Детство. автобиографическая повесть

               
 
               
                НАША СЕМЬЯ.               


     Родился я в 1949 году в посёлке Калиновка, Верхне - Хавского района, Воронежской области, а звали меня Ванюшкой. В детстве был я худым, невысокого роста, пацанёнком. 
        Семья наша состояла из пяти человек. Дед-Ефим Иванович 1878 года рождения. Высокий, сухопарый, с седой бородой и крупным носом, с бельмом на правом глазу, старик. Патриарх рода и самый старый и уважаемый житель посёлка. Мама-Пелагея Ефимовна 1917 года рождения. Крепкого телосложения, с крупным носом и густыми волосами,  незамужняя женщина – колхозница. Неграмотная крестьянка, но очень мудрая и трудолюбивая. Старший брат-Николай, 1941 года рождения по прозвищу «Офицер». Прозвище он получил за пристрастие командовать в среде своих сверстников и носить фуражку пограничника, которую ему подарил двоюродный брат Ванька Котыль после службы в армии в пограничных войсках. Худощавый, с продолговатым лицом и несколько длинноватым носом. Маша - мамина старшая сестра и дочь деда Ефима. 1912 года рождения, умалишённая, немая (слышит, но не говорит, а только мычит нечленораздельно). Коротко стриженная, с правильными чертами лица, ходит только босиком и на цыпочках, одна такая на весь посёлок. Как правило, в любом посёлке, в любом селе, а тем более, в более крупных населённых пунктах всегда жили такие Маши или Гриши - «дурачки», так их называли в народе. Дед Ефим говорил, что её в детстве, ещё в младенческом возрасте, своим криком напугал петух, который вскочил на подоконник и заорал своё «кукареку». Маша в это время лежала в люльке рядом с окном, а окно было открыто. С тех пор она и стала такой ненормальной. Бабушку Наташу я не знал так, как она умерла от чахотки за несколько месяцев до моего рождения, осталась только одна её фотография, да могильный холмик с деревянным крестом на поселковом кладбище.
      Старший брат-Колька, по отчеству тоже Васильевич так, как отец у нас был общий, носил фамилию отца – Павельева Василия Григорьевича, а я носил фамилию мамы – Баранниковой Пелагеи Ефимовны. Я был записан на маму с целью получения от государства пособия на меня, как на незаконнорожденного ребёнка. Пособие это было мизерным, в размере двенадцати рублей с копейками (в графе отец, в моей метрике, а затем и паспорте, стоял прочерк).
    
                СЕМЬЯ ОТЦА.

        Отец наш, Василий Григорьевич, а по деревенскому прозвищу Васька Печёнкин,
( почему Печёнкин, не знаю), жил со своей многочисленной семьёй напротив нас, через дорогу и ручей, на другом порядке улицы. Посёлок Калиновка состоял всего из одной улицы, нумерация домов отсутствовала, да и домов, а правильнее сказать изб, было немного, в основном это были саманные, крытые соломой жилища, пригодные для жилья. Был в посёлке один кирпичный дом и несколько деревянных. Электричества в посёлке не было, для освещения изб использовались керосиновые лампы (семилинейные и десятилинейные), а у отца была керосиновая лампа с термоэлементами, для снабжения электроэнергией радиоприёмника «Родина». Также, с этой же целью, у него была батарея сухих электроэлементов. Когда лампа не была зажжена, радиоприёмник питался от этой батареи, а, когда лампа горела, электричество в термобатарее вырабатывалось с помощью тепла. Из-за отсутствия электричества было много неудобств, а осенними ночами посёлок погружался в непроглядную тьму так, что из дому выходить было страшно.
      
    У отца была своя многодетная семья: жена-тётя Маня, старшая дочь - Райка 1939 года рождения; сын - Лёха 1946 года рождения; сын - Васька (по прозвищу Васяня) 1949 года 
рождения, (мой ровесник, брат по отцу и лучший друг), сын – Колька, ещё дочь, ещё кто-то, как звали, забыл.               
     Что удивительно, тётя Маня и мама были в какой-то степени, если не подруги, то приятельницы, без каких – либо претензий друг к другу по поводу дележа мужика, т. е. моего отца. Наверно у них была какая-то договорённость по этому поводу, дающая им мирно сосуществовать. Мама на эту тему разговоры не разводила, объясняя это тем, что любила отца, и мы с Колькой, дети любви без каких – либо претензий к отцу, моральных, материальных и других. Правда мама, как-то обмолвилась в разговоре со мной, что если бы она захотела, то отец жил бы с нами, а не с тётей Маней. Но она этого не захотела по причине, «на чужом горе, счастья не построишь».
      В семье Павельевых дети звали отца «папикой», а мать «мамикой», естественно и я называл отца тоже «папикой», а я очень часто бывал у них в доме по причине дружбы с моим братом по отцу, Васяней. Надо честно сказать, что отец ко мне, да и к другим детям, относился как к пустому месту, никогда не сказал мне доброго слова, ни разу не приласкал, хотя и грубых слов я от него не слышал. В отличие от отца, тётя Маня всегда была готова мне угодить, относилась ко мне, как к своим детям и даже доброжелательнее чем к ним. Поила, кормила меня вместе со всеми и защищала от Лёхи, который очень часто, ради развлечения, меня дразнил и доводил до слёз. Да, своеобразный был подросток Лёха! В начальной школе, которая была в посёлке, он доучился только до третьего класса. С учёбой и с учительницей (в школе была одна единственная учительница на все четыре класса и на несколько учеников – Корчагина Александра Григорьевна) у него был вечный конфликт. В конце концов, он в прямом смысле навалил «кучу» на крыльцо школы, за что и был из неё отчислен. После этого родители отдали его в пастухи пасти поселковое стадо коров, овец и коз. До этого стадо пасли сами владельцы скота подённо, в зависимости от того, сколько голов этого скота находилось у хозяев.
      Лёха часто издевался над нами с Васяней следующим образом: ловил нас, валил навзничь и держал, сначала над одним, а затем над другим глазом свой рот с нажёванной слюной, и пока не залеплял слюной (сколько не крути головой) оба глаза, не отпускал. Скажу честно, очень обидная экзекуция, часто доводившая нас до слёз. Мы, не единожды, собирались его отлупить совместно с Валиком и Колькой Хатунцевым, нашими приятелями, но дело дальше разговоров из-за нашей трусости, не пошло. Правда потом Лёха выправился, окончил вечернюю школу, выучился в Армии во время службы на шофёра, и приезжал в Калиновку из районного села Верхняя Хава на грузовике. О дальнейшей судьбе Лёхи, к сожалению, я ничего не знаю.
     Отец мой, Васька Печёнкин, был на все руки мастер, эдакий мастер самоучка.  По профессии механизатор, с любой техникой он был на ты: тракторист, комбайнёр, моторист, сеяльщик, веяльщик и т.д. У него, первого в посёлке, появился мотоцикл, радиоприёмник и другие новшества. Он мог паять, лудить, изготовить любую снасть, блесну, из двух резиновых камер от колёс трактора мог смонтировать лодку и изготовить много других, нужных вещей. По поселковым понятиям, он мог почти всё, к нему шли за советом и он помогал всем советом и делом. Алкоголь он почти не употреблял, семья его жила хоть и бедно, но мирно. Поговорить с отцом откровенно, по душам мне, к большому моему сожалению, не привелось. Сначала я был мал возрастом, а потом мы переехали жить в другой населённый пункт, затем служба в Армии, учёба, распределение на работу в Сибирь. О встрече мечталось, но встреча не состоялась и виноват в этом полностью я, сам. Сначала всё откладывал на потом, а потом было поздно, отца не стало. Да и с Васяней и другими друзьями детства связь утеряна по той же, причине, а, однако ж, было б очень любопытно знать, кто они, где они?
       Когда Лёха пастушил, мы с Васяней ходили к нему и носили обед. В самую жару он пригонял стадо к небольшому водоёму, расположенному в логу, километра за два от посёлка.
   Коровы прятались в воду, спасаясь от оводов и слепней, которых было великое множество, и каждый из них хотел попить коровьей кровушки. На берегу водоёма, на поляне, было огромное количество нор, в которых жили суслики. Эти небольшие, симпатичные зверьки выходили на кормёжку из своих нор, ставили на «стремя» часового и делали набеги на колхозное поле с пшеницей, рожью или другими злаками. Суслик - часовой сидел столбиком у своей норы, крутя головой во все стороны.               
В случае возникновения опасности издавал резкий, пронзительный свист. Услышав этот сигнал тревоги, все остальные суслики бежали к своим, или ближайшим норам и прятались в них. Через некоторый, не очень большой промежуток времени, они начинали вылезать из нор, и если не было опасности, всё повторялось. Очень забавно было за этим ихним жизненным процессом наблюдать. Возникало огромное желание изловить суслика, неизвестно зачем, но обязательно изловить, видимо пробуждался страстный зов предков-охотников далёкого каменного века. Сначала мы пытались выливать сусликов из нор, нося воду старым, найденным на берегу, ржавым ведром. Носили воду из водоёма и заливали им нору, но дело это было пропащим так, как ходы в норах были сильно разветвлены и длинны. Потребовалась бы, наверно, целая цистерна воды, а не наше ржавое и смятое ведро. Но Лёха был горазд на всякие выдумки, он придумал очень ловкий и простой способ отлова сусликов. На конце своего длинного пастушьего кнута он делал незатянутую петлю, настораживал её над выходом из норы, и как только зверёк высовывал голову из норы, резко подсекал его кнутом, и голова суслика оказывалась в петле. После чего суслика, который верещал как голодный младенец, подтягивали кнутом к себе и рассматривали его, на вису, со всевозможными комментариями, а затем отпускали на свободу. Суслик, почувствовав свободу, на всех парах, нет, не бежал, а летел к своей норе и быстро в неё прятался. Потом он ещё долго не вылезал из своей норы. Что он там пережил трудно себе представить. Весь смысл такой охоты заключался в её азартности и зрелищности, и никаких корыстных целей не преследовал.   

                ИСТОРИЯ ПОСЁЛКА.

       Посёлок наш Калиновка, или выселки, так его ещё называли, образовался после установления советской власти в этих краях. Несколько семейств с фамилиями: Баранниковы, Павельевы, Свиридовы, Хатунцевы и другие, с разрешения властей, переехали из районного центра Верхняя Хава и основали Калиновку. Почему Калиновка? Не знаю. По крайней мере, калина у нас не росла. Калиновок на Руси великое множество, в каждой местности они обязательно присутствуют, иногда даже по несколько штук. Н.С.Хрущёв тоже был родом из Калиновки, но не нашей, а своей, расположенной в Курской области. Посёлок наш находился в двенадцати километрах от районного центра и в трёх километрах от ближайших деревень Ртищевка и Скляднево. В Ртищевке, а по документам она числилась как 2-я Михайловка, находилась 7 - ми летняя школа, в которую ходили на учёбу дети из ближайших деревень, в том числе и из Калиновки.

                ПОСЕЛКОВЫЙ ПРУД.

      В первую очередь, после переселения и обустройства жилья, мужики возвели плотину и запрудили лог с ручьём, после чего образовался большой водоём-пруд. В нём плавало много домашней водоплавающей птицы: гуси, утки, а иногда залетали и дикие утки. И тогда поселковые охотники, с ружьями, впятером на одного чирка, проводили охоту. После каждого выстрела чирок-нырок нырял и, выныривал метров за двадцать в стороне. Охотники опять стреляли. Такая потеха продолжалась несколько часов, пока чирка или убивали, или он улетал. Пальба стояла отменная, как при проведении военных учений.
      Из органов власти в посёлке был бригадир полеводческой бригады, созданной из Калиновских крестьян, да, парторг.
Более солидная власть располагалась в районном центре, в Верхней Хаве, так, что жизнь в посёлке проходила в основном, по понятиям его жителей.
      В пруд мужики запустили карпа, а окуни, сазаны, караси, лини, пескари, раки и другая водяная живность, развелась как-то, сама собой. Карпа ловили в основном, на закидушку, на макуху (жмых подсолнечный), всё остальное на удочку, а зимой на блесну. Блёсны изготовляли поселковые умельцы из старинных, серебряных полтинников, которые были большим дефицитом. На мелководье, в усынках было великое множество лягушек и пиявок.
      Чтобы карп зимой не задохся, мужики, в пруду, в начале зимы вмораживали в лёд камышовые или тростниковые маты, через которые проходил воздух и рыба дышала. И когда рыбы в пруду развелось достаточное количество, слава о его несметных рыбных богатствах достигла района и даже Воронежа. И потянулись к нам на рыбалку всякие начальники и просто проходимцы с неводами и, стали опустошать пруд. На замечания местных жителей не реагировали. И тогда мужики, в наиболее уязвимых местах, разбросали с лодок на дно пруда оси от конных телег с колёсами, и другие тяжёлые железяки. Браконьеры, порвав на этих железяках свои невода, перестали к нам ездить за дармовой рыбкой.
      Однажды осенью, мужики заленились, и маты в лёд не вморозили. Весной, мы, ребятишки, катаясь на коньках-снегурках (это коньки с загнутыми носками полозов, прикрученные с помощью ремней и палок к валенкам) по льду пруда, с которого сошёл снег и лёд был мокрый чистый и прозрачный, заметили во льду какие-то жёлтые пятна. Эти пятна оказались задохнувшимся, от недостатка воздуха, карпом. В пищу людям он был непригоден, а вот свиней им кормили долго, правда сало и мясо припахивало рыбой, но это не страшно. Некоторое особи этого погибшего карпа достигали таких размеров, что не умещались в большом оцинкованном корыте для стирки белья (килограммов по 15-20 весом). И больше карп в нашем пруду не водился, зато окуни, сазаны, караси, пескари и даже раки, ловились на удочку хорошо. На утренней или вечерней зорьке всегда можно было поймать рыбки на «жарёху» и уху, с берега или с лодки. Особенно хорошо клевала рыба у острова. Остров, это такое мелководье, расположенное чуть далее середины пруда от деревенского пляжа, заросшее травой и тиной, а в засушливые года, вообще сухое место среди пруда. Считалось, если человек сможет доплыть от пляжа до острова и потом назад, то он научился плавать, по - настоящему. Расстояние от пляжа до острова было примерно метров семьдесят.

                ИСТОРИЯ РОДА БАРАННИКОВЫХ. 

     У деда Ефима с бабушкой Наташей было одиннадцать детей, двое умерли в младенчестве, а девять выжили. Было пять сыновей: Игнат, Дмитрий, Михаил, Николай и Павел, а также четыре дочери: Вера,  Маша, Анна и Пелагея то, есть моя мать (по - деревенски Полька Ефим Иванчева). В жилах Баранниковых текла кроме русской ещё и башкирская кровь. От примеси этой башкирской крови наверно, у большинства мужчин нашего рода не росли достойные русского человека, бороды. Правда у деда Ефима борода была хоть и, седая, но большая и густая. История чувашской крови такова: мой прапрадед по материнской линии Емельян (прадед был Иван Емельянович) был народовольцем, и будучи молодым, грамотным парнем, со своими единомышленниками, уходил из Верхней Хавы в Поволжье обучать тамошний народ грамоте. Точно неизвестно, обучил ли он там кого-нибудь грамоте, или нет, а вот жену башкирку, с собой привёл, и с тех пор наш род несколько обашкирился, то, бишь, обезбородел. Дед Ефим, после того как ослеп на один глаз, по совету врачей бросил курить и сталь нюхать табак. Он его выращивал в огороде, сушил и растирал табачные листья до мелкой пыли, добавлял в неё какие-то травы и получал нюхательный табак. Но больше любил нюхательный табак фабричного производства. Об этой его слабости все знали и частенько привозили, по случаю, ему эту забаву из Верхней Хавы или Воронежа.
    Нюхнув табачка с ладони, дед оглушительно чихал. Без всяких преувеличений, чих его был слышен на другом конце посёлка. Лет в 75, это был ещё довольно крепкий физически старик. Всё домашнее хозяйство практически держалось на нём: корова, телёнок, свинья, овечки, гуси, куры и вся другая живность типа собаки и кошки все были его подопечными. Он запасал и задавал им корм, убирал за ними навоз, принимал отёлы, содержал в исправном состоянии избу, сарай и делал ещё много всяких дел, которых в деревне великое множество.
    Помню, когда мне было лет 7-8, мы с дедом запрягались в двухколесную телегу, брали с собой  еду, косу, вилы, грабли и направлялись в Барсучий или Лисичий лог заготавливать на зиму сено для нашей скотины.               
Барсучий лог находился километрах в двух-трёх от посёлка, а Лисичий километрах в четырёх. Накосив травы, мы оставляли её сушиться, а которая была скошена ранее и успела высохнуть, грузили на телегу, затем дед впрягался в оглобли спереди, а я толкал телегу сзади и мы направлялись домой уже с готовым сеном. Затем это сено складировалось на сеновал сарая и избы. По сути, дед Ефим заменял мне отца, Конечно, это была неполноценная замена, потому что он был всё-таки  стареньким дедушкой, а не молодым отцом.
    Как-то, при случае, дедушка рассказывал как его женили в 17 лет, а невесте, то есть бабушке Наташе, лет было и того меньше. Родители поставили их перед фактом что они, жених и невеста, хотя они друг друга никогда не видели и не знали, и жили в разных деревнях. Вот и думай после этого, что такое есть любовь, что это за такая категория человеческих отношений? Скорее всего, она даётся Богом, не взирая ни на какие жизненные обстоятельства. Дед Ефим был в молодости высоким, видным парнем, и служить попал в Преображенский полк, типа нашего президентского полка. Во время Революций и гражданской войны его несколько раз мобилизовали то красные, то белые, но он всегда, каким-то образом, уходил домой, оставаясь равнодушным к политике. 

                Мой дед, философ, по натуре,
                Прожил на свете много лет, (88 лет)
                Влачил судьбу в крестьянской шкуре,
                А вот в душе, он был поэт!

                Он не любил большие речи,
                Любил конкретные слова.
                Философ был от русской печи,
                Был светлая он, голова!    
               
      Когда в воздухе повеяло раскулачиванием и поиском кулаков и подкулачников то, есть зажиточных крестьян, дед Ефим быстро отселил сыновей с семьями из родного гнезда, наделив их скотиной, орудиями труда и необходимым скарбом. Жилище им строили всем миром, всеми родственниками. Таким образом, так, как теперь в каждом хозяйстве было всего по одной лошади, в разряд кулаков они не попадали. С помощью этого маневра они избежали раскулачивания и ссылки, а в посёлке возникло пол улицы Баранниковых.

                ЖИТЕЛИ КАЛИНОВКИ.
               
                СПРАВА ОТ НАС.

      Справа от нашей избы стояла изба дяди Игната. Их подворье называлось «Прохоровское» по отчеству жены дядя Игната, Анастасии Прохоровны, по деревенскому, тётки Насти Прохоровой. Сам дядя Игнат сгинул в войну. Они, с дядей Митей, когда  фашисты подходили к Воронежу, по заданию начальства угоняли стада колхозного скота на восток, подальше от надвигающегося фронта.
   Толи их разбомбили фашистские самолёты, толи приключилась ещё какая беда, но домой они не вернулись, оказались без вести пропавшими. У дяди Игната с тёткой Настей было семеро детей, четыре дочери и три сына. Дочери Маша, Шура, Полина и Вера были красавицы: высокие, стройные, с пышными русыми волосами, с узкими талиями и румянцем на щеках, деревенские, кровь с молоком, девахи. Парни Николай, Алексей и Михаил были тоже хоть куда.
    Правда, Алёшка Прохоров был с изъяном. Он родился с перекошенным лицом и выглядел немного уродливо, но во всём остальном от ровесников не отставал, даже кое в каких, не совсем порядочных делах, превосходил их. Он мог, на спор, за один глоток выпить бутылку самогона, при этом не сделав ни одного глотательного движения и не пошевелив кадыком. Мог налить в алюминиевую миску самогонки, накрошить туда хлеба и скушать эту похлёбку ложкой. При этом он её нахваливал и, нисколько, не морщился. При всём, при этом, алкоголиком он не был и спиртным не злоупотреблял. Да, были в нашем народе волевые люди!
    Старший сын, Николай, каким-то образом, скорее всего, остался там после службы в Советской Армии, оказался в городе Николаеве и работал там на судоверфи. В Калиновку приезжал очень редко.
     Младший сын Мишка был обычным, ничем не примечательным деревенским парнем.
     Старшая дочь Маша всю жизнь прожила одна, правда, выходила однажды замуж за освободившегося «зека», с которым познакомилась по переписке. Брак оказался неудачным, и они вскоре развелись, для блатных ведь главное свобода, а не семья. Маша уезжала в Ленинград, работала там домработницей у состоятельных людей, но года через два вернулась домой.
     Вторая дочь Шура выскочила замуж за залётного полуцыгана Гришку Росинца, который, каким – то образом оказался в наших краях и был красив и эффектен, как говорится весь на «понтах». Родились двое детей, сын и дочь, но свобода для цыгана, также как и для «зека», дороже семьи. Григорий сбежал куда-то на юг Украины, иногда навещал семью, но очень редко. Черноволосый и черноглазый, в начищенных, хромовых сапогах, он был для женского пола неотразим.          
      Третья дочь, Полина вышла замуж в Перелешинский сахарный завод за Витьку немого.    Конечно, он был ей не пара, он был действительно глухонемой (не слышал и не говорил), маленького роста, вспыльчивый, нервный человек. А что было делать, годы шли, а женихов в Калиновке не было. Всю совместную жизнь Полина Витькой понукала и делала вид, что не любит его, а, может и взаправду не любила, но дети, однако, рождались. Это были три, здоровых, без каких-либо изъянов, парня, особенно был красив, высок, с атлетической фигурой, первенец Вовка. Остальные братья тоже были крепкими парнями. Надо сказать честно, Полина потом, в зрелом уже возрасте стала пить горькую и изменять мужу, отчего и он, и она покинули этот свет ещё не в старческом возрасте.
    Самая привлекательная, на мой взгляд, младшая дочь Вера, вышла замуж за местного Володьку Гороха и, через неделю повесилась в сарае, а может, и повесили, дело тёмное, да и Горох человек тяжёлый. Приезжали из районного центра следователи, но кому охота копать бытовуху, тем более человек не убит явно топором там, или ножом.
   Дом Прохоровых стоял справа, от нашего, а за ним находилась усадьба дяди Мити. У них с тёткой Парашей было двое детей: сын Иван по прозвищу Котыль и дочь Татьяна. Тётка Параша была чудо баба, без каких-либо предрассудков. Она была ума недалёкого, самая склочная и крикливая баба в посёлке. Летом, она ни какого нижнего белья не носила, одевалась в широченный сарафан и малую нужду, присев на корточки, справляла в любом месте посёлка, не стесняясь нас, пацанов. Ванька Котыль служил на срочной службе, на Западной Украине, где воевал с бендеровцами. Получил от них пулю в живот и после того, как ему отрезали полжелудка, был комиссован медкомиссией. Вернувшись, домой, женился и завёл двух дочерей, Нинку и Клавку. Они приходились мне двоюродными племянницами, но Нинка была на гол старше меня.

   Несоответствие в сути родства и возрасте объясняется тем, что я был младшим сыном самого младшего ребёнка деда Ефима, то есть моей матери, а Нинка одной из старших его правнучек. Котыль, или после ранения, или вообще по жизни, был очень нервным и вспыльчивым человеком, к тому же ещё сильно заикался. Запомнился, связанный с его вспыльчивостью, неприятный и болезненный для меня случай. Как-то, в поселковом садике-яслях (в летнюю пору таковой организовывался), я бросил камень и нечаянно поцарапал этим камнем Нинке голову, на что она немедленно пожаловалась отцу. Котыль примчался в садик и так намотал моё ухо на свой палец, что основание мочки уха лопнуло. Было очень больно и страшно, что он меня убьёт. Я убежал из садика и спрятался недалеко от дома в высоких зарослях кукурузы. Мама, вернувшись с работы, и узнав об этом, долго меня искала, а найдя, ходила к Котылю на разборку.  Не знаю, что и как они на этой «стрелке» решали, но Котыль меня больше не трогал.               
     Котыль любил играть в шахматы и считал себя большим знатоком в этом виде спорта. Он обыгрывал многих мужиков в посёлке, но очень часто терпел поражение от моего старшего брата Кольки. И, когда, Колька, после, очередного выигрыша, бил ему щелбаны по лбу, а таковы были условия игры, Котыль зверел и долго не мог успокоиться. Матерясь на чём стоит свет, размахивая руками, он бегал вокруг стола с шахматами и пытался всем доказать, что его обыграли неправильно. И когда все ему говорили, что его обыграли по правилам, он заверял всех, что больше играть в шахматы никогда и, ни с кем, не будет. Проходило какое-то время и он, вновь подставлял свой лоб под щелбаны. 
    Дочь дяди Мити, Татьяна, окончила Воронежский сельскохозяйственный институт, проживала и работала научным сотрудником в посёлке Верный, где был расположен опытно-производственный участок от Воронежского филиала НИИ земледелия. Посёлок Верный находился недалеко от нашего посёлка и Татьяна с мужем, иногда приезжала в Калиновку, в гости. Татьяна, на фоне нашей деревенской отсталости и безграмотности, старалась блеснуть своей эрудицией. Говорила весомо и по научному, правда, с большой картавинкой. Муж её, Иван, был простецким парнем, шоферил в этом же участке НИИ, был не прочь выпить, закусить и поговорить. Детей у них не было.
    Нинка Котылёва была чем-то схожа с лисой, такая же остролицая, с хитрыми, плутоватыми глазами и повадками. Свои первые интимные отношения с женским полом я пытался завязать как раз через Нинку лет, наверно, в десять, одиннадцать. Было это так: Котыль с женой и младшей дочкой уехали в гости к сестре в  Верный, а деда Ефима попросили переночевать у них и присмотреть за домом. Я, применяя всё своё красноречие, напросился также ночевать к Котылям и  когда дед Ефим заснул, мы с Нинкой, с обоюдного согласия, пытались провести в жизнь акт, который зовётся половым. В полной мере у нас это не получилось, но тайна этой ночи и все ощущения остались на всю жизнь. И, конечно же, я, как «истинный джентльмен», рассказал об этом случае своим друзьям, которые, слава богу, над Нинкой не издевались, но завидовали мне ужасно. А вообще, в деревнях, все эти отношения не являются ни для кого секретом, ни для взрослых, ни для детей. На примере овечек, коров, лошадей, собак, лягушек и другой живности, мы уже в юном возрасте знали, как делаются, и откуда берутся дети. В сказки про аистов и капусту, мы не верили уже лет с пяти.
    Далее за Котылями находилось подворье дяди Паши. Командовала там всем его жена Анна Ивановна, поэтому и подворье называлось Ивановское: куда пойдём? К Ивановне, у кого спросим? У Ивановны, и так далее. Сам дядя Паша был тихий, неприметный человек, любил, правда, прихвастнуть, но у каждого свои недостатки. Он занимался домашним хозяйством, садом, пчёлами, ремонтировал обувь своим и на сторону, катал с сыновьями валенки и выполнял много другой домашней работы. Мы с дедом Ефимом иногда ходили по вечерам к ним слушать радио. У них, так же, как и у моего отца, был радиоприёмник «Родина». Слушали последние известия и спортивные передачи. В то время был развит такой вид спорта, как хоккей с мячом.
  Я в этом мало что понимал, но слушал радио с интересом. Однако, Ивановна, своим твёрдым волевым решением, долго у них засиживаться не позволяла, да и правильно делала. Дядя Паша в это время, обычно, с помощью кабаньей щетинки, подшивал валенки или чинил какую-нибудь другую обувь. Кабанья щетинка это толстая, гибкая и прочная щетина от дикого кабана, которой очень удобно чинить обувь так, как она, изгибаясь, вместе с дратвой, хорошо пролезала в проколотое шилом отверстие в подошве или в другом месте башмака или валенка. Дратва, это прочная, суровая просмоленная нить. Смолилась она, так называемым варом (битумом) с той целью, чтобы долго не гнила. Синтетических, не гниющих ниток, тогда ещё не было и в помине. 
     Детей у них было четверо: старший сын, Василий, был сильно расположен к технике, и, в конце концов, он со своими семью классами образования, дорос в своей карьере до главного механика колхоза. Был он лыс как женская коленка, и оттого, наверно, умён и рассудителен, может быть и наоборот, Лыс оттого, что умён.               
      Дочь Валентина, вышла замуж за троюродного брата, сына дяди Пети Курьдума, о нём я напишу позднее. По всем канонам, как церковным, так и светским, такой брак допускался, но поселковые консерваторы и фарисеи ещё долго его осуждали, как незаконный брак между родственниками. О чём – то ведь сплетничать было надо.
     Сын Колька уехал в Воронеж и работал там, в милиции, в железнодорожном РОВД. Скажу прямо, в связи с этой работой, ничего святого в нём не осталось. В детстве он был нормальным, добродушным парнем. Когда, будучи уже взрослым парнем, я случайно попал в это самое РОВД по облаве на пляже, где брали всех подряд, я увидел его и ужаснулся его поведению. Это был человек, презирающий всех остальных, не принадлежащих к каким – либо властным структурам и милиции в том числе. Он, с засученными рукавами, с повадками палача или садиста, очень смахивал на фашиста, которого мы видели в кино. Единственной его целью было, не выяснить истину, а кого бы обвинить, унизить и отлупить. Кулаки у него явно чесались и требовали разгула для души, «наша милиция, нас бережёт!» К тому же, он оказался ещё и любителем врать и восхвалять себя. Приехав домой, он рассказал всем, какой я великий рецидивист, хотя нас, продержав в отделении некоторое время, взяли с нас показания и, отпустили домой, как невинных. Хватали на пляже всех так, как там кто – то, кого – то ограбил.
     Младший сын Мишка был обычным деревенским парнем, без всяких затей, добрый и сочувствующий людям, всегда готов был им помочь при возникновении каких-либо трудностей. Родители не очень его уважали так, как он любил крепко выпить. Работал он шофёром в Хаве. По иронии судьбы, родители свой век доживали как раз в его семье, а все любимые дети их к себе не взяли под всякими разными предлогами. В жизни так частенько бывает, на кого надеешься, тот подведёт, а кто не мил, с тем и жил.
     Сам дядя Паша был фронтовик, с войны пришёл покалеченный. Взрывом противопехотной мины, на которую он наступил, ему оторвало половину лапы на ноге, покалечило осколками нос и лицо. После этого он гнусавил, хромал и из носа у него
постоянно текло. Единственный из всех сыновей деда Ефима, он дожил до глубокой старости в окружении детей и внуков. Остальные сыновья сгинули кто где, а некоторые и, неизвестно как. Да, война, война! Она прямо или косвенно, коснулась всех советских людей и не только тех, кто непосредственно воевал с врагами, а и тех, кто работал на износ в тылу, кто жил в холоде и голоде, кто получал похоронки на родных и близких людей, кто рос без отца, скитался по детским домам, кто жил без отцовской и мужней ласки и помощи. Да, разве можно оценить и рассказать, сколько пролито слёз, сколько прожито бессонных ночей, сколько утеряно надежд и мечтаний. А как тяжело, (не испытавшим это, этого не понять), вывести в люди детей оставшихся без отца, когда их, элементарно, нечем накормить и не во что одеть и обуть. Самое тяжёлое бремя, по моему понятию, выпало на вдов погибших и их детей. Однако они выстояли, выучились, стали настоящими людьми. Послевоенное поколение, на мой взгляд, самое надёжное, самое стойкое, самое жизнеспособное во всей истории советского народа.
    До, и после него, наши люди были более агрессивными и корыстными. Про сегодняшнее поколение, воспитанное на идеалах вседозволенности, жадности и богатства, и говорить не хочется.
     Далее, правее от усадьбы дяди Паши, стояла изба тестя, и тёщи Мишки Пал  Васильчева. Это были обычные, пожилые крестьяне, которые жили нормальной, тихой, деревенской жизнью.
     А ещё дальше стояла избушка этого самого Мишки Пал Васильчева, в которой он проживал с семьёй. Сам Мишка, отец большого семейства, которое состояло из него, жены и пятерых детей, был мужиком бывалым. Он отсидел десять лет за ведро зерна, украденного с колхозного тока. Скорее всего, его поймали с поличным, а может, кто и заложил, активисты были и в нашем маленьком посёлке, а разнарядка на поимку врагов народа, приходила и к нам. А у него просто нечем было кормить семью. Он был человеком нервным, невыдержанным и задиристым. По большим праздникам, как советским, так и религиозным, когда большинство поселковых мужиков были навеселе, он, как правило, затевал драку. Бился в ней до победы или поражения, используя в качестве основного ударного инструмента кирзовый сапог, который снимал с ноги. Мужики это знали, быстро его вязали и укладывали спать с сапогом в обнимку.
      Всех его ребятишек я не помню, а вот старших Шурку и Витьку помню хорошо. Они были ровесниками брата Лёхи, старше меня года на три, четыре.
      Шурка был психом - в отца, мать же была - зашоренная, забитая колхозными и домашними делами, деревенская женщина. Нрав у Шурки был крутой, и поступки соответствовали его нраву. Как-то они, несколько подростков: он, Володька Горох и другие, играли в карты на поляне посреди посёлка. Шурка и Горох рассорились и Шурка, не долго думая, схватил рядом лежащую большую кость от ноги коровы и ударил ею Гороха по голове. Горох упал и перестал подавать признаки жизни. Его на лошади увезли в Хаву, в районную больницу, а оттуда в Воронеж в областную больницу, где он кое-как выкарабкался с того света. После этого случая Горох стал непредсказуем, от того и берут сомнения, что жена его Вера повесилась, а не была повешена. Шурку же, милиция, малость потрепала, но, в связи с его несовершеннолетием он остался на свободе.
     Витька был парнем более спокойным, более положительным. Мне он запомнился в связи с одним случаем. Как-то, он предложил мне поменять мои коньки - снегуры, на его авторучку, которую он мне продемонстрировал воочию. Были тогда ещё такие авторучки, которые заправлялись чернилами или тушью и потом ими можно было долго писать, не макая их в чернильницу - непроливайку. Когда обмен был произведён и мы, довольные сделкой, разошлись как в море корабли, оказалось, что меня обвели вокруг пальца, как самого последнего «лоха». В коробочке из под авторучки лежал автокарандаш, а не авторучка, что, конечно, было прямым и наглым надувательством. Я по этому поводу ревел белугой и только после того, как к этому инциденту подвязался старший брат Колька, сделка приобрела обратную силу.
     Далее за их усадьбой никаких, жилых изб не было, а располагались колхозные постройки: конюшня, коровники, брошенная, неработающая кузница и другое, но о том будет отдельный разговор.

