25 января. Неделю назад через час после начала работы меня позвали к телефону. Услышал голос Валентины Рашевской и предложение: хочу ли поехать в Ленинград в эту пятницу на четыре дня? Попросила продиктовать номер паспорта. Обычно я не помню номер, всегда заглядываю в паспорт, но сейчас вспомнил и продиктовал.
В этот же день договорился об отгулах с Тверовым. Вечером отнес деньги Вале, и узнал, что кроме нас едут и из литературного театра.
Встречу назначили у "Восхода" в шесть часов, то есть я должен выйти, когда автобусы ещё не ходят. Пошел пешком, за сорок минут добрался. Подали хороший автобус, междугороднего сообщения. Нас сопровождал руководитель группы от бюро путешествий, молодой человек лет под 30, худощавый, смуглый, со смоляными усами, Игорь Шарифов.
В Старом городе он сделал "приятное и неприятное сообщение", мол, вчера, поздно вечером, пришла телеграмма, что нашу группу в Ленинграде помещают в более комфортабельные условия. Поэтому, чтобы по приезде не было лишних разговоров, он сообщает здесь, нужно доплатить по полтора рубля в день, это шесть рублей. Тех, кто не согласен, не будет помещать в гостиницу. Все промолчали, кто же захочет из-за шести рублей лишиться жилья? Поехали дальше.
Перед посадкой в самолет, Валя, принужденно смеясь, сказала Воронцову:
— Не ожидала от тебя такой пакости.
Я было не понял, но, взглянув на красное лицо Саши, догадался, тот уже успел выпить. Год назад Валя ездила в Москву с Воронцовым, Рассадиным, Богачевым и вволю наревелась с ними, вытаскивая их из канав. Урок ничему её не научил.
Весь путь до Ленинграда под нами тянулись облака. В аэропорту пришлось полчаса прождать, пока нас нашел руководитель бюро путешествий, который должен сопровождать нас по городу. Позже нам дали вместе с автобусом и гида. Получалось четыре человека сопровождающего персонала, из которых работали только двое, остальные катались.
Поместили нас в гостиницу "Карелия", вместе с иностранцами. Валя перед этим спрашивала меня, с кем поселить? Я ответил, что мне всё равно, три дня можно с кем угодно перетерпеть, но она резонно рассудила, что пьяниц нужно поселить вместе, а трезвенников отдельно.
Когда выдавали ордера на номер, Игорь деловито собирал с каждого по шесть рублей, и на списке из 26-ти человек, против фамилии ставил крестик.
Не теряя ни минуты, мы положили вещи в номер, и сразу вышли на остановку троллейбуса: гостиница далеко от центра города. Ближе всего подходила лишь линия троллейбуса, да в километре — линия трамвая.
Пока доехал до Невского проспекта, стемнело, мела метель. Я до этого никогда не был в Ленинграде зимой. Почти не узнавал город. Грязные сугробы, невзрачные дома, длинные заборы, за которыми промышленные объекты.
Когда заходил в магазин, очки запотевали, приходилось доставать платок и протирать. Быстро прошел вокруг Гостиного двора, поверху и внизу, но купил только утюг и пару коробок фломастеров, карандашей не нашёл. От Гостиного двора до площади Восстания пошел по Невскому, попутно заходя в магазины, но сливочного масла нигде нет. Заехал на Петроградскую, купил два килограмма брынзы, изюма, пять килограммов апельсинов, и зашел к Анохину, отчиму Вики. У него на ужин жарено-пареная курица с картофелем, угостил. Немного поговорили, и уехал в гостиницу, где помылся под душем и лег спать.
Утром с Женей стали в лифт. По пути с 15-го этажа вошли иностранцы и поздоровались: "Монинг".
Чтобы не сочли нас невежливыми, пришлось мне ответить: "Гуд монинг".
Через несколько секунд иностранка, средних лет, худощавая, невзрачная, посмотрела на меня. Лицо ничего не выражало, бесстрастное, но можно понять, слышала, что только я ответил на приветствие, и она смотрит, любопытствуя, кто я? То ли такой же иностранец, то ли неправильно ответил, не так.
В ресторане официантки быстро поняли, что мы не иностранцы, решили с нами не церемониться, сказали:
— Берите подносы и ставьте себе завтрак, после еды уберете за собой.
Мы посмеялись и сделали, как они сказали.
После завтрака наш новый руководитель собрал желающих идти в «Русский музей». На троллейбусе доехали до центра и оттуда пешком добрались до музея. Все картины знакомы с прошлого моего посещения, ничего нового не добавили.
