9 января. Вчера был в ДК, в студии литературного театра Любы Бессоновой, однофамилицы нашей поэтессы, которая, увидев меня, стала хвалить мой рассказ «Две пачки мороженого». Приятные восклицания, что рассказ очень понравился, появится в газете в ближайшую субботу. Это самый короткий путь моего рассказа от замысла к печати.
5 февраля. Вечером пришел в лито рано. В комнате Валя и журналистка из радиовещания ВАЗа. Валя сказала, что журналистка интересуется мной, хочет рассказать о моем творчестве. Я засмеялся, мол, о творчестве говорить ещё рано.
Валя принялась рассказывать, какой большой резонанс вызвал мой рассказ "Две пачки мороженого", многие её спрашивали, правда это или выдумка? и сильно огорчались, когда узнавали, что придумано.
Люба Бессонова рассказала, что у них был девичник, и женщины говорили о желании, написать подобное объявление.
Вчера на седьмой вставке с лестничного пролета упал мужчина. Сидел на перилах и читал газету. Неосторожное движение и всё. Ударился внизу о батарею, раскроил череп, перелом шейного позвонка. Приехал реанимационный автомобиль, вставил в горло трубку. В больнице он умер. Тысячи людей сидели на перилах, и никто не упал. Надо было, прийти именно этому человеку.
Что это? Рок? Судьба? Мне кажется, расположенность человека именно к этому виду травмы. У каждого своя склонность. В народе давно подметили такую закономерность и не зря говорят: кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
Хотя другой на его месте уже давно бы утонул, а этот будет плыть до тех пор, пока не натолкнется на берег или на людей. Полярные летчики плыли зимой в море несколько часов. Другой бы, за эти часы десять раз мог бы утонуть в тропическом океане. И невольно думаешь, чего же мне опасаться? Где таится погибель моя, какая моя судьба? Вообще-то, многие умирают от старости, может быть, и меня ждет это? Конечно, не хочется погибать раньше времени, но, если суждено, то не отвертишься, как ни старайся.
15 февраля. Третий день как похолодало, до -15.
Оказывается, тот мужчина пришел на работу пьяным, и мастер отправил его домой. Он решил скатиться по перилам и упал, проломив череп, нос вдавился внутрь. Токарь,37 лет.
20 февраля. В прошлом году 5 мая записал сказку на новый лад — "Три брата". Чем-то не понравилась, постеснялся показывать. И напрочь забыл про нее. Недавно записывал "Странный вопрос" и наткнулся на нее. Прочитал и увидел, что ничего страшного, можно и показать. Вика прочитала, и ей не понравилось.
В половине седьмого открыл дверь. Валя одна.
— Что-то ты сегодня рано.
— А я специально. Пришел на консультацию. Как ты думаешь, для "Кактуса" это подойдет?
Валя прочитала и сделала замечание, что написал обще, а закончил частностью, но "Три брата" ей понравились, пообещала, отдать в "Кактус".
К семи часам подоспели почти все, даже Николай Соболев, который впервые пришел после обиды, которую ему нанесли, не дав призового места за стихи.
Иван Руднев сел рядом со мной. Каждый раз говорит, что перестал писать оттого, что ничего не получается. Не было Бессоновой, Мосина.
Валя начала читать про Сергея Городецкого, потом не выдержала:
— Нет, я не могу читать. Вчера пришла рецензия на нашу рукопись, которую отвозила в ноябре в Москву. Рецензия разгромная. Суслов меня спросил: Ты с ним пила? Ты с ним спала? Что же тогда хочешь? Ещё сказали, что после Олимпиады Москва будет для всех закрыта. Будут печатать только членов Союза писателей. Митрофанов мне говорил, чтобы не присылали талантливую рукопись, всё равно придется давать разгромную рецензию.
Она стала читать. Рецензия действительно предвзятая. Ему надо было зарубить, что он прекрасно и сделал, не мудрствуя лукаво, приводил такие доводы, что все похохатывали.
Я со страхом ждал, когда очередь дойдет до меня. Но ничего страшного. Упрек в дидактичности, в детскости, что лучший рассказ "Сиамский котенок" написан в подражание Камилу Икрамову. Я даже не знал, что есть такой писатель. Кто-то об этом и спросил меня.