                СЛЕВА ОТ НАС.

    Слева от нашей усадьбы, стояла изба дяди Миши. Сам дядя Миша с войны домой не вернулся, где он, что с ним случилось – неизвестно, пропал, сгинул. Жена его, тётка Поля «Ляксандровна», мамина, не только сноха, но и лучшая подруга по жизни. Вместе они работали в колхозе, почти что, за бесплатно. Вместе тянули вдовью участь, надрываясь из последних сил, чтобы выжить, вырастить детей, поставить их на ноги. К ним, как и к миллионам других советских, деревенских женщин, оставшихся по разным  причинам без мужей, можно отнести слова: «Я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик!» Сколько им пришлось пережить в жизни, сколько переделать всякой тяжёлой и не тяжёлой работы, пролить женских, горьких слёз, вынести обид и унижений от вышестоящих и, просто нехороших людей, и, при всём, при этом, они не потеряли оптимизм и веру в жизнь. Они вырастили и выучили детей, подняли народное хозяйство после военной разрухи и создали сытую жизнь для элиты страны и, что парадоксально и несправедливо, что этих женщин всегда забывали и ни во что не ставили, хотя, практически вся страна держалась на их плечах. Вернулись мужчины с войны, заняли ключевые и руководящие позиции по всей стране. Их семьям стало жить легче, а те женщины и их семьи, у которых кормильцы не пришли с войны, так и влачили жалкое, полурабское сосуществование. Этим женщинам надо ставить памятники, называть их именами улицы, а не отделываться общими фразами типа: «Наш героический советский народ!» Народ – то, народ, да не весь народ героический. Был среди народа и, «урод!», а был и среди народа, народ.
     У дяди Миши с тётей Полей было трое сыновей. Старший – Васька Белик был чистейшей воды блондин, белый – белый, оттого и прозвище «Белик». Он был на все руки мастер: каменщик, плотник, кровельщик, печник и так далее, был опорой матери во всех делах. Казалось, что нет такого дела, которое бы он, не освоил. Помню, с каким нетерпением ждали его возвращения из рядов Советской Армии, где он отслужил срочную службу в пограничных войсках. И вот однажды, после обеда, по дороге со стороны Хавы показался солдат в зелёной фуражке. Это был он, долгожданный Васька Белик. Мы все, его ждавшие, побежали ему навстречу. Он был с вещевым мешком, «сидором», в котором находились незатейливые солдатские гостинцы. Фуражку он сразу же подарил брату Лёньке,  мне досталось немного панировочных сухарей из белого хлеба. Кажется, ничего вкуснее я не ел в своей жизни, хотя сухари были самые обыкновенные, присыпанные мелкими, рыжеватыми крошками. Все остальные, его встречающие, также получили по небольшому подарку. Несколько позже, поняв, что в Калиновке нет никакой перспективы, он уехал в посёлок Перелешинского сахарного завода, где женился, построил дом, а затем перетянул туда ближайших родственников: мать, братьев, наше семейство, семейство тёти Веры и ещё нескольких семей.
     Средний сын – Володька Хромой или «Лодька» был с рождения инвалидом. Одна нога у него было недоразвита, короче другой, но это ему не мешало, как и Белику, быть мастером на все руки, а также любимцем женского пола. В отличие от Белика, он был жгучим брюнетом и был на вид красив и благороден. Это был неутомимый фантазёр и выдумщик. Он был хорошим парикмахером самоучкой, стриг всю детвору в посёлке, причём, бесплатно, при этом проводил над волосами пациентов всевозможные эксперименты. В процессе стрижки на затылке у пацанов появлялись вдруг Сталинские или Гитлеровские усы, Калининская бородка клинышком, то чёлка очень была похожа на Гитлеровскую и так далее, в зависимости от замыслов Лодьки и длины волос пациента. Собравшиеся вокруг, очередные жертвы, умирали со смеху. И пока Лодька стриг очередную жертву его цирюльничества, первая канючила о том, чтобы он быстрее состриг с её головы незабвенный шедевр красоты. Но Лодька, на потеху всей братии, всегда делал выдержку в две-три стрижки и только потом, срезал машинкой с затылков мальчишек атрибуты великих людей. Конечно же, это делалось не по злобе, а ради того, чтобы скрасить наше деревенское житие – бытие. Меня он называл, видимо тоже ради прикола, «дорогой сестра Ванюшка!» Женат он был дважды, на вполне видных и красивых женщинах, имел от второго брака четверых детей, но где – то, уже в зрелом возрасте лет за пятьдесят, зачудил и сбежал к какой-то вдове в Воронеж, по одному ему известным причинам. С ней он и доживает свой век, а может быть уже и дожил, я об этом не знаю. Мы, ребятишки иногда его беззлобно дразнили, а он пытался нас поймать, что ему, из-за его хромоты, удавалось редко. Если же он, всё-таки, кого-нибудь вылавливал, то давал под зад «пендаля» и отпускал.
     У них дома был хороший по тем временам, мотоцикл, ИЖ-49. Его где-то приобрёл старший брат Белик. Чаще всего на нём катался Лодька, благо бензин был дешёвый и дармовой, слитый с колхозных автомобилей за просто так. Ребятня, естественно просилась, чтобы её прокатили на мотоцикле. Меня он, как близкого родственника, катал чаще других. Какое это было «непередаваемое очучение» просто не «прошептать». Прохладный ветерок обдувает лицо, по обе стороны от пыльной дороги проносятся местные достопримечательности, и шлейф пыли стелется за мотоциклом, как будто шлейф пыли, это тёмный дракон или Змей Горыныч, который вот, вот тебя догонит и схватит. Скорость движения выбиралась в зависимости от состояния дороги и профессионализма мотоциклиста, ни каких знаков и милиции в посёлке в то время и в помине не было.
    Младший сын Лёнька, на фоне старших братьев, был мало заметен, хотя был тоже высоким, статным парнем. Он окончил строительный техникум, и последнее время с семьёй жил и работал в городе Чайковском, в строительной организации прорабом. Володька с Лёнькой, парнями, уезжали из посёлка в Воркуту, на заработки. Денег они там много не заработали и года через два вернулись домой. После приезда они пришли к нам в гости, я в это время был уже старшеклассником. По этому поводу мама выставила на стол необходимое количество самогонки и закуски. Лодя снял со своего пальца ажурный перстень с искусственным камнем и подарил его мне. Радости моей не было предела. Затем они убедили маму в том, что я уже взрослый и налили мне в стакан граммов 150 самогонки, которую я, с трудом, но всё, же выпил. Через некоторое время занавески на окнах стали у меня двоиться в глазах. Я делал неимоверные внутренние усилия с целью свести эти занавески в, единый экземпляр. Мама это заметила и велела мне пойти на улицу проветриться, но от дома никуда не отходить, что я и сделал. Не помню, как я заснул вечером, но утром у меня ужасно болела голова и, подступающая к горлу тошнота, валила меня обратно на кровать. Слава Богу, к вечеру я кое-как одыбался, но эта встреча осталась у меня в памяти на всю жизнь, а в мозгу осталось предостережение о том, что алкоголь это яд. Но, не смотря на это предостережение, я, в своей дальнейшей жизни несколько раз напивался до потери памяти, то есть не помнил, что я делал в пьяном виде. А ведь так, на пьяного человека можно повесить любое преступление, которое он не совершал. Иногда наши доблестные правоохранительные органы так и поступают, ради ухода от «висяков» или с целью уложиться в сроки раскрытия преступления. Люди, будьте бдительны! Не напивайтесь до скотского состояния, а ещё лучше, не употребляйте алкоголь вообще.
   У тётки Поли частенько останавливались на ночлег старушки-нищенки, которые проходили через наш посёлок. Некоторые из них, действительно были странницами, а некоторые производили впечатление «Тортюфов» женского рода, но всех их, тётя Поля привечала, кормила и спать укладывала, почитая их, как людей Божьих.   Они рассказывали всякие новости, сплетни, байки, всевозможные мистические истории, выдавая их за действительность. Для глухой деревни, в которой не было элементарных средств информации, и которая жила предрассудками, эти «рассказы» были окном в другую жизнь, известием о жизни в других населённых пунктах. Иногда после их ухода, что-нибудь даже пропадало, но тётя Поля на них обижалась не очень сильно, говоря, что то, что они украли, им нужнее. Особенно и красть – то было нечего. Иногда у неё, а когда и у нас, останавливался на ночлег дядя Ваня Мухин. Он был, в прямом смысле этого слова, коробейником, только вместо лотка или коробки он носил довольно объёмистый заплечный мешок «сидор». В этом сидоре, под заказ клиентов, жителей Калиновки и других окрестных деревень, он привозил из города всевозможные вещи и продавал их, с выгодой для себя. Магазина ведь, в посёлке не было и всё необходимое закупалось по случаю в Хаве или Ртищевке. Основные же, продукты, были свои, изготовленные в домашних условиях, даже хлеб хозяйки пекли сами, в русской печи и, что характерно, у каждой хозяйки он получался разный на вид и вкус. Тесто под хлеб заводили в деревянных кадках.
     После того, как оно «подходило», на металлических листах, предварительно подстелив капустный лист, выпекали круглый хлеб. Примерно, таким же образом выпекались и пышки, но, в отличие от чёрного хлеба, они выпекались из белой пшеничной муки, в основном перед праздниками. Хлеб выпекался не каждый день, а примерно, в неделю раз или два, по мере его расходования. Иногда пеклись пироги с капустой или с картошкой, с поджаренной, румяной корочкой они были очень вкусны. Очень часто пекли толстые блины и оладьи, а также тонкие блинчики, наверно потому, что тесто для их выпечки было немудреное и готовилось быстро. Также покупали кое-что необходимое из одежды (частично шили сами), а также спички, соль и другое. Ребятишкам к школе покупали костюмчики и школьные принадлежности. Иногда заезжала в посёлок райпотребсоюзовская автолавка. Купить в ней было что, но на что купить, это был большой вопрос, денег у жителей посёлка было немного. Иногда заезжали в посёлок сборщики утильсырья. Они собирали тряпьё в обмен на всевозможные безделушки: свистульки, резиновые разноцветные шарики, рыболовные крючки, леску и многое другое. Иногда даже приторговывали яблоками из своего сада. Когда они появлялись в посёлке, ребятня пыталась утащить из дому ненужное, а частенько и нужное тряпьё и обменять его у тряпичника на что-нибудь. За это, они неоднократно были биты, поскольку в деревне любые тряпки были на счёту так, как из них зимой бабы ткали на больших ткацких станах половики. Эти половики - дерюжки стелили на пол в избах. Помню, у нас в избе, дед Ефим зимой тоже собирал ткацкий стан, и мама на нём ткала половики. Челноки, несколько штук, с разноцветными полосками ткани (ненужные, изорванные на полосы тряпки) поочерёдно протаскивались через основу (натянутые по ширине стана суровые, прочные нити), которые потом с помощью стана перекрещивались, и получалось полотно с разноцветными полосами. Стан этот занимал половину площади всей избы и сильно мешал передвижениям, поэтому ткачихи, как можно скорее, пытались выполнить эту, ткацкую работу.
    Также у нас была ножная прялка, на которой мама пряла нитки из овечьей шерсти, а иногда и из козьего пуха. Из ниток, спряденных из овечьей шерсти, вязали носки, варежки, перчатки и другие тёплые изделия, а из козьих ниток вязали пуховые, очень лёгкие и очень тёплые шали, иногда пуховые шарфы и варежки. Козью шерсть покупали обычно на стороне у специалистов по выращиванию пуховых коз, а овечью получали сами, остригая овечек специальными овечьими ножницами. Процесс стрижки осуществлялся следующим образом: овечку связывали по ногам и клали на бок, а затем овечий цирюльник, то есть, мама, стригла у неё шерсть сначала с одного, а затем с другого бока. После стрижки овца представляла собой жалкое зрелище. До стрижки она казалась толстой и упитанной особью, а после стрижки на неё жалко было смотреть, так она выглядела уродливо и неэстетично, что даже собаки переставали её узнавать и начинали на неё лаять и гонять по посёлку. Правда, овечки довольно быстро обрастали вновь и становились опять овечьими красавицами. Точно также стригли баранов и валухов. Баран-это овечий папа производитель, а валух-это кастрированный баран. Также мама, долгими зимними вечерами вышивала крестом и гладью всякие полотенца, салфетки и другие изделия. Получались картинки с причудливыми, фантастическими петухами, другими птицами и цветами. Чаще всего эти вышитые изделия применялись для украшения икон, которые висели в красном углу, реже они использовались как обычные предметы обихода. Ещё мама вязала крючком, из белых ниток, всевозможные покрывала на подушки, занавески и другие вещи. Занималась, так называемыми пробивными изделиями. Это когда, на белой ткани пробивались аккуратные круглые отверстия, которые потом обмётывались нитками. Получались изящные, красивейшие изделия. У нас были такие изделия в качестве покрывал на кровать, на подушки и занавесок на окна. Это было красиво.
     Перед избой у тёти Поли был большой палисадник, в котором рос яблоневый сад. Яблонь было десятка полтора, и все они были уже взрослыми деревьями и плодоносили.
     Нас, ребятишек, частенько этими яблоками угощали, да и, честно говоря, никто их особенно не сторожил, разве что, Лодя иногда пошумит на нас. Но дальше шума дело продолжения не имело, а собаку они не держали.
     Слева от избы дяди Миши и тёти Поли находилась усадьба учительницы Александры Григорьевны Корчагиной. Она была незамужней женщиной, окончившей в своё время педагогическое училище и обучавшая грамоте с первого по четвёртый класс поселковых ребятишек. Это был единственный в посёлке интеллигент женского рода, хотя она мало чем отличалась от других поселковых женщин. У неё также было домашнее хозяйство: огород, овечки, куры и пёс Волчёк, с которым у меня связаны неприятные воспоминания. Волчёк, хотя и имел довольно ласковое имя, на самом деле был рослым, сильным псом, мастью смахивающий на волка. Он обычно сидел на цепи, но однажды,
каким – то образом оказался на свободе и грыз возле дома здоровенную кость. Я, а мне было в то время лет пять, шесть, с добрыми намерениями решил его погладить по шерстке. Не знаю, почему он посчитал мои действия агрессивными, толи испугался, что я отберу у него кость, толи из каких других соображений, но он цапнул меня прямо за живот. Прокусил живот он мне не глубоко и тот быстро зажил, но я сильно напугался, до такой степени, что стал заикаться. Лечила меня от заикания бабка Поля Гринцова, мать тётки Поли, жены дяди Миши. Бабка Поля Гринцова, по прозвищу «официантка», была мастер на все руки и слыла  нужным, а порой и незаменимым человеком в посёлке. Она принимала роды, делала аборты, лечила от всех болезней, крестила детей так, как церкви в посёлке не было, видимо с благословления батюшки (церковь находилась в верхней Хаве, да и то, скорее всего, была нерабочей), и была специалистом высокого класса и в других необходимых поселковых делах. Помню, как она лечила мне «ячмень» на глазу. Что-то пошептала, поплевала в глаз, не в прямом конечно смысле, и ячмень на следующий день лопнул и зажил. От заикания она меня лечила следующим образом: растопляла воск на сковородке, выливала его в миску с водой и очень часто, воск, застывая в воде, принимал очертания собаки. Таких сеансов лечения было проведено несколько и, в конце концов, я перестал заикаться. Мне эту собаку тоже показывали, сходство очертаний застывшего воска с собачьим силуэтом не всегда было поразительным, но важен был результат, а он был положительным. Бабку Полю «Гринчиху», в посёлке уважали за её такие выдающиеся способности и безотказность. У учительницы, Александры Григорьевны была дочь Галька, а ещё она воспитывала двух племянников, Николая и Михаила, сыновей своей умершей сестры. Она взяла их из детского дома, когда узнала, что её сестра умерла, где они находились на попечении государства. Старший племянник служил в Морфлоте и, приезжая в посёлок, привозил с собой баян, на котором он неплохо играл и пел песни, в основном, морской тематики. Младший, внешностью смахивал на Пушкина, был очень шустрым и подвижным. Он и Галина учились на кого-то, в городе. Предполагаю, что мой старший брат Колька был влюблён в Гальку, но взаимности не имел. Да, и кто, в этом возрасте не влюбляется, разве только тот, кому влюбляться не в кого.
     Мужа у Александры Григорьевны не было, и ей, в ведении её небольшого хозяйства помогали поселковые мужики, скорее всего, бескорыстно, из-за уважения к ней, как к учителю их детей. Обычно, осенью, приезжал с проверкой в школу инспектор Районного Отдела Народного Образования из Верхней Хавы, на мотоцикле. Это был мужчина приятной внешности, лет сорока от роду. После окончания учебного дня он катал Александру Григорьевну на мотоцикле по пыльным поселковым дорогам, и это ей нравилось. А дороги поселковые были до того пыльные, что просто ужас. Почва в наших местах состояла из чистейшего чернозёма, и цвет у неё был исключительно чёрным, наподобие цвета сажи. Структура этой дорожной пыли также была сродни саже, такая же мелкозернистая и тёплая на ощупь. Дорога, которая шла по посёлку, была покрыта этой пылью на несколько сантиметров. Куры в жаркий день, особенно перед дождём выбегали на дорогу и купались в этой пыли как в воде гуси.
    А если, не дай Бог, да ещё и в безветренную погоду, по этой дороге проедет грузовик или трактор, то пыль поднималась и стояла над посёлком долгое время.
    Далее, влево от избы учительницы, стояла изба Ивана Григорьевича Павельева, в которой он проживал со своей женой тёткой Маришей и внуком Генкой. Иван Григорьевич приходился родным братом моему отцу Василию Григорьевичу, а мне, следовательно, родным дядей. Но поскольку я был ребёнок неофициальный, то, практически никакого родства не ощущалось. Люди они были смирные и мирные, ни в каких общественных делах участия не принимали и жили по принципу: «Моя хата с краю, ничего не знаю»! Внук Генка был моим ровесником и дружил со мной и моими друзьями, но постоянно находился под бдительным контролем бабки Мариши, которая его берегла пуще собственного глаза. Из-за этого бдительного контроля Генка не участвовал во многих мероприятиях, а проще говоря, шкодах, которые мы организовывали и проводили в жизнь. Мать Генки жила где-то на стороне, выйдя замуж во второй раз, и имела ещё одного ребёнка от второго мужа. На период учебного года она забирала Генку к себе, а летом вновь подбрасывала деду с бабкой. Генка рос обычным пацаном, всегда был готов составить нам компанию, но бабка Мариша держала его в своих руках крепко. Я частенько бывал у них дома, где мы с Генкой играли во всякие игрушки, рисовали в альбоме, а иногда и кушали за одним столом. Игрушек у него было, по нашим, деревенским понятиям, как у богача (сказывалась любовь матери), да и на столе у них было погуще нашего. Однажды мать забрала Генку насовсем, и он больше в наших краях не появлялся.
    Ещё левее стояла изба Мязиных, Ивана Тимофеевича и тётки Нюры, родной сестры моей матери и нашей ближайшей родственницы. Иван Тимофеевич был представителем советской власти в Калиновке, он был парторгом отделения колхоза, которое находилось в посёлке. Это был высокий жилистый мужик, прошедший войну, неоднократно раненый, с обожжённым лицом и руками, окончившим войну в звании капитана. Он горой стоял за советскую власть, в отличие от некоторых других Калиновских мужиков. На этой почве он иногда спорил, и ругался с тем же Иван Григорьевичем, который на войне не был, укрывшись от неё какой-то справкой, в которой было написано, что Григорьевич смертельно болен, какой-то мифической болезнью. Иван Тимофеевич был не прочь выпить и закусить, мог высказать собеседнику в лицо всё, что он о нём думает. Он же встречал начальство, приезжающее в Калиновку по своим делам то, есть был типичным представителем советской власти на селе. Жену свою, тётку Нюру, в нетрезвом виде он иногда обижал, а ребятишек любил и никогда на них не кричал, а тем более не поднимал на них руку. Детей было семеро, и все рослые, симпатичные и толковые. Старший сын Мишка, родившийся ещё до войны, был внешне очень похож на отца, такой же высокий, худощавый и светлоглазый. Мишка жил в Воронеже с женой Аней и двумя сыновьями. Летом они приезжали к родителям в гости. Мишка после окончания техникума работал энергетиком, а потом в отделе снабжения какого-то большого завода. Однажды он поддался искушению, проворовался и сел в тюрьму на два года. После отсидки он жил опять с семьёй, но заболел и, не дожив до старости, умер.
     Старшая дочь, красавица Валя, крестница моей мамы, после окончания медучилища работала в больнице, где познакомилась с врачом хирургом Виктором и вышла за него замуж. У них родились две дочери, такие же красивые, как и их мать. Виктор работал главврачом в различных сельских больницах, в нескольких точках области, был хорошим специалистом, но медицинский спирт одолел его и прибрал к рукам, а затем в цветущем возрасте и закопал его в землю. Мы с мамой как-то были у них в гостях, когда они жили и работали в одной из сёл. Жильё и коммунальные услуги у них, как у сельских медиков, были бесплатными, согласно какого-то постановления Правительства. Природа, в месте их проживания была просто чудесной. Сразу же, за их огородом текла речка, в которой Виктор и я, ежедневно, не по одному разу, купались.
     В речке я удил рыбу на удочку. Если мне не изменяет память, это был один из притоков реки Хопра. Валя, после смерти Виктора, мыкала горе и растила одна двух дочерей.
    Следующая дочь Маша была на год старше меня, но школу мы окончили в один год, я десятилетку, а она одиннадцатилетку. Это был очередной эксперимент в области нашей многострадальной системы образования. Потом Маша окончила в городе Воронеже лесотехнический институт, вышла замуж и работала инженером по технике безопасности в домостроительном комбинате в районном селе Верхняя Хава, куда она переехала с семьёй жить. Валя и Маша обладали хорошим музыкальным слухом и неплохими голосами, и очень часто пели дуэтом лирические и патриотические песни типа: «Там вдали за рекой», «Рябинушка», «А у моря у синего моря» и т.д. Песни эти были в то время популярны и, их постоянно передавали по радиоприёмнику на волне «Маяк». Пели они потрясающе красиво, невозможно было не заслушаться их пением, а может это мне так казалось, как обычному деревенскому «вахлаку», который в своей жизни не слышал ничего, более прекрасного, чем пение нашего петуха.
      Следующим ребёнком в семье Мязиных был сын Васька. Моложе меня года на два, он был неприметным, не очень инициативным пацаном. Он окончил какой-то техникум, создал семью и переехал жить в Воронеж. Помню один анекдотичный случай, приключившийся с ним. На колхозных полях, вокруг посёлка росли в основном обычные для наших мест культуры: рожь, пшеница, ячмень, овёс, подсолнечник, сахарная свёкла, кукуруза  и другие сельскохозяйственные растения. Но однажды, большое поле со стороны Ртищевки, было засеяно маком. После созревания мака его надо было убирать, причём вручную, и сдавать приёмщикам по весу. Эта работа, по нашим бедным понятиям, неплохо оплачивалась. Население всего посёлка, от мала до велика, принимала участие в сборе урожая мака. Мы тогда не знали, что из этого мака можно приготовить наркотик, знали только, что от него клонит в сон и можно заснуть среди его зарослей. Вот бы сейчас где-нибудь открыто высадили несколько десятков гектаров такого мака, да, наркоманы бы со всей России и ближнего зарубежья…, хотя, не представляю, чем бы дело кончилось. Так вот, когда этот мак почти созрел и, хотя он усиленно охранялся объездчиком верхом на лошади, да ещё и с кнутом, мы, всё равно проникали в заросли мака и с превеликим удовольствием его кушали. Маковые зёрнышки, чёрные, вкусные и очень маленькие, имели интересное свойство: попадая в жидкую среду, они быстро разбухали и сильно увеличивались в размерах. Однажды мы, совершив очередной набег на маковое поле, хорошо поели мака. Васька, или пожадничал и съел лишку, или потом попил водички, что делать было нельзя, через некоторое время заумирал. Пузо у него раздулось как шар, и должно было вот, вот лопнуть, или взорваться. Кстати сказать, что у скота, коров, телят такое же явление наблюдалось не однократно. Их, в этом случае гоняли бегом, чтобы всё растряслось, и они как можно быстрее опорожнили кишечник, а, иначе могла наступить и смерть. Иногда, в случае крайней необходимости, когда понимали, что беготня не помогает, прибегали к более экстремальны мерам и прокалывали бок животному шилом. Бывало, что этот метод помогал, и избыток газов высвистывался через проколотое отверстие. Вот и Васька оказался в таком же положении, или шило, или смерть. К счастью Васьки, в это время в посёлке находился председатель колхоза, который приехал из Хавы на своей Волге по своим руководящим делам. Ваську, в экстренном порядке, загрузили в Волгу и повезли в Хаву в больницу. Но довезли его только до Лисичьего лога, где он…, нет, не отдал Богу душу, а попросился «до ветру» в заросли полыни, в которых извергнул из себя наполовину переработанный в кишечнике мак. После этой процедуры он, приобретя ценный опыт из цикла «Школа выживания», на той же Волге был, к великой радости родных и близких, доставлен домой.
     Далее шла дочь Вера. Симпатичная, курносая блондинка, с мягким податливым характером, из-за чего, наверно, и родила ребёнка до замужества.
      Но потом, она вышла замуж за мужчину, который был старше её по возрасту, но который её любил и они жили хорошо, там же, в Хаве, родив уже совместных двоих детей.
    Следующие дети Мязиных, Коля и Таня были очень высокого роста, под два метра каждый, а Коля, скорее всего, и того больше. В настоящее время Коля работает в Воронеже главным инженером в какой-то «шараге», коим сейчас на Руси нет числа. Выглядит импозантным, симпатичным блондином, похожим на древнерусского богатыря. Татьяна, стесняется своего роста и, от того сутулится, также живёт в Воронеже.
    В палисаднике у Мязиных рос и плодоносил прекрасный, хотя и неухоженный, вишнёвый сад. Около тридцати вишнёвых деревьев плодоносили, а весной цвели белым, неповторимым цветом. Японцы бы возвели это явление в ранг национального праздника, и сказали: «Сакура цветёт», и это бы было непонятно и романтично, а в России это просто зацвела вишня. Стволы вишнёвых деревьев имели свойство трескаться, наверно от мороза, и весной из трещин выступал сок, который потом затвердевал в виде коричневых, блестящих наростов. Мы это вещество в виде наростов называли клеем так, как они по вязкости напоминали засохший клей, а на вкус этот клей был очень вкусен. Из-за обладания этим вкусным природным богатством, между нами, ребятишками, часто возникали ссоры. Хозяйка всего этого большого семейства, тётка Нюра, в основном занималась домашним хозяйством и воспитанием детей, а дети у неё появлялись, чуть ли не каждый год. Тётя Нюра была рослой, сильной женщиной и, при случае могла бы дать сдачи Ивану Тимофеевичу, который, иногда, подвыпив, качал права. Но она придерживалась христианского, патриархального образа жизни, слушалась мужа и, наверно, была права. Жили они, хоть и бедновато, но дружно, весело, имели цель поставить детей на ноги, выучить, выпустить их в самостоятельную жизнь, подготовленными к этой, самой жизни. Это им удалось сделать. Дядя Ваня и тётя Нюра умерли, когда им было уже за 80 с лишком, лет. На всё воля Божья, кто-то живёт в богатстве и достатке, а умирает молодым, а кто-то всю жизнь борется изо всех сил, чтобы как-то свести концы с концами, а живёт долго и счастлив в этой жизни. Пути Господни, неисповедимы.
     Ещё левее стояла маленькая избушка тёти Марфы, сестры Ивана Тимофеевича. Жила она одна. Дочь её окончила педучилище, жила и работала в школе, толи в Верхней, толи в Нижней Байгоре. Интересны названия местных сёл и деревень. Хава, Байгора и другие непонятные названия, сразу и не поймёшь, что эти названия означают. При внимательном анализе слова Байгора, начинаешь понимать, что это гора бая и т.д. Скорее всего, эти названия уходят во времена монголо-татарского ига.
    Избушка у тётки Марфы была совсем махонькая и зимой, во время бурана её заметало снегом по самую, соломенную крышу. И, тогда, мы, ребятишки, шутки ради, выбрав момент, когда нас никто из взрослых не видел, взбирались по снежному сугробу к ней на крышу и затыкали чем-нибудь отверстие печной трубы. Тётка Марфа затапливала печь, но дым шёл не в трубу, а к ней в избу. Нас потом уличали в этом злодеянии, ругали и пугали, но мы и после следующего бурана повторяли попытку сотворить подобную шкоду. Сильные метели и бураны в маленькой деревушке это не то, что метель в городе или большом селении. Ветер завывает на все лады и несёт массы снега на беззащитные избы и избушки, сараи, стога соломы и сена, заметает дороги и выходы из изб, проходы к сараям и колодцам, а в сараях скот ждёт корма и пойла. Жителям приходилось по полдня откапываться от снега после хорошего бурана или метели. А детям надо в школу, в другую деревню, где они учатся с 5-го по 7-й класс. Часто после бурана в школу не ходили. А ещё ведь есть колхозный скот, коровы, телята, лошади и они тоже просят есть и пить, и двери коровников и конюшен также заметает снегом. Не дай Бог путнику, особенно пешему, оказаться в пути во время бурана или сильной метели. Можно заблудиться и замёрзнуть. Если кого и заставала такая погода в Хаве или в каком другом населённом пункте, то они старались её переждать у родственников или знакомых. Бураны и метели заносили снегом Калиновку потому, что вокруг неё не было каких-либо лесных массивов, которые могли бы снег задержать. В основном вокруг посёлка простирались степи, да искусственно посаженные лесопосадки, которые не являлись каким-либо серьёзным препятствием для ветра. А леса от нас были расположены далеко, в Приваловке, ближе к Воронежу. Поэтому лес, дрова, доски и другие изделия из древесины ценились в посёлке высоко. Об этом можно было судить из такого факта: в большинстве изб полы были не деревянные, а глиняные, мазанные. У нас тоже полы были мазанные из глины, и маме частенько приходилось их ремонтировать, то есть подмазывать, затирать, но они постоянно выкрашивались, выцарапывались. Пыли и грязи от таких полов в избе было более чем предостаточно. Помню, а это было целое эпохальное событие в нашей жизни, как доски, всё-таки были запасены в необходимом количестве, отстроганы рубанком и дообработаны до окончательной кондиции фуганком, и дядя Петя Курдюм, поселковый плотник и столяр и наш родственник, вместе с Васькой Беликом и братом Колькой настилали из них полы. Я крутился здесь же и пытался им помогать в этом серьёзном деле, но меня гнали как ещё несостоявшегося профессионала по настилке деревянных полов. Когда же полы настелили, то это было что-то необыкновенное: это и запах недавно оструганного дерева, и приятное осязание босыми ногами этого же дерева, и золотистый цвет пола и многое, многое другое, что трудно, а может и невозможно выразить словами. Наши деревянные полы несколько лет стояли некрашеными, скорее всего, потому, что не было денег на краску. Мама их часто мыла и скоблила ножом так, как в деревенских условиях они быстро грязнились. Потом купили жёлтую, половую краску и покрасили полы, их стало легче мыть, но это было уже не то, не тот запах, не те ощущения.
   По окончанию работ по настилке полов, это дело хорошо «обмыли» самогонкой, после чего дядя Петя Курдюм, в прямом смысле подмочил свою репутацию, выпив лишнюю рюмку, он заснул на этом же полу и обмочился. Никто этому физиологическому процессу не удивился, и по этому поводу не рассердился. За ним это замечалось и ранее. Дядя Петя Курдюм, или Пётр Александрович Павельев, был столяром профессионалом на весь посёлок такой один. Он мог по плотницко-столярной части, имея ручной инструмент, изготовить всё: двери, окна, шкафы, табуретки, стулья, этажерки и всё остальное, что применялось в быту и в строительстве. Он мог срубить дом, баню, связать рамы, но был слаб на выпивку. Расплачивались с ним заказчики всё более самогонкой из-за отсутствия денег, так было дешевле и выгоднее, вот он и попал в зависимость к «Зелёному змию».

