Маленький несчастный Салабон сидел согнувшись в самом тёмном углу. Точил самолёт из плексигласа. Работа предстояла долгая, кропотливая. Сначала обыграть матовую полупрозрачную "рыбку" заготовки надфильком, придать нужную форму. Затем прошкурить хорошенько наждачкой, сперва той, что покрупнее, а потом уже "нулёвкой", набело. Исчезнут шероховатости и запилы, самолётик заблестит, как из стекла, и тогда он возьмёт мягонькую тряпочку и отшлифует его до зеркальной кондиции. Засияет – и "полетит"... Салабон сдаст работу. Но это ещё нескоро.
Салабон ещё ниже склонился над работой, заширкал надфилем, насвистывая:
- Ты не плачь, салага... срок отслужишь свой...
Перед ним на разостланной тряпке были разложены все необходимые инструменты: пилочка, обрывки наждачки, целый набор напильников... Сам он сидел на перевёрнутом ящике.
Салабон по годам был не такой уж салабон. И не думал, не гадал, что окажется здесь... "Вешайтесь!" - кричали "деды", когда, наголо остриженных, но ещё в "гражданке", их строем вели в казарму.
А потом приезжала на присягу мать, маленькая, постаревшая... Она заплакала, увидав его, и сам он тоже чуть было не расплакался: вспомнил, как она бежала за поездом, увозившим его в армию...
- Мужик! Мужик, *бтвоюмать!
У Салабона задрожали руки. Он вскочил и сломя голову бросился к выходу, но в дверях столкнулся с Сариевым. "Дедушка" был пьян, расстёгнут до пупа. Ремень, как и положено, висит "на яйцах".
- Тащимся? - тихим голосом спросил Сариев и взял его за плечо. - Службу забыл, да?
- Никак нет! Заработался, товарищ дедушка, не услышал, - объяснил Салабон, чувствуя сам, что объяснение звучит неубедительно.
Но "дедушка" неожиданно заинтересовался:
- А что работаешь, сынок?
- Самолёт точу... Иванову.
- Иванову? Салабон он ещё, ещё вешаться надо... А ну, покажи дедушке!
- Только он незаконченный ещё пока, - предупредил Салабон, подавая работу.
Покачиваясь, "дедушка" долго смотрел на самолётик, тускло мерцающий у него на ладони.
- Подъ*бка, твою мать! - взревел он вдруг. - В натуре!
"Дедушка" размахнулся – Салабон в страхе отпрянул – и метнул заготовку куда-то в угол. Что-то ещё пробурчал – и вывалился в дверь.
Ещё не затихли его тяжёлые шаги, как в каптёрку боком втиснулся Малинин:
- Чего Сариев приходил?
- Откуда я знаю, - Салабон снова уселся на ящик.
Сердце его бешено стучало. Руки мелко тряслись. Он поднял самолётик и заработал надфилем, от волнения не туда затачивая крыло.
- Не так точишь, - помог ему Малинин.
Он присел рядом на корточки. Осторожно закурил.
- Этот Сариев, - шёпотом сказал он, - и ещё восемь "дедов", зимой отп***или всю роту.
- Роту?!
- Всю роту, ёб-ты. Началось, как всегда, с "черпаков", а потом и до нас до*бались. Меня как раз Сариев п***ил, - рассказывал Малинин, и от его тихого, спокойного голоса у Салабона опустились руки.
- Ну, я пойду, пока "деды" не при*бались, - Малинин встал.
Салабон печально смотрел ему вслед. Малинин обладал редким даром избегать неприятных встреч с "дедсоставом", а если таковые и случались, всегда умел заговорить "дедушке" зубы...
- Мужик! Эй, мужик! Сюда иди! - заорали на кухне.
Салабон проворно вскочил, бросив своё рукоделье ("Мужик он вовсе непьющий и рукодельный"), на ходу проверяя – туго ли затянут ремень, все ли застёгнуты пуговицы, крючок, пошёл на зов. Ему опять сделалось муторно и до ужаса невесело, как и всегда перед встречей с "дедсоставом"...
"Дедов" в роте было много, больше, чем "молодых". Такой уж был тот призыв. "Все они еб**утые какие-то, с того прИзыва", - как говорил Малинин.
"Дедов" много, и у каждого свои странности.
Одного отличала маниакальная любовь к чистоте. Его "салабоны" день-деньской мыли и подметали.
Другой "дедушка" ходил по казарме, взыскательно проверяя: хорошо ли затянут ремешок? Провинившихся тут же наказывал, приговаривая: "Почему так слабо затянут, а? Дед, что ли, охуенный?".
Третий был охотник выспрашивать у "молодых" подробности их интимной жизни на "гражданке", при этом сам входил в необыкновенный раж...
В общем, их было много, "дедов", и жить с ними в казарме... впору, действительно, повеситься!
Но сейчас Салабон был по форме одет, застёгнут, затянут, при деле. И потому, не чувствуя за собой никакой вины, довольно уверенно шагнул через порог.