Один Аршинов сказал:
- Рецензия правильная, стихи, действительно, плохие. Не поймите меня превратно, что говорю так, потому что моих стихов там нет.
В середине читки пришел пьяный Николай Казаков и разговорился, сильно жестикулируя, всех перебивая.
Всё оставшееся время обсуждали рецензию. Валя говорила о Суслове, что он был в Переделкино на даче Евтушенко. Дача маленькая. Евтушенко очень хорошо встретил. Его жена — ирландка, милая женщина 26 лет, а ему 46, видно, что любит. Первой женой Евтушенко была Белла Ахмадуллина, вторая — жена какого-то прозаика. Когда гостей нет, он пьет хорошее вино, с гостями — водку. Дал Суслову новую поэму и сказал, что интересуется его отзывом. Тот всю ночь читал, и она ему не понравилась. Правду сказать не решился и ответил, что был пьян и не успел прочитать.
Евтушенко поверил. Говорил о своей книге, что пишет по-новому, так на Руси ещё никто не писал, он ещё прогремит с этой книгой.
У меня упало настроение. Москва для нас закрыта: вряд ли у меня будет что-то стоящее, но, всё равно, была какая-то надежда, а теперь её нет. Задумавшись, оставил коробку с босоножками, и вспомнил о ней, дойдя до автобусной остановки. Руднев стал говорить, что полезно ходить пешком, а-то из двери дома в дверь автобуса. Я хотел возразить, что сегодня уже прогулялся, и вспомнил, что заходил в обувной магазин, и о своей покупке. С досадой хлопнул рукой об руку, бросил коротко:
— Пока.
И побежал назад, думая, что неловко будет просить открыть кабинет.
Однако Валя была ещё там с Воронцовым, который любит поговорить, и где был, и с кем не был, откуда и темы берет? Сейчас он вещал о своих стихах, что недавно написал сценарий в стихах для цеха М-2. Однако, Валю волновала несправедливость критиков ее стихов, порывалась перетянуть разговор на свою сторону.
Я же думал о своем, что мой рассказ "Месть" никто не захочет печатать, как сказал рецензент: "излишне натуралистичен". Как понять? Много правды — это плохо? А когда лакируешь, получается бесцветно, никому неинтересно. Решил предложить заводской газете, в редакции уже не был два года. В последний раз принес пять рассказов, мол, на выбор. За два года лишь три рассказа напечатали, а в клубе от Воронцова услышал, что Аникин просит рассказы. Я сразу подумал, что Аникин — это Александр Александрович, фамилию которого безуспешно пытаюсь узнать, так как никто не знает.
В понедельник пришел к нему. За два года он сильно сдал, лицо, будто ссохлось, покрылось морщинами. Сказал, что "Кашевар" ему понравился, будут печатать, а насчет "Мести" попросил позвонить в четверг. Всё время курит. Долго не прожил. Через год узнал о его смерти.
24 февраля по телевидению передавали спектакль "Теплое место". Смотрел с интересом, хотел понять, как делают пьесы на производственные темы. Может, и я напишу?
Профессионально, но далеко от жизни, всё притянуто за уши. Сейчас кажется, что нынешняя литература сильно оторвалась от жизни, пишут не то, что волнует, а то, что может пройти в печать, что имеет идейную и политическую направленность. В "Юности" печатаются приключенческие повести, в которых главное — занимательность сюжета, а не изображение жизни. Чувствуется, что на писателей сильно давит цензура. Сколько интересных книг было написано, когда цензура ослабила свою хватку!
Сейчас проходит ХХVI съезд. Каждый выступающий считает своим долгом вознести до небес нашего генсека. И всё это в таких подхалимских дозах, что неловко делается, невольно думаю, зачем он это поощряет? Странное сейчас время, смутное. Все надеются, что когда-нибудь всё прояснится. Мы можем достичь большего, чем достигли. Нынешние достижения преподносятся, как успех, но, по-моему, это сотая доля того, что мы могли бы достичь при правильном руководстве.
Оттого так много недовольных, и даже в разговоре с начальством убеждаюсь, что они думают так же, лишь с той разницей, что им по должности нельзя откровенничать. Все прекрасно всё видят и знают. Чтобы вырваться из нужды, приходиться работать по воскресениям, хотя ясно, что лишние 20 рублей из нужды не вырвут, но, всё же, с ними легче, чем без них.