                ЗЕЛЁНЫЙ ЗМИЙ.

   Эх, Россия матушка! Сколько толковых мужиков, не чета дяде Пети Курдюму, спилось в твоих деревнях и городах, институтах, конструкторских бюро, партийных комитетах, ЦК КПСС, в других структурах власти? Где разгадка этого страшного явления? Мнений много, а толком никто не знает. На мой взгляд, здесь уместна фраза из известного фильма с участием Вячеслава Тихонова: «Доживём до понедельника», в котором устами одного из героев говорится, что счастье, это когда тебя понимают. Подвыпившие собеседники хорошо друг друга понимают, это как бы, своего рода клуб по интересам. А в обычных условиях, по ряду всяких причин, окружающие их люди, их не понимают, или не хотят понимать их жизненных целей, установок, стремлений, чувств и т.д. А потом пьянство входит в привычку, в зависимость и человек опускается вниз, в своём духовном и нравственном развитии и, превращается в раба, которым управляет бес, по имени «Зелёный змий». Хотя, если взять большинство благополучных, процветающих, готовых ради достижения своей цели на всё, людей, то, на мой взгляд, их нравственный и духовный уровень, чего греха таить, гораздо ниже чем у простых пьяниц.
      Простые пьяницы шкодят по малому, в силу своих ограниченных способностей и возможностей, а процветающие, власть предержащие, ради корыстных целей терзают, как стервятники тело России, рвут его на части, прикрываясь выдуманной ими же самими, идеологией. «Вешают лапшу на уши», позволяющему себя обирать и унижать, народу. И, что парадоксально, эти процветающие люди в почёте, они маяки нашей жизни, на них надо равняться всем остальным не процветающим, у них есть всё, они всё могут себе позволить. Но у них нет главного, что отличает человека от скота, у них нет совести. Они её скушали с красной или чёрной икрой, выпили с хорошим коньяком, удавили в постели с продажной женщиной. Вот и философствуй после этого на тему:
«Что такое хорошо, и что такое плохо»?    

                ПРОДОЛЖЕНИЕ ОПИСАНИЯ ЖИТЕЛЕЙ ПОСЁЛКА.

    За избой тётки Марфы стояла изба дяди Николая и тёти Насти Баранниковых, сына и снохи деда Ефима. Сам дядя Николай, в первый же год войны попал в плен к фашистам и, пройдя все круги этого ада, был освобождён союзниками в 1945 году. После прохождения всяческих проверок «родными» органами, был отпущен домой. Какой-либо, явной угрозы для советского строя он не представлял так, как был, как говорят в народе, «кожа да кости». Выжил в этих лагерях он чудом, с божьей помощью, человек он был верующий и, возвратившись, дома сильно болел. Прожив года два после возвращения домой, он отмучился сам и отмучил других, за ним ухаживающих, то есть, умер. Рассказывать о годах, проведённых в плену, он не любил, говорил только, что голод был такой, что ни одной травинки на территории лагеря не было, всё съедали военнопленные.
   Тётка Настя была чёрнявая, маленького роста, худенькая, ни чем не примечательная женщина, занималась ведением домашнего хозяйства и воспитанием детей. Старший, ещё довоенный сын Васька, тоже был черняв и лицом и волосами и, звался в посёлке: «Васька Чёрный». Работал он механизатором. Летом у их дома всегда стояла какая-нибудь техника, или комбайн, или трактор, или ещё что-нибудь. Младшая дочь Тоська вышла замуж в деревню Таловую, которая находилась на дороге по пути из Калиновки в Хаву, километрах в трёх от Хавы и, когда Калиновка стала распадаться, как населённый пункт, многие из посёлка уехали жить именно в Таловую. Туда же с семьёй переехал и Васька Чёрный. Тоська внешне была похожа на мать, имела приятный, нежный, располагающий к себе собеседника, голос. У Васьки Чёрного тоже был большой вишнёвый сад, но, в отличие от сада Мязиных, в него было не попасть так, как он был хорошо огорожен и в нём бегал злющий, здоровенный пёс. Хотя, семья дяди Коли была нам близкой по родству, но мы с ними, а может они с нами, сильно не родичались. Я у них в избе был всего один раз, по случаю смерти тёти Насти.
    Рядом с ними стояла добротная изба дяди Вани Комаря. Не Комара, а именно, Комаря. Комарь, это было его прозвище, фамилию его я забыл. Разговорная речь в Калиновке представляла из себя конгломерат из трёх языков: русского, украинского и белорусского. Вместо русского Ванька, говорили «Ванькя», вместо чего - «чяво», вместо тебе - «табе» и т. д. Это был какой-то язык кацапов, так называли нас украинцы или «хохлы», ими же была придумана унижающая нас, «кацапов», поэтическая «шедевра»:
«Шёл хохол, наклал на пол, шёл кацап, зубами цап»! Поэтому хохлов, если они у нас появлялись, недолюбливали. Отсюда и Комар был Комарём, а не Комаром. Дядя Ваня Комарь был крепким мужиком и хорошим хозяином. Изба и все надворные постройки у него были добротными. Он имел жену и двух дочерей. Жена Комаря была обычной деревенской женщиной, работала в колхозе и вела домашнее хозяйство. Старшая дочь, миниатюрная, симпатичная девушка быстро выскочила замуж в Таловую, а вот, младшая, Тоська, по прозвищу «Тосяка», была известной личностью в посёлке. Это была среднего роста, крепкого телосложения, с круглым курносым лицом деваха, лет 17- ти, 18-ти от роду.
     На вид она производила впечатление простоватого существа, не обладающего большим интеллектом, да, так оно и было на самом деле. Тосяка была, как говорят в народе, слаба на передок и поэтому, деревенским парням не составляло большого труда уговорить её лечь под себя, что они постоянно и делали. Чувствуя в ней, как бы, недостойную их развития партнёршу, они иногда издевались над ней всякими способами, то запихают ей в лоно бублик, то ещё какой предмет и потом ещё и хвастаются этим поступком. И, откуда у мужчин, особенно молодых и глупых, такое пренебрежительное отношение к падшей, и вообще, к женщине. Большинство из них не задумывается о том, что и он, используя эту женщину, такой же падший человек, как и она. Наверно это отношение от невежества и недостатка православного воспитания. Атеистическое и уличное воспитание в вопросе взаимодействия полов, чаще всего уродует эту сферу человеческих взаимоотношений до скотского, нечеловеческого состояния. Светское воспитание, по поводу взаимодействия полов, которое сейчас пытаются ввести в школьные программы, на мой взгляд, не даст положительных результатов, а, скорее всего наоборот, возбудит излишнее, нездоровое любопытство детей к данному вопросу. Всё подрастающее мужское население Калиновки, в возрасте 15-ти, 16-ти лет, под руководством более опытных сотоварищей, проходили обучение сексуальным азам у Тосяки. Автора этой повести от этого обучения Бог уберёг. В дальнейшем Комарь с семьёй переехал жить в Таловую.
    Дальше, левее Комаря жил Витька Дамашкин с матерью и женой. Но они, вскорости, разобрали свою избушку и переехали жить в Скляднево. От избушки остались только саманные стены, всё остальное было увезено с собой на новое место жительства. По этим стенам мы, частенько, с Васяней и другими пацанами лазали и бегали. Лет в пять эти развалины приснились мне даже во сне, лучше бы они мне не снились. А было это так. Дед Ефим с тёткой Машей спали на русской печке, а я спал с матерью на кровати у стенки. Колька в это время был в Хаве, учился там, в средней школе и жил на квартире. Однажды утром, когда мама уже затопила печку и варила завтрак, а дед Ефим управлялся со скотиной, я проснулся от того, что мне приснился странный сон. Будто мы с Васяней, стоим на противоположных стенах этого разобранного дома и, изо всех сил стараемся дописать друг до друга. И, вот, я первым достал до Васяни своей струёй, что, конечно же, было большим успехом в этом нелёгком деле. После некоторых размышлений по поводу случившегося конфуза, я перелез на лежанку печки, которая была уже горячей и к завтраку трусы мои успели высохнуть. А, вот, бельё на кровати осталось мокрым, и мама это естественно обнаружила. После моих сбивчивых объяснений по поводу случившегося конфуза она сказала, что не надо жадничать и в ужин надо было меньше есть арбузов. Арбузы же у нас вырастали на грядках в сентябре и были, хоть и небольшого размера, но сладкие и сочные. Постельное бельё вынесли сушиться на улицу, на солнышко.
   Кстати про арбузы. Когда удавался урожайный год на арбузы, их не только ели свежими, но ещё и мочили впрок. В большой деревянной бочке делали рассол: колодезная вода, подслащённая и подсолённая, какие-то, ещё специи, вишнёвые листья, иногда яблоки и затем туда закладывали арбузы. Всё это накрывалось «гнётом» то, есть деревянным кругом, а сверху ещё укладывали ошпаренный кипятком камень так, чтобы рассол выступил поверх гнёта. Какое-то время арбузы вымачивались в этом рассоле, а потом их можно было есть. Вкус у них был своеобразный, непередаваемый: арбуз-не арбуз, яблоко-не яблоко. Яблоки, когда они хорошо урожались, тоже мочили таким же способом. Огурцы и помидоры никогда не мариновали в банках, как принято это делать сейчас, а, также, солили в деревянных бочках, ставили это всё в погреб, лаз в который был расположен в сенях. Капусту тоже квасили  в деревянных бочках вперемешку с яблоками. Особенно вкусны были эти мочёные яблоки. Напитавшись арбузным или капустным соком, они становились газированными и, при надкусывании приятно шибали в нос. Ещё варили варенье, в основном вишнёвое. Варенье варилось очень долго, по несколько часов, с какой целью так долго его варили, сказать трудно.
     Может это была такая традиция, перенятая у бабушек, а, скорее всего из-за экономии сахара. При более длительной варке варенья, сахара расходовалось меньше, чем при более короткой. Лесов вокруг Калиновки, как я уже писал ранее, не было, поэтому и грибов тоже не было. Но, как-то, в один год, Колька, находясь на каникулах дома, обнаружил в лесополосе близ Лисичьего лога, очень много грибов, которые были съедобными. Это были тополяки, лесополоса состояла в основном из тополей. Он их, на велосипеде навозил домой несколько ведер, что по нашим Калиновским понятием, было целым грибным состоянием. Решили, не мудрствуя лукаво, также засолить их в деревянной бочке. Колька, по такому случаю, объездил на велосипеде магазины всех окрестных деревень, покупая в них специи для засолки: гвоздику, корицу, лавровый лист и, ещё чего-то. И, когда грибы просолились, и дошли до кондиции, оказалось, что они представляют собой диковинное лакомство, особенно в сочетании с блюдами из картошки. Сильно хорошо шли они как закуска под самогон. Первым посторонним человеком, прочувствовавшим это, был дядя Петя Курдюм, по какому-то поводу выпивавший у нас. Потом он частенько забегал к нам и просил у мамы грибка на закусь, смешно растопырив пальцы рук и говоря жалобным тоном: «Пылька, дай грибочка закусить». Пылькой он называл двоюродную сестру то, есть мою маму. Сначала его угощали, а потом стали отваживать от халявы. Да, и грибы очень быстро разошлись под картошку в мундире. Ишь, куда я отвлёкся от темы, аж слюна потекла, давайте вернёмся снова к последовательности нашего повествования.
      За брошенной усадьбой Дамашкиных, а Дамашкины, это не фамилия, а название в честь тётки Домны (Дамашки по деревенски), находилась ещё одна брошенная усадьба, не помню, кто на ней жил раньше потому, что заброшена она была давно. Ещё левее, на бугре, стоял дом Ивана Яковлевича. Иван Яковлевич, один из наиболее зажиточных мужиков Калиновки, жил с женой и сыном Витькой, который был старше меня года, на два, три. Старший их сын, окончил лётное училище и служил лётчиком в городе Липецке, где, и проживал с семьёй. Приезжал в Калиновку к родителям, сначала на собственном тяжёлом мотоцикле типа «Урал» или «Днепр», с задней скоростью, а затем и на Москвиче, что указывало на то, что в С.С.С.Р. офицеры зарабатывали хорошие деньги. Не зря, девицы спали, и во сне видели, как бы выскочить замуж за офицера. Офицерская жена, это звучало гордо, это тебе не рабочая и, тем более, не колхозница и, даже не жена какого-нибудь советского инженера или интеллигента. Хотя спокойной жизнь офицерской семьи  назвать нельзя, сплошные переезды, куда родина пошлёт. В наше время офицеры ценятся дёшево, а это большой непорядок. Бизнесмены, предприниматели, а, уж, тем более олигархи, в случае необходимости, если даже и захотят, не смогут профессионально защитить Родину. А они, скорее всего не захотят её защищать. Не туда деньги вкладываем господа хорошие, не на тех ставки ставим. Государственная безопасность должна быть превыше всего, денег на это дело жалеть нельзя, можно потерять вообще всё. Офицерский корпус должен быть элитой страны.
    У Ивана Яковлевича был огромный фруктовый сад и не просто с вишнями, яблоками и грушами, а в нём росли и сливы, и виноград. Он держал в огороде большую пасеку, а огороды были площадью по сорок соток и, практически их хватало на удовлетворение всех крестьянских нужд. С пчёлами у Ивана Яковлевича был нехороший случай. Как-то, в середине лета у него отроился рой пчёл и, перелетев через два огорода, оказался на огороде Хатунцевых. В это время, Колька Сталин был на огороде и собирал там, на грядке огурцы. Пчёлы напали на него и, восемь-десять пчёл успели его ужалить. Но, он, не растерялся, упал в картофельную борозду и, замер в ней без движения. Пчёлы от него отступились. Если бы он запаниковал и, побежал от них, то они, возможно, его зажалили бы, до смерти. Он, после этого случая, долго ходил с опухшим лицом и руками, и мы над ним подшучивали, хотя прекрасно понимали, что он был на волоске от гибели. Мать Кольки, тётя Маша, не стала поднимать шума и писать заявления на Ивана Яковлевича, видимо он их хорошо задобрил. Витька, сын Ивана Яковлевича, одно время со мной дружил, хотя был старше меня года на два, три.
     Видимо ему и его родителям из всех Витькиных сверстников я приглянулся в качестве его приятеля. Это было неплохое для меня время. Мы, с ним, наигравшись и набегавшись на улице, обычно шли к нему домой. А дома, у них на столе всегда стояло блюдо с мёдом, которым меня угощали. Остались о том времени приятные, сладкие воспоминания. Но, потом, Витька уехал в город на кого-то учиться и, на этом «лафа» закончилась. Иван Яковлевич продукцию из сада и пасеки в Калиновке не сбывал, потому, как деньжонок у населения было маловато, или вообще не было, а вывозил на реализацию или в район, или в город.
      Далее влево, жил со своей семьёй дядя Петя Комамор. Что это за кличка такая «Комамор», и по какому поводу ему была дана, вряд-ли кто из жителей Калиновки мог пояснить. Комамор он и есть Комамор. Он работал конюхом в колхозе и хорошо разбирался в лошадях. Они его слушались и, даже племенной жеребец, зверюга из зверюг, его боялся и слушался. Комамор был мужчиной среднего возраста, крепкого телосложения, имел жену Зинку и двух сыновей: Лёньку и Витьку. Лёнька был года на два моложе меня, а Витька и того меньше. Но, несмотря на юный возраст, Лёнька был настоящим джигитом. Он постоянно пропадал в конюшне рядом с отцом, а с лошадьми был на ты. Мог проскакать по посёлку на лошади, не сидя на ней верхом, а стоя у неё на холке, что, конечно же, было опасно. Ведь, в любой момент могла выскочить из подворотни собака и напугать лошадь, и та, в свою очередь, неизбежно, со страху, шарахнется в сторону. Несколько раз Лёнька с лошади падал, но джигитовку не прекратил так, как этот процесс доставлял ему удовольствие и чувство превосходства над остальными мальчишками. Правда, Колька Сталин, которого покусали пчёлы, тоже иногда скакал на лошади, стоя у неё на холке. Ему это позволялось потому, что он был родственником Комамору, он приходился родным братом  его жене Зинке. Мы же, все остальные и остронуждающиеся прокатится верхом на лошадке, тоже имели в некоторых случаях такую возможность. Кобылам, которые были беременны и должны были в скором времени ожеребиться, был необходим «проминаж», то есть медленная, спокойная прогулка на свежем воздухе. И, вот, целая кавалькада всадников, состоящая из местных пацанов, во главе с Комаморовым Лёнькой, численностью до десяти лошадей, лёгкой трусцой совершали этот самый проминаж вокруг посёлка. Перед этой прогулкой, Комамор, лично давал указания как себя вести во время оной, как правильно обращаться с кобылой «в положении». Нельзя было ехать быстрее, чем трусцой, нельзя было бить лошадь пятками по бокам и так далее. В случае нарушения кем-либо этих правил, Комамор грозился отлучить его от этих поездок, что было смерти подобно. Сначала мы ехали по дороге в Хаву до ветряной мельницы, которая находилась примерно в километре от посёлка, затем возвращались назад в посёлок, потом по дороге на Ртищевку ехали в обратную сторону до поселкового кладбища и возвращались назад к конюшне. Вся прогулка занимала по времени, час-полтора, не более, но удовольствия и впечатлений от неё было предостаточно. Другим случаем освоить азы верховой езды, была работа по скирдованию соломы, которая оставалась на полях после уборки хлеба комбайнами. Скирдование соломы было делом трудоёмким и длительным.

                КАКОЙ, НИКАКОЙ ЗАРАБОТОК.

 Для этого дела требовалось большое количество работников и лошадей, а также требовалось старание и умение со стороны этих работников. Скирд, после его сотворения, представлял собой, солидное соломенное сооружение длиной метров 50-60, высотой метров 20-25 и шириной метров десять. Сооружается этот скирд следующим образом. Стожки (копны) соломы, оставшиеся после прохода комбайна, стягивались на удавку верёвками, так называемыми вязками, прицеплялись женщинами к конной волокуше крюком. На этих лошадях сидели верхом мы, пацаны, и волокли этот стожок к скирду. Там скирдовщики отцепляли эти стожки от волокуши и устанавливали их плотно друг к другу сначала в один ряд по высоте.
     Потом на этот ряд ставили другой ряд и так далее. Затаскивались эти стожки на второй, третий и последующие ряды скирда с помощью троса с крючьями к которым они и цеплялись. Трос этот был перекинут через всю длину скирда, и двигался вверх вместе с вязкой с помощью двух сильных лошадей, которые и тащили этот трос. Скирд получался в виде клина, верхняя часть которого имела наибольшую высоту, а нижняя часть сходила на нет. Нам, мальчишкам, также как и взрослым, за эту работу начисляли трудодни. Иногда, в хороший, урожайный год, на этот трудодень выдавалось определённое количество зерна и, даже денег. Но чаще, это был мифический заработок, трудодень не был подкреплён материально, и люди в деревне жили исключительно за счёт своего подсобного хозяйства. Но и с этого подсобного хозяйства надо было сдать государству определённое количество яиц, сливочного масла и т.д. Жить в деревне в те времена было тяжело, можно сказать деревня жила на грани выживания. Одевались кое-как и кое во что, кушали не досыта. А, может, это было и правильно, а может так и надо жить всему миру, по минимуму. Тогда и люди будут крепче и добрее, и планета чище. Да, разве, заставишь человека, привыкшего есть колбасу, кушать только брюкву. А, то, что мясо, которое он ест, давно уже не мясо, и, вода, которую он пьёт, давно уже не вода, он понимать не хочет, гонит эту мысль от себя и продолжает медленно, но упорно убивать и себя, и планету по имени Земля. А ведь совсем скоро правнук задаст вопрос: «Что же ты, дед был такой бесчеловечный? Сам жрал в три горла, а мне ничего не оставил». Как бы ему тогда понаходчивей ответить, какое бы найти оправдание. А, оправдания-то, и нет. Чуешь, чем пахнет. Однако вернёмся к нашим лошадям.
   Самым приятным моментом во всём этом скирдовании было время обеденного перерыва, когда зной и насекомые работать ни людям, ни животным спокойно не давали. Люди, укрывшись в тени скирда, пообедав, дремали. Мы же, наперегонки, гнали лошадей к деревенскому пруду купаться. Восторг купания с конём не передать словами. Конь, вытянув шею и хвост, как торпеда, плывёт по водной глади и, ты, уцепившись за повод уздечки или гриву, скользишь по воде, как тебе кажется, с неимоверной скоростью. Накупавшись, конь, как сумасшедший, выскакивает на берег и начинает кувыркаться на спине, перекатываясь с боку на бок, с, вверх задранными копытами. Теперь, самое главное, после этой процедуры поймать его за уздечку и не дать ему сбежать к скирду, без седока. А такое иногда случалось, и приходилось возвращаться на рабочее место вдвоём на одном коне, что было, не очень удобно, да и все смотрели на такого всадника, как на неумеху.
    Я, иногда задаю себе вопрос, а отчего это значительная часть людей, особенно тех, которые обладают властью, в своих действиях и поступках так прагматичны, эгоистичны, циничны и бесчеловечны? Где, и как они воспитывались?
А, воспитывались они, в своём большинстве, в больших городах,  среди многоэтажных домов-коробок, вдалеке от природы, от прямого общения с животными и общественного бесплатного труда на свежем воздухе. Оттого, на мой взгляд, у них присутствует дефицит добра и человечности. Я против крупных городов-мегаполисов, они развращают людей, и хотя городские жители зовут нас деревенских людей пренебрежительно «деревенщиной», доброты и человечности у нас, выросших в деревне среди лошадей и кур, больше чем у них, выросших без общения с животным миром. На мой взгляд, в правильно организованном, и по настоящему, цивилизованном обществе, будущее за небольшими городами-поселениями, а, не за мегаполисами. Я против урбанизации.
Когда-нибудь, в недалёком будущем, люди пересмотрят своё отношение к образу жизни и поймут, что больше внимания надо уделять душе, а не телу.

                И, ВНОВЬ О ЖИТЕЛЯХ СЛЕВА.

    Жена Комамора, Зинка, была стройной, симпатичной женщиной, работающей в колхозе и ведущей обширное домашнее хозяйство.
      Запомнился один скандальный случай из жизни этой семьи и Зинки в частности. Мать Зинки и тёща Комамора, тётка Поля Хатунцева (прозвище «Колхозная»), жила рядом и часто бывала у них. Она была женщина без мужа, лет 45-50-ти от роду, ещё довольно игривая и привлекательная. Однажды Зинка зашла по каким-то делам в сарай, и увидела, что её муж Комамор, занимается любовью с её матерью. Зинка была женщиной простой, подняла шум на весь посёлок, после чего они с матерью не общались более года, и, сей случай стал достоянием всего посёлка и поводом для чесания языков поселковых сплетниц. Хорошо осуждать других женщин за их лёгкое поведение, когда у тебя под боком муж, а у тех вдов, или вообще не вышедших замуж за отсутствием послевоенных  мужиков, женщин, нет никакой перспективы, ощутить мужскую ласку, родить ребёнка, опереться в этой тяжёлой жизни на сильное плечо мужчины. Нет, я, этих женщин не осуждаю, я их жалею. Комамор же, отнёсся к этому случаю философски, а в адрес тёщи высказался так: «Пусть не лезет».
    Езда на лошади верхом, кроме своих многочисленных радостей имела один существенный недостаток. Спина лошади и «задница» всадника находятся в постоянном и непосредственном динамическом контакте, отчего на последней образуются очень болезненные и, долго незаживающие, ссадины. Хотя эти ссадины мазали всякими лечебными снадобьями, они причиняли боль, как при езде верхом, так и при ходьбе пешком и долго не заживали. Всадник с таким изъяном держался на лошади с уклоном влево или вправо, да и, по земле он ходил нарасшарашку. С целью не допустить вышеописанного позорного явления мы, пытались изготовить примитивные сёдла. Фуфайку стелили на спину лошади, в рукава фуфайки вставляли верёвочные стремена и, седло готово. Такое седло хоть и смягчало взаимодействие спины лошади с плотью седока, имело один серьёзный недостаток. Седло невозможно было закрепить на спине лошади и, оно постоянно с неё сползало. Я тоже, в своё время, не избежал участи искривившегося всадника и прочувствовал все, без исключения, прелести верховой езды. 
    Какое у нас в России, да и, наверно, во всём мире самое красивое и грациозное домашнее животное? Конечно же, лошадь. Формы тела её совершенны, бег стремителен и красив, окрас гармоничен, а, о её практической целесообразности и говорить не стоит, она может всё, даже летать в качестве Пегаса. Особенно красивы в табуне, на свободе молодые игривые лошадки (стригунки) подросткового периода жизни, которые ведут себя свободно, раскованно, не по команде человека, а в соответствии со своей лошадиной природой. Но самые красивые и умилительно грациозные особи, это, конечно же, жеребята. На своих, несоразмерно длинных ногах, с тонкими страусиными шеями они бегают, прыгают и скачут по лугу, подражая взрослым лошадям. Картина достойная восхищения миром, в котором мы живём, как всё-таки красива наша Земля, как много в ней прекрасного, но, к сожалению, многое уже разрушено в результате потребительской, необдуманной деятельности человека.
    А, племенные жеребцы-производители? Это красивейший, достойный восхищения, наполовину одомашненный зверь. Его рост и вес, мощные бугры мышц под кожей, плохо укротимый нрав, заставляют его уважать и побаиваться. Не дай Бог, он выйдет из под контроля конюха и двинется агрессией на людей. Страшно такое даже представить.
Особенно красив и могуч жеребец в брачную пору. Конюх Комамор, помимо того, что кормил и поил лошадей, убирал за ними навоз, расчёсывал специальной гребёнкой-скребком им хвост и гриву, лечил их в случае необходимости, принимал роды у кобылиц и так далее, он ещё случал кобылиц с жеребцом с целью увеличения лошадиного потомства. Мы, ребятишки, хотя нас и гнали прочь, очень часто были свидетелями этих случек.
   
                ОБ ИНТИМНОМ.

     Кобылу привязывали к деревянному пряслу за уздечку, а жеребец, дрожа всем телом, дико храпя и теряя клочья пены изо рта, запрыгивал на неё. Выпустив свой метровый, чёрного цвета со шляпкой на конце в виде подковы «хобот», он пытался попасть им в лоно кобылицы. Это ему, почти никогда, самостоятельно сделать не удавалось. И, тогда Комамор, в брезентовых рукавицах, на расстоянии вытянутой руки, рискуя жизнью, направлял этот хобот туда, куда надо. И, жизнеутверждающий акт совершался. Перефразируя слова А.Т. Твардовского из его поэмы «Василий Тёркин» можно сказать: «Акт прошёл не ради славы, ради жизни на земле». В чём же заключается риск для жизни Комамора при совершении этого акта? Да в том, что жеребец, в таком возбуждённом состоянии, ударом копыта может запросто убить не только человека, но и быка, да, и может просто растоптать. Ничего постыдного и грязного в этом гимне торжества жизни на Земле, который, да простит меня читатель, я описал - нет. У всех живых существ на Земле, исключая из этого списка человека, этот акт оплодотворения производится ради продления жизни на Земле, а, не ради получения удовольствия. Господь сказал людям: «Плодитесь и размножайтесь», те же слова относятся и ко всем земным тварям. Он же не говорил: «Наслаждайтесь и размножайтесь». Но, у людей этот акт, в большинстве случаев, совершается именно ради получения удовольствия. В сущности, происходит нарушение людьми однозначного указания Господа по поводу продления рода человеческого. Оттого люди стыдятся этого акта и прячутся от чьих-либо глаз при его свершении.
    Люди, в большинстве своём не понимают или не хотят понимать цели пребывания их на Земле. С одной стороны, прекрасная планета Земля, со всем необходимым для проживания на ней всего живого, а с другой мы, люди, разумные существа Планеты. И, цель нашего совместного сосуществования едина – это создание прекрасного союза «Земля-люди», в результате деятельности которого сама планета и всё живое на ней должны будут процветать и прогрессировать. И, только в этом случае человечеству будет дан шанс общения с другими Мирами, с другими цивилизациями Вселенной, а не иначе. Все призывы и утверждения о том, что живём один раз, бери от жизни всё, что можешь, хапай больше и быстрее, а то другие схапают, заливай нечистотами нашу Землю ради удовлетворения собственных, явно преувеличенных потребностей – всё это от лукавого. Обещания лжепророками того, что завтра, в единый миг, жизнь станет совсем лёгкой в результате открытия нового, мощного и доступного вида энергии, или переселения людей на другие планеты, являются абсурдом. Никто нам не позволит губить другие Миры, видя, как мы губим свой. История развития человечества показывает, что  люди не хотят жить по минимуму. Ради сомнительных и, явно пагубных для людей удовольствий, все ночи освещаются огромные города-мегаполисы, а, ведь люди должны ночью спать, а не развлекаться, за исключением разве что, служб обеспечения жизнедеятельности людей. Ради получения тех же удовольствий, удовлетворения тщеславия, потребности во власти и так далее, происходили и происходят все войны на Земле, где люди убивают друг друга неизвестно зачем и ради чего. Даже животные, за редким исключением, убивают других животных только в случае, когда им нужна пища для выживания. Вывод напрашивается сам. На планете Земля живут разумные существа то, есть люди, но разум их пока развит очень слабо и развитие его кто-то направляет в неверную, искажённую сторону. Хотя, среди людей и существует какая-то, незначительная часть, которая мыслит здраво, преобладающее большинство людей ещё очень длительное время, а может быть и никогда, не встанет на путь истины. Необходимо ускорение осознания и переход ими на этот путь, иначе союз «Земля-люди» погибнет, распадётся, как исчезали и погибали до этого внутриземные цивилизации типа Римской империи и другие. Как спасти Планету и людей от надвигающейся смертельной опасности? Где те, настоящие пророки, которые могут повести за собой человечество в нужном направлении и, как их отделить от лжепророков?
    Пока их нет, а может они уже есть, но мы их не видим и не слышим потому, что нам без них жить удобнее и комфортнее. Люди задумайтесь о своей судьбе и судьбе своих потомков.

                ДАЛЕЕ СЛЕВА ОТ НАС.

