всем правилам Карнеги — радостно, приветливо, сияя ослепительной улыбкой. Не знаю, отштудировала ли она эту книгу, но ведет себя именно так, как воспитанная и обаятельная женщина. Возможно, это идет от характера, что более ценно, нежели искусственно подогреваемая доброжелательность.
Несмотря на то, что не все собрались, ей не терпелось похвастаться результатами поездки в Москву, начала рассказывать, предварительно узнав у меня о причине столь долгого отсутствия. Я коротко ответил, что был в профилактории. Этим реабилитировал себя.
Предварительно Валя созвонилась с Митрофановым Ильей Григорьевичем, главным редактором издательства "Молодая Гвардия", которому была поручена работа с лит. объединениями. Через три дня сама выехала в Москву и встретилась с ним.
Немудрено, что ей удалось обаять, расположить к себе Илью, тот был готов на многое, чтобы хоть чем-то угодить красивой женщине. Вручила наши рукописи и мои рассказы, единственную прозу, больше прозы ни у кого нет. Не верится, что напечатают, но все же какая-то надежда. Появляется стремление писать, возможно, когда-нибудь и напечатают.
Я тоже вел себя согласно правилам Карнеги, и подумал, что не приходится сильно ломать себя, чтобы соответствовать, единственное, что трудно дается — это улыбки. Нужно учиться.
Хорошее правило: никогда не говорить дурно о ком-то, только хорошее. А в жизни часто получается так, что любим посплетничать о ком-то, перемыть косточки. Правда, я вслух осуждаю только тех, кто достоин осуждения, и, думаю, вряд ли нужно деликатничать и давать мерзавцу спокойно жить. Не встречая сопротивления, они считают себя, чуть ли не героями, достойными личностями. Вообще-то, над правилами Карнеги нужно задуматься, и стремиться их выполнять, они не идут против человеческой морали.
Если бы все выполняли их, то жизнь была бы намного спокойней. То и дело видишь, как люди по ничтожному поводу раздраженно взрываются, долго не могут успокоиться, напрасно растрачивая свои нервы, и вконец портят себе характер. Нужно научиться быть терпеливым. Многие считают меня спокойным. Когда я взрываюсь, удивляются и говорят: "в тихом болоте черти водятся". Я ничего не отвечал на это утверждение, которое подразумевало, что у говорившего нет чертей, а это весьма сомнительно. У каждого из нас есть свои черти.
Прихожу домой после лито и долго не могу уснуть от возбуждения. Слишком много впечатлений. В три часа ночи проснулся и вспомнил Ивана Стремякова, который каждый раз приглашает меня к себе, я обещаю, но не иду. А он, возможно, нуждается в общении, в поддержке, в совете. Может быть, семья ему гораздо нужней, чем поэзия, а сказать это некому. Большинство друзей равнодушны к чужой беде, и не осуждают его уход. Надо будет сходить к нему, и ненавязчиво подсказать, между прочим.
Почувствовал, что могу размышлять до утра, и время, которого всегда не хватает, уйдет впустую, встал и сел писать.
Вот уже и пять утра. Поставил варить яйца, попью чай и на работу. Часто думаю, плохо то, что нам не с кем поговорить. Проблемы, которые волнуют меня, больше ни у кого не находят отклика. Товарищей по работе больше волнуют возлияния, игра в покер или в карты. Другие — на перерывах жуют одну и ту же тему — недостатки в нашей жизни. Я уже к ним не подсаживаюсь, знаю, что ничего интересного не скажут.
Иван Руднев неплохой парень, прост, доброжелателен, но излишне категоричен в суждениях и оценках. Не делает попыток для дальнейшего сближения, то есть я ему не нужен, а это уже отталкивает. Стремяков меня приглашает, я не иду. Что-то сдерживает от сближения. И не пойму — что? Может быть, то, что он приглашает не только меня, а всех. Слышал, как он и другим делал такие приглашения, а это уже отталкивает.
Каждый хочет быть единственным и неповторимым, а при таких условиях это чувство не возникает. Сдерживает моя застарелая застенчивость: не могу подойти на улице к человеку и запросто с ним заговорить, не могу здороваться с человеком, не будучи представленным, удивляюсь, когда другие начинают первыми здороваться. Это похоже на беспардонное вмешательство в личную жизнь, без разрешения.