По кухне плавал дым. Валялись "бычки", объедки, огрызки... Уборки-то сколько потом, вздохнул Салабон.
"Дедсостав", пьяный, сытый и потому, видимо, настроенный мирно, сидел за столом.
- Доклада не слышу! - гаркнул один.
Салабон мигом очутился снова за дверью, вежливо постучал и, вопросив: "Разрешите?" - просунул в щель скромное лицо.
- Разрешите – кто?
- Разрешите, товарищ дедушка, - поправился Салабон, всем видом своим выразив досаду и раскаянье по поводу такой забывчивости.
И тут же похолодел...
- Подъ*бнул, что ли?! - страшным голосом взревел адресат. - "Дедушка"?! Гражданский человек уже, почти... А ну, сюда иди, служба.
Салабон подошёл строевым, остановился, приставил ногу под внимательным взглядом "деда", чётко отдал честь:
- Товарищ гражданский человек, рядовой такой-то... по вашему приказанию прибыл!
"Дедушка" проверил, хорошо ли затянут ремень – хорошо, оглядел стоящего "смирно" Салабона с головы до ног и разрешил:
- Вольно... Здорово, служба!
- Здравия желаю, - заученно ответил Салабон и пожал мягкую дедушкину ладонь. Кажется, гроза миновала!
- Садись, спирит пей! - крикнул ему казах Башанов. - Спирит пьёшь?
Салабон добродушно посмеялся со всеми вместе, показывая, что прекрасно понимает: это – весёлая шутка. По сроку службы не положено.
- Ну, ладно, иди. Чем занимаешься – балдеешь?
- Никак нет! - возмутился - в меру - Салабон. - Самолёт точу.
- Кому?
- Вот... ему, - показал Салабон, душевно сокрушаясь, что вольное "ему" по отношению к "дедсоставу" звучит непозволительно и вульгарно. "Им"!!! Да, вот именно так.
- Мне делает, - сказал Иванов, пронзительно глядя на него.
- Ему сделаешь, потом мне сделаешь, понял? - крикнул Башанов. - Я завтра дам. А сейчас съ*бался отсюда.
- Пусть скажет, сколько до приказа!
Вот оно! Все "молодые" аккуратно вели счёт дням до "дембельского приказа" своих "дедов". А он пропустил несколько дней. И теперь не знал точное число.
- Сто сорок пять, - наобум сказал Салабон и замер: попал?
Нет, не попал! До приказа оставалось больше – сто сорок девять, но "деды", будучи в приятном расположении духа, простили ошибку. Вот если бы он прибавил им пару дней, тогда...
- Мужик, хочешь, чтобы дедушка меньше на четыре дня тебя е**л, да? - подъебнул Сариев.
- Никак нет, - запротестовал Салабон. - Хочу, чтобы дедушка раньше домой приехал.
"Дедсостав" одобрительно загудел.
- Молодец, мужик, - Сариев налил и поднёс ему кружку со "спиритом". – Въ*би!
Уж тут отказаться нельзя... Выдохнув, он поднёс кружку ко рту. "Мужик институт кончил, английский знает х** чего", - услышал Салабон голос Иванова и поспешно проглотил спирт.
Захватило дух, на глазах выступили слёзы... Радуйся, Салабон!
- Разрешите идти? - вдруг охрипшим голосом спросил он.
- Давай... Нет, стой! Стой!
Салабон остановился у порога.
- Ну-ка, скажи: после армии что будешь делать? Переводчиком?
- Не знаю пока... нет, наверное. В школу пойду. Я ведь учитель по специальности.
- В школу? - засмеялся Иванов. - Я в школе учил английский, сейчас ни одного слова не помню. На х** нужен им твой английский... Ну, всё. Свалил.
Выпускник факультета иностранных языков, star boy кафедры, будущий учитель английского языка Андрей Иванович Тюков вернулся в каптёрку, где в углу ждал его разложенный на тряпочке набор инструментов.
Он уселся на перевёрнутый ящик.
"Ты не плачь, салага: срок отслужишь свой! И так же, как дедушка, поедешь домой", - орали-надрывались на кухне пьяные, весёлые голоса...
Аккуратно водя напильником, он думал о том, что скоро закончит, "деды" разойдутся спать, они с Малининым сделают уборочку, потом он быстренько постирает "хэбушку" – вон она, мокнет в ведре, и вот уже тогда...
Письмо он получил ещё утром. Сложенное вчетверо, оно лежало в кармане "хэбушки". За день, а день у него был долгий, он много раз касался письма рукой, незаметно... Приятно было думать, что вечером достанет и прочитает... В кармане письмо нагрелось и за день словно растолстело. Как будто там кто-то живой, тёплый. Например, воробей. Ничего, потерпи, маленький. Скоро выпустим тебя...
И хотя он знал, что это письмо, бумага, думать так ему было приятно и легко.
1982, 2012.