   Но вернёмся к описанию жизни в Калиновке. Далее, за избой Комамора стоял, единственный на весь посёлок дом из красного кирпича, правда крытый так же, как и другие избы, соломой. Что это за такой материал-солома? Казалось бы, что никакой ценности он, у нас в России, не представляет так, как сжигают его повсеместно в огромных количествах. Японцы про такую расточительность сказали бы: «Ни себе, ни людям». В то время, в средней полосе России, где лес был дефицитом, солома представляла собой многофункциональный, очень необходимый в хозяйстве, материал. Возле каждой избы, на территории огорода, стояло, как минимум, по два больших стога соломы. Один стог соломы для прокорма скота. Ячменная, пшеничная, овсяная солома, с разным разнотравьем, подсолённая и посечённая сечкой она добавлялась в сено, которого обычно не хватало для прокорма скота до весенних выпасов на пастбище. Второй стог грубой, обычно ржаной соломы, был необходим для других, всевозможных нужд. Этой соломой топили печь и, на топку её шло много так, как она быстро прогорала. Деревенские женщины, в том числе и моя мама, умели виртуозно пользоваться ею, как источником тепла. Попробуйте испечь блины в русской печи на двух таганках сразу, используя в качестве топливного материала пучки соломы. А, мама, пекла и блины, это когда они были толстые, и блинцы, это когда они были тонкие и, всё это было отличного качества и, было очень вкусным и праздничным блюдом. И, блины, и, блинцы складировались в стопку и смазывались домашним сливочным маслом с сырым яйцом. Продукции из Макдональдса до этого шедевра кулинарии никогда не дотянуть. На газовой плите такую вкуснятину не испечёшь. Всё-таки русская печь неповторима и, ни с чем несравнима по своей многофункциональной необходимости в деревенском быту того времени. Наряду с обогревом избы, на её лежанке, в прямом смысле, грели кости при всевозможных простудах и, просто спали. Она также использовалась как сушильная камера для сушки чего угодно, начиная с одежды и, кончая всевозможными, нужными в качестве лекарства, травами. Внутри её топки, после того как её кирпичные своды остынут до приемлемой температуры, устраивали парилку для одного человека, которому это было необходимо в связи с простудными явлениями  серьёзного характера.
    В части приготовления пищи русская печь это просто шедевр. Посуда применяется только чугунная: горшки, чугунки, сковороды. Заправляли чугунный горшок ингредиентами для щей и ставили его в печь, закрыв устье печи заслонкой.  К обеду, как в закрытой большой духовке, щи, истомившись - поспевали. И это, было нечто. То же самое было и с кашей, и с картофелем и, с любым другим блюдом. Заявляю авторитетно, пища, приготовленная в русской печи, по своим вкусовым качествам значительно превосходит пищу приготовленную в любой другой печи, будь то, электрическая, или газовая, или микроволновая печь.
   Из соломы изготовляли кизяк, который использовался в качестве топочного материала зимой так, как был более калорийным, чем собственно сама солома. Изготовляли кизяк следующим образом. На лужайке, перед домом, с помощью лошади делали большой замес кизячной массы, состоящей из скотского навоза и соломы. В случае отсутствия лошади месили эту массу сами люди босыми ногами. Затем это месиво раскладывали по деревянным формам здесь же на лужайке, и по мере подсыхания кизячной массы, формы с кизяка убирали.
   Затем кизяк с целью окончательного высыхания переворачивали на другой бок. После того как кизяк затвердевал, его складировали в круглые пирамиды с окошками, в которых он высыхал окончательно.
   На зиму его складировали в сараи и потом топили им, зимой русскую печь. По всему посёлку этих, кизячных пирамид, было наставлено великое множество и, мы, ребятишки, играли среди них в войну и прятки.
Иногда, когда по посёлку прогоняли колхозное стадо коров на пастбище или обратно, по недосмотру пастухов, бык, ужасная зверюга, бодал эти пирамиды, разоряя их напрочь.
    Из соломы изготовляли саман, это такой большой, глинянно - соломенный, необожженный кирпич, из которого были построены стены почти всех изб посёлка. Кстати, это прагматичный, тёплый, экологически чистый, дешёвый строительный материал. Жаль, что он, сейчас, почти полностью забыт.
А, вот, в Монголии, двух и трёхэтажные здания в городах построены из этого строительного материала и, стоят не хуже кирпичных. Изготовляется саман из соломы и глины по способу изготовления кизяка, который я описал ранее.
    Солома применялась и в качестве покрывного материала на крыши изб. Абсолютное большинство изб были покрыты соломой, стояли и, не пропускали дождь лет десять – пятнадцать, а потом они перекрывались вновь, благо соломы было в достатке. Крыть крышу соломой – это целая, своего рода, наука, которой в совершенстве владел мой дед Ефим Иванович. Его нанимали крыть крыши, не только у нас в посёлке, но и, в близлежащих деревнях. Это был, хоть и не большой, но дополнительный заработок в копилку семьи.
    Ещё солома применялась в качестве подстилки для скота, перепревала в навозной куче и, после этого, использовалась в качестве органического удобрения на полях и огородах, из неё изготовляли соломенные шляпы, сумки, шкатулки и другие поделки, а также она имела множество других полезных и нужных в деревне свойств. И поэтому, для нужд семьи соломы уходило много, и её всегда не хватало. И, тогда, мама с тётей Полей, женой дяди Михаила, ночью ходили к колхозному скирду соломы и, приворовывали её оттуда. Местное начальство это знало, но закрывало на эти шалости глаза, хотя, в случае необходимости, всегда могло уличить этих женщин в воровстве этой проклятой соломы, которая через несколько лет, всё равно сгнивала в этом огромном скирду. Брать же её официально почему - то было нельзя, начальство не разрешало.
    Такая вот система хозяйствования в СССР, да, и в настоящее время, по моим понятиям, должна именоваться «системой топора». Над каждым членом общества, как бы висит, занесённый над его головой топор в виде вышестоящего начальства, а ты, должен делать то, что якобы незаконно, а без этих, «противозаконных» действий, прожить практически невозможно. В государственных структурах, про частные и говорить нечего, у каждого работника этой структуры обязанностей всегда больше, чем он может практически исполнить. То есть работник всегда находиться на крючке у начальства и, его, в любой момент, можно уличить в неисполнении своих обязанностей, а, следовательно, и убрать, уволить. И, эта пирамида упирается своей вершиной, страшно сказать, аж, в Президента. А кто же держит топор над ним? Наверно те финансовые структуры, которые выдвинули его во власть. А, кто над ними?  Вопрос, да ещё какой! Такая вот система «топора» позволяет, да и нацелена на падение топора сверху вниз по команде вышестоящего, и топор, если и не убьёт насмерть нижестоящего, то покалечит обязательно. Доходило до абсурда: в пищевой, да и в других отраслях народного хозяйства, ставки и заработная плата работникам занижалась и устанавливалась с учётом разворовывания ими выпускаемой продукции (колбасы, сахара, ситца и т.д.). И это была государственная политика в вопросе оплаты труда. И, теперь, когда мы пришли к «рынку», навыки эти нам, ой как пригодились. А, позвольте задать вопрос: какое отношение к этому, самому колхозному скирду соломы имеет вышестоящее начальство?
    Оно, что, выращивало хлеб, убирало его, скирдовало эту солому, является его единственным собственником? Да и вообще, начальству в его кабинетах и благоустроенных квартирах, солома эта как телеге пятое колесо.
     А, может оно продавало его в Японию? Да, ничего подобного, обычная жадность: «Сам не гам, и другому не дам».
   А, солому эту производил крестьянин-колхозник, он же и являлся её собственником, как член колхоза. Да, и сейчас мы, в России, в своём поступательном движении к благим целям не избавились от этой системы, скорее наоборот – система эта окрепла и ужесточилась, превратилась в абсолютное бесправие большинства участвующих в ней членов нашего общества.            
    Но, вернёмся к нашим кизякам, они нам ближе и понятнее. Дом из красного кирпича был домом Тишкиных. Сам хозяин, и отец семейства дядя Тихон был где-то в бегах, скрывался от семьи и алиментов. Жена его и хозяйка дома тётя Поля, была ровесницей и подругой моей матери, работала в колхозе, поднимала детей и вела домашнее хозяйство. Однажды она заболела раком, за несколько месяцев вся иссохла, пожелтела и умерла. Старший сын Анатолий работал в Воронеже, сестра Антонина (Тоська) жила и работала в Перелешинском посёлке на сахарном заводе, была ещё не замужем.
   Средний сын, Колька, по прозвищу Марат, жил в Калиновке. Был он смугл, и кучеряв, сильно смахивал лицом на героя Парижской Коммуны Марата Казея из учебника истории, потому и был прозван Маратом. Марат был парнем импульсивным, склонным к криминалу. Расстояние от Калиновки до Верхней Хавы составляло, примерно, километров двенадцать, а, если идти логом, напрямую, то путь был километра на три короче. Поэтому большинство жителей посёлка, летом, ходили в райцентр именно этим путём, по тропинке. Где-то, километрах в четырёх, пяти от Калиновки, если идти этим, коротким путём, находился летний загон для колхозного скота с небольшой избушкой.
В ней, круглый год жили сторожа, пожилые люди, муж с женой. И, как-то, однажды, к ним вошёл чернявый, кучерявый, молодой человек и, угрожая им ножом, заставил их отдать ему все их небогатые денежные накопления. Благодаря броской внешности, милиция быстро его вычислила и изловила. Этим грабителем был Марат. Отношение к нему после этого случая, в посёлке, стало соответствующим его поведению. Деньги он вернул, срок получил условный и, уехал куда-то, толи учиться, толи работать. Далее мне его судьба неизвестна.
   Младший сын Валентин, по прозвищу Валик, был моим ровесником, и состоял в нашей компании. Ростом он был нас выше, и в плечах шире, все считали, что он сильнее нас, хотя никто из нас с ним силами не мерялся, но, тем не менее, мы его побаивались. По своей сути он был экстримал, и поэтому, с ним приключались всякие разные истории. Нас, мальчишек, с раннего возраста, тянуло к оружию.
   
                НАШЕ ВООРУЖЕНИЕ.

Первым, далеко не безобидным оружием, был пращ, или рогатка. Из качественной, прочной резины, которую мы сами вырезали из толстого резинового кругляка, она представляла из себя оружие, с высокими убойными свойствами. Рогатулька вырезалась из деревянных развилок клёна, и должна была быть очень правильной по конфигурации. С другой стороны праща, на его обратном конце, к резинкам, привязывали кожашку овальной формы, в которую перед выстрелом закладывали «пулю». В качестве «пули», или заряда применялись куски чугуна, которые получали из разбитого чугунка или чугунной сковородки. Как правило, эти чугуняшки имели неправильную форму, и при пуске их из праща издавали угрожающий, дребезжащий звук, очень схожий со звуком, который издаёт большой шмель при своём полёте, но, более громкий, и более устрашающий. При попадании этого заряда в птицу, она или умирала, или была тяжело ранена. Человеку это оружие могло выбить глаз или нанести раны.
    Из праща стреляли, в основном, по воробьям, которых под стрехами соломенных крыш гнездилось великое множество. Они там жили и высаживали птенцов. Также стреляли по воронам, сорокам и галкам, но с меньшим успехом, потому, что эти птицы менее доверчивы, да, и по количеству их меньше чем воробьёв. Особенно меток был Васяня, он частенько подстреливал из праща воробьёв, я такой меткостью, слава Богу, не обладал.
   Вторым, а может быть и первым по значимости оружием, был лук со стрелами. Сам лук делали из толстого кленового сука, а тетивой служила скрученная в несколько жил леска или суровая нить. Стрелы изготовляли из прямых высушенных, тонких побегов того же клёна, или побегов других деревьев. С одной стороны стрелы к ней привязывали оперение из птичьих перьев, а, с другой стороны стрелы на неё насаживался металлический наконечник, изготовленный из жести консервной банки. Стрелы эти летели далеко, и впивались глубоко. Из лука мы стреляли по мишеням, нарисованным на деревянных дверях сараев, от чего эти двери были истыканы, как решето.
   Следующим оружием, а скорее не оружием, а звуковым имитатором выстрела, был «пугач». «Пугач», это медная трубка, с одного конца сплющенная и загнутая под углом в девяносто градусов, а, с другой стороны она оставалась трубкой, то есть, имела отверстие в своём теле. Длинный, загнутый с одного конца гвоздь, свободно входил трубку, и упирался в её дно. В зев этой трубки натачивалась сера с одной, двух, максимум трёх спичек.
Гвоздь в полувытащенном из трубки состоянии настораживался резинкой и имел стремление сорваться, и удариться своим заострённым концом о дно трубки, наполненной серой. При эго спуске раздавался взрыв-хлопок, похожий на выстрел малого заряда. Мощность этого хлопка зависела от количества взорвавшейся серы в трубке пугача. Чем больше в ней было серы, тем мощнее взрыв и сильнее хлопок.      
Тут, главное, не переборщить, иначе трубку разрывало на части, и могли быть травмы.
    Однажды, мы, выкрав из дому по коробку спичек, сидели на берегу пруда и стреляли из этих самых пугачей. Валику стало неинтересно «пукать» из своего пугача, как все «пукали». Он зарядил для пробы в пугач пять спичек, и выстрел из его пугача был гораздо громче наших выстрелов. И, это было «круто». Но и это его не удовлетворило, и он зарядил десять спичек и выстрелил. Раздался очень громкий звук выстрела, а, вместе с ним ещё более громкий вопль самого Валика. Трубку пугача разорвало на части, а, заодно разорвало перепонку между большим и указательным пальцем на правой руке Валика. От боли и страха он тут же сунул руку в воду пруда, которая, тотчас окрасилась кровью. Руку мы ему замотали тряпкой, после чего он отправился домой, где ему рану обработали и наложили повязку. Затем в больнице, в Хаве, ему эти пальцы сшивали. Он долго ходил с перевязанной рукой, пока она не зажила.
    Следующим оружием, осваиваемым нами, был «поджиг». Это было настоящее оружие, способное нанести телесные повреждения живым существам. Мы его изготовляли и осваивали когда были в подростковом возрасте. «Поджиг» - это стальная трубка, сплющенная и загнутая с одного конца, которая крепилась к деревянному прикладу проволокой. По форме это изделие напоминало пистолет. Недалеко от изгиба трубки, напротив зарядной камеры, в ней напильником пропиливалось небольшое отверстие. Трубка-ствол заряжалась по принципу шомпольного ружья порохом или серой от спичек, затем набивался пыж, после него дробь или мелкие металлические осколки типа нарезанных гвоздей, и снова пыж. К отверстию в трубке прикреплялись резинкой две-три спички. Если чиркнуть по ним покрытой серой боковиной спичечного коробка, они загорались. Через отверстие огонь перекидывался в зарядную камеру, порох или сера взрывались и, «поджиг» стрелял. Его можно было также заряжать жаканом или шариком от разбитого подшипника. Слава Богу, при освоении этого, довольно серьёзного и опасного оружия, никаких неприятностей не произошло, да и разгуляться нам взрослые не давали, оперативно его конфисковывали и уничтожали.   

                ВЕТРЯНАЯ МЕЛЬНИЦА.

    Иногда, когда в этом возникала необходимость и дул хороший ветер, мужики запускали в работу ветряную мельницу для того, чтобы смолоть муку для удовлетворения своих житейских нужд. Мука получалась только грубого помола потому, что жернова у мельницы были с грубой насечкой. Каменный жернов с мелкой насечкой, для помола более качественной муки, со временем пришёл в негодность так, как насечка на его поверхности пришла в негодность, то есть, стерлась. Процесс восстановления насечки очень трудоёмок, да, и специалиста нужной квалификации в посёлке не было, а приглашать кого-то со стороны было не по карману. Мужики, несколько человек, за огромное, длинное деревянное дышло поворачивали мельницу вокруг её оси крыльями навстречу ветру. И, этот шестикрылый «Серафим», со страшным скрипом и скрежетом, сначала медленно, а затем всё быстрее и быстрее начинал приводить во вращение все механизмы мельницы. Вся мельница, все её механизмы, за исключением каменных жерновов, были выполнены из дерева. Все валы, все шестерни, как горизонтальной, так вертикальной передачи были устроены особым образом и выполнены из очень твёрдых пород дерева, скорее всего из дуба. Они воспринимали большие нагрузки, но работали надёжно и качественно.
     Да, умели, хотели и могли раньше, качественно, на века, делать механизмы и строить дома. Без всяких компьютерных расчётов, с помощью пилы и топора, на глазок, с запасом необходимой прочности создавалось всё необходимое для жизни человека. Отчего же сейчас, имея в арсенале все достижения современной науки, человек строит ледовые дворцы, бассейны, крытые стадионы, развлекательные центры, которые, не простояв и десятка лет, разрушаются, погребая под своими обломками людей? 
Отчего, а? А, не оттого – ли, что все эти сооружения являются роскошью, а не первой, жизненно важной необходимостью для большинства людей, которым порой и жить – то негде.
     Редкие пуски ветряной мельницы в работу было большим событием в жизни посёлка. Когда она работала, мы, мальчишки, цеплялись за её крыло, и оно поднимало нас вверх на высоту, с которой можно было спрыгнуть без ущерба для здоровья. Но, Валик и здесь не хотел упускать пальму первенства, и решил подняться выше всех. Он поднялся выше всех, но когда посмотрел вниз, то испугался прыгать с такой высоты. К его счастью, его руки, скорее всего от страха всё же расцепились, и он упал вниз с высоты метров четырёх пяти. К его счастью он не получил ни одного перелома, ни единой царапины, и ходил несколько дней после этого случая героем. А, вообще – то, верхняя точка подъёма крыла находилась метрах в восьми от поверхности земли, и если бы он упал с такой высоты, то вряд – ли остался жив. Повезло экстрималу, видимо сильный у него Ангел-Хранитель.
    А затем, мельницу перестали запускать в работу и муку разного помола мололи в Хаве на мельнице с электрическим приводом.   
   
                ПРОДОЛЖЕНИЕ ОПИСАНИЯ ЖИТЕЛЕЙ ПОСЁЛКА.

 Фамилия у Тишкиных была, как и моего отца, Павельевы, но родственниками они не были. Левее жилища Тишкиных стояла изба тёти Маши Хатунцевой, по прозвищу «Колхозная». Старший её сын проживал с семьёй в Таловой, дочь Зинка была замужем за Комамором, о чём я уже писал, средний сын Володька-Горох, тоже ушёл в зятья, в Таловую. Младший сын Колька, по прозвищу «Сталин», жил с матерью. Кличка «Сталин» за ним закрепилась сразу же после его рождения. Он действительно в профиль был похож на Иосифа Виссарионовича, чьи портреты печатались в газетах. Как только он родился, мать, посмотрев на него, сказала, что он вылитый Сталин и, что его ждёт большое будущее. Такого большого будущего, как у вождя, у него не получилось, он впоследствии работал кузнецом в Воронеже на каком-то заводе.
 Кличка же, прицепилась к нему намертво. Сталин был из нашей компании, примерно моего роста и силёнок, но всегда пытался меня побороть. Это ему иногда удавалось, а иногда, победа была и на моей стороне. По этому поводу он очень злился потому, что был амбициозен и по возрасту старше меня на год. Как я уже писал ранее, тётка Маша – Колхозная, была бабёнкой разбитной и если старшие довоенные дети её были рождены от законного отца, погибшего на войне, то послевоенный «Сталин» был рождён от кого-то, о ком знала она и, может быть, и он. А, вообще, это была обычная деревенская женщина – труженица, ведущая борьбу за выживание своей семьи.
     Далее, ещё левее, стояла изба деда Сашки - Лысого и бабки Поли - Официантки, это та самая бабка – мастер на все руки, которая принимала роды, крестила детей, лечила людей и т.д. Я тоже крещён у неё, и по сей день меня, очень беспокоит правомерность сего акта. Хотя у меня была крестная мать и крёстный отец, и всё это воспринималось, как само собой разумеющееся, я не совсем уверен в законности этого обряда. Пояснить мне это сейчас, когда я стал задаваться этим вопросом, в мои шестьдесят лет от роду, вряд – ли кто сможет. И посёлка нашего уже нет, и тем более свидетелей тех событий в живых остались единицы, а может никого и не осталось. А для меня это, очень важно.
Сам дед Сашка – Лысый, был деревенским колдуном и, причём более чёрным, чем белым. Своей смертью он не умер, а его убили в логу, на полдороге из Хавы в Калиновку его нашли там с проломленным черепом. Видимо кому-то он сделал очень плохо. Убийц, или убийцу не нашли, а похоронили его на сельском кладбище, которое располагалось сразу за деревенскими огородами, по дороге на Ртищевку. Бабка Поля, его вдова, через три дня после похорон позвала старшего внука Ваську – Белика и говорит ему: «Вот тебе внучек осиновый колышек и молоток, ты сходи на могилку к дедушке и забей этот колышек в могилку напротив груди дедушки, а, то дед Саша каждую ночь ко мне приходит и не даёт мне спать». Белик взял с собой братьев, Лодю, Лёньку и моего брата Кольку – Офицера и они отправились на кладбище. Дело было летним днём, в ясную солнечную погоду. Стояла тишина, какая только может стоять летом, в зной, когда всё живое прячется от палящих солнечных лучей в тень.
Лишь был ясно слышен радостный, жизнеутверждающий звон кузнечиков и цикад. Чем ближе ребята подходили к кладбищу, тем яснее они ощущали, какой – то подспудный страх, который, как бы висел в знойном воздухе и воздействовал на их психику. Они остановились метрах в десяти от могилы и далее идти забоялись. Белик же, пошёл к могиле и стал забивать осиновый колышек, в свежую могилу деда Сашки-Лысого, как его научила бабушка. И, тут, все явственно услышали глухие стоны, которые раздавались из под земли. Это были стоны отчаяния, какого-то недовольства, негодования. Все, не чуя под собой ног, бросились бежать с кладбища и остановились только когда вбежали в посёлок. Белик, даже забыл молоток на кладбище, но возвращаться за ним не стал. Бабке Поле сказал, что молоток он потерял. Бабка Поля после благодарила внучка Ваську  - Белика, угощала его конфеткой, что по деревенским понятиям было редкостью, за то, что дед Сашка перестал ночью к ней приходить и мешать спать.
   На самом краю улицы, стояла маленькая, вся покосившаяся от старости, избушка, которую и жилищем – то можно было назвать с большим натягом. В ней проживали две сестры, старые женщины, которых вскоре забрали какие – то родственники в Скляднево и их избушка вскоре рассыпалась на части. А, далее было колхозное поле, глубокий овраг и лог, который тянулся до Хавы и своим ручейком впадал в речку Хаву. Правда, спустя годы, этот лог с ручейком в нескольких местах перегородили плотиной, и возник целый каскад прудов, в которых развели рыбу и организовали рыбное хозяйство.  Удить рыбу на удочку сюда приезжали рыболовы со всей области и из Воронежа. Другими, более крутыми снастями, сетью ли, бреднем ли или неводом ловить рыбу запрещалось.

                МАЛАЯ РОДИНА.

А, вот Калиновский пруд, после того, как сама Калиновка распалась, и все её жители переехали кто куда, не сохранился. Плотину размыло в одно из бурных половодий и, пруд вместе со всем своим содержимым влился в пруды рыбного хозяйства. Был Калиновский пруд, и нет пруда, был посёлок Калиновка, и нет его, была моя малая Родина, и нет её. А сколько таких малых Родин по России утеряно, затоплено водохранилищами, брошено из-за отсутствия перспектив дальнейшего в них проживания, и так далее, и тому подобное. А человек без малой Родины, что река без родников. Впадают в реку малые речушки и ручейки, а своих, родных родников нет. И течёт она далее уже, как потерявшая свою первоначальную, индивидуальную сущность, питаясь сторонними мыслями и чувствами. И река, и её обитатели, и всё, что расположено на её берегах становятся другими, не самобытными, а с примесями чужой, а часто и чуждой культуры. На мой взгляд, это явление является одной из основных причин угасания духовной составляющей нашего общества. Мы все черпаем силы из детства, из истоков малой Родины, а когда тех истоков уже нет, или они засорились чем – то, чуждым нам, то и наши силы сильно слабеют. А ведь, как говорила моя мама, Калиновку можно было спасти от умирания, стоило только выделить не очень большие средства на её электрификацию. И, тогда, это дало бы ей новый стимул к жизни. Всегда бы нашлись Ваньки, да Маньки, которые не захотели уезжать в города и другие большие населённые пункты, а которым по душе жить на маленьких хуторах и в небольших посёлках. И я, сел бы в поезд, преодолев три тысячи километров пути, и оказался в гостях у какого-нибудь двоюродного племянника в Калиновке, и пообщался не только с родственниками, но и с пусть изменённым, но всё-таки миром моего детства, с моими истоками, с моей малой Родиной. Увы, я этого лишён. Как будто меня в этой жизни ограбили, или отняли что-то очень для меня дорогое. И, я не один такой.
    Вот и кончилось описание одной из сторон единственной улицы посёлка Калиновка, но осталась ещё одна сторона улицы, и не чётная, и не нечётная потому, что нумерация домов отсутствовала. Описанием оставшейся стороны улицы я сейчас и займусь.
   
                НАПРОТИВ НАС.

    Два рукава пруда при своём слиянии образовывали, большой по площади мыс, на который летом, в обеденный зной пригоняли деревенское стадо на отдых и дойку. Берега этого мыса были обрывистыми и коровы не могли зайти в воду, а, вот женщины, которые приходили на дойку иногда были вынуждены прыгать с берега в воду. Дело в том, что одна корова в стаде была очень бодливой и, когда она была не в духе, то шла на таран, а рога у неё были большие и острые. Из-за такого агрессивного поведения коровы часто возникали споры с претензиями в адрес её хозяйки, но корова была очень удойная, давала много молока и хозяева её держали, невзирая на её недостатки. Правда им приходилось её сторожить, пока дойка полностью не закончится.   
    Половину этого мыса занимала усадьба Николая Ивановича Хатунцева, кстати, Колька «Сталин» был стопроцентный тёзка этого владельца усадьбы. У дяди Коли Хатунцева был самый большой и лучший в Калиновке фруктовый сад, конкуренцию ему мог разве, что составить сад Ивана Яковлевича, о котором я писал ранее. Сад у Хатунцевых был огромный по размеру, обнесённый со всех сторон высоким плетнём и, даже рвом, в виде глубокой канавы. Много чего в этом саду росло, но особенно хороши были яблоки разных сортов, от мелких, рассыпчатых и тающих во рту «Грушовок», до огромных по размеру поздних, зимних сортов «Антоновки». Сортов этих яблок было около десятка, и все они шли в дело, часть из них съедалась, часть продавалась.    Оставшаяся часть яблок закладывалась на хранение в зиму или мочилась в больших деревянных бочках. Для нас, поселковых ребятишек, соблазн откушать этих яблок был очень велик.
    Главным препятствием был огромный пёс Гордон, который свободно рыскал по всему саду и наводил страх на всех жаждущих проникнуть в сад и полакомиться его плодами. Да, и хозяйка, тетка Катерина, постоянно делала обходы этого райского уголка с клюкой в правой руке. Однако ж, хоть и редко, но нам удавалось проникать в сад и полакомиться яблоками. Мы разбивались на две группы, и пока одна группа отвлекала тётку Катерину и Гордона своим ложным желанием проникновения в сад с южной стороны, другая, малочисленная группа пацанов в это время, через заранее сделанный подкоп под плетнём с северной стороны, проникала в сад и, нарвав яблок, быстро удалялась из него. Набеги были редки ещё и потому, что Николай Иванович после их свершения, всегда посещал родителей подозреваемых в краже пацанов и те, естественно принимали адекватные меры. А меры были самые различные, от обычной порки ремнём или вожжами, до более серьёзных, воспитательных мер. Это, когда родители, в связи со совершённым проступком, решали не покупать, ранее запланированную, очень нужную тебе вещь, например коньки, лыжи или кеды для игры в футбол. Коньки, в те времена, покупали в основном «Снегуры» с загнутыми круглыми носками, которые привязывались к валенкам, лыжи тоже были с креплениями под валенки и бамбуковыми палками с металлическими кольцами внизу. Сейчас промышленность такие спортивные изделия, по- моему, уже и не выпускает. Существовали и в то время, конечно, коньки и лыжи на ботинках, но они были нам не по карману. А кеды, кеды были разные. Наши, советские – простенькие, и довольно качественные – китайские, Разница в цене была не большой, но был большой дефицит китайских кед. Китайский товар, в то время поступающий в СССР, был отменного качества. Это и кеды, и термоса, и китайские авторучки с вечным пером, и щёлк и многое другое. Помню, почти в каждой избе висели на стенках типографические, бумажные, китайские картины с пейзажами природы Поднебесной, атрибуты дружбы СССР с Китаем.

                ДЕРЕВЕНСКИЕ ЗАБАВЫ,

    На коньках мы катались в начале зимы, когда лёд на пруду ещё не был занесён снегом и в конце зимы, когда снег уже растаял, а лёд ещё держался недели две. Лыжи применялись нами всю зиму, в основном для катания на них с крутых склонов берега пруда. Лыжный вид спорта, в виде бега на лыжах на время у нас в школе не культивировался. Александра Григорьевна, наша первая учительница, не обременяла себя этим, считая, что физического развития у деревенских ребятишек хватает и без этого. И она была права. Иногда, более взрослые парни и девки брали у Комамора конные сани-розвальни и, отстегнув от них оглобли, лихо, с шумом и визгом катались на них всей гурьбой с берега пруда вниз на лёд. Но попадать под их полозья было нельзя так, как они могли не только поломать кости, но и задавить человека насмерть.
 Для индивидуального катания ребятишкам, отцы делали санки с деревянными полозьями, обитыми металлической полосой. Но существовал более примитивный и доступный вид транспорта, на котором ребятня каталась, но уже с ледяной горки. Это были, так называемые «ледянки». Изготавливались они следующим образом. В сильные морозы, из коровьего навоза и соломы (вот ещё одно применение соломы) делали небольшие корыта вместимостью одного человека, затем они поливались водой по нескольку раз в день. Когда намерзал толстый слой льда, и сам навоз с соломой промораживался насквозь, и в ледянку была вморожена верёвка, за которую её возили за собой, транспортное средство, сродни бобслею, было готово. Правда, эти импровизированные санки были недолговечны, от ударов о другие санки они разбивались, а при спуске под горку они имели свойство сильно крутиться так, как не имели направляющих полозьев. Однако и на них кататься с ледяной горки, было здорово. При спуске с горок на лыжах, как правило, внизу, уже на пологом месте, строили небольшие снежные трамплины.
     Иногда, прыжки с этих трамплинов были удачны и красивы, но чаще они оканчивались падениями, которые влекли за собой не только ушибы, но и, что печальнее всего, поломки лыж. Поломанные лыжи, если это было возможно, склеивали столярным клеем, но надёжность таких реставрированных лыж, резко снижалась. Чаще же, «поломыши» выбрасывались на дрова, а из здоровых вновь подбирали пару и, поэтому часто можно было увидеть на ногах лыжников разномастные лыжи, как говорится: «Один глаз на Кавказ, а другой на Север».
   Летом, в праздничные  дни, подвыпившие парни и девки, молодые мужики и бабы иногда играли в лапту. Некоторые из них, от которых мы никогда не ожидали какой-либо прыти, были очень даже ловкими, сильными и заводными игроками. Иногда парни и мужики играли и в футбол. Правда, правил особых никто не соблюдал, но бить по ногам считалось нечестным поступком. Интересно было наблюдать, как взрослые, лет по сорок отроду дяди, в азарте, с матюгами гоняют по деревенскому выгону мяч. Но деревня есть деревня, там всё проще, чем в городе. Люди все друг другу родственники, если не по крови, то по духу, все коллеги по работе, все или кумовья или сваты, друзья или подруги, соседи или просто хорошие знакомые. Всех объединяла тяжёлая жизнь, радость общения, совместная работа, ожидание результатов этой работы, взаимовыручка, бескорыстная помощь друг другу, моральная поддержка в трудных жизненных ситуациях и многое другое, что было присуще жителям тогдашней деревни. Большинство деревенских жителей жили бедно материально, но богато духовно. Это не говорит о том, что они посещали театры, музеи, картинные галереи и тому подобные очаги культуры. Люди, посещающие эти заведения и причисляющие себя к знатокам и ценителям искусства, не всегда, и не обязательно являются богатыми духовно. Духовность простых крестьян заключалась в их готовности помочь друг другу, отдать, в случае необходимости, последнее, чем они располагают, поддержать морально и дать хороший совет людям, взять на себя заботу о других,  нуждающимся в этом и т.д. Мир их был прост и лаконичен. Они были носителями народной культуры, духовного начала, народного творчества. Их культура является первоначальным источником для развития всех остальных, более утончённых и изощрённых культур всевозможных направлений, для всех слоёв народа. Уезжая на работу в поле и возвращаясь домой, женщины всегда пели народные и советские песни из репертуара хора имени Пятницкого, Руслановой, свои местные песни и, никогда в них не было слышно ноток недовольства тяжёлой жизнью, жалости к себе несчастным, наоборот, в этих песнях чувствовался оптимизм, вера в лучшую жизнь, любовь к Родине, патриотизм. Святая непосредственность ощущалась во всей жизни деревенских жителей. Свадьба, это радость для всего посёлка, похороны, это горе для всех. Избы строились с помощью многочисленных родственников и друзей, быстро, в один сезон, долгостроя никогда не было. Новоселье справлялось тоже всем посёлком. Большие и малые радости и горести были достоянием всех, поэтому и переносились легче. Все друг про друга всё, или почти всё, знали. Деревенские люди того, послевоенного поколения, в большинстве своём были более добрыми, менее корыстными, довольствовались в своей жизни малым.
Они были менее честолюбивы, чем люди нынешнего поколения и стремление к безудержному обогащению в них было развито в меньшей степени. Несмотря на их внешнюю простоту и грубость, жизнь их была, на мой взгляд, более праведной, чем жизнь современного поколения людей, в большей степени погрязших в пороках. Прогресс развития человеческого общества имеет место, но этот прогресс со знаком минус то, есть регресс. Куда спешим? Кого стараемся «надуть», обхитрить? Ведь спешка, это наша быстролетящая жизнь, а жить надо степенно, обстоятельно, не торопясь. И надуваем и обманываем, в конечном счёте, сами себя, ставя перед собой завышенные, ни чем не оправданные, эгоистические, чаще всего вредные и ненужные для нашей жизни, задачи. Изо всех сил стараемся их решить в течение жизни, тем самым выхолащивая и себя и нашу Землю. Создаётся такое впечатление, что где-то, всемирный режиссер, всё более ускоряет и ускоряет темп нашей жизни.               
   А этот темп становится уже непосильным для большинства людей, а может быть и для всего человечества. Кто этот режиссёр, и как его можно остановить, если это ещё возможно? Вот об этом, в первую очередь, должно думать человечество, отбросив на второй план все остальные, казалось бы, архиважные проблемы.
     Поймите меня правильно, я не идеализирую то время и не впадаю в тоску по тем, ушедшим в прошлое годам. То время было временем тоталитарного режима, и не все люди в деревне были такими положительными, как я их описал. Всякого рода партократы и начальники, а также их прихлебатели и сексоты были людьми совсем другого понятия о смысле жизни. При их непосредственном участии, или с их помощью, в стране постоянно пополнялись вымирающие ряды ГУЛАГа, правда, и они сами иногда пополняли эти ряды. Но вернёмся к описанию усадьбы Николая Ивановича.

                И, СНОВА, НАПРОТИВ НАС.   