После обеда запланирована экскурсия по городу. От Пискаревского кладбища шофер довез желающих до магазинов, а меня провез подальше, к Кировскому мосту, откуда поехал к Анохину и взял три килограмма масла, которые ему принесли по-знакомству, так как больше 400 граммов на руки не продавалось. Просидел у него не более десяти минут. Почувствовав, что нам не о чем говорить, сослался на необходимость посещения магазинов, ушел.
Если в пятницу мела метель, то в субботу и воскресенье погода тихая, не морозная, около пяти градусов.
Утром нас повезли по Пушкинским местам, до места поединка на Черной речке. Четверть группы, во главе с Валей, высадились возле Эрмитажа, остальные поехали дальше, но через двадцать секунд Тане пришло в голову, что и она может пойти вместе с другими в Эрмитаж, попросила шофера остановить автобус.
Гид — молодая, маленькая женщина, обиженная, что часть группы ушла, не выдержала и разразилась гневной речью:
- Культурные люди так не делают, предупреждают, или хотя бы говорят: До свидания. Могу сейчас высадить всех, и идите по своим делам.
Таня простодушно сказала:
— Что же делать, если неинтересно?
Это ещё больше добило гида. Наши, видя, что нас могут высадить, и мы не повидаем того, что запланировано, напали на Таню. К её чести, не ответила на язвительную реплику гида:
- Лучше ездить с колхозниками, чем с литераторами, которым нет никакого дела до Пушкина.
Гид все же довела экскурсию до конца. Высадили нас у Петропавловской крепости, где через сорок минут должна начаться другая экскурсия. Решил пойти в Эрмитаж, но увидел стометровую толстую очередь. Билет стоит рубль. Не менее часа пришлось бы простоять на холоде, а это невыносимо. Решив, что у меня в памяти всё ещё свежо от последнего посещения Эрмитажа за 30 копеек, пошел в Исаакиевский собор, где был в 80-м году.
Закончилось моё путешествие. Думал, как всё нереально, что я в Ленинграде, слишком маленький срок, чтобы осознать это, через день снова начнутся серые будни. Лишь въедливый холод и серый вид зданий говорил, что все это — правда, я снова в Ленинграде. Я уже не восторженный щенок, а пожилой мужчина, у которого всё позади, впереди ничего нет. Успех не для таких, как я.
Вспоминалось первое юношеское впечатление от города, когда приехал в дождливый день, всё было так уныло, серо и грустно, что постигло глубокое разочарование. На этот раз все точно так же: утомляло обилие людей на улицах, в метро, в магазинах, где многого поубавилось, по сравнению с шестидесятыми годами. Но была говядина по два рубля, многие наши брали сыр, масло, вареную колбасу, апельсины, яблоки, лимоны и многое, чего у нас нет, и не скоро будет. Встречались и вежливые, и хамы. И уже думалось, что не хотел бы здесь жить, слишком всё это скоро бы приелось, жить в музее не очень-то приятно.
После собора прошел по Невскому проспекту до Казанского собора, но там тоже очередь. Не захотел терять время на стояние, когда времени так мало, тем более в последний день, дошел до Фонтанки, до красного Михайловскаго дворца, где зарезали Павла. Оттуда по Летнему саду, по набережной, до Эрмитажа.
В маленьких магазинчиках купил Российского сыра и, порядком замерзнув, вернулся в гостиницу, хотя и жаль уходить с таких мест, где был летом. В гостинице, уложив всё купленное в сумку, увидел, что можно бы ещё докупить, много свободного места, но уже поздно, да и ехать до магазинов далеко.
Вышел в холл смотреть цветной телевизор, чтобы понять, многое ли я теряю, ежедневно смотря черно-белый? Да не особенно, краски экрана бледные.
Через час мимо прошел Воронцов с Таней. Увидев меня, подошел, и, дыша водочным перегаром, сказал:
— Одолжи пять рублей.
Я солгал, что у меня всего лишь три рубля, оставленные на крайний случай: если опоздаем с прилетом самолета, придется покупать билет на автобус. Он беспечно махнул рукой:
— Ерунда, давай три рубля.
Я отказал.
— Жестокий ты человек, недаром пишешь прозу, - припечатал он.
Удивительный эгоизм, готов оставить другого без копейки, но чтобы самому было на что выпить. Воронцов и Богачев, со времени приезда, не выходили из гостиницы, всё время квасили. Стоило ехать в Ленинград? Зато над головой никто не стоит и не зудит, что хватит пить.
В субботу они пили в баре. Пьяный Богачев полез целоваться к немке из ГДР, старше себя лет на десять, минимум, передал ей листок со своими стихами. Наши, из особого отдела, два раза сфотографировали момент передачи, так сказал Мастерков. Он был с ними поселен в один номер. Ему пришлось вести упившихся, и укладывать на кровать, в туфлях. Утром выслушал от горничной: — Это ваши такие? — объяснил, что к ним имеет, лишь косвенное отношение.