У Ивана Малькова на днях родились близнецы-сыновья. Я предложил женщинам бригады собрать по три рубля, но они сказали, что это слишком много, мол, Максимовой мужчины не собирали. Но Максимова не родила двойню! Жадность женщин поражает. Сошлись на том, что они дадут по рублю, а мужчины по два, так как он ставил водку на обмывание, прямо на работе, поэтому я отказался от выпивки.
У нас на участке все время пропадают детали, тысячами штук. На выходные мы прячем детали по закоулкам, однако, и там находят. Гена сказал, что забрали начальника цеха в связи с делом Хрипко. Ему тоже 27 лет.
16 марта. Вечером пришел в лито.
Валя рассказывала старшекласснику о том, как писали Некрасов и Панаева, каждый своё. Потом обратилась ко мне, мол, мальчики хотят всем классом написать книгу. Я произнес, что это пустое занятие, надо писать о том, что знаешь. О чем они будут писать, о том, что не знают?
Валя заспорила, мол, я не прав, у неё есть школьник, который пишет очень интересные фантастические рассказы и даже начал повесть. Необычно интересный сюжет, правда, написано голым языком, без художественности. Долго расхваливала своего подопечного.
Валя сказала новость: на вечере будет гость из Москвы, который приехал специально за нашими рукописями, на которые Колесов написал разгромную рецензию, мол, он никому не сказал. Они наши шефы и должны помогать нам, а не отмахиваться. Скоро пришел гость и стал слушать наших поэтов, говоря, что подойдет, а что — нет. Почти все прочитали хорошие стихи, лишь наши графоманы всё испортили. Тамара Ивановна полчаса читала свою поэму, где было всё, что можно было только придумать, как у туркменских акынов, что вижу, о том и пою.
Мурысев прочитал такое, что поэт поморщился и покачал головой. Через два часа он запросился на перекур. Поэт сказал, чтобы прозаики остались. Начал расспрашивать Руднева, но не добился от него вразумительного ответа, явно, не желал отвечать. Он переключился на Толика, и тот с готовностью неофита стал рассказывать, о чем он пишет, но Валя быстро сказала:
— Нет, нет, ему ещё рано печататься, с Вячеславовым поговорите.
Он внимательно посмотрел на меня.
— Это, наверное, ваш самый маститый прозаик. Я имею в виду, за исключением Балашова. Я помню вечер, когда выступал Окуджава. Он перед выступлением толкался в народе и слушал, что о нем говорят. Вы не имели такой возможности?
— Только последний рассказ удалось написать так, что он вызвал интерес.
Любовь Бессонова вступила в разговор и похвалила мой рассказ. Поэт сказал, чтобы я перепечатал его, 3 апреля он заберет все рукописи в Москву. Разошлись в 22 ч.
10 апреля. Полмесяца назад Валя опубликовала в газете заметку, что вот, мол, наши рукописи уже отбирает Москва, приглашает приходить всех, кто пишет. И уже на следующий день пришло 12 девочек и мальчиков, сидят, молчат, присматриваются.
А я не могу вслух сказать, только думаю, что бабочки летят на огонь, которой обожжет им крылья, хорошо, если не судьбу. Скольким, вот так же, давали аванс, они поверили в свою гениальность, бросили привычные занятия и становились поэтами, поэтессами. Евгений Евтушенко раструбил о Нике Турбиной, и девочка возомнила о себе невесть что. На повзрослевшую уже никто не обращал внимания, и ей стало очень обидно. Спилась, и в возрасте 28 лет выпала из окна, увидев друга с бутылками, идущего из магазина. Если бы Евтушенко не сбил её с правильного пути, она бы прожила долгую, и, может быть, счастливую жизнь. Этим же, сейчас грешит и Валя Рашевская.
23 апреля на лито слушали о М. Цветаевой. Вернулся Воронцов из отпуска, сделал два комплимента Вале, из которых видно, что он влюблен в нее.
2 сентября. Ради интереса перечитал книгу "Госпожа Бовари", которую раскрывал в далёкой юности, и основательно забыл, о чём там пишется, и остался в недоумении. Почему Флобер сказал: Эмма — это я. Он описал потаскуху, которая бесится от безделья, и у неё никогда не было возвышенной души, которая погибала бы в прогнившем обществе, как сказано в аннотации.