     Кроме огромного сада, он выращивал ещё и экзотическую, по деревенским понятиям птицу то, есть индеек. Пять, шесть индюшек и, красавец индюк разгуливали под окнами его дома, на лужайке. Наш путь на пляж пруда, проходил как раз по этой лужайке. Мы, проходя мимо этой индюшачьей стаи, старались раззадорить индюка, вывести его из себя, что сделать было очень просто. Стоило его только несколько раз передразнить, подражая его выкрикам: «Блюм, блюм», как он приходил в состояние активной ярости. Наросты на его клюве и голове, которые мы называли «соплями», наливались кровью, увеличивались в размерах в несколько раз и вместе с распущенными перьями хвоста и крыльев индюк принимал устрашающий вид. Издавая, очень похожие на человеческие ругательства крики, не разбирая дороги, с налившимися кровью вытаращенными глазами, он стремительно бежал в сторону обидчиков, посягнувших на его мирную, семейную жизнь. Трудно представить, чем бы оно всё это закончилось, если бы он нас настиг, но мы всегда и своевременно успевали позорно сбежать в сторону пляжа, только сверкали босые пятки. Да, и индюк, всегда пробегал в нашу сторону не более метров десяти, пятнадцати, или из-за того, что он считал, что напугал нас достаточно, или ещё по каким, известным только ему одному причинам. Индюк также не выносил красного цвета и вёл себя также агрессивно, как и описано выше, но уже более целенаправленно и гнался за обладателем красной рубахи более долгое время. Поэтому, краснорубашечник, проходя мимо него, всегда и, загодя, снимал её и прятал в штаны. Индюк, при своих, довольно крупных габаритах, частенько взлетал на плетень забора, или даже на крыши сараев и, какое-то время красовался там перед индюшками.
   Продукцию свою, выращенную в саду, Николай Иванович вывозил в Воронеж, где проживал его сын с семьёй. Там они её и сбывали.
    Далее, за усадьбой Хатунцевых, стояла изба тётки Нюры Курьдюмовой, сестры Петра Александровича (Курьдюма), с которым мы частично уже знакомы. Тётка Нюра жила со своим сыном Валеркой, который потом переехал в Воронеж и устроился там на работу. Там он связался с баптистами, которые частенько приезжали в Калиновку, а может быть и в другие деревни, стараясь, посредством проповедей, бесед и каких – либо других «заманух» обратить её жителей в свою веру. Проповеди их слушали с интересом, какое-никакое разнообразие в деревенской жизни, но, ни один человек в нашем посёлке не обратился в их веру, хотя сомневающиеся – были.
Православная вера в простом русском человеке жива, и хотя она переплетена с языческими традициями и суевериями, пришедшими к нам из глубины веков от наших предков-славян, вера эта глубока и подспудно заложена в нашем сознании. Любой, казалось бы, на первый взгляд безбожный русский человек, в экстремальных ситуациях почти всегда обращается за помощью к Богу: «Господи помилуй, Господи помоги, Господи спаси, Господи исцели» и т.д. Пока жива на Руси православная вера, будет жива и сама Русь. Враги наши, на протяжении всей истории развития нашего общества, пытаются всякими способами изничтожить нас как суверенное государство.   
      Но для этого им, в первую очередь надо искоренить в нас православную веру. Ан, не тут-то было!
    Изба тётки Нюры Курьдюмовой была покрыта не соломой, как абсолютное большинство деревенских изб, а черепицей. И, когда однажды она загорелась, эта раскалённая черепица так громко лопалась, как будто началась война и стали стрелять из орудий мелкого калибра. Куски этой черепицы летели через лог, в сторону нашего порядка, метров на двадцать, тридцать. После пожара избу восстановили всем миром, но покрыта она была уже соломой.
    Далее за усадьбой тёти Нюры, находилась изба моего отца Василия Григорьевича. Жизнь её обитателей я описал ранее, но можно добавить кое-какие подробности. Все деревенские избы были построены по одному типу. Это были разные по размеру, но идентичные по своему устройству деревенские избы, состоящие, как правило, из сеней и одной комнаты. Человек попадал в избу, проходя сени. В избе стояла большая русская печь, которая, как бы, отделяла комнату от кухни, в которой стояли вдоль стен деревянные лавки. На этих лавках стояли вёдра с водой, горшки для приготовления пищи, кадки с квасом и другая, необходимая для жизни утварь и посуда. Иногда, здесь же, у окна находился кухонный, и он же обеденный стол. Далее, собственно в самой комнате, стояли одна, или две кровати, на которой спали отец и мать и ещё кто-нибудь из семейства. Детвора на ночь располагалась, кто где, кто на лежанке печи, кто на полатях, то, есть дощатом продолжении лежанки. Если в семье были грудные дети, то для них, в матице потолка, было ввинчено металлическое кольцо или крюк, на которые вешали подпружиненную люльку. Обычно семьи были многодетные, многочисленные, которым было тесно жить в таких избах, но двух, или тем более, трёхкомнатные избы строили очень редко. Может быть из-за нехватки средств, а скорее всего из-за многовековых традиций строить избы именно так, а не иначе. И ещё одна странность замечалась за жителями Калиновки. Таких, санитарно-гигиенических сооружений, типа туалет или сортир, для отправления естественных надобностей, в посёлке, просто не существовало. Летом нужду справляли за сараем, в огороде, в подсолнухах и т.д., на свежем воздухе, удобряя и так уже удобренную скотским навозом кормилицу землю. Зимой этот процесс происходил в сарае, где находилась скотина: коровы, овцы, куры и другие домашние животные. Естественно это было негигиенично и неудобно, но так было. 
     За избой моего отца стояла, довольно просторная, изба дяди Пети Курдюма. Она была разделена перегородками на несколько комнат, к ней была пристроена деревянная, крашенная в синий цвет, веранда с множеством стеклянных окошек. К веранде было пристроено симпатичное крылечко. Каждому человеку было сразу видно, что здесь живёт столяр – умелец, а, оно так и было. Дядя Петя жил с женой тёткой Настей и младшей дочерью Нинкой, моей ровесницей и троюродной сестрой.  Старшие дети жили в Донбассе, в городе Енакиево, со временем они забрали к себе Нинку, а затем и родителей. Дядя Петя был мужчина видной, крепкого телосложения, мастер на все руки, черноглаз, черноволос, лет сорока пяти отроду. Тётка Настя наоборот, была маленькой, худенькой женщиной, эдакая, согнутая тяжёлой жизнью, старушонка. Нинка была статью в отца, крепкая, черноволосая и черноглазая, боевая девчонка. И, когда мы перешли в пятый класс и стали ходить в восьмилетнюю школу в Ртищевку, она постоянно защищала меня от нападок местных пацанов, за что я ей благодарен.
    Следующей избой была изба тётки Нюры, по прозвищу - «Рубец». Почему Рубец, станет понятно из дальнейшего повествования. Тётка Нюра жила одна, сын учился в Воронеже в каком – то ПТУ. Это была женщина лет сорока, сорока пяти от роду, черноглазая, с чёрными вьющимися волосами, крепкого телосложения наподобие голубя «Дутыш». Есть такая категория женщин, у которых вся краса расположена выше пояса.
Им свойственна красивая и гордая посадка головы на короткой шее и больших размеров мощная грудь.
     А ниже пояса, все остальныё женские прелести смотрятся не очень привлекательно, можно сказать – обыденно. Дядя Петя Курдюм был любовником этой женщины и иногда, подвыпив, путал её дом со своим домом. Жена Курдюма, тётка Настя, по понятной причине, дала ей обидную, исчерпывающую и очень подходящую к данному случаю кличку - «Рубец». Отношения этих женщин друг к другу были похожи на непогашенный горящий конфликт, типа кавказского. Как только они оказывались на  расстоянии слышимости друг друга, а это было несколько раз в день так, как они были соседями, то начиналась словесная дуэль в виде брани и взаимных оскорблений. Одна кричит визгливым голосом на весь посёлок: «Ты Рубец и проститутка (правда, слово проститутка в деревенском обиходе не значилось, а употреблялось более простонародное его значение), другая грубым, низким голосом кричит: «А, ты старуха-горбуха и поэтому тебя Петенька не любит». И эта перепалка продолжалась изо дня в день, из года в год, до самого распада Калиновки, как населённого пункта. На мой взгляд, такое, оригинальное их общение переросло из обычной перепалки в какой-то магический ритуал, без которого они, да и все жители Калиновки уже не представляли своё существование.   
    Бывает так, человек, живущий вблизи железной дороги, привыкает к шуму и грохоту поездов и спит себе спокойно под этот шум и грохот. Но стоит только случиться какой – нибудь нестандартной ситуации, например, произошло отключение электроэнергии, шум прекращается, и человек никак не может заснуть. Отчего это, а? А оттого, что сила привычки играет большую роль в нашей жизни, мы должны над этим задуматься и задаться вопросом, а не слишком ли мы доверяем и потакаем нашим привычкам? Ведь многие из них вредные и не идут нам на пользу. Но, зато всегда можно этими привычками прикрыть своё бессилие отказаться от чего – либо, не очень хорошего. Мол, привык, втянулся, отвыкать уже поздно, да и не к чему. Вот так и живём, не мы их, а всё больше они нас.
   Следующей избой, за усадьбой тётки Нюры «Рубца», была изба бабки Акулины. Бабка Акулина, женщина лет семидесяти от роду, жила с сыном Васькой и снохой Манькой. Ничего примечательного в жизни их семьи, по крайней мере, внешне, не проявлялось. Они были простыми сельскими тружениками. Правда, Манька была назначена неосвобождённым бригадиром полеводческой бригады, то есть стала одним из руководителей Калиновки. Руководила она по совести и сама работала больше чем остальные члены бригады. Как я помню из высказываний мамы, женщины были довольны её работой и руководством. Никаких привилегий по отношению к другим жителям посёлка, она не имела, разве, что имела заслуженный авторитет и уважение сельчан. В то время это стоило многого. В настоящее время эти качества ценятся значительно ниже материальных благ. Детей в их семье не было, и бабка Акулина умерла, так и не дождавшись внуков.
   Последним, и крайним двором в этом порядке, а по ходу нашего повествования, и в самом посёлке Калиновка, был двор Свиридовых. Хозяин дядя Петя и его жена тётя Зина, имели четверых детей. Старший сын Виктор, друг моего старшего брата Кольки, служил в милиции в Воронеже и, дослужившись до начальника РОВД, ушёл на пенсию в звании подполковника внутренних войск. Он был, насколько это возможно было быть, служа в милиции, порядочным человеком, без тени зазнайства, всегда был готов оказать помощь своим односельчанам. Вторым ребёнком была моя ровесница, Валька, по прозвищу «Кузета». Почему «Кузета»? Да, потому, что это было создание, настолько энергичное и непоседливое, что в любой момент от неё можно было ожидать чего угодно. Она была худощавой, физически развитой, независимой девчонкой.
Наряду с нами, мальчишками, быстро бегала, лазала по деревьям, умела хорошо драться. Мальчишки её никогда не обижали, даже наоборот, побаивались, а вдруг она отлупит. Ей бы родиться мальчишкой, это был бы настоящий сорванец, причём с задатками предводителя. За Валькой «Кузетой» шла её сестра Верка. Она была полной её противоположностью.
     Несколько полноватая, рыхлая, безынициативная, всегда опекаемая родителями девочка. С ней частенько приключались всякие несуразные и смешные случаи. То, летом, во время купания, ей под трусами присосались к мягкому месту пиявки (а купалась она вместе с малышнёй, конечно же, в самом мелком месте пляжа, где полно грязи,  лягушек и пиявок). После их обнаружения было столько визга и истерики, что родители вынуждены были прийти ей на помощь и, за кустами вытаскивать этих мерзких чудовищ из её подтрусовых частей тела. То её покусает собака, то произойдёт ещё какое-нибудь смешное и не совсем, событие. Последним ребёнком в их семье был младший сын Шурка, по прозвищу «Пятатай». Отчего вдруг «Пятатай»? Оттого, что нос у Шурки был с полипами и имел приплюснутую, расширенную форму и это обезображивало его лицо. Но, потом, когда ему сделали операцию и удалили полипы, Пятатай стал выглядеть очень даже симпатично. А кличка прилипла к нему и сопровождала его все его детские годы. Семья Свиридовых была работящей и общительной. Сам дядя Петя часто помогал учительнице Александре Григорьевне по хозяйству, то починит покосившийся сарай, то вспашет огород, то сделает ещё какие-нибудь мужские дела, которых в деревне всегда было великое множество, а учительница была женщиной без мужа. Зимой, в святки в избе Свиридовых, по  вечерам собиралось полпосёлка, где проводило время за игрой в лото. Ставки были копеечные, но азарта было хоть отбавляй. Это был своего рода поселковый игорный дом, сродни современным игорным заведениям, с той лишь разницей, что ставки разнились в тысячи, а то и в миллионы раз. Но, в первую очередь, это был клуб по интересам, где обсуждалось и осуждалось всё, что только можно обсуждать и осуждать. Играли до двух-трёх часов ночи, заплевав шелухой от семечек весь пол толстым слоем. Почти каждая цифра на бочонке лото имело своё нарицательное имя. Например, цифра одиннадцать - называлась «лыжные палки», цифра восемьдесят - звалась «бабкой», цифра девяносто - называлась «дедом», а цифра шестьдесят девять - прозывалась «туды-суды» потому, что хоть сверху вниз, хоть снизу вверх оно читалось одинаково.  Да, к тому же, местные поселковые лингвисты, изощрялись в отыскании новых, порой немыслимых названий цифр лото, применительно к местным условиям и фольклору.  По окончанию этого «саммита», женщины подметали и мыли пол, тратя на это время и определённые усилия, но, как говорится: «охота пуще неволи».
      
                ШКОЛА.               

Напротив усадьбы Свиридовых, на самом высоком месте посёлка, на поляне стояло здание школы начального звена обучения. Здание школы было с палисадником и обнесено изгородью из деревянных штакетин. В палисаднике росли деревья и цветы. Крыша школы было накрыто листовым, крашеным железом, к зданию было пристроено уютное крылечко, и на фоне деревенских изб здание школы смотрелось очень даже, привлекательно. Перед входной калиткой на территорию школы, находилась обширная поляна, покрытая разнотравьем. Поляна эта была солидных размеров, и использовалась в качестве стадиона. На уроках физкультуры мы на нём гоняли мяч. Молодёжь посёлка, как я уже писал ранее, играла на нём в лапту и футбол. Школьное здание, внутри имело два помещения. Первое из них, меньшее по размеру, было и раздевалкой, и кочегаркой и подсобным помещением. В нём, на скамье, стояло ведро с питьевой водой, на стене была прибита вешалка для одежды, а на полу стоял умывальник. Второе помещение было по размеру больше первого и использовалось в качестве учебного класса для учащихся всех четырёх классов сразу. Оно было светлым и просторным. В нём стоял стол учителя со стулом, на стене висела школьная доска и посередине класса, в два ряда стояло восемь парт. В углу класса находился большой книжный шкаф, в котором располагалась школьная библиотека, вместимостью книг на триста, не более. Учеников начальных классов в школе было около десяти – пятнадцати человек, примерно поровну мальчишек и девчонок.
      Александра Григорьевна Корчагина, моя первая учительница, успевала за урок опросить всех учеников, всем выдать новый материал по соответствующим предметам, дать домашнее задание и ещё расспросить детей о деревенских новостях. Она не придерживалась каких – то строгих методик, да это было и не нужно. Главное, чтобы  ученики, уходя в пятый класс, были не хуже учеников других сельских школ. И ей это всегда удавалось, мы были не хуже других. Были особи, которые и во втором классе хорошо знали программу четвёртого класса, обучение – то велось совместное. Но были и туповатые ученики, которым учение давалось с большим трудом, хотя и они умудрялись окончить среднюю школу, но чем отличается интеграл от дифференциала они никогда, всё равно не поймут. Да, это большинству обычных людей и знать незачем. В СССР, наряду с обязательным средним образованием, также существовали учебные заведения, в которых молодые люди получали не только среднее образование, но и рабочую специальность. Функционировала разветвлённая сеть ПТУ, в которых менее продвинутые парни и девушки осваивали нужные стране специальности: токаря, слесаря, кузнеца, ткачихи и т.д. И это было правильно. Более умные учились в ВУЗах и техникумах, менее умные в ПТУ. Для нужд страны хватало и тех, и этих. Сын уборщицы, вроде меня, имел возможность получить высшее образование и достичь определённых высот в своей профессиональной или иной деятельности. Нынешняя система платного обучения в ВУЗах не оправдывает себя, лишь незначительная часть выпускников соответствует современным требованиям, предъявляемым к ним. Все остальные, как говорят в народе: «Деньги на ветер». Это не специалисты и не инженеры, это вредители с купленными дипломами, место которым, не в руководителях, а в кабине трактора, за станком, с лопатой в руках в зернохранилище и т.д. Но все, не взирая на свои способности, хотят управлять, а не исполнять. А кто же будет выращивать хлеб, добывать уголь, водить поезда, варить сталь? Необходимо этот вопрос решать на самом высоком уровне. Государственным людям надо быть жёсткими и принципиальными в решении этой проблемы, иначе нас ожидает не светлое, а тёмное будущее, и бразды управления Россией перейдут к более умным и решительным представителям других наций, например, к японцам, китайцам, немцам, да к кому угодно. А эти «ребята» ждут, не дождутся, когда же это время наступит, и делают всё возможное для того, чтобы оно наступило как можно быстрей.
     Школа наша работала в одну смену, начало, и конец уроков оповещался дежурным с помощью средней величины колокольчика. Раньше такие колокольчики ямщики вешали под дугу в своих упряжках. Звук нашего колокольчика был звонким и чистым, но однажды дежурный, выбежав на крыльцо школы, чтобы позвонить на урок, поскользнулся, упал и ударил колокольчиком о пол крыльца. С тех пор колокольчик стал звонить дребезжащим, больным голосом так, как в нём образовалась трещина.
   Все каникулы в школе были по расписанию, за исключением весенних, зависящих от таяния снега. Весной, расположенный с правой стороны от школы лог, вдруг превращался в пенистый ревущий поток воды, который и взрослые-то люди не могли перейти, не то, что дети. Вот в это время и объявлялись весенние каникулы, но мы, как правило, по избам не сидели, а запускали кораблики в плавание по этим «морям», мерили глубину весенних луж и стремнин и т.д.
   Со всем хозяйством школы, от мытья полов до топки печи, справлялась моя мама. Она была зачислена в штат школы рабочей и несколько лет исполняла эти обязанности. Зарплату она получала не ахти какую большую, рублей пятьдесят – шестьдесят, но по деревенским меркам того времени, эти деньги что – то значили. Нас, учеников, всегда интриговал шкаф с книжками, стоящий в углу класса и выполняющий роль библиотеки. Александра Григорьевна открывала его редко, книжки берегла, «жилила», но всё же, на руки под роспись выдавала. Честно говоря, каких – то дефицитных книг в этом шкафу не было.

      Были обычные детские книги, которые дозволялось читать школьникам: «Приключения Тома Соера», «Овод», «Спартак», «Как закалялась сталь» Н. Островского, книги Маршака, Чуковского и других советских авторов. Но, я чаще читал книжки, которые приносил, откуда – то старший брат Колька.
Не всё в них понимал, но читал и поэтому в моей голове складывался какой – то винегрет от непонятых мною понятий, из непрочувствованных чувств и т.д.
   Иногда, нас во время уборочной страды привлекали к полевым работам, типа копки картошки, но это было очень редко, всё - таки мы были ещё маленькими, да и картошка на наших колхозных полях культивировалась редко.               

                СМЕРЧ НАД СВЕКОЛЬНЫМ ПОЛЕМ.

В основном в наших краях выращивали сахарную свёклу, причём в этом участвовали почти все члены семьи. В чернозёмных областях, в том числе и в Воронежской, было много сахарных заводов. Сырьё для них, то есть сахарную свёклу выращивали здесь же, на колхозных и совхозных полях. Каждая семья, в силу своих возможностей, брала определённой площади деляну, на которой и выращивала свёклу от её посадки до уборки и сдачи урожая на приёмный пункт. Оплата шла сахаром и деньгами по результатам сдачи свёклы. Сажали свёклу машинным способом, при помощи, прицепленной к трактору сеялки. Потом, после появления всходов и их подрастания, её пропалывали от сорняков, прореживали и окучивали тяпками всей семьёй. Убирали урожай комбайном, а что пропускал комбайн, выкапывали вручную специальными копачами. После копки свёклу очищали специальным ножом от грязи, срезали с неё ботву, и только после этого её можно было специальными восьмирожковыми вилами с шишками на концах, загружать в кузов грузовика и вести на приёмный пункт. Ботву у свёклы срезали самодельными, изготовленными из лезвия косы, ножами. Ножи эти были лёгкие, удобные, с деревянной ручкой, и очень, очень острые. Мама тоже брала не очень большую плантацию свёклы
на обработку, но помогать ей в её выращивании, а особенно в уборке урожая, было практически некому. Дедушка Ефим Иванович был стар, старший брат Колька во время уборки учился в средней школе в Хаве и жил там, а я был ещё мал для этих дел, хотя помогать маме всё-таки приходилось, и на прополке; и на обрезке ботвы. Но, зато я был хорошим «помощником» по части добывания из мешка с сахаром, который хранился на печи, ссохшиеся комочки сахара. Каких – либо конфет, из – за нашей бедности, у  нас почти никогда не было, а сладкое растущий организм требовал.
    Как – то, в один год, посевы свёклы были расположены на поле сразу за кладбищем, в сторону Ртищевки. Свёкла хорошо взошла, её пропололи, проредили и окучили. Стоял знойный, душный, без какого – либо ветра, день. В природе чувствовался какой-то подвох, как перед грозой или бурей. Но на небе не было, ни одного облачка, оно было голубым и чистым. Духота становилась нестерпимой и неестественной. И, вот, со стороны Ртищевки на поле появились странные, тёмные столбы, которые своим основание как бы упирались в землю, а вершиной уходили высоко в небо. И все эти, три странных столба двигались в нашу сторону. Расстояние между столбами было метров тридцать, сорок. Когда они приблизились к нам и пошли по свекольному полю, стало понятно, что это движутся три смерча. Это были сконцентрированные, мощные вихри, метров по восемь, десять в диаметре, состоящие из пыли, чернозёма, всевозможных палок, щепок, бумажек и, конечно же, свёклы, которую они выдернули и выбросили вверх. На посёлок они, слава Богу, не пошли, а повернули налево, в сторону Скляднева и скоро скрылись из виду. Если бы они прошлись по посёлку, то часть изб остались бы, без крыш. А, вот свёклу смерч выдернул из земли начисто, и среди сочной, изумрудной зелени посевов свёклы, чернели три широкие полосы чистой, как бы, не засеянной земли.
    Свёклу пришлось подсаживать вновь, уже вручную, благо время ещё не было упущено. Нашу деляну смерч захватил чуть – чуть, краешком, и мама быстро произвела подсадку свёклы, которая потом в процессе роста быстро догнала ранее посаженную.
     В школе какое – то время существовал живой уголок, за которым приглядывали, так называемые юннаты. В живом уголке находились лисёнок и ёжик. Лисёнок этот сначала жил у нас дома и свободно бегал по избе. Его принёс, откуда – то старший брат Колька. Но, потом, когда он скушал трёх цыплят, которые были совсем ещё маленькие и находились здесь же, в избе, мама распорядилась убрать эту рыжую, хитрую бестию куда угодно, но, чтобы её здесь не было. После этого лисёнок попал в школу, но только он чуть – чуть подрос, как тотчас же, сбежал в родную степь, а ёжик ещё долго фыркал в школе, но потом и он куда – то делся. Также некоторое время в живом уголке жил коршун с перебитым крылом, но потом, когда его крыло срослось, его выпустили на волю и он улетел в родную стихию.
   
                КОЛХОЗНЫЕ ПОСТРОЙКИ.

 Дальше за школой шли колхозные постройки. Стояли саманные стены без крыши бывшей колхозной кузницы. В кузнице, сохранился ещё кое – какой, поломанный инструмент и наковальня, а также в углу валялись всевозможные железяки. Мы, ребятишки с интересом копались в этих железках, выбирая из них, и приспосабливая к своим играм в войну что – нибудь такое, что хотя бы отдалённо напоминало оружие. Тут же, неподалёку, стоял саманный дом, обнесённый изгородью из жердей. Дом этот был с крышей, окнами и дверью, то есть был пригоден для жилья в нём только в летнее время так, как печь для отопления в нём отсутствовала. В летнюю пору, когда абсолютное большинство деревенских женщин работало в поле от зари до зари, этот дом приспосабливали под детский ясли – сад. Ребятишки в возрасте от двух до семи лет, под присмотром няни (она же, и воспитатель) копошились в доме и на улице в ожидании обеда, который варился здесь же, на временной летней печке. В доме устанавливали столы в один ряд, а по бокам деревянные, грубо сколоченные скамейки. Примерно во втором часу дня, нас за этими столами кормили какой – нибудь кашей и поили компотом. Я, Васяня, Валик и Колька - «Сталин», будучи уже в возрасте шести – семи лет, из этого благодатного заведения сбегали сразу же, после того, как нас туда приводили родители или родственники. Но, строго к обеду, мы всегда появлялись откушать гречневой или пшённой кашки. Каша эта варилась и томилась в большом чугунном котле, была наваристой, попахивала дымком и была очень даже не дурна на вкус. Время до обеда мы использовали, как только могли и, как нам подсказывала наша фантазия. Купались и загорали на пляже поселкового пруда, играли в войну среди кизячьих пирамид, которыми была заставлена единственная в Калиновке улица, лазали по огородам в поисках чего – нибудь необыкновенного, например, подсолнечных семечек, но не обычных чёрных или серых, а необычной синей раскраски, похожей на чернила. Семечки эти, сине – фиолетового цвета, иногда урожались в наших местах, и при их лузгании губы и руки становились того же цвета, как после контакта с химическим карандашом. Мы эти семечки называли «Синегубками». Естественно, найти подсолнух с такими семечками, считалось у нас большой удачей. Однажды, мы, после очередного вояжа по деревенским огородам, наточив полные карманы семечек, а в придачу наполнив ими ещё и картузы, которые одели вместе с семечками на головы, резво потянулись в сторону столов с кашей. Уселись за стол, не сняв с головы картузы, и только взялись за ложки, как тётя Нюра Мязина, которая была старшей в этом заведении, сдёрнула с наших голов эти головные уборы. И, тут, из них посыпались семечки. Мы были уличены во всех грехах сразу, таких, как самовольный уход с территории ясли – сада, лазании по огородам и т. д. Мама, вечером, после окончания работы, в связи с этим случаем долго наставляла меня на путь истинный, объясняя, что такое хорошо и, что такое плохо.
   Немного в стороне от ясли – садика стояла небольшая избушка. Это была каптёрка или маленький склад для хранения всевозможной лошадиной сбруи. В ней находилась, как и требующая починки сбруя, так и новая, ещё ни разу ни применяемая в упряжи, а также всевозможный материал для починки и изготовления сбруи. Старые хомуты, сёдла, уздечки, чересседельники, вожжи и другая лошадиная утварь ждала своей очереди, когда её Комамор определит в дело. И, тут же, на полке лежали новые широкие, сыромятные ремни, из которых Комамор намеревался изготовить новую сбрую и отремонтировать старую. Ремни эти были большим дефицитом и выдавались конюхам очень редко и в недостаточных количествах. Их всегда не хватало. Кожа этих ремней была жёлто – золотистого цвета, очень хорошо пахла, каким – то таким необъяснимым, своеобразным, присущим только ей, запахом, была очень прочной, мягкой и эластичной. Мы же, к тому времени, как раз освоили тайну плетения кнутов и плёток. Мы научились объёмному плетению в пять, семь, девять и т. д. жил. Получались махровые, очень даже красивые, плетёные изделия из кожи, но не хватало нужного для этих целей, материала.
И, тогда, Лёнька, старший сын Комамора, вспомнил об этих ремнях, которые можно разрезать на длинные, тонкие полосы и использовать в качестве этого, самого материала. И, как – то вечером, раскопав в соломенной крыше каптёрки дыру, Лёнька при нашем одобрении, проник в каптёрку и часть этих ремней умыкнул. Мы добычу разделили между собой и были очень рады благополучному исходу совершённой акции. Затем, каждый из нас стал творить из этих ремней «шедевры» кнутоплетения. Но однажды Комамор увидел у Лёньки новую, из свежей кожи плётку и сразу смекнул откуда ветер дует и применил эту плётку по прямому назначению к Лёнькиным ягодицам. Лёнька орал так громко, и подскакивал так высоко от каждого удара плёткой, что его было слышно на другом конце посёлка. Все изделия из этих ремней и их остатки у нас были конфискованы и вновь были размещены на полке в каптёрке. Хорошо, что мы уворовали не все ремни, а лишь их часть, а, то бы был очень большой скандал.
   Далее за ясли – садом, находилась конюшня. Это было продолговатое, метров двадцать в длину и метров в восемь – десять в ширину сооружение, в котором содержались лошади. Посередине конюшни, от одних до других торцовых ворот, во всю её длину был устроен сквозной проход. Слева и справа от прохода располагались стойла для лошадей, отдельно для жеребца, отдельно для молодняка, отдельно для взрослых кобыл и отдельно для жерёбанных кобыл, то есть кобыл на сносях. Потолка в конюшне не было, были только поперечные балки – матицы и крыша. Загоны были деревянные, изготовленные из толстых и крепких досок, с входными дверьми, которые запирались на крепкие засовы. Доски этих загонов были постоянно изгрызены крепкими зубами лошадей и их периодически Комамор менял на новые. Самый первый с правой стороны загон принадлежал красавцу, в серых яблоках, жеребцу. Что это был за «зверь», я уже писал ранее. Он никого не признавал кроме конюха Комамора. Доски, которыми был оббит его загон, были толстыми и прочными, по толщине – сороковка или даже пятидесятка, но и их жеребец иногда ломал и крушил ударами своих копыт. Когда жеребец становился совсем уж буйным, Комамор седлал его, вскакивал в седло и давал ему волю на пробежку по посёлку и вокруг него, до тех пор пока жеребец не почувствует некоторую усталость. Это было красивейшее зрелище, казалось, что и жеребец и всадник слились в одно целое, воедино созданное существо, стремительно летящее к какой – то цели. А цель эта заключалась в одном единственном действе, демонстрации своей силы и удали, мол, смотрите все – нет никого сильнее и быстрее нас в посёлке, да оно так и было. И, когда Комамор на жеребце вихрем летел по посёлку, всё живое, собаки, доселе дремавшие на выгоне, куры, купающиеся в дорожной пыли, ребятишки, игравшие здесь же, с криком, лаем, визгом и квохтаньем разбегались, освобождая дорогу всаднику.
   Запомнился один забавный случай, произошедший в стенах конюшни. Помещение конюшни, в случае приезда передвижной киноустановки, выполняло ещё и роль сельского кинотеатра.
     Поскольку в Калиновке не было ни клуба, ни электричества, примерно в месяц, раз или два к нам приезжало «кино». На стареньком «газончике» приезжал киномеханик с киноустановкой, которая работала от бензо – генераторной установки. Сам же кинопроектор устанавливали на столе в конюшне. На одной из поперечной балке -  матице, закреплялся и свешивался вниз киноэкран из относительно белой материи. Зрители усаживались в проходе на принесённые ими же табуретки и скамейки, и таинство начиналось. Если киномеханик был не сильно пьян, то фильм показывал полностью без огрехов. Если же он был сильно пьян, что случалось гораздо чаще, то последовательность показа событий сюжета фильма почему – то нарушалась. Трудно было понять, где начало, а где конец фильма. Но за такие проказы киномеханика могли и отлупить, а жаловаться ему было некуда и несподручно так, как он был сам виноват в случившемся. Выход из этого, отвлекающего от постижения истиной культуры положения, нашли простой. В помощь киномеханику стали выделять одного из парней, который ему помогал в показе кино. Киномеханик, он же водитель «газончика», переночевав у знакомой вдовушки, на следующий день уезжал в другую деревню.  Однажды вышеописанным способом показывали фильм «Чапаев» с Бабочкиным в главной роли. Для тех, кто не знает, кто такой Чапаев, поясняю. Василий Иванович Чапаев герой гражданской войны, о подвигах которого впоследствии ходило бесконечное множество анекдотов. Чем он заслужил такую известность в народе, и по сей день никто не знает. Были ведь и более героичные личности в истории гражданской войны, например Семён Михайлович Будённый, легендарный командарм первой конной Армии. Дело наверно в том, что Чапаев погиб, а Будённый был жив и находился в верхних эшелонах власти. Анекдоты про себя он, конечно же, бы, не потерпел, а время было репрессивное, клеветническое. Но, зато Чапаев стал нарицательным народным героем, хотя в лице Василия Ивановича Чапаева народ беззлобно высмеивал всех военных полководцев гражданской войны так, как война – то была неправедной, в которой брат убивал брата, а отец сына, и т.д. Зрители расселись в проходе конюшни, но часть ребятни, каким – то образом залезла на ближайшую к экрану балку – матицу и сидели там, свесив босые ноги прямо над другими зрителями на высоте около трёх метров от земли. Всё было бы хорошо, но когда Чапаев с саблей наголо и с намерением изрубить всех врагов в «капусту», вырос во весь рост верхом на горячем скакуне на экране, и дико крича, закрутил над головой вострой саблей, и готов был выпрыгнуть с экрана прямо на зрителей, ребятня от испугу посыпалась с балки вниз на нижних зрителей. Было много шума, визга, матерщины и тумаков в адрес возмутителей спокойствия.
    За конюшней, чуть в стороне, находился коровник. Это было длинное, наподобие конюшни помещение, с проходом посередине и с загонами для телят по обе стороны от прохода. Телята стояли в загонах, головой к проходу и жевали сено или силос, который им положили в так называемые ясли. Основной задачей телят было, как можно больше съесть корма и быстрее прибавить в весе. Ухаживали за телятами телятники, которые брали на откорм определённое количество животных, кто, сколько мог обслужить. По результатам привеса весной производилась оплата. Выращивание телят процесс трудоёмкий, требующий больших затрат физических сил и времени. Их надо было два раза в день напоить и накормить то, есть наносить вилами, вручную, в ясли или сена или силоса, а, вёдрами, опять же вручную, наносить воды.  Каждый день убирать из под них, опять же вручную, навоз и вынести его из коровника на улицу в навозную кучу. Работа была, прямо скажем, под силу крепкому мужчине, но в большинстве случаев её выполняли женщины. Была и ещё одна особенность в данной работе, которая заключалась в том, что телята хотели кушать ежедневно, невзирая на выходные и праздники, или болезнь телятника. Следовательно, у телятника ни выходных, ни праздников не было, и болеть ему не полагалось. А что, может быть, им оплачивали праздничные или сверхурочные дни? Да, ничего подобного, я предполагаю, что колхозники о том, что существует на бумаге «Кодекс законов о труде», и не знали.
     Им об этом документе знать было не положено. Труд в колхозе был тяжёлый и неблагодарный, копеечный, можно сказать – рабский. Да и вся система колхозов в СССР, была рабской. У колхозника не было паспорта, этого основного документа гражданина, удостоверяющего его принадлежность к великой стране, а, следовательно, у него не было прописки. Он, по этой причине, не мог уехать из села в город жить или работать то, есть по сегодняшним понятиям основное население Советского Союза было «бомжами». Уехать из деревни, получив паспорт, можно было на учёбу, или завербовавшись на какую – нибудь ударную всесоюзную стройку и то, с большим трудом. Помню, когда старший брат Николай, окончив в Верхней Хаве среднюю школу, захотел уехать в Воронеж с целью обучения в ФЗУ на токаря, маме пришлось очень долго «выбивать» справку от председателя колхоза для получения паспорта. А, фактически, она её купила, отдав кому то там, от кого зависело её получение, овечку. Это, при нашей – то бедности. Взяточники были и тогда, и всегда они  будут, потому, что главными в этой жизни являются не производители всех благ, работяги. Главные, это те, кто манипулирует этим, уже произведённым продуктом. А по какому же это праву так установлено и, кто это установил? Наверно пришло время с этим разбираться по совести, а не по блату. Если же посмотреть внимательно, то окажется, что эти манипуляторы в таком большом количестве, вовсе и не нужны. Они как чесотка на теле народа, зудят, требуют лечения дорогостоящими лекарствами, эдакие чесоточные паразиты, извести которых хоть и трудно, но необходимо.
   За работу в колхозе, за исключением разве что механизаторов в уборочную страду, колхозникам начисляли трудодни, за которые они по итогам года получали жалкие гроши и зерно. Основными средствами существования в деревне было ведение личного подсобного хозяйства. Огород, площадью в сорок соток, корова, поросёнок, овцы, куры, гуси, утки, плодовые сады, пчёлы и т. д. и составляли это самое личное подсобное хозяйство. Вот и трудились люди от зари до зари, не зная ни выходных, ни праздников, особенно в летнюю пору, зимой было легче. Это бы, ничего, русский народ трудолюбив и до определённого момента терпелив, но все доходы со своего хозяйства облагались натурным налогом. Надо было сдать государству, практически за бесплатно, определённое количество яиц, сливочного масла и т.д. А, как же иначе? Власть имущие, партийная элита всех уровней, хотели жить широко и сытно за счёт этих несчастных колхозников, да и рабочих тоже. Деньги тоже у населения отбирали «законным» способом, вводя всевозможные обязательные займы, по которым и по сей день государство с народом не рассчиталось. Хотя, о чём я говорю: «Государство – это мы, то есть народ»! Так, по крайней мере, нас учило Марксистко - Ленинское учение о государстве. И в настоящее время мы живём, примерно по тем же принципам, методы разве что, другие. Рабочий человек, непосредственно создающий материальные ценности, на которых базируется любое государство, ценится на порядок, а то и на несколько порядков ниже, чем тот, кто эксплуатирует его труд. Деятельность большинства этих чиновников эфемерна и виртуальна. Но жизнь, в скором будущем, хотят они того или нет, заставит наших руководителей самого верхнего эшелона власти, приводить всё в соответствие. Иначе они потерпят фиаско и попадут под жернова очередного передела собственности, а может чего и хуже, что уже не раз происходило и в России и в других странах. Господа, задумайтесь и, вовремя одумайтесь. Предела накопительству и жадности не существует.