Мне он сказал:
- У меня вторая категория допуска к секретным документам. Я давал расписку. Если придется давать по этому поводу объяснения, то будет очень неприятно, и нежелательно.
Я лишь посочувствовал ему. Молча радовался, что не достались столь беспокойные соседи. Еще через час ко мне подошли Силкин с Сашей Рашевским и стали говорить об Игоре, который смошенничал, присвоив собранные деньги. Валя, уже на следующий день, спрашивала у директора счет за гостиницу, видела счет, и тот ей объяснил, что Игорь не имел права собирать деньги. Она сделала устное заявление двум особистам, которые вызвали Игоря, и тот пообещал представить оправдательные документы, что все деньги сдал, куда следует.
Я объяснил Саше и Алексею, что здешним особистам невыгодно заниматься этим делом, тем более сделанным устно, а не письменным заявлением. Нужно, по приезде в Тольятти, написать заявление, и пусть местные органы разбираются. Я это и раньше говорил Вале, и она согласилась со мной.
Утром нас не стали кормить, мол, в первый день выдали сухим пайком два завтрака — это кусочек колбасы, сыра, два яйца, кусок черного и белого хлеба. Знали психологию советских граждан — никто не станет жаловаться в день отъезда.
Едва отъехали от гостиницы, Игорь достал деньги и, улыбаясь, какое самообладание! сказал:
— От ваших денег осталось 54 рубля, как хотите, так и делите.
— Нет, нет! Мы не возьмем! — сказала Рашевская и встала, следя, чтобы никто не брал денег.
Людмила Смолина начала петь песни с Воронцовым, который уже успел выпить, голоса у неё нет, слуха тоже.
У меня же грустное настроение, последний раз смотрел на город, нас везли задворками, не по Московскому проспекту.
Скоро Валя вспомнила, что оставила в гостинице сумку со своими документами, и, расстроенная, сошла с автобуса. Шофер грубо крикнул:
— Здесь нет шестерок, закрывать дверь!
Валя закрыла, и мы поехали дальше. Наши набросились на шофера, Смолина весело выкрикнула:
— Хамло!
И, как ни в чем ни бывало, продолжала петь. Как такие поездки высвечивают характеры, за год человека так не узнаешь.
Валя домчалась до гостиницы на скорой помощи, и шофер не взял с нее деньги, назад она приехала вместе с иностранными туристами. Всё обошлось хорошо.
В самолете Игорь сидел рядом со мной, видел, как он задумчиво накручивает ниточку на свой палец.
В Курумоче багаж получили быстро. Наш автобус уже ждал. Мне досталось сидение в конце салона — не спешил занять лучшее место. Только отъехали, как Игорь предложил взять 126 рублей, мол 30 рублей он уже истратил. Эльвира Мамай взяла деньги, а Валя вскочила и заставила вернуть.
Отъехали с километр, как одна женщина вспомнила, что оставила в аэропорту лыжи, и побежала за ними. Мы простоял полчаса, некоторые стали возмущаться, что шоферу ничего не стоило вернуться вместе с ней, быстрей было бы. Ещё через полчаса шофер развернулся и поехал в аэропорт, оставив на дороге, вышедших покурить. Выбежавшие, начали искать беглянку, но не смогли её найти.
Пошел Игорь, через 15 минут нашел её. Она уже купила билет на рейсовый автобус. Ждала посадки, а мы её ждали. Вот тебе и женская логика. Лыжи она нашла. И, наконец-то, мы отъехали из Курумоча.
Игорь больше не предлагал деньги, а я думал: удастся ли ему выкрутиться из этой истории? Подобное он проделывал не один раз, и пока сходило с рук, а сейчас что-то у него не увязалось, не на тех напал.
31 января. Вчера с утра отработал на заводе до двух часов, дома помылся и пошел на юбилей лито, в молодежный центр. Дверь в зал закрыта, служащая кому-то говорила, что выступающие репетируют, и у меня уже мелькнула мысль — сесть на мягкое сидение и ждать пяти часов, но, увидев в коридоре фотографии, начал их рассматривать. Как вдруг из полуоткрытой двери услышал голоса Рашевской и наших женщин. Зашел. Они не репетировали, а просто сидели, раговаривали, пили чай.