Не могу понять поведение Любы Бессоновой. То ли это кокетливая девица, готовая всем строить глазки, то ли выделяет меня из всех, и поверяет свои горести. Много лет была прикована к постели туберкулезом кости. Мечтает поездить, но нигде не была дальше Куйбышева, боится умереть, ребенка не на кого оставить, и, как я понял, с мужем не очень ладит.
Всё это она выложила мне, пока сидела рядом с Валей, которая в это время читала вслух журнал "Литературная учеба". Это невежливо во всех отношениях, и мне было очень неловко. Я не мог перебить Любу, попросить помолчать, так как нанес бы смертельную обиду: она откровенничает, а её просят заткнуться. И все равно, мне приходилось быть к ней невежливым, я должен был сидеть с каменным, неподвижным лицом, чтобы не обижать Валю своей реакцией на рассказ Любы. Она бесцеремонна с Валей, потому что та для неё просто подружка и ровесница, и не считает нужным, хотя бы для видимости, поддерживать её авторитет, наоборот, при каждом удобном случае низвергает, если в чужих глазах Валя стоит на пьедестале.
Весной рассказывала о причине, по которой не ходит в "Лиру" — не поладила с Корниловой, с которой, вероятно, обращалась точно так же, как с Валей. Не у всех ангельский характер и терпение, Корнилова пожестче. На первых порах уговаривала свою тезку называть себя по отчеству, но для Бессоновой это слишком большая уступка. Как это — я — свою подругу буду называть по имени отчеству?! Были и другие причины для столкновений.
Рашевская более терпелива и доброжелательна, даже с теми, кто ей хамит, поэтому Люба не получает отпор, и предпочитает ездить из Комсомольского района к нам, а не в "Лиру", которая на 20 километров ближе.
Про Валю сказала, что та занимается с нами из корыстных соображений, и не всегда справедлива: свои стихи читает лучше, чем чужие. Странно, если б это было наоборот: со своими сроднился, к чужим надо привыкнуть, и не сразу поймешь, тем более с первого раза. Да я и не заметил большого различия. Раньше Валя занималась в литературно-драматическом театре и научилась выразительному чтению у однофамилицы Любови Бессоновой. Вполне возможно, что Валя не ангел, но делает всё так, что её не в чем упрекнуть, трудно заметить что-либо порочащее.
Валя рассказывала, что за то время, которое пробыла в Москве, несколько раз встречалась с Ильей, и на следующий день назначил ей встречу на вечер. Но она не рискнула, и на другой день позвонила и извинилась, что не сможет встретиться с ним в этот вечер, так как её пригласили на экскурсию. Но, несмотря ни на что, он наобещал "золотые горы", проводил на поезд, при расставании обнял Валю и пообещал в январе приехать в Тольятти. Валя попросила привезти с собой поэта. Что он горячо обещал.
Ребята посмеялись, что с таким опасно встречаться вечером, но искусство требует жертв. Были не против, если она пострадает ради них.
На работе думал о правилах Карнеги. Пожалуй, мне нет необходимости кому-то льстить. Льстят тем, кого боятся. А мне некого боятся. Хорошему человеку и без того приятно сказать хорошее, и тот знает, что сказано от души. Не нужен друг, которому надо льстить. Все эти правила для капиталистов или наших руководителей, а мне это ни к чему.
Вечером засунул бутылку водки в карман пальто и пошел к Стремякову, который живет в соседней девятиэтажке. Дверь открыл не Иван, а другой, тоже участник объединения, видел его несколько раз, и даже перебросились несколькими фразами. Он сказал, что Иван сейчас выступает.
Как же я забыл?! Ведь точно, Валя говорила, что они завтра поедут выступать. Хлебом не корми, дай выступить.
— Это он у вас живет?
— Нет, это я у него.
В комнате полумрак, работает телевизор. Я попрощался и ушел. Тем лучше, что так получилось. Моя спасительная миссия оказалась ненужной. Ему есть с кем поговорить, облегчить душу.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/02/395