                НЕМНОГО О ПОЛИТИКЕ.

   А, то, что экономическое, политическое и социальное положение России на данном этапе её развития зашло в тупик, можно однозначно понять, вглядевшись в отрешённые лица членов Правительства, когда они заседают. Не надо слушать их речи и доклады, а просто внимательней всмотритесь в их лица. Они выражают полную обречённость и неверие в то, о чём идёт речь.
  Также в них чувствуется наличие, какого – то страха, что вот, вот их в чём – то уличат нехорошем, и тогда придётся расстаться с тем, что копил и к чему стремился всю свою не совсем праведную жизнь. Люди, будьте внимательны и бдительны, верьте своей интуиции, напрягайте и развивайте её, не верьте тому, о чём нам вещают со всех сторон, имейте своё мнение и не бойтесь его высказывать и отстаивать. Неужели всё так мрачно, спросите Вы? Где же выход из создавшегося положения? Для того, чтобы хотя бы сгладить всё более возрастающую социальную напряжённость в стране, необходимо, на мой взгляд, законным путём  заставить богатых помогать бедным, особенно детям, сиротам, беспризорным, старикам, инвалидам и другим, социально незащищённым слоям населения. Ведь это по вине вас, тех, которые разными путями, в большинстве своём незаконными, присвоили себе основную часть богатств страны, эти дети и старики оказались в таком положении. Пришло время отдавать долги или добровольно, а лучше – по закону, который надо непременно создать. Не шиковать и не покупать футбольные клубы, не осуществлять в конечном итоге под себя, за счёт средств всего народа супердорогостоящие прожекты, типа «Сочи 2014 года» и т. д. Стыдно шиковать на фоне нищеты. Большое количество россиян не имеют возможности жить в нормальных условиях, проживают в жилищах барачного типа, и перспектива улучшения жилищных условий для них неопределённа. А вы спросили у них, что для них важнее, или Сочинская стройка или жильё для них? Нет, не спросили, вы их мнение проигнорировали. Необходимо остановить отток капитала за границу, не брать взаймы деньги у междугородных организаций, бросить все силы на создание мощной, современной технологической базы. Нельзя предаваться несбыточным мечтам,  ставить ставки на резкие рывки, используя наноструктуры и другие прожекты. Это просто дорогостоящее ребячество. И, наконец, самое главное, прекратить посредством СМИ и других структур, разлагать российский народ морально и духовно, пропагандируя культ насилия, богатства, добытое любым путём. Перейти от пропаганды негатива, к пропаганде позитива, не надо запугивать людей. Надо дать им понятные и ясные цели, куда же, всё – таки движется Россия, сформулировать национальную идею добра, патриотизма, взаимовыручки, уменьшить разрыв между жизненным уровнем богатых и бедных жителей России. Очень своевременно оглянуться назад в прошлое России, использовать богатейший опыт государственного управления народным хозяйством страны, вспомнить Столыпина, Косыгина, Рыжкова. Нельзя бездумно, как «попки» перенимать у Запада всё, это нам вредно. А, почему бездумно? Очень даже обдуманно, с целью быстрейшего развала России. Господа власть имущие, если вы не можете, или не желаете, употребив власть, сделать такую малость, как прекратить потоки грязи, льющиеся с экранов телевизоров и других СМИ на российский народ, то, или у вас этой власти нет, или вы этого не желаете сами. Занимаетесь обманом, говорите одно, а делаете другое, то есть лицемерите. Вы скажете, а где взять эти идеи и цели, как их сформулировать, как применить к политике государства? Ничего не надо выдумывать, цели эти давным давно сформулированы в заповедях Христа, Моисея, Магомета, Будды и в других религиях Мира. Их надо превратить в национальную идею и, следовать им. Но, довольно философствовать, вернёмся к своим коровам.
   
                ВОЗВРАТ К КОРОВАМ.

Мама тоже брала телят на откорм, и мы с ней всю зиму ворочали навоз, кормили и поили их, но результаты были плачевные. Кормов к весне стало не хватать, и телята в весе прибавляли мало, следовательно, заработали мы мизер, а труда вложили много, и труд этот, конечно же, не женский, и тем более, не детский. И от этой идеи, заработать деньги, пришлось отказаться.
   Далее за этим телятником, стоял коровник для взрослых коров. Коровы в нём жили только летом, и, то, только ночевали, а рано утром их пастухи гнали через весь посёлок на пастбище.
     Коровы были, как коровы, а вот бык производитель, по кличке «Буцефал», был крупных размеров, огромной силы, упрямый и свирепый властелин всего стада. Его боялись даже сами пастухи и старались с ним не конфликтовать, но он иногда, сам вступал в конфликт, пытаясь показать, кто в доме хозяин. Остановится неожиданно среди посёлка, роет копытом землю, мычит – «рычит», а с места не двигается. Всё стадо уже пройдёт, а он, с налитыми кровью глазами всё ещё буйствует и никакие удары кнутом не могут его сдвинуть с места, только ещё больше придают ему свирепости. Всё живое в это время прячется по домам, за заборами, а что для него забор? так, спичка. И тогда, один из пастухов отвлекал его внимание криками, ударами кнута, а другой подкрадывался и повисал на металлическом кольце, которое было вдето быку в нос. Боль была настолько велика, что Буцефал покорялся воле людей, жалобно замычав, трусцой догонял ушедшее вперёд стадо. Пастухам, такой элемент русской корриды, удовольствия не доставлял, он был опасен для их жизни. Хорошо, что такое буйство у быка, происходило редко.
   За колхозными постройками, километрах в трёх в сторону поля, находилась местность, которая называлась «Поповкой». Было заметно, что здесь раньше стояли две избы, от которых остались развалины, да росли одичавшие яблони и вишни. Люди говорили, что здесь, когда – то жили, толи бывшие священнослужители, толи просто верующие люди, пострадавшие от атеистов – коммунистов. Потом они куда – то уехали, скорее всего, в родные места так, как травля властями верующих людей с некоторых пор, снизилась.
   Посередине посёлка, на берегу пруда, стояла без окон и дверей изба, в которой раньше функционировала поселковая баня. Когда – то, наверно ещё до войны, эта баня работала по прямому назначению. Её топили по очереди жители посёлка, носили воду из пруда, и  поочерёдно мылись, в один день мужики, в другой бабы. Потом эта традиция в силу, каких – то обстоятельств была утрачена и люди  стали мыться по домам, летом в пруду, зимой в избах, что создавало большие неудобства, да и качество мытья оставляло желать лучшего. Скорее всего, это произошло после того, как мужчины ушли на войну, а женщинам стало невмоготу справляться с этими дополнительными обязанностями.
Да и после того, как часть мужчин вернулось с войны, организовать работу бани не смогли, а может, не захотели так, как топливо в посёлке было большим дефицитом, леса вокруг посёлка не было.

                ВЫСОКОЕ ИСКУССТВО.

   Иногда, кроме автолавки и киномеханика, в посёлок заезжали агитбригады с самодеятельными артистами районного пошиба. Это было большое событие в жизни Калиновки, ведь, как я писал ранее, в посёлке не было даже электричества. Кроме простеньких «агиток» и концертов художественной самодеятельности они, однажды привезли и продемонстрировали на довольно высоком, по нашим понятиям уровне, оперетту Кальмана «Сильва». В качестве импровизированной сцены служил грузовик с откинутыми бортами и несколько декораций, которые в течение спектакля менялись на сцене в перерывах между действиями. Мы, ребятишки, не очень понимали смысл происходящего на сцене, но пение и весёлое настроение артистов нам нравилось. На всю жизнь запомнилась текст одной музыкальной фразы: «Сильва, Сильва, ты меня не любишь! Сильва, Сильва, ты меня погубишь»! Так, что и мы не лаптем щи хлебали, и можем считать себя заядлыми театралами, с раннего детства впитавшими в себя искусство советского театра. А, вы говорите: «Деревенщина»!
   В летнее время, во время посевной и уборочной страды, с целью ремонта сельхозтехники, в посёлок часто приезжала мастерская – летучка, на базе автомобиля. В ней наряду с другим необходимым оборудованием, был и сварочный аппарат. Механики из летучки, за выпивку или за деньги, всем желающим производили электросварку всякого разного неисправного домашнего инструмента и инвентаря типа лопат, вил, тяпок, топоров и других, нужных в хозяйстве металлических предметов.
     Мы же, ребятня, находились тут же и во все глаза смотрели на сварочные работы. Ни один из этих сварщиков не предупредил нас, я подозреваю, что умышленно, о том, что на сварку смотреть нельзя так, как произойдёт ожёг слизистой оболочки глаз. То, что эти сварщики были настоящими «садистами», мы поняли, когда пришло время спать. Закрыть глаза было невозможно, наступала такая резь и слезоотделение, что хоть прыгай в колодец с холодной водой. Никакие примочки чаем или прикладки к глазам разрезанного картофеля длительного облегчения не приносили. Наступало только временное уменьшение «пожара» в глазах, и то, слава Богу. Зато я, на всю оставшуюся жизнь понял, что на сварку и на солнце, невооружённым глазом смотреть нельзя. Хотя в своей дальнейшей, уже взрослой жизни, я неоднократно «хватал зайчиков» при производстве мной сварочных работ в домашнем хозяйстве. Всё – таки, присутствуют в русском народе нехорошие черты,  которые выражены в расхожей фразе: «Я чувствую себя плохо, когда другому хорошо». Это я по поводу садистов от сварки. Не зря ходит по этому поводу анекдот примерно следующего содержания. Если у еврея Якова нет собственного дома, а у других евреев дома есть, то это не по - еврейски, и они строят ему дом. Русские же, поступают следующим образом, Пётр сидел в тюрьме, Григорий сидел в тюрьме, а Иван не сидел в тюрьме, его надо обязательно посадить. Ищут повод и садят Ивана в тюрьму. Что это такое, как это понимать? Загадка русской души, или обычная уравниловка и зависть, выработанная в русском народе веками, когда бедный не любит богатого и прикладывает все силы, чтобы богатый стал бедным, а не наоборот. А, может, в этом виноваты сами богатые, которые мягко выражаясь «оборзели» и не считают бедных за людей.

                РЫБАЛКА, И ВСЯКОЕ ДРУГОЕ.

   Как я уже упоминал раньше, в Калиновке был хороший, большой пруд, в котором водилось много разной рыбы. В нём жили караси, сазаны, окуни, пескари, уклейка, линь, водились и раки. Когда – то было много карпа, но он весь вымер. Мы, ребятишки, ловили рыбу на самодельные удочки. Удилища для удочек вырезали из дикого орешника, который рос в лесополосе, возле Поповки. Поплавки в основном делали из гусиных перьев, иногда покупали, а леску, крючки и грузила приобретали у сборщика вторсырья, по прозванью «тряпичник» или «кошкодёр». Почему кошкодёр? Не знаю, никаких кошек он не драл, видимо он, ещё ранее принимал от жителей шкуры животных, оттого и прозвали его кошкодёром. Рыбачили с берега в тихих заводях, усынках, утром часов с пяти до десяти, и вечером часов с девятнадцати и до темноты. Очень хорош был улов карася во время его нереста на мелководье, буквально у самого берега. Карась клевал сразу на два крючка и был с икрой. Окунь ловился не только летом, но и зимой на блесну по льду. Сазан ловился в основном на закидушку, на подсолнечный жмых, или как его звали ещё, на «макуху». Линь попадался очень редко. На толстого, белого, дождевого червя, и почему – то только в одном месте, у плотины, ловился рак. Поймать  рака на удочку было значительно сложнее, чем поймать рыбу. Рак в отличие от рыбы топил поплавок очень медленно, часто срывался с крючка и падал в воду. Очень хорошо ловились на удочку пескари. Это была маленькая по размеру, но очень жирная и вкусная рыбёшка. Мы с Колькой – Сталиным, за какой – то час, в две удочки, ловили столько пескарей, что ими заполняли двухлитровую кастрюлю. Потом тушили их в подсолнечном масле на керосинке до получения однородной массы, в которой уже не чувствовалось ни костей, ни плавников, а только одна сплошная вкуснятина. Иногда Васяня брал у отца самодельную резиновую лодку, и мы с ним плыли рыбачить на остров, когда он был покрыт ещё водой и водорослями. Там выискивали свободные от травы прогалины и закидывали в них удочки. Нельзя сказать, что клёв здесь был лучше, чем при ужении с берега, но здесь в траве плавали сазаны такого размера, что дух захватывало.

    Плывёт рядом с поплавком эдакое чудо, у которого расстояние от хвоста до спинного плавника сантиметров двадцать, тридцать, да ещё и колышет поплавок, как будто нарочно дразнит рыболова. Смотрите, мол, на меня, каков я красавец, попробуйте меня поймать. И надо сказать прямо, на удочку такая рыба не ловилась, а если и бралась, то очень редко. Выловить её можно было исключительно на закидушку, то есть, донку с берега, используя в качестве насадки подсолнечный жмых. Что это за жмых – макуха, и откуда он брался? Жители Калиновки садили на своих огородах большие плантации подсолнухов. Осенью, когда семечки вызревали, их выколачивали из шляпок, а затем сушили на печи. Часть этих семечек просто лузгали, а часть везли на маслобойку и там из них давили масло. Оставшиеся отходы от сбивки масла и есть жмых – макуха то, есть это спрессованная подсолнечная шелуха, пропитанная маслом, очень аппетитно пахнущая, и твёрдая по своей консистенции. Эту спрессованную массу разрезали на мелкие бруски и эти куски – кубики насаживали на крючки закидушки для ловли карпа, сазана, карася и другой рыбы. Частенько, рядом с Калиновкой, на колхозных полях также выращивали подсолнухи, и тогда запасы подсолнечных семечек у жителей посёлка значительно возрастали за счёт «заимствования»  семечек с этих полей. Как – то, в один из таких богатых семечками год, двоюродный брат Ванька Котыль и брат Колька привезли из Ртищевки самодельную маслобойку, установили её у нас на столе и приготовились давить масло из просушенных и заготовленных заранее семечек.               
Маслобойка представляла собой толстостенный металлический цилиндр с краником в нижней части для слива масла. Объём цилиндра равнялся двум – трём десятилитровым вёдрам. В цилиндр засыпали семечки, затем сверху в него вставляли металлический круг с мощным винтом посередине. На винт накручивалась устройство с гайкой, которое закреплялось в проушинах цилиндра. Вращая винт с помощью небольшого ломика, можно было металлический круг с усилием вдавливать в семечки и выдавливать из них подсолнечное масло, которое сливалось через краник в подставленную заранее посуду. По всей избе разливался изумительный, неповторимый запах свежевыжатого подсолнечного масла. Запах этот, однажды уловленный рецепторами носа, на всю жизнь оставался в потайных уголках памяти так, как был неподражаем и ни с чем несравним. Коэффициент полезного действия маслобойки был невелик, сам процесс трудоёмок, поэтому от него быстро отказались и возили мешки с семечками на электрическую маслобойку в Верхнюю Хаву. 
     За плотиной пруда, как я уже писал ранее, шёл лог, продолжающийся до самой Хавы, и своим ручьём впадал в речку Хаву. Один склон этого лога был обрывистым, крутым с оголёнными глинистыми берегами. Другой склон наоборот был пологим, заросшим травой, на котором пасли деревенский скот. Кое - где имелись запруды. Трудно было понять, толи они искусственного, толи естественного происхождения, но перед ними всегда находился небольшой водоём. К этим водоёмам летом пригоняли на водопой и обеденный отдых, стадо. Однажды брат Колька выловил в этом ручье удивительное, невиданное в наших краях создание – рыба, не рыба, змея, не змея, а, что – то среднее между рыбой и змеёй. Как позднее утверждали местные знатоки флоры и фауны, это был, скорее всего, угорь. Каким образом он попал в этот ручей, одному ему и было известно. Это было длинное, около метра в длину, существо, с хвостом похожим на рыбий, и головой похожей на змеиную. Рыбьей чешуи на нём практически не было, так, что - то отдалённо напоминающее чешую. Плавники тоже были, какие – то недоразвитые. Но самое удивительное, что поразило нас всех, было то, что когда мама его почистила и разрезала на куски, то они, будучи отрезанными друг от друга, шевелились на столе как живые. Однако зажаренный в масле этот угорь был вкусен, хотя перед тем, как его съесть, были долгие дебаты о его пригодности в пищу. Но любопытство и жажда отведать чего – нибудь необычного, всё – таки победили страх.
   На расстоянии километра или полтора от плотины, на крутом склоне лога, почти в самом его низу, из земли бил родник.
      Родник этот был небольшой и не глубокий, но вода в нём была прозрачна, чиста, вкусна и очень холодна, так холодна, что от неё ломило зубы. Здесь же у родника, на воткнутом в землю металлическом штыре с крючком, висела алюминиевая кружка, из которой проходившие мимо люди эту воду и пили. Какой добрый человек, и когда приспособил здесь эту кружку, никто не помнил. Как рассказывают старожилы Калиновки, родник этот возник здесь от удара молнии в сильную грозу. Глядя вовнутрь этого родника, интересно было наблюдать, как в нескольких точках песчаного дна родника вспучивались бугорки воды, которые заполняли естественную чашу родника, а затем вода из неё небольшим ручейком стекала вниз в основной ручей лога. Было что – то в этом созерцании чарующе – захватывающее, хотелось постоянно смотреть на это божественное чудо и пить, пить из него живительную влагу. Не знаю, жив ли сейчас этот родник? Скорее всего, умер, как умерла и сама Калиновка – моя малая Родина. Когда – то в 80-е годы, в одном из стихотворений я писал об этом роднике следующие слова:

                …Вот в дальней балке вдруг родник,
                Была сильнейшая гроза,
                С ударом молнии возник
                И мы, глядим во все глаза.
                На чистом склоне, ниоткуда,
                Возникло трепетное чудо.               
                Вода холодная, как лёд
                Быть может он ещё живёт.
                Я сравниваю детство с родником
                Оно чисто, светло, прозрачно,
                Хоть и ходили босиком,
                И одевались мы невзрачно.
                Как будто звонкие метели,
                Как с неба павшая звезда,
                Те годы детства пролетели
                И не вернутся никогда…

                СОСЕДНИЕ ДЕРЕВНИ.

    Километрах в трёх от Калиновки находилась деревня Скляднево. Она было значительно больше Калиновки и по размерам, и по населению. В ней было несколько улиц, в отличие от Калиновки, в которой была всего одна небольшая улица, а также начальная школа. В пятый класс неполной средней школы Склядневские ребятишки ходили, как и мы, в Ртищевку. В Скляднево жили наши родственники: племянник деда Ефима – дядя Арсений с семьёй. Дядя Арсений был человеком в возрасте, имел жену и двух дочерей. Он был смуглый, похожий внешне на цыгана, крепкий мужик лет шестидесяти от роду. Жена его была тоже в возрасте и занималась домашним хозяйством. Младшая дочь Нина, учась в Воронеже в строительном институте, вышла замуж за сокурсника, армянина Сашу. После окончания учёбы они уехали жить в Армению к родителям мужа, но вскоре Нина с ребёнком возвратилась назад. Местные обычаи она принять не могла, а Саша не мог или не хотел идти наперекор воле родителей. По ихним законам женщина в Армении является почти бесправным существом, её удел горшки, дети, беспрекословное подчинение мужчинам и старшим женщинам. Нина этого вынести не смогла и вернулась с ребёнком в родительский дом без мужа. Старшая дочь Елена была замужем за дядей Иваном и жила напротив отца в своём доме. Детей у них не было, но жили они в мире и согласии. Елена была моей крёстной матерью и относилась к этому очень ответственно.
     Часто наведывалась к нам просто в гости, или по каким - либо делам, всегда интересовалась моей жизнью, приносила мне какой – нибудь незамысловатый гостинец и звала к себе в гости. Мы с мамой, на какие – нибудь праздники иногда ходили в Скляднево, в гости. Дед Ефим тоже иногда  посещал дядю Арсения. Однажды у дяди Арсения, был какой – то юбилей, родственников на который собралось человек тридцать, присутствовали родственники даже из Москвы. По этому поводу сохранилась фотография, на которой в центре восседает дед Ефим с патриаршей бородой, рядом с ним дядя Арсений и много, много родственников, большинство из которых я не знаю. В Скляднево жил с семьёй двоюродный брат Алёшка Прохоров, о котором я писал ранее, когда описывал семью дяди Игната. В Скляднево, в отличие от Калиновки, было подведено электричество, и поэтому народ оттуда не разбегался кто куда, за исключением части молодых людей, которые по окончании школы стремились уехать в город учиться или работать.
    Правее от Скляднева, километров в трёх от Калиновки находилась довольно большая деревня Ртищевка. Но это было её простонародное название, а по документам она называлась 2-я Михайловка. Туда мы ходили в школу с пятого класса и там же; на краю деревни жила мамина сестра тётя Вера. Она вышла суда замуж за дядю Мишу, который не вернулся с фронта. У них был единственный сын Алёшка. Алёшка был дюжим, рыжеватым парнем, служил в Армии где – то под Воронежем и, демобилизовавшись, приехал домой вместе с женой Лидой. Лида была небольшого роста, физически крепкая, всё знающая и всё умеющая делать, разбитная бабёнка. Если она чего – нибудь не знала, или не умела, она не стеснялась учиться и схватывала всё на лету. Их старший сын Мишка, названный так в честь деда, лет в пять – шесть упал нечаянно в погреб.  Погреб этот находился на улице и творило его летом, было открыто, с целью  проветривания оного. При падении он сильно ушибся, долго болел и, в конце, концов, умер. Врачи не могли ничего сделать. Вторым сыном у Алёшки с Лидой был Витька, третьим Сашка, а четвёртым и самым желанным для Лиды ребёнком, была дочка Валя. Впоследствии они переехали всей семьёй в поселок Перелёшинский, построили большой кирпичный дом, в котором в дальнейшем и жили. Потом Витька женился и отделился от родителей, стал жить самостоятельно здесь же в посёлке. Саша окончил техникум, и работал в каком – то райцентре механиком. Валя вышла замуж и проживала с семьёй здесь же, в посёлке. Тётка Вера в основном ухаживала за скотиной, кормила её, поила, убирала навоз. Они держали поросят, корову, кур, гусей. К старости она заработала себе грыжу и, когда эту грыжу защемило и ей стали делать операцию, то до конца эту операцию не доделали так, как сердце было слабое, и была большая вероятность умереть на операционном столе. Ей зашили живот обратно и выписали домой, умирать, что и произошло в ближайшее время. Алёшка, за неимением должного образования, работал грузчиком на сахарном заводе, это было посёлкообразующее предприятие, на котором работало большинство жителей посёлка. Когда у него стала отказывать спина, и образовался радикулит, он перешёл работать в охранники на проходную завода. С завода, все кто там работал, тащили сахар, гнали из него самогонку для продажи и для удовлетворения собственных нужд. Лида пристрастилась к самогону, в конце – концов, спилась и от этого умерла. Алёшка после этого прожил недолго и тоже вскоре умер. Сейчас в родительском доме живёт дочь Валя с семьёй.
    В СССР существовала хорошо продуманная система оплаты труда работников, занятых в лёгкой промышленности, причём в тех её отраслях, где можно было украсть готовый продукт, например сахар, мясо, колбасу и т. д. Работникам платили мизерную зарплату, но давали возможность воровать продукцию, чем они и занимались. Официально неузаконенная эта система напоминала игру в одни ворота. Ворующего работника, а воровали все, только в разных количествах, всегда, при желании можно было поймать на воровстве и учинить над ним суд. Это был своего рода инструмент, с помощью которого граждан «держали в узде».
      И наш, советский народ, победивший мировой фашизм в годы Великой Отечественной войны, безропотно переносил все эти надругательства над его свободой, попранием его законных прав, которые были однозначно прописаны в Конституции. До чего же запуган и «зашорен» наш народ. Казалось бы, и репрессии, и ГУЛАГ остались далеко позади, ан нет, не верит народ в справедливость власти и, наверно правильно не верит. Да, хорошую для себя создали систему власти, вышедшие в верхи проныры из народа, с целью грабежа этого же народа. А, что народ? А народ, как всегда, доведённый до крайности очередным актом обмана власти, немного побузит и успокоится, переваривая брошенную ему кость. И, так до следующего раза. Эх, Рассея – Матушка! Получаешь то, что заслуживаешь.

                ВЕЛОСИПЕД.

     Помню, старший брат Колька выклянчил у отца, Василь Григорьевича, старенький, но ещё работоспособный велосипед, на котором ездил всё лето во время летних каникул. Я на велосипеде ездить не умел, но желание освоить это нелёгкое дело было огромное. Начинать надо было с азов езды, то есть надо было научиться держать равновесие при езде стоя на одной педали. После освоения этого упражнения можно было начинать кататься на нём, крутя педали под рамой велосипеда. Над рамой находиться было невозможно из – за маленького роста велосипедиста, или, наоборот, из – за того, что велосипед был взрослый, а не детский. Ноги были коротки, а может быть, рама находилась слишком высоко. Колька велосипед для науки давал с большой неохотой так, как катаясь на одной педали, я постоянно оттягивал её вниз, и её надо было выправлять. Только после длительного нытья и частых жалоб маме на жадину Кольку, мне удавалось на небольшое время поупражняться езде на велосипеде. В конце – концов, я всё - таки освоил езду на велосипеде под рамой.  Когда же кончались летние каникулы, и Колька уезжал в Хаву учиться в старших классах средней школы, велосипед оставался в моём полном распоряжении. А, Колька, учась в Хаве, жил там, на квартире за которую надо было платить или деньгами или натурой то, есть салом, маслом, мясом или ещё чем, да и самому надо было что – то кушать. Мама напрягалась из последних сил, чтобы обеспечить его существование в Хаве. Слава Богу, он всё – таки окончил там десять классов и уехал в Воронеж, где выучился в ФЗУ на токаря и токарь из него получился высококвалифицированный. Однажды, мы с Васяней решили прокатиться на велосипедах до Барсучьего лога. Грунтовая дорога была хорошо накатана грузовиками так, как была уборочная страда,  и машины часто по ней ездили. Мы благополучно доехали до Барсучьего лога и неожиданно, слева от дороги в высокой траве, увидели огромных тёмно серых птиц, с длинными ногами и шеями, которые там паслись. Нас они заметили в последний момент, когда мы, побросав на дороге велосипеды, с криком бросились их ловить. Расстояние до них было совсем небольшое, метров пять не более. Птицы стали издавать пронзительные крики и побежали от нас на своих длинных и тонких ногах, размахивая длинными, серыми крыльями, ускоряя свой бег и постепенно отрываясь от земли. Мы с Васяней сначала их догоняли, и вот, вот должны были их схватить за хвост, но они всё – таки оторвались от земли, взлетели, и стали недосягаемы для нас. Птиц было около десятка, они поднялись высоко в небо, образовали клин и жалобно курлыкая, полетели в сторону Ртищевки. Это были журавли, остановившиеся на кормёжку в Барсучьем логу при перелёте в тёплые края. Не знаю, чтобы я делал с этим журавлём, если бы его поймал, да, и дался бы он в руки, имея острый длинный клюв для своей защиты. И зачем он мне вообще нужен? Наверно, инстинкт древнего охотника, зов предков, приказывал мне обязательно поймать эту птицу, а потом уж думать, куда эту добычу приспособить.
Слава Богу, что журавлей мы с Васяней не поймали, и эти благородные птицы, без потерь, смогли продолжить свой ежегодный полёт на юг. Но впечатление от этой журавлиной охоты осталось у меня на всю оставшуюся жизнь.

                О ЗУБАХ И ВЛАСТИ.