Я спросил про Остапа Бендера. Валя рассказала, что обращалась к директору экскурсионного бюро, и тот возмутился, что написали заявление, порочащее такую известную, уважаемую организацию, — надо пойти и забрать. Договорились — в понедельник вместе забрать заявление. Но в понедельник Валя не могла дозвониться до директора, секретарша отвечала, что его нет, а потом сказала, что он подсказывает ей, чтобы позвонила попозже, и тогда Валя позвонила следователю Малышеву, чтобы тот давал ход заявлению, скоро ей придется давать показания.
Юбилей начался с опозданием на полчаса, пришли местные столпы: писатель Балашов, Орлов, чиновник Леонид Пахута, Попов – директор ДК. Всё шло по написанному сценарию, поэты читали стихи, столпы поздравляли, желали успехов, Смолина, как руководитель "Орфея", со своими питомцами подготовили шуточное поздравление, которое понравилось Рассадину, они упоминали его, мол, хотят к себе переманить.
На банкет столпы не остались. Без них все чувствовали себя раскрепощенными, и я произнес три тоста. Пели песни, рядом в зале гремела музыка дискотеки, многие ходили туда танцевать, потом возвращались, чтобы и здесь танцевать, я отважился только на вальс. Вспоминали Сергея Аршинова, который уехал из Тольятти.
В конце вечера Людмила Смолина положила голову на руки, то ли спала, то ли плохо чувствовала от перепитого. Потом сказали, что плакала из-за неудачно сложившейся жизни. Это были винные слезы. Едва держалась на ногах, на улице падала и долго лежала, поднять не могли из-за большой массы тела.
В прошлом году она окончила МГУ, вернулась в Тольятти и нашла своё признание в "Орфее", который состоит из девяти человек, но она почти каждый четверг приходит в "Ладу". Подозреваю, нравится то уважение, которое оказывает ей Рашевская. Валя умеет подойти к человеку так, что тот чувствует себя значительным и нужным. Часто, если возникала потребность проведения какого-нибудь вечера, Людмила предлагала свою трехкомнатную квартиру, где жила с матерью.
Я отказывался от таких вечеров, чувствуя ненужность и неестественность всего этого. Про себя удивлялся, думал про Смолину, что она в таком возрасте, когда женщина должна создать семью, иначе будет вынуждена всю жизнь куковать, строить из себя эмансипированную особу, которая свободу ставит превыше всего, а по вечерам будет плакать в подушку. Тем более такие вечера не помогают найти спутника жизни, лишь попутчика на время. Человек сам куёт свою судьбу, если она не сложилась, то винить нужно только себя. Сытая, благополучная жизнь развратила её. Отец большой ВАЗовский начальник. Во время учёбы снабжал достаточным количеством денег, чтобы снимать квартиру и вести богемный образ жизни.
Павлик Пензин пришел с женой, такой же долговязой, как и он сам, было видно, что у них ещё не прошел медовый месяц, друг от друга не отходили. Он часто, на виду у всех, целовал её в щечку, она принимала как должное. Ему двадцать пять лет, но выглядит 17-летним школьником, в простеньких, не фирменных джинсах, которые из-за его роста коротковаты. Непосредственен в разговоре, пишет слабые стихи, которые и критиковать никто не решался. Все смущенно молчали, а он считал это за признание.
И сейчас, на вечере, первый раз в своей жизни, выступил перед аудиторией. Прочитал, не стихи, а попытку стихов в прозе, про Маленького принца, который, оказывается, живет на Земле и работает в автобусном депо. Не уточнил, кем? Слесарем? Все люди, работающие в депо, не подозревают, что рядом с ним находится Маленький принц, который часто смотрит на звезду, откуда прилетел.
Мастерков хотел сесть со мной, но пошел курить, и Валя заняла его место. Он с удовольствием разговаривает со мной, что-то во мне ему нравится, упомянул, что в прошлом году, в мае, развелся с женой после 15-ти лет совместной жизни, и купил стереопроигрыватель. На мой вопрос, почему развелся, начал читать стихотворение, суть которого трудно уловить, не только из-за выпитого и шума в банкетном зале, вероятно, и туманности самого стиха.
На юбилей пришел Николай Проценко, который ходил в литобъединение лишь год, в 77-м году, потом у него завязалась переписка с рецензентом из "Советской России", и он перестал писать стихи, которые начал сочинять на сороковом году жизни. Во рту не хватает одного резца, что сильно его старило, прибавилась седина. Выпив, начал декламировать стихи — свой ответ рецензенту, о протекции, мол, без неё не обходились все известные поэты. Смысл в том, что если бы и ему дали протекцию, то и он стал бы таким же известным поэтом.
Я понял ещё тогда, что переписка ему нравилась больше, чем сочинение стихов. Сейчас пришел лишь потому, что получил приглашение на юбилей.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/02/386