Владимир Мисюк прочитал эти слова и поразился, как я посмел так её назвать, мол, это Флобер, а ты кто? А что делать, если я так подумал?
Гипноз классика действует на нас удушающее, перестаём мыслить. Этак можно оправдать любую проститутку, мол, виновата не она, а общество. Но, если события происходят социалистическом обществе, то критики, как один, уверяют, что виновата она, такая-сякая, с прогнившей душонкой. Всё можно заставить лить воду на свою мельницу.
Много позже прочитаю у Милана Кундеры, что фразой «Госпожа Бовари — это я» мы обязаны посредственной писательнице Амели Боске, которая, написав разгромные статьи о «Воспитании чувств», однажды спросила у Флобера о прообразе Эммы Бовари, и тот, якобы, так ответил. Амели передала эту ценную информацию некоему господину Дешерму, и тот распространил её по всему свету. Мы любим раскрытые тайны и чеканные формулировки.
После долгого отсутствия пошел в ЛитО.
— Как я рада тебя видеть, — сказала Валя.
Приятно слышать, подумал я, но промолчал.
Много смеялись после рассказа 17-летнего Андрея: 30-летняя женщина после трех месяцев замужества обиделась на мужа за то, что тот оголил ей ноги, приподняв одеяло, — ушла из дома. Утром он пришел к ней и попросил прощения.
Много было смешных реплик. Монастырский сказал:
— Это похоже на боксера заочника. Надо будет дома попробовать.
— Что? Одеяло поднять? — спросил я.
Все испытывали неловкое чувство, когда он читал свой рассказ. Я тоже коротко высказался:
— Психологически неверно. Яйца выеденного не стоит.
Монастырский бросил реплику:
— Прокурорский приговор.
Мне стало неприятно. Может быть, и в самом деле, чересчур строг?
23 октября. Вчера решил показать Вале "Невесту", интересно, что скажет? На вечере разбирали Воронцова и Любу Захарченко. У обоих, ни умения, ни таланта, много красивостей, слащавости. Закритиковали.
Сергей Аршинов поссорился с женой, пришел пьяным. Бессонова всё толстеет. Со знанием разбирает стихи, но, часто, бестактна, ни во что не ставит Валю.
По радио каждый час муссируются вопросы возникновения атомной войны. Всё готовятся. Кошмар какой-то. Зачем людям война?
29 октября. К моему удивлению, при встрече Валя начала говорить о чем угодно, но только не о моей повести. Сказала, что мне дали вторую премию на конкурсе, посвященную дню ВЛКСМ, и даже что-то — по городской. Говорила так много и долго, что я не выдержал и спросил. Она извинилась, что забыла дома рукопись, мол, отдам в воскресенье, в Молодежном центре, на вечере поэзии будут награждать призеров. Там она и скажет свои замечания, мол, повесть — лучшее, из всего мною написанного.
В 13 часов Людмила Смолина, подруга Вали, вместе учились в институте, прочитала начало своей дипломной работы "Лирико-философское влияние поэтов-классиков на современных поэтов".
Звучали обкатанные шаблонные фразы, ничего не говорящие ни уму, ни сердцу. Этот трактат можно написать и без пятилетнего обучения в МГУ. Вежливо прослушали, и даже, кто-то выразил желание, прослушать продолжение на следующем занятии, вероятно, с тайным намерением, не прийти на него.
Потом Валя сказала, что пригласила поэта-песенника, который сам сочиняет музыку к своим стихам и сам исполняет.
Евгений сказал:
— Я очень волнуюсь, у меня даже вспотели ладони, заранее прощу прощения перед теми, кто умеет играть на гитаре и перед теми, кто сочиняет стихи.
Запел на удивление приятным голосом, но заметно подражание Высоцкому.
Я был в восторге. В песнях юмор и мысль. Все остались довольными. Только Аршинова заела зависть, что кто-то лучше его исполняет свои песни.
После вечера поэзии договорились пойти к Смолиной на поэтические посиделки, собрали по три рубля на водку. Я отказался, не было денег и желания, пить, и ходить на такие вечера.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/02/390