      У мамы, с некоторых пор, появились вставные передние зубы из нержавеющей стали. Все передние зубы, штук восемь, были вставными. А история возникновения этих искусственных зубов такова. Однажды, полупьяный Мишка Пал Васильчев, это тот, который отсидел десять лет за кражу зерна, зимой, на санях поехал по каким – то делам в Ртищевку. Мама тоже поехала с ним к тётке Вере, которая там проживала, о чём я писал ранее. Сначала путешествие проходило без приключений, старенькая кобыла, ёкая селезёнкой, неторопливо трусила в сторону Ртищевки, таща за собой сани с ездоками. Но какой же, да ещё полупьяный, русский не любит быстрой езды, и не важно, каким транспортным средством он управляет, Мерседесом или старой колхозной клячей. Как гласит народная мудрость: «Дураку закон не писан», вот и Мишке показалось обидно ехать так медленно в такой солнечный зимний день. Он решил разогнать свой гужевой транспорт до скорости курьерского поезда. Никакие методы стимулирования и принуждения кобылы для создания вышеуказанной скорости на неё не действовали. Ни удары вожжами, ни матюги, ни окрики, ни тем более уговоры не могли заставить старую, изношенную тяжёлым крестьянским трудом лошадь, прибавить ходу. Она как бежала одним, посильным для её здоровья темпом, так и продолжала трусить без всякого ускорения, вопреки Мишкиным амбициям. Мама пыталась отговорить Мишку от неразумной затеи быстрой езды, но куда там, разве пьяный мужик будет слушать мнение трезвой, да ещё чужой, бабы. На беду, в санях оказалась лопата, и этот пьяный изверг стал черенком этой лопаты бить кобылу. Ей это не понравилось, и она лягнула копытами задних ног этот черенок, который прилетел прямо в передние зубы мамы. Он выбил зубы, рассёк губы и, хорошо, что лопата прилетела деревянным черенком, а не металлической её частью. Иначе не было бы в живых мамы, и мы с Колькой стали бы сиротами. Эх, жаль, что черенок прилетел в маму, а не в Мишку. Мама после этого случая долго болела и извела кучу денег и уйму времени на поездки в Хаву к зубному технику, но зубы себе всё – таки вставила и вставила удачно. Они прослужили ей всю оставшуюся жизнь.
  А, допусти такого Мишку к власти, сколько он сотворит злых дел, и будет думать, что он поступает правильно, что ему всё позволено потому, как в Бога он не верует и возмездия не боится. Делай на этой Земле всё, что хочешь, отвечать за свои поступки ни перед кем не надо. Это и есть атеизм чистой воды. И лидеры советской эпохи широко использовали эту бесчеловечную идеологию в решении своих амбициозных планов покорения Мира, не останавливаясь ни перед какими жертвами, как среди своего, так и среди других народов. И, эти Мишки были у власти везде, и в верхах и в низах. Люди, если бы знали точно, что Бога не существует, всё равно его бы сотворили в своих умах и сердцах так, как без Бога, без его ограничивающего воздействия на людей, разумная жизнь на Земле стала бы невозможной, человечество погибло бы, утонуло в своих грехах. И, хотя сейчас всё больше людей приходят к Богу, ой, как далеко нам всем до победы добра над злом, этой, основной цели жизни людей на Земле. От этой победы зависит дальнейшая жизнь наших душ там, за пределами нашего физического существования. А, что, думаете, сейчас нет таких руководителей и простых людей, которые лицемерно прикрываясь своим показным признанием Бога и церкви, творят совсем не Богоугодные дела, и отказываться от них не собираются. Да, их сколько угодно на всех уровнях власти и в простом народе. И, хотя сейчас лидеры государства проявляют нетерпимость к этим негативным проявлениям в нашем обществе, без поддержки всего общества победы, как таковой, не будет. Люди, оторвитесь на какое – то время от своих наиважнейших, неотложных дел, задумайтесь о своём будущем, не будьте так близоруки и равнодушны к своей судьбе, а главное к судьбе своих потомков, котором предстоит жить после нас на этой, пока ещё прекрасной Планете.
   
                О ВОЙНЕ И О МНОГОМ ДРУГОМ.

Из рассказов мамы и дедушки Ефима я знаю, как тяжело жилось в военные годы, когда все силы и ресурсы народа были отданы на обеспечение фронта всем необходимым. Особенно голодными были два послевоенных года в связи с засухой и неурожаем. Война напрямую Калиновки не коснулась. Под оккупацией фашистов она не была так, как находилась в 60-ти километрах восточнее города Воронежа. Западнобережная часть города была оккупирована фашистами, а восточная часть Воронежа контролировалась советскими войсками, линия фронта проходила по реке Воронеж. Но воздушные бои жители Калиновки наблюдали неоднократно, особенно в первые месяцы оккупации. Через Калиновку, и рядом с ней, на восток гнали стада коров, лошадей, свиней, отары овец и другого скота. Фашистские бомбардировщики, в сопровождении истребителей, нагоняли их и бомбили. Иногда, наши истребители нападали на этих воздушных разбойников, и тогда завязывались настоящие воздушные бои между нашими и фашистскими самолётами. Однажды, уже в конце лета, дед Ефим, впрягшись в самодельную тележку, отправился на заготовку сена в Барсучий лог и, по прибытию туда обнаружил в густых зарослях осоки отставшую от стада огромную, жирную, одичавшую свинью. Близко к себе она не подпускала, на ласковый уговор и приманку в виде краюшки хлеба, почти не реагировала. Дед несколько дней приручал её и, как только она позволила почесать себе левый бок, дед одним ударом длинного ножа в сердце, уложил её насмерть. Ефим Иванович был большим специалистом колоть и разделывать скот, а тут такой случай, который упустить было ни в коем случае нельзя. Большинство мужчин были призваны на войну, и жизнь была тяжелой и голодной, как никогда ранее. С помощью внука подростка Васьки – Белика, свинья, спрятанная на тележке под сеном, была в строжайшей тайне доставлена в сарай. Затем она была разделана и разделена между семьями снох и дочерей с целью пропитания детушек, оставшихся без отцов. Конечно же, это был дар Божий, а не простая случайность, случайностей, на мой взгляд, вообще не бывает.
А, в случае, если бы, кто – нибудь проболтался о приватизации этой свиньи, то деда Ефима, не взирая, на его возраст, могли объявить врагом народа и репрессировать. Но этого слава Богу, не произошло.
   Помню, что детских игрушек у меня практически не было, из – за нехватки денег мама могла купить только самое необходимое, без чего нельзя было обойтись, например лыжи или коньки. Игрушки я делал себе сам. Угадайте, из какого материала? Ни за что не угадаете. Игрушки изготовлялись из овощей: свёклы и картошки. Я выпрашивал у мамы наиболее крупные овощи и вырезал перочинным ножом кузов и кабину игрушечной машинки из свёклы, колёса из картошки и всё это скреплял палочками от метлы. Такие игрушки служили недолго, но весь процесс творчества при необходимости можно было повторить, а отслужившие свой короткий век в качестве механизма овощи, шли на корм скоту. Обычно изготавливались трактора, грузовики или самолёты, на более сложные модели фантазии не хватало. И было в этом процессе много полезного для развития способностей ребёнка, развивалось воображение, умение самому творить, проектировать и воплощать в жизнь эти проекты. Эдакий овощной, многоцелевой конструктор. В конечном итоге, эти детские навыки в творчестве, пригодились в дальнейшей взрослой жизни. Я могу своими руками делать по хозяйству очень многое, за исключением разве, каких – то очень сложных работ, требующих специальной подготовки и знаний. Это экономит время и деньги, а главное приносит радость, уверенность в своих силах и способностях, огромное удовлетворение от результатов своего труда. Я всегда поражался, глядя на тех мужчин, которые не умеют вбить гвоздь в стену, починить электрическую розетку, уложить кирпич в стену и т. д. Нет, это не неумение, это просто лень и нежелание заниматься подобными делами, ведь дорогу осилит идущий, опыт нарабатывается во время практики. Однако работать ложкой и вилкой они умеют превосходно.
    Мне их очень жаль, они лишены радости, видеть результаты своего труда, и если ещё на основной работе они тоже лишены радости творчества, то это просто ущербные люди. Меня коробит от высказывания некоторых, так называемых деловых людей, когда они говорят: «Вот я построил особняк или ещё что – то». Извини, не ты построил, а тебе построили строители, за определённую плату, да и деньги на это строительство ты, скорее всего, «добыл» не совсем честным путём. Построил, или тебе построили, это две большие разницы. Хотя важен конечный результат. Но, тогда не говори, что ты построил, коли сам строить не умеешь.

                ЭКСПЕРИМЕНТЫ.

    В детстве я наблюдал за животными и проводил над ними разные эксперименты. У нас была маленькая собачонка Жимка, внешне очень похожая на лисичку. Строение головы, ушей, туловища, окрас шерсти, почти всё, за исключением хвоста, напоминало в ней лису. Хвост у неё был обыкновенный, собачий. Жимка эта, хоть и была маленькой собачкой и большой физической силой не обладала, как – то умудрялась ловить крыс, которые водились в сарае у поросят и вместе с ними питались из одного корыта. Наверно Жимка была не только внешне похожа на лису, но и обладала лисьей хитростью. Однажды она чуть не поймала зайца Беляка, но ноги у неё были гораздо короче заячьих и из – за этого недостатка, попытка его изловить, в завершающей стадии провалилась. Дело было так. Зимой, в санях, в которые была запряжена неприхотливая колхозная лошадка, мама и ещё две бабы ехали по своим делам в районный центр. Вокруг лежала ослепительно белая равнина, покрытая выпавшим ночью снегом. День был солнечным, и смотреть на эту белизну без боли в глазах было невозможно. Жимка, наверно от скуки, увязалась провожать эти сани с ездоками, до какого – то, только ей одной известного места, а затем должна была вернуться в посёлок. Она, то забегала вперёд, то отставала от саней, то убегала в сторону от дороги, изучая и запоминая местность. И вдруг все услышали истерический, более похожий на визг, лай Жимки, которая гналась по снежной целине, увязая в снегу, за, неизвестно откуда взявшимся, большим зайцем Беляком. В первый момент она его даже настигала и вот, вот должна была его схватить, но заяц сделал огромный прыжок в сторону и, задал такого стрекача, что не только Жимка, но и хорошая борзая вряд ли его бы догнала. Заяц, скорее всего, лежал в лёжке под кустом, а Жимка его вспугнула. Собака ещё долго не могла успокоиться после неудачной охоты, хрипела и хватала ртом снег, чтобы охладить своё разгоряченное спринтерским бегом, нутро. Вскоре она вернулась в посёлок, и ей наверно ещё несколько ночей подряд снился этот заяц Беляк в качестве упущенной добычи. Да, такое не часто случается в жизни собаки дворняги, скорее всего один раз. И у людей тоже, шанс крупного успеха или выигрыша, в жизни случается редко, а чаще всего, никогда.
   Я, после того, как прочитал повесть А. П. Чехова «Каштанка» кое, что из этой повести решил воспроизвести самолично. Раздобыв небольшой кусок сала, и обвязав его суровой ниткой, я бросил его Жимке, которая в один момент его проглотила, не сделав ни малейшей попытки его пожевать. Но, каково же было её удивление, и каковы были её глаза, выражающие страх и негодование, когда этот кусок сала у неё, с помощью нитки стали вытаскивать из желудка, лишая её удовольствия его переварить. Этот безжалостный эксперимент я проводил до трёх раз, и несчастная Жимка, доверяя мне, как более гуманному существу, целиком и полностью, ни разу не отказалась, в знак протеста против издевательства над ней, заглатывать сало. Вот она пресловутая собачья преданность человеку, и вот он человек во всей своей низменной красе, выступающий, в качестве друга и покровителя братьев наших меньших. Жимку мне стало жалко, и я отдал ей это сало насовсем. Она его с удовольствием вновь проглотила и по – прежнему, крутилась возле меня, виляла хвостом, скорее всего, надеялась, что я дам ей ещё сала, но у меня его не было.
   Проводил я и эксперимент с курицей, где – то вычитав о его сущности. Под кроватью, в плетёной корзине сидела на яйцах курица – наседка и своим теплом грела эти яйца с целью вывести из них цыплят. Я брал эту курицу и прижимал её голову таким образом, что клюв её был прижат к полу. Затем я проводил мелом жирную, белую линию от клюва и далее по полу сантиметров на тридцать – сорок. Курица, скосив оба глаза на эту выделяющуюся на полу линию, сидела, как завороженная, будто загипнотизированная, до тех пор, пока её, что – нибудь не спугнёт. Или резкий звук, или резкая смена окружающей среды, или с истечение определённого времени длительностью минут в пять – шесть заставляли её прийти в себя.
Тогда она, виновато заквохтав, что – то на своём курином языке, соскакивала с места и пыталась понять, где она и что с ней приключилось.
   А, вот двоюродный брат, Лёшка Прохоров, проводил бесчеловечные эксперименты над петухами. Он наливал в миску самогонку, крошил туда крошки хлеба, и этими хмельными крошками кормил своего и нашего петуха, наши усадьбы находились рядом. Петухи, поклевав хлебные, хмельные крошки, вели себя после этого, точь в точь, как пьяные мужики. Сначала они кукарекали невпопад хриплыми голосами, и это кукареканье было чем – то схоже с руганью пьяных мужиков. Оно было хриплым, не голосистым и обрывалось где – то на третьей четверти рулады петушиного крика. Затем петухи пытались куда – то бежать, но ноги их плохо слушались и, они, то и дело, заваливались, то на левый, то на правый бок, предварительно выставив в заваливаемую сторону оттопыренное крыло. И только благодаря этой опоре они не падали, а иногда и падали, но вновь поднимались и, куда – то опять бежали. После того, как они, якобы набегались, они вдруг замечали друг друга и у них возникали серьёзные претензии друг к другу. Толи на почве передела куриного гарема, толи по ещё каким одним им известным причинам, а скорее всего это был обыкновенный пьяный кураж и желание продемонстрировать свою силу то, есть по простому говоря, начистить клюв сопернику. И, вот тут начиналось самое бесчеловечное, но самое захватывающее зрелище – бой петухов, причём не на жизнь, а на смерть. В пьяном угаре они плохо чувствовали боль и были готовы биться, и бились насмерть. Но Лёха этого не допускал и разнимал их в самый кульминационный момент, а затем закрывал своего петуха в курятнике.
Наш петух, не видя перед собой соперника – «собутыльника», весь израненный, едва живой, в прямом смысле слова уползал домой, помогая себе крыльями, то беспорядочно махая ими, то опираясь на них. Созерцание этих боёв было зрелищем не для слабонервных людей и напоминало гладиаторские бои в древнем Риме, но только с той разницей, что оба бойца  оставались живы, в отличие от боёв в Риме, где побеждённого гладиатора могли и убить.

                ПРАЗДНИКИ.

   В посёлке, как и по всей Руси, всегда отмечали праздники, особенно православные, но также и светские: Новый год, 1-е Мая, 7-го Ноября, 8-е Марта и другие. В Новый год мама делала мне какой – нибудь подарок. Иногда это были лыжи или коньки, иногда что – нибудь из одежды или школьных принадлежностей типа поршневой авторучки или автокарандаша, что неплохо котировалось у нас, деревенских школьников. Ведь мы писали в школьных тетрадях обыкновенными ручками со стальным пером, макая их в чернильницу – непроливайку, а тут, хоть и примитивная, но всё же, авторучка. Под Новый год мы устанавливали в избе ведро с землёй, в которую ставили импровизированную ёлку. Поскольку в окрестностях Калиновки ни сосен, ни елей не росло, ёлка была нами изготовлена, как вы думаете из чего? Ни за что не догадаетесь. Сначала в ведро с землёй втыкалась прочная палка метра полтора длиной, а затем к этой палке привязывались пучки растения, которое по научному называется «Кохия». Кохию эту высаживали в палисаднике перед домом, заготавливали осенью, а затем из неё вязали веники для подметания пола в избе.
    Мама, проявив фантазию, вместе с нами изготавливала из этого подручного материала  сооружение, напоминающее новогоднюю ёлку. Потом мы из бумаги делали самодельные игрушки типа корзиночек, петухов, лошадок или других зверей. В эти бумажные корзиночки вкладывали карамельки, печенье и домашнюю выпечку из сдобного теста. Если не было карамели, то вместо неё вкладывали в корзиночки кусочки самодельного жжёного сахара. На праздники родственники и друзья ходили, друг к другу в гости, пили самогон, пели песни, веселились и радовались жизни. На первомайские и ноябрьские праздники представители советской власти собирали митинг, на котором с хвалебными речами выступали парторг, бригадир или редко заезжающие начальники районного масштаба. Народ вынужден был это слушать, но каждый думал о  том, когда, же этот митинг закончится и можно будет расслабиться, выпить в тесном семейном или дружеском кругу самогонки и, в отличие от актива, покритиковать своё начальство в частности, и Советскую власть, в общем. Однако никогда эта критика не выливалась в открытый протест, ещё сильна была память об «отце народов», да и новая власть не церемонилась с инакомыслящими. ГУЛАГ был жив, да и сейчас эта система, по - другому обозванная, в России работает исправно, надёжно и оперативно. Демократия, она на словах, а в реальной жизни всё, по - другому.
  Религиозные праздники, хотя в стране всё ещё злобствовал атеизм, также праздновались народом повсеместно и с удовольствием, согласно вековым народным традициям и боязни суда Божьего. На Рождество Христово поселковая детвора ходила по домам Христославить, за что получала гостинцы от хозяев в виде сладостей, а иногда и денежной мелочи, что было особенно ценно для нас безденежных ребятишек. Никогда, ни один хозяин не отказывал нам, ребятишкам в подарках по случаю праздника Рождества Христова. Правда, прославление с нашей стороны было примитивным и заключалось в произношении простенького стишка: «Маленький мальчик, сел на стаканчик, стаканчик хрупь, давай дядя рупь». И хозяева давали. А, если, кто – то мог, с большим искажением, и даже не до конца, прочитать молитву «Рождество Твое, Христе Боже наш...», тому подарков давали значительно больше, и через несколько часов весь посёлок знал, какой умный у «дяди Пети» с «тётей Машей» ребёнок.
   К Новому году и Рождеству, в качестве праздничного блюда, повсеместно варили холодец из мяса свиньи и птицы. В качестве десерта морозили подслащённое молоко, из погреба доставали на праздничный стол мочёные яблоки и арбузы, другие разносолы, а также пекли пышки, блины и пироги. У школьников в это время были зимние каникулы, и они весь световой день проводили на улице, катались на санках, лыжах, коньках или строили снежные крепости, пытаясь их потом, отвоевать друг у друга. Домой приходили поздно вечером, насквозь мокрые и замёрзшие, с красными носами и руками, как у гусей. Мама по этому поводу ворчала, но мокрую одежду и валенки сушила возле печи, а наутро, всё повторялось.
   Праздник Пасхи был уже в тёплое  время года, и его празднование выливалось из – за праздничных столов на деревенскую улицу. Здесь народ пил и веселился, Христосовался то, есть целовался произнося: «Христос воскрес» и, ответствуя: «Воистину воскрес»,  иногда дрался между собой и, конечно же, бился крашенными пасхальными яйцами, забирая себе разбитое яйцо соперника. Также в ходу был освящённый пасхальный кулич, в простонародье называемый: «Паска». Мы, ребятишки в эти дни питались в основном пасхальными яйцами, куличом и бились пасхальными яйцами, не с целью наживы, а больше для гонора и удовольствия. Однажды, Васяня, на Пасху разбил своим крашенным пасхальным яйцом все наши яйца. Мы засомневались в подлинности этого безпроигрошного яйца, и были правы, яйцо было искусно выточено из дерева, отшлифовано и покрашено отваром луковой шелухи в светло коричневый цвет. Отличить его от настоящего, куриного было по внешнему виду невозможно. После того, как его поцарапали ножом, подделка явно обнаружилась, и Васяне пришлось вернуть нам разбитые яйца. А, яйцо - биток ему это изготовил отец – Васька Печёнкин, большой выдумщик и приколист (кстати, он является и моим физиологическим отцом).
      Мама, его наверно за это и любила и родила вне брака от него нас с Колькой, а, вот любил ли он её? Но не моё это дело задавать им такие вопросы, тем более, когда их уже и в живых – то нет.
    Троица праздновалась в посёлке с особым размахом так, как это был якобы престольный для Калиновки праздник, хотя никакой церкви в Калиновке не было и в помине. Внутри изб стены убиралось зелёными ветками, срезанными в близлежащёй лесополосе, пол устилался травой и цветами то, есть чем больше внутри избы зелени, тем больше праздничного настроения. Обычай этот уходил своими корнями в далёкие времена, в которых жили наши предки славяне и свято соблюдался на Руси вообще, и в Калиновке в частности. Зелень эта оставалась внутри изб до её полного увядания, примерно с неделю, да и все праздники праздновались не один день, и не два, а столько, на сколько хватало сил и самогонки. Любят в России погулять и выпить, и пока не нагуляются, на работу народ не загнать. Это относится не ко всем, а, слава Богу, к некоторой части народа. И почему это так? А, потому, что работа эта не на себя, а на дядю, который смог себя поставить так, что все остальные должны в большей степени работать не на себя, а, на него. Сейчас ситуация несколько изменилась в лучшую сторону, но до её совершенства ещё так далеко, а, скорее всего этого совершенства не будет никогда. Свои  - то дела, домашние делали и в пьяном виде, скотина не будет ждать, когда закончатся праздники, её надо кормить и поить, коров надо ещё и, доить. А, вот колхозная скотина иногда была сутками не кормлена и не поена и, несчастная, ревела в коровнике в три горла, а бригадир, выбиваясь из сил, и показывая недюжинные дипломатические способности, всё же организовывал её кормление и поение. Как всегда выручали женщины и порядочные, непьющие, или знавшие меру в питье, мужики. Праздновали в посёлке, но с меньшим размахом и другие праздники: Покров, Масленицу, Святки, Ильин день, Петров день, Спасы: медовый, яблочный и ещё какие – то, которые я забыл. Был праздник, который в простонародье называли: «Алексеи, с гор потоки», по его названию видно, что его отмечали весной, в половодье. В начале лета отмечали праздник, на который хозяйки пекли из теста «жаворонки» то, есть куличи в виде фигурок птиц. В то время в полях, вокруг посёлка, этих жизнеутверждающих своим пением, птичек, было великое множество. Они, вертикально взлетали вверх в небо и в это время пели свои неповторимые песни. К большому сожалению, сейчас, на наших полях, очень редко услышишь и увидишь жаворонка. Сейчас в деревнях несколько другая картина, бывшие колхозники или спились совсем, или ведут личное подсобное хозяйство, занимаются фермерством, работая как бы уже на себя. Ан, нет, не на себя, а опять на хитроумного дядю так, как закупочные цены на сельхозпродукцию очень низкие, а государство, исполнительная и законодательная власть, ни в верхах, ни, тем более в низах, не хотят решать эту проблему, чтобы помочь крестьянину. Зато перекупщики на этом жиреют и, кто – то их крышует из вышестоящих дядей. Денег много, видите – ли, в аграрный сектор надо вкладывать. Проще и дешевле закупить некачественное продовольствие за границей, кушай народ, да нахваливай, пока ещё живот или ещё что, не заболело. А, вот на сомнительные в своей первоочерёдности стройки века, типа Сочи 2014 или Сколково,  деньги есть, налогоплательщик заплатит. Это непорядок, давно с этим надо покончить не на словах, а на деле, и прекратить травить народ недоброкачественной импортной продукцией. То, что негоже самим европейцам и китайцам, закупаем мы, для своего народа. Дайте нашему крестьянину волю, создайте ему необходимые финансово экономические условия для ведения своего хозяйства, и он прокормит не только свой народ, но ещё и за границу будет продавать свою продукцию. Дудки, кому – то, из большого начальства, выгодно, в целях собственного обогащения, закупать заграничную «бурду». Думаю, что сами они не кушают эту «бурду», а кушают качественную, натуральную, экологически чистую, в основном отечественную пищу. 

               
                ОБЯЗАННОСТИ ПО ДОМУ.

   В летнюю пору мама работала в поле с раннего утра и до позднего вечера. Дед Ефим делал всевозможные дела по двору, в основном это был уход за скотиной, но было и ещё множество мужских дел. И мне, мама, уходя на работу, поручала делать кое – какие домашние дела. Дела эти были кропотливые и требовали старания и усидчивости, чего у меня явно не хватало. Мне приходилось усилием воли заставлять себя делать эти дела, что пригодилось мне в дальнейшей моей жизни. Когда в огороде подрастало просо (это растение из которого после обмолота, получалось пшено) мне надо было ежедневно это поле, по частям, пропалывать от сорняков. Сегодня одну часть поля, завтра другую и так до полной её прополки. Скажу прямо, что работа эта была очень нудной и, я с ней никогда не справлялся до конца, мама потом сама допалывала это поле до конца. Сейчас я понимаю, что мне давали эту нудную работу с целью, чтобы я хоть сколько – нибудь прополол сорняков, как говорится: «С паршивой овцы, хоть шерсти клок». Также надо было поливать грядки с огурцами, помидорами, луком и другими овощами. Воду для питья и поливки брали из колодца, который находился у нас во дворе между нашим и тетки Полиным (Александровниным) домами. Это было интересное по своей конструкции сооружение, глубиной около семи – восьми метров, в которое был установлен деревянный сруб. Нижние венцы колодезного сруба, те, которые находились в воде, были дубовыми, а верхние – осиновыми. Для подъёма ведра с водой из колодца использовался «журавель». Он состоял из вкопанного в землю высокого деревянного столба, с рогатиной на его верхнем конце. В середине этой рогатины шарнирно закреплялась длинная слега, на заднем конце которой висел груз, спереди слеги была подвижно закреплена длинная тонкая жердь с ведром, укреплённом на её конце. Длина жерди позволяла опустить ведро к воде в колодце и набрать из него воды. Затем, используя вес груза, закреплённого на слеге, жердь вместе с наполненным водой ведром поднимался вверх, где вода использовалась по назначению. Работал такой «журавель» по принципу рычажных весов. Груз заднего рычага слеги был тяжелее, чем пустое ведро вместе с передним рычагом, что позволяло держать пустое ведро на уровне входа в сруб колодца. Когда же пустое ведро за жердь опускали в колодец, то для этого требовалось приложить некое усилие. Когда же ведро с водой поднимали вверх, то груз своей тяжестью помогал его поднятию. Почему это сооружение называлось «Журавель»? Оно было похоже на длинноногого, с длинной шеей и с длинным хвостом, журавля. Мне надо было из этого колодца набрать воды в бочку, стоящую рядом с колодцем, и затем из этой бочки при помощи лейки полить грядки с бахчёй. Полив бахчи, хоть и требовал значительных физических усилий, всегда мной выполнялся, а вот, прополка проса, редко когда доводилась до конца. В самый её разгар прибегали дружбаны и манили купаться на пруд или ещё куда – нибудь. Я поддавался на эти уговоры, хотя точно знал, что вечером меня за это не похвалят.  Самой же тяжкой проблемой было мытьё сепаратора после перегонки молока в сливки. Сепаратор этот состоял из корпуса с ручным приводом и бесконечного количества разнокалиберных алюминиевых тарелочек. Их было штук сорок, не меньше, и все они были жирные и липкие, отмывались плохо, да и воды горячей было в обрез. Вода грелась в ведёрном чугуне  в русской печи. Каждая тарелка мылась, ополаскивалась, протиралась насухо, и только после этого сепаратор собирался опять в агрегат и был готов к работе. Для меня эта работа была настоящим мучением, хорошо, что она делалась не каждый день, а по мере накопления необходимого количества молока. С отстоявшегося молока снимали вершок то, есть сливки, которые хранились в отдельном горшке. Потом, по мере накопления сливок, примерно один раз в две недели, из них на ручной маслобойке сбивалось домашнее сливочное масло. Ручная маслобойка состояла из небольшого, шестигранного бочонка, расположенного в горизонтальном положении на двух опорах - ножках по краям бочонка,  в которых этот бочонок был закреплён.

    Внутри этого бочонка – корпуса проходила металлическая ось с лопастями, на конце оси была закреплена изогнутая ручка, при помощи которой эти лопасти вращали. Корпус – бочонок на три четверти объёма заполнялся сливками, закрывался задвижной крышкой и, после этого лопасти
вручную приводились во вращение, ударяли по сливкам и взбалтывали их. Примерно около часа, иногда и дольше, крутили лопасти за эту ручку, сбивая масло. Сначала в общей массе сливок появлялись небольшие крупинки масла, затем они слипались в более крупные кусочки и, наконец образовывались три, четыре куска масла. Их извлекали из маслобойки, слепляли в один ком и получали очень вкусное, пахучее коровье масло, не чета, фабричному. Оставшаяся после сбивки масла жидкость назывались «юрагой» и использовались в качестве закваски теста под блины или оладьи или шла на корм скоту.
   У каждой колхозной семьи был огород площадью в сорок соток. Больше этого иметь запрещали, хотя пустующая земля вокруг посёлка была. Как говорится: «И сам не гам, и другому не дам», по принципу собаки на стоге сена, которая сама сено не ест и другому есть не позволяет. Большие дяди решили, что рабу – колхознику достаточно и этих сорока соток, а - то вдруг они разбегутся по своим огородам и не выйдут на бесплатный труд на колхозное поле. И как тогда этим дядям жить, что кушать?  На государственном столе продуктов станет меньше и их придётся докупать на рынке, у того же колхозника, да, и колхозники, не дай Бог, от этого могут улучшить своё материальное положение.
 А там, глядишь, если всё пойдёт хорошо и удачно, то по своему достатку приблизятся к этим дядям. Нет, брат, шалишь, допустить этого никак нельзя. Где это видано, чтобы простой землепашец – колхозник материально жил как секретарь райкома или обкома. Для чего тогда этот секретарь делал карьеру, всю свою сознательную жизнь изворачивался, врал, грешил, шёл, не замечая, или делая вид, что не замечает людей, через которых переступал, а некоторых и затаптывал.

                О МИСТИКЕ И РЕЛИГИИ.   

Случались иногда в нашей деревенской жизни непонятные, необъяснимые явления. Однажды вечером, мы с мамой возвращались домой от тётки Нюры. На улице стояла такая темень, какая может быть только в безлунную, ничем не освещаемую, деревенскую ночь.
Ни электрических фонарей, ни, какой – либо другой подсветки улицы, не существовало за неимение электричества вообще. От дома Мязиных то, есть дома тёти Нюры, до нашего дома было три усадьбы, Две из них были заселены, а третья была пустой так, как её хозяева переехали жить в другой населённый пункт. Проходя в кромешной тьме мимо этой незаселённой усадьбы, мы с мамой остро почувствовали, как из этой усадьбы на нас кто – то сильно дунул, хотя вокруг стояла тишина и покой, и никакого ветра не было. Всем своим существом, всем своим разумом мы почувствовали, что это дуновение, резкое и мощное, не относится к природному явлению. Это не был какой – то неожиданный порыв ветра, это было резкое дуновение какого – то крупного мистического существа неизвестной нам природы. По своему звуковому проявлению оно было очень схоже с выдохом, но только очень большой мощи и силы. Не помню, как мы с мамой добежали до нашей избы, очень испуганные и взволнованные этим явлением. Дед Ефим прочитал какую – то молитву после того, как мы ему рассказали о случившемся и сказал, что за бывшими хозяевами усадьбы, а вернее, за их родителями, водилась дурная слава об их связи с тёмными силами. Не знаю, не могу объяснить природу этого явления, но и до сих пор во мне не угасли эти странные, мистические впечатления от той ночи.
   Не скажу, что мои близкие родственники то, есть дедушка и мама были религиозными фанатиками, но в Бога они верили однозначно. Помню, дед Ефим, почти каждый вечер перед сном, становился на колени перед иконами и молился, отбивая земные поклоны.         
     Иконы висели в «красном» углу, было их три или четыре, точно не помню. Запомнились две иконы: одна в жёлтом, скорее всего в латунном или бронзовом окладе, икона Богоматери с Младенцем на руках, а вторая, в белом, скорее всего серебреном окладе, икона Николая Чудотворца. Икона Богоматери, толи Казанская, толи Владимирская, а может и ещё какая, была довольно внушительных размеров, и, судя по доске, на которой она была написана и потемневшим от времени краскам, написана была явно не в двадцатом веке, а гораздо ранее. Вторая икона, Николая Чудотворца выглядела более поздней по своему изготовлению и написанию. Какова судьба этих икон мне неизвестно и по сей день, Когда мама переезжала ко мне из средней полосы России в Сибирь жить, она эти иконы раздала родственникам. У брата Николая, в Воронеже осталась икона Николая Чудотворца, а, вот где остальные, неизвестно. Спросить об их судьбе теперь не у кого так, как мама в 1992 году умерла, брат Николай не знает точно, где и у кого они теперь висят в красном углу. Надеюсь, что они находятся у верующих, достойных людей. Очень хотелось бы, иметь у себя, в качестве семейной реликвии и преемственности православия, хотя бы одну из этих икон. Увы, скорее всего, это теперь невозможно. Мама моя в Бога верила, но молилась непостоянно и редко. Рутинная работа по дому и в колхозе мало времени оставляла для личной жизни, в том числе и для молитв. Хотя, конечно это не причина. Брата Николая я и по сей день не пойму, толи он верующий, толи атеист? Скорее всего, верующий, но вера его, какая – то особенная, с примесью своих домыслов и отторжений некоторых догматов церкви. Господь ему судья. Я же, с некоторых пор, а точнее с тех пор, как сильно заболел, стал относиться к Богу более серьёзно, хотя сомнения и меня иногда одолевают. Как говорится: «Пока гром не грянет, мужик не перекрестится». Да, и в нашей жизни происходит много чего странного и непонятного, необъяснимого наукой, но объяснимого верой во Всевышнего.
   Помню в детстве, я сильно боялся одного тёмного места в избе. Место это называлось «подпечник». Оно служило для хранения в нём печных инструментов и принадлежностей. Это ухваты разных размеров, которые использовались для постановки и выемки из печи разных по объёму горшков. Горшки эти звались «чугунами» и были очень удобны для варки в них, в русской печи, какой угодно пищи употребляемой в деревнях. Они были отлиты из чистого углеродистого металла то, есть чугуна, не боялись сильного нагрева со всех сторон и были неприхотливы в их обслуживании. Сами же ухваты звались «рогачами» так, как имели форму рогов. Пространство между рогами соответствовало размерам чугунов, от малюсеньких, под литровые чугуны, до больших, под ведёрные и двухведёрные чугуны для нагрева воды. Рогачи имелись в количестве не мене двух, трёх штук. Были ещё «чапельники», это захваты для сковородок, также различной величины. И, конечно же, большая на длинной деревянной ручке, кочерга, без которой ни одна хозяйка не могла управиться с русской печью. В подпечнике всегда, и днём, и тем более ночью, было темно и таинственно страшно. Говорили, что в подпечнике живёт домовой, это такое, невидимое для людей существо, которое живёт в каждой избе, и с которым надо дружить. Домовой является полноправным жителем жилища, а также его хранителем и защитником от злых сил. Говорили также, что если домовой был чем – то недоволен, то он проявлял своё недовольство своеобразными поступками. То он кошку сбросит с лавки или табуретки, то смахнёт посуду со стола, то начнёт громко греметь рогачами в подпечнике, то сотворит ещё что – нибудь. В нашей избе ничего подобного не происходило, но тёмный, таинственный подпечник я боялся. Да, и сейчас, будучи четырежды дедом, я побаиваюсь ночной темноты, мне она кажется таким состоянием нашего земного бытия, при котором возможны различные проявления злых сил.

                О ЖИВОТНЫХ,  ПТИЦАХ И НАСЕКОМЫХ.

   Перед нашей избой, как заведено в деревнях, находился палисадник с фруктовыми деревьями, который от улицы отделяла старая, осыпавшаяся и заросшая крапивой, канава. Заросли этой крапивы были столь густы и непроходимы, что проникнуть в их середину можно было, только надев специальный костюм, типа водолазного или который применяют при пожаре пожарные. Таинственность и недоступность этих крапивных джунглей манила меня постоянно, и я, частенько пытался проникнуть в их недра. Практически мне это сделать не удавалось так, как крапива очень больно жалилась даже через рубаху. Что же было интересного в этих зарослях? А дело было в том, что в этих зарослях водились и порхали очень маленькие птички. Они были красивого жёлто - зелёного цвета и размером чуть больше крупного шмеля. Они подпускали к себе так близко, что казалось, что их можно поймать без особого труда. Казалось, что вот, вот схватишь её за хвост, но в последний момент птичка упархивала в сторону. Все мои попытки поймать хотя бы одну такую птичку были безрезультатны. Я в течение нескольких дней занимался отловом этих экзотических пташек, слава Богу, безуспешно. Чтобы я стал делать с этой птичкой, если бы поймал её, я не знаю. Возможно, отпустил бы её  назад, на волю, но скорее всего, понёс бы её показать и похвастаться таким успехом, друзьям. Тогда я не знал, кто эти такие маленькие птички, и как они называются. Сейчас я понимаю, что это были крапивницы, а подпускали они меня к себе так близко, с одной только целью, чтобы направить меня по ложному следу, в сторону от их гнезда, которое находилось в этих зарослях. В гнезде были яички или уже вылупившиеся птенцы. Интересно, какого же размера были эти птенцы, если взрослые особи были размером, всего, лишь, с большого шмеля? А, какого размера были у них яички? Как многообразен и интересен Мир, в котором мы живём. А, ценим ли мы это, задумываемся ли, вообще об этом? Не ценим, принимаем это всё, как должное то, есть кто – то нам задолжал, и подарил нам этот прекрасный Мир в наше пользование. Кто же, как не Господь Бог?! Правда, это мы Ему задолжали, за то, что он создал этот прекрасный Мир, вместе с нами. А ведь меня могло в этом Мире и не быть, и ничего от этого бы, не изменилось. Разве это не чудо, что я родился на этот Свет? Разве это не чудо, что мои дети, и дети моих детей родились на этот прекрасный Свет? Конечно же, это великое чудо, посильное только Творцу, а не случайному набору хромосом.
Это ещё раз доказывает наличие Творца, он один решает, кому родиться, а, кому нет, кому ещё жить, а кому пора и умирать. В Мире нет случайностей, а есть непонятные нам закономерности, которыми управляет Творец всего сущего. И, никакое сочетание атомов и молекул, сгруппировавшихся определённым образом за миллиарды лет эволюции, не могло создать мыслящее, обладающее душой, разумное существо то, есть человека. Если бы это было бы не так, то человек должен был бы быть, более приспособлен к условиям земной жизни. Оппоненты скажут мне в ответ, что за счёт технического прогресса человек приспособлен к условиям проживания на Земле. Не согласен, технический прогресс разрушает Землю, а, следовательно, человек, вместе с прогрессом не приспособлен к существованию на Земле. И, если человечество не обратится к Творцу, конец его будет печален. Человек слаб и нежизнеспособен, что же, эволюция его не коснулась? Да, можно сказать, не коснулась, или коснулась в незначительной мере, человек и всё остальное создано Богом.
    Запомнился мне из моей детской жизни в Калиновке один, не совсем забавный случай. В сенях нашей избы стоял деревянный топчан, на котором дедушка, летом спал часок другой, скрываясь от полуденного зноя. Над топчаном находился сеновал с запасами сена на зиму. Однажды я тоже заснул на этом топчане, но проспал не долго. Я проснулся от того, что в моё левое ухо кто – то нагло лез и  пищал. Этот, кто – то, больно царапался, пищал пронзительным тоненьким истерическим писком, а главным, и самым ужасным было то, что он лез в ухо всё далее и глубже.
     Мне стало очень страшно, и я заверещал, примерно также, как эта козявка – жук, которая упала из сена сверху и упорно лезла теперь только вперёд так, как заднего хода она, скорее всего, не имела вообще. Мама была на работе, дед Ефим растерялся и не знал, что в подобной, экзотической ситуации делать, а козявку, которая ещё была видна в ушном проходе, можно было ещё вытащить с помощью пинцета назад. Пинцета у нас в доме не было, дед об этом варианте помощи не догадывался, да, и видел он плохо. На одном глазу у него было бельмо, а второй глаз, тоже видел не полностью. Я ревел белугой до прихода на обед мамы, а козявка проникла в ухо уже довольно глубоко и расцарапала внутри ухо до крови. Мама, немного подумав, закапала мне в ухо несколько капель керосина, и козявка затихла там навсегда. После этого случая, левым ухом я стал слышать хуже. И только по-прошествие времени, на предармейской, медицинской комиссии, у меня в левом ухе обнаружили большую серную пробку. Ухо промыли, но, каково, же было удивление врача, когда он в два приёма, извлёк из уха мумию злополучной козявки. Я вспомнил, и рассказал ему про этот случай, наверно он долго ещё его вспоминал, как забавный анекдот.
   В нашем домашнем хозяйстве были животные: это корова, три или четыре овечки, поросёнок, куры с петухом, иногда гуси, а также собака Жимка и кот Васька. Корову звали Обменка так, как она у нас появилась в результате, какого – то обмена. Корова, поросёнок и овечки жили в сарае, куры с петухом, там же, на специально сделанном из жердей для них насесте. Вся  эта живность была сгруппирована в одном месте, с целью экономии оного, а зимой экономии тепла, при совместном проживании им было теплее. Собака жила в сенях, а кошка в избе. Конечно, поросёнок был отгорожен от коровы и кур, иначе кто – нибудь, кого – нибудь мог и затоптать. Собака Жимка от старости сдохла и вместо неё у нас появился Волчёк. Это была дворняга серой масти, отсюда и название – Волчёк так, как он был похож по окрасу шерсти, на волка, с развитой мощной комплекцией, но с коротенькими ногами. Смотрелся Волчёк забавно, но обязанности собачьи по охране дома исполнял исправно. Волчёк, по своим собачьим способностям, превзошёл свою предшественницу Жимку так, как он был ещё и крысоловом. В деревенском хозяйстве, где полно всякой нужной скотины, присутствуют и вредные животины, это мыши, а иногда и крысы. Они наносят значительный урон зерну, муке, хранившимся в закромах (деревянных ларях с крышкой). Также крысы поедали частично корм у свиньи в кормушке. А, Волчёк, как родственник волков, отлавливал крыс, давил их, но, никогда их не ел. Кот Васька ловил мышей, но потом заленился, а стал прокусывать куриные яйца в гнёздах курятника и вылакивать их.
Через какое – то время он был пойман с поличным и изничтожен, как вредная особь. Вместо него взяли кошечку Мурку, которая выросла в хорошую, порядочную кошку.
     Корова Обменка была рыжеватой масти, с одним, наполовину обломанным левым рогом, правый рог был длинный и острый. Она являлась поставщиком молока, простокваши, сметаны, коровьего масла и других молочных продуктов то, есть основной кормилицей семьи, наряду с огородом.
 Летом она вместе с овечками паслась в составе поселкового  стада на пастбище. Зимой жила в тёплом бревенчатом коровнике – сарае. Каждый год в феврале или марте месяце она телилась, как правило, одним телёнком. Были в посёлке очень редкие случаи, когда корова отелила бы двух телят. Появление на свет телёнка было значительным событием в нашей жизни и жизни коровы. Отёл принимал дедушка Ефим, в случае необходимости ему помогала мама. Он, зная, с точностью до недели дату отёла, постоянно дежурил и днём и ночью, и ежечасно ходил к корове, чтобы не пропустить этот долгожданный момент. Это делалось с целью оказания помощи корове при отёле и чтобы вовремя забрать телёнка в избу, иначе он мог простудиться. Дед Ефим был, если можно так сказать, настоящим коровьим акушером. После появления телёнка на свет Божий его приносили в специально приспособленный угол в избе, где он жил примерно неделю – полторы, пока не окрепнет. Продолжительность его нахождения в отапливаемом помещении также зависела и от температуры на улице.
     Затем телёнка переводили в сарай, помещали рядом с матерью, но в отгороженное специально для него место. Это делалось с той целью, чтобы он не мог сосать мать. Первое после отёла молоко называлось «молозиво» и для употребления в пищу людьми было непригодно так, как имело состав, который был неприятен людям, но полезен для телёнка. Молозиво имело более густую консистенцию, нежели обычное молоко, специфический запах и вкус, приобретало свойства настоящего молока дней через пять – семь после отёла. Телёнка поили молозивом, разведённым с водой, затем молоком, разбавленным водой. Эта жидкость называлась пойлом. Когда он подрастал, примерно через месяц, он ел уже сено, и поили его водой разбавленной отрубями или другими съедобными компонентами. Когда телёночек, после своего рождения, появлялся в избе, он представлял собою трогательное, беззащитное существо. На тоненьких дрожащих ножках, с большими «коровьими» глазами и специфическим телячьим запахом, он был любимцем всей  семьи.
   Примерно в это же время котились овечки, и ягнята тоже жили некоторое время в избе. Они были похожи на каракулевую папаху, такие же кучерявые и маленькие. И вся эта живность недели две, а то и более, жила в избе, которая на это время превращалась в настоящий скотный двор. Телёнок мычал, ягнята блеяли и резвились, и к тому же, все они ещё писали и какали. Но в моём детском сознании они оставили только хорошие впечатления и приятные воспоминания.
   В домашнем хозяйстве были ещё и куры, которые несли яйца, а, иногда, в случае необходимости забивались на мясо. Куры были, хоть и несушками, но довольно большими и упитанными. Их забивали на мясо в особых случаях, например по старости, при слабой продуктивности, или к какому – нибудь празднику, когда не было в наличии другого мяса. Каждую весну среди кур определялась наседка для высидки цыплят из яиц. Курица, годная для особой миссии под наседку, определялась по внешним признакам. Она начинала своеобразно квохтать и не уходила с гнезда после того как снесла яйцо. Кстати, не все курицы хотели быть наседками, а в основном одни и те же особи. То есть забеременеть нечаянно и произвести на свет ребёнка, не желая того, как люди, куры не могут. Могут иметь куриное потомство только те из них, кто этого желает. И, ни одна наседка, выведя цыплёнка, никогда не бросит его на произвол судьбы, и не подбросит его в соседский курятник. Люди! Куры – то, порядочнее нас, братьев их старших!? Наседку помещали в плетёное лукошко под кровать на яйца, которых обычно было штук двадцать – тридцать. Ежедневно наседку выпускали на двор для кормёжки и обратного процесса, но ненадолго так, как яйца могли остыть и, тогда цыплята из них могли не вылупиться. Через некоторое время из яиц вылуплялись маленькие, жёлтенькие, беззащитные цыплята. Они были покрыты жёлтым пушком, пищали тоненькими голосами и плохо стояли на своих тонюсеньких ножках. Мама помещала их в сито, которое применялось для просеивания муки, кормила их раскрошенным варёным яичным желтком и ставила им для питья туда же корытце с водой. Вылуплялись цыплята неравномерно, в течение одного – двух, а – то и более дней. И, только после того как они все вылупились из яиц и подросли, их отдавали наседке и выпускали во двор. Там наседка пасла их, обучала азам куриной жизни, а в случае опасности прятала их под свои крылья. Напасть на цыплят мог сверху коршун, а с земли кот так, как некоторые коты были не прочь полакомиться цыплёнком. Цыплята подрастали и становились молодыми курочками и петушками. Петушки пытались воспроизводить неокрепшими голосами боевой клич взрослых петухов «кукареку»! Получалось у них это забавно, как будто это был не клич, а пародия на него.
   Посередине посёлка находился пруд, от любой избы до него расстояние было небольшим, поэтому многие в посёлке держали водоплавающую птицу: уток, гусей, которые всё лето в нём плавали. На берег они выходили в основном по зову хозяйки на кормёжку. Гусей  и уток держали на мясо и на пух для перин и подушек.
   Свиней мы держали в основном, в количестве одной особи.
     Обычно, весной покупали одного поросёнка мужского пола, ветеринар его кастрировал и он, уже в качестве боровка, а не хряка рос и жирел. Некоторые поросята росли быстро, а иным надо было делать стоматологическую операцию по удалению клыков. Эти клыки иногда вырастали у поросят и мешали им поедать пищу. Иногда попадались поросята, которые плохо кушали и оттого плохо прибавляли в весе, они цедили сквозь зубы жижу, а остальную, главную пищу оставляли в корыте. Если такой поросёнок объявлялся в хозяйстве, то  это была, если не беда, но, во всяком случае, большая неудача для его хозяев. Самым большим и радостным событием во всей этой свиной эпопее, был забой свиньи на мясо. Делали это дело только специалисты так, как дилетант мог всё дело запороть до такой степени, что и мясо, могло стать непригодным в пищу. Забойщик колол свинью длинным, специально изготовленным для этой цели, острым ножом в сердце. Был в посёлке и заводского изготовления, германский, обоюдоострый штык, который брали по этому случаю напрокат у его хозяина. Расплачивались с хозяином штыка тем, что приглашали его на, так называемую «печёнку» то, есть выпивку и закуску по поводу забоя животного. После забоя порося, на нём палили шерсть с помощью зажженной соломы (сейчас это делают при помощи паяльной лампы), затем тушу неоднократно обмывали горячей водой и скоблили острым ножом то, есть, как бы брили на ней шкуру. Это делалось для того, чтобы потом солёное сало было без щетины. Потом поросёнка разделывали то, есть извлекали из туши внутренности. Самое главное в этом процессе было не надрезать желчный пузырь, а достать его из туши целым, не пролив ни капли желчи на мясо, иначе мясо станет таким горьким на вкус, что есть его, будет невозможно и, никакое вымывание желчи водой, не поможет. У специалистов – забойщиков такой казус не случался, иначе он бы лишился этого звания и его перестали бы приглашать на забой. Затем тушу рубили на части, срезали жирную часть мяса на засолку для сала. Голову, уши, хвост и нижнюю часть ног использовали для приготовления холодца, из потрохов варили супы, вобщем, ни одна часть туши не пропадала зря, всё шло в дело.  По окончанию основных работ, хозяйка жарила так, называемую «печёнку» то, есть вместе с картошкой, на нутряном жиру, жарила мясо вместе с потрошками: печенью, сердцем и другими субпродуктами. После завершения всех работ, наступал праздник чрева то, есть выпивка самогонки и поедание этой «печёнки». Сало солили в деревянных бочках или ящиках. Способ засолки у всех был свой, оттого и вкус солёного сала у разных хозяев, был различен. Особо ценилось и хорошо кушалось сало, по своей структуре напоминающее бекон то, есть со слоями мяса между слоями сала, так называемое сало с «любовчинкой», хотя и всё другое сало кушалось с аппетитом. В год мы забивали одного поросёнка и, его мяса и сала хватало только на несколько месяцев в году, обычно зимних так, как забой производили осенью, с целью сохранности мяса в зимние морозы.
    Овец в посёлке выращивали, как на мясо, так и для производства шерсти. Шерсть с них стригли вручную, специальными большими, «овечьими» ножницами. Потом шерсть зимними, долгими вечерами перебирали от репьёв, череды и других ненужных сорных компонентов, а после этого из неё, на ручных прялках, пряли шерстяные нитки. Прялка, представляла собою, довольно сложный механизм.
    Изготовляли прялки мастера высокой квалификации, передающие свои знания от отца к сыну, да и то, если этот сын был с «головой». Основное рабочее колесо приводилось во вращение с помощью ножного привода, такой привод используется сейчас в швейных машинах с ножным приводом. От рабочего колеса, при помощи натянутых нитей, вращение передавалось на все остальные механизмы прялки, устройство которых весьма витиевато и не очень понятно не специалисту. Сейчас прялки имеют электрический привод, но это не то, никакой экзотики в них не просматривается. Прясть нить из кудели с шерстью занятие не простое, требующее сноровки и старания. Чтобы нить получалась одинаковой толщины, необходимо было постоянно вытягивать из кудели столько шерсти, сколько нужно, а не больше и не меньше.
      У плохих прядильщиц нить получалась различной величины и рыхлости, и вязать из неё носки, варежки, перчатки, шарфы, а, уж тем более свитера или шали, было сплошным мучением, а не созидательным процессом. Фактически женщины того поколения были по своему развитию нисколько не ниже сегодняшних. Если им дать образование и посадить за компьютер, я думаю, что большая часть их, его бы освоила. Если наших женщин посадить за ту прялку, то результат получился бы, примерно такой же. У нас дома были и овечьи ножницы, и прялка, а, следовательно, и носки и варежки и свитера, связанные мамой из шерсти. Шерсть на овечках была и чёрного и белого цвета, изделия из неё тоже были этих же цветов. Запомнилось, как овечки, которые до стрижки казались такими солидными и пухлыми, после их стрижки превращались в жалкие, невзрачные существа. Даже Волчёк переставал их узнавать и лаял на них, как на инопланетян. Из овечьей шерсти ещё валяли валенки, тоже двух цветов, чёрного и белого. Все жители посёлка носили зимой самокатанные, а не покупные, фабричного изготовления валенки, они были теплее и удобнее в носке. Они были, по крайней мере, на разные ноги, на левую и на правую, в отличие от фабричных, которые были и есть, все на одну ногу. Носить такие валенки  одно мучение так, как ногу в «неправильном» валенке выворачивало, и как их не меняй, всё равно было неудобно. Сейчас, в основном, такие же, «одноножные» валенки и продают, видимо извелись на Руси мастера, которые могут изготовить две разные колодки, одну левую, а другую правую. Интересно, кто же даёт лицензию на производство этих «оков»? Вот бы и их заставить носить такие валенки, да не просто носить, а весь день заставить работать в них на морозе. Процесс валяния валенок трудоёмкий, сложный, требующий профессионализма. Валянием валенок под заказ занимались дяди Пашины сыновья: Василий, Николай и Михаил. Занимались они этим делом зимой, летом на это не было времени. Дело это было трудное и для здоровья вредное, но прибыльное. Некоторые хозяева в посёлке держали ещё уток, кроликов или пчёл, в нашем хозяйстве такой живности не было.    

                ДЕЛА ОГОРОДНЫЕ.

Как я уже ранее писал, у каждой усадьбы был огород площадью в сорок соток. Примерно, седьмая или восьмая часть этой площади была занята постройками и деревьями, а оставшаяся часть использовалась под посадку бахчи и картофеля. Выращивали просо, подсолнечник, табак, свёклу, редьку, капусту, морковь, горох, фасоль, арбузы, дыни, помидоры, огурцы то, есть то, что не требует сильно большого ухода. Большая часть огорода, соток двадцать – тридцать использовалась под посадку картофеля. Выращивание картофеля было делом серьёзным так, как от его урожая, в большой степени, зависело благополучие семьи. Картофель являлся основной пищей, не только для людей, но и для скота и птицы. Посадка и уборка картофеля было делом ответственным и трудоёмким, и производилась совместными усилиями большинства родственников, сначала на одном огороде, затем на другом и так далее. Наша семья обычно объединялась с тётки Полиной семьёй то, есть с семьёй дяди Миши. Сажали картошку весной, когда почва достаточно прогрелась, тогда картошка хорошо и дружно всходила. С целью ускорения и облегчения посадочных работ использовали лошадь, запряженную в соху, как у нас говорили: «посадка под соху».
   Вдоль огорода, начиная с одного края поля, сохой пропахивали борозду до следующего края, в которую равномерно, на одинаковом расстоянии друг от друга, укладывались проросшие семена картофеля. Как только борозда заполнялась семенами, рядом с этой бороздой пропахивалась вторая, земля из которой лемехом сохи переваливалась в первую борозду и заваливала её. Затем, по такому же методу, пропахивалась третья борозда, в которую разбрасывали семена, эти семена засыпались землёй из четвёртой борозды и, таким образом, засаживалось всё картофельное поле. Семена картофеля представляли собой проросшую картофелину средней величины, или разрезанный на несколько частей большой клубень картофеля.
      Лошадь под узду по полю водил кто – нибудь из мальчишек, обычно это был я, а за ручками сохи стоял кто – то из парней, обычно это был Васька Белик. Семена в борозду бросали все остальные участники посевной компании, и взрослые женщины, и их дети. Через некоторое время картофель давал всходы, которые вырастали в картофельные  кусты. Наступало время его прополки, а затем вторичной прополки и окучивания кустов картофеля.
    Колорадского жука, личинки которого поедают листья картофельной ботвы, тогда ещё в наших местах не было, он появился гораздо позднее, когда я был уже подростком. Он наносил большой урон плантациям картофеля, как на огородах жителей, так и на колхозных полях. Химических препаратов по борьбе с жуком у нас не было, и мама ежедневно собирала с картофельных кустов жука и его личинки и бросала их в ведро с керосином, а затем сжигала их. Если этого не делать, то урожай картофеля снижался процентов на семьдесят – восемьдесят то, есть практически осенью убирать было нечего. Колорадский жук внешне красивое насекомое и мы, делали из него кулоны в форме сердечка или капли с ушком для нити, заключая его в расплавленный целлофан от пакетов. Считалось шиком носить на шее такой кулон, это было последним писком моды. 
    Осенью картофель созревал, его копали и убирали с поля с помощью той же лошади, запряженной в соху. Сохой распахивали борозду с картошкой и, картошка, вывернутая из земли лемехом, оказывалась наверху. Её собирали в вёдра, сушили, сортировали и, затем закладывали в погреба на зимнее хранение. Неурожай картофеля отрицательно сказывался на благополучии деревенской семьи так, как он был основным продуктом питании и для людей, и для скота. На нашем участке выращивали картофель двух сортов: красный сорт – «Роза» и белый картофель. Розу ели сами, а белую картошку скармливали скоту так, как она по вкусовым качествам значительно уступала Розе. На наших Воронежских чернозёмах картошка урожалась в большом количестве, и была крупной, да, к тому же огороды были хорошо удобрены навозом, которого было в достаточном количестве на любом дворе, из за наличия на этих дворах большого количества скота.
   Картофель для селян был, да и сейчас остаётся, наравне с хлебом,  основным продуктом питания. Из него готовили много разнообразных блюд: картошка в мундире, картофельное пюре, жареный картофель, дранники и множество других, в зависимости от умения, фантазии и наличия времени у хозяйки. Более всех картофельных блюд из моего детства, мне нравились дранники то, есть оладьи из натёртого на тёрке картофеля. Дранники с молоком, это, просто, объедение. Картофель также присутствовал, как компонент, и в супах и в щах и в пирогах. А, вот, молока в моём детстве было столько, что я его напился, кажется, на всю оставшуюся жизнь. Молоко хранилось в холодном погребе,  в глиняных корчагах ёмкостью по три литра каждая. Из за своей занятости на работе, особенно летом и осенью, маме некогда было готовить всякие блюда и разносолы. Уходя на работу, она говорила, чтобы мы ели, не пили, а именно ели, молоко с хлебом. Это было сытно, но до того приелось, что смотреть на молоко, как на продукт питания, у меня не было сил. В более взрослом возрасте я стал относиться к молоку вполне нормально и по сей день употребляю его в пищу.
   Из злаков, как я писал ранее, на огородах выращивали просо, с целью производства из него пшена. После того, как оно созревало, просо скашивали косой. Коса имела специальное надстроение, в виде маленькой изгороди над её лезвием.
 Это было сделано для того, чтобы скошенное просо не ложилось в ряды, а сразу собиралось в небольшие кучки. Затем, после высыхания, просо на расстеленном брезенте молотили вручную специальными цепами. После обмолота просо, провеивали на ветру от ненужных примесей, и везли на мельницу, где из него вырабатывали пшено. Пшено, это просо, с которого ободрали шелуху. Из него варили пшённую кашу, а также им кормили подрастающих цыплят, иногда и кур.
   Выращивали на огороде и сахарную свёклу, из которой, из – за отсутствия достаточного количества сахара, гнали самогонку. Самогонка из свёклы, это отвратительная на вкус и запах жидкость, но с градусом. За неимением более качественной, изготовленной из сахара самогонки, пили и эту. Процесс выгонки самогона не сложен, главное не перегреть ёмкость с брагой, где идёт выпаривание спирта, иначе, вместо отконденсировавшейся в охладителе жидкости то, есть конечного продукта, выбросит в отводящую трубу часть этой браги. И, тогда, надо всё начинать сначала, выплеснувшуюся брагу выливать назад в ёмкость, герметизировать её и, вновь производить равномерный нагрев ёмкости с брагой.

                ОСОБО О КУКУРУЗЕ.

   Почти на каждом поселковом огороде была небольшая плантация кукурузы. Заросли кукурузы были густыми и высокими, в которые мы иногда, в случае необходимости, пряталась. Кукуруза в початках, особенно молочной спелости, была вкусной и сладкой. Когда её зубами раздавливаешь во рту, то из раздавленных зёрен брызгал молочный сладкий сок. Созревшую кукурузу отваривали в подсолённой воде, прямо в початках, зёрна отваренной кукурузы были мягкими и вкусными. Во время Хрущёвских аграрных преобразований, а они происходили как раз в это же время, вокруг посёлка росли огромные поля засеянные кукурузой. В этих зарослях мы играли в «войнушку» и другие игры, строили шалаши и вигвамы и делали ещё много чего, на что только была способна наша фантазия.
     Реформирование, первым секретарём ЦК КПСС Никитой Сергеевичем Хрущёвым, сельского хозяйства, на местах, как у нас обычно бывает, проводилось подхалимами с излишним рвением. В угоду «царице полей», как называли в официальной прессе кукурузу, и гороху, большая часть площадей было засеяно этими культурами, а не рожью, пшеницей или другими традиционно растущими в этих местах злаками. Дело дошло до того, что хлеб выпекать стало не из чего. Хлеб, с большими примесями кукурузы и гороха стали продавать по спискам, в количестве, зависящем от состава семьи, как в военные годы. В хлебных магазинах образовывались огромные очереди недовольных и негодующих по этому поводу советских людей. А, если вспомнить вообще советские достижения в области обеспечения народа товарами первой необходимости, то вырисовывается печальная картина бесполезной потери времени стояния в очередях. Это, конечно же, не касалось партийно-хозяйственной, номенклатурной элиты всех уровней власти, которая отоваривалась в спецмагазинах, где, по низкой цене, имелся весь необходимый набор продовольственных и любых, других товаров. Да, переборщил Н.С. Хрущёв с кукурузой, если бы не этот казус, то возможно, как он и обещал, мы бы уже давно жили при коммунизме. Шучу, конечно, бред, он и есть бред, а настораживает то, что за двадцатилетнюю программу построения коммунизма в нашей общенародно нищей стране проголосовали все участники того «исторического» съезда. А сейчас разве дело обстоит не так? Да, почти так, к светлой цели улучшения качества жизни россияне продвинулись за пятьдесят лет не на много, а кое в чём ушли и назад во времена крепостничества, правда оно сейчас зовётся демократией. «Подкузьмил» Н.С.Хрущева лидер социалистического острова Куба, Фидель Кастро Рус. Это он, при посещении Н.С. Хрущёвым Кубы, подал ему идею о всеобщей «кукуризации» Советского Союза. Испугался Фидель, что Хрущёв вперёд него построит коммунизм в стране, вот и подставил ему ножку. А, если говорить серьёзно, то страну нашу всегда, во все времена лихорадило.
Вот и сейчас мы, с подачи наших лидеров, тоже якобы, должны сделать быстрый и большой прорыв в светлое, теперь уже не коммунистическое, а неизвестно какое будущее. Вместо того, чтобы шаг за шагом, последовательно и методично развивать наше общество во всех сферах деятельности, нам нетерпеливым подавай всё и сразу.
      Боюсь, что получится очередной пшик или «кукиш с маслом», кукиш народу, масло пройдохам и проходимцам утвердившимся, неважно в какой, светской или криминальной власти, а по сути, и разницы – то между ними почти нет. Пока, всё так и получается.
   В Китае, Мао Цзе Дун, в своё время, тоже пытался сделать большой скачёк, отталкиваясь от полуфеодального состояния страны. Ничего хорошего из этого эксперимента не получилось, слава китайскому богу сейчас руководство страны ведёт размеренную, толковую политику, и успехи, налицо. Не мешало бы, и нам поучиться у них или ещё у кого умного, отбросить бред с «прорывом», а решительнее и жёстче бороться со своим нарывом, я имею в виду коррупцию и, что самое главное узаконить в качестве национальной идеи, православные, христианские ценности. Все силы и средства направить на то, чтобы эти ценности прижились в целом, в  обществе, а не только среди некоторой его части. И, тогда мы получим то, что нужно нам, а не нашим недругам. В этом, на мой взгляд, и есть наша, единственно правильная национальная идея, которую из за своего эгоизма, корыстолюбия или неумия, не хотят формулировать и воплощать в жизнь те, кто обязаны это делать?! Господа, если не можете, или не хотите, так уйдите, дайте дорогу тем, кто хочет и может. Ведь без воплощения этой идеи в жизнь, мы зайдём в тупик, окончательно развратим народ и загубим свою страну. Что это мы всё заглядываем в рот Западу, безоговорочно принимая их идеологию. Она нам явно не подходит, у нас другое мировоззрение, другой менталитет, мы вообще ни Запад и ни Восток, мы сами по себе.

                ВОЛК.

    Мама рассказывала, как тяжело было жить в военные  послевоенные, голодные годы. Голодно и страшно потому, что могли посадить за несколько колосков пшеницы или ржи, за мёрзлую картошку, подобранную на колхозном поле, чтобы, хоть как – то утолить голод. В это же время в округе появились волки, которые зимой выли по ночам в поле, недалеко от посёлка. Они подбегали к посёлку на близкое расстояние, но в посёлок заходить не решались, их отпугивал лай собак. Один интересный случай приключился с мамой, а дело было так.
   Летом, мама возвращалась одна из Хавы домой, пешком, попутчиков в этот раз никого не оказалось. Сделав там необходимые дела, она, с целью сокращения пути, шла не по основной проезжей дороге, а, напрямик по тропинке, через ячменное поле. Стояла жаркая летняя погода, светило солнце, прохладный ласковый ветерок обдувал разгорячённое быстрой ходьбой, лицо. Хотелось побыстрей дойти до дому, умыться с дороги и угостить семью гостинцем. В качестве гостинца была куплена в Хаве буханка белого, мягкого, ароматного хлеба, с хрустящей и поджаристой корочкой. Но, когда до дому оставалось километра два пути, на тропинке, впереди, метрах в десяти от мамы, вдруг уселась большая серая, лобастая и широкогрудая собака. Когда  мама подошла ближе и попыталась её напугать с целью, чтобы она уступила дорогу, собака, а это был волк, и не подумала это сделать. Она оскалила зубы и, наоборот, напугала маму. Мама попыталась его обойти, но не тут – то было, волк тоже отходил в сторону и всё равно загораживал дорогу. Хорошо, что он был не агрессивен, а, наверно, учуял запах хлеба, а, может просто решил поиграть с человеком и показать ему, кто в поле хозяин. Мама отщипнула от булки хлеба небольшой кусочек и бросила его в сторону от волка и, пока волк, в прыжке ловил его, мама перебежками продвигалась вперёд по тропинке. Волк, проглотив этот кусочек хлеба, вновь забегал вперёд и садился на тропинку, загораживая маме путь к дому. И так продолжалось до тех пор, пока вся буханка хлеба не была волком съедена.
Безоружный человек и зверь оказались один на один на узкой тропинке, напротив друг друга. Зверь жаждал ещё хлеба, а испуганный человек лихорадочно думал о том, как бы ему остаться в живых.
     Мама стала молиться и просить Господа и его Пресвятую Матерь о защите. Молитва подействовала, поселковые собаки, почуяв волка вблизи от посёлка, подняли дружный лай и беготню по улице. До Калиновки оставалось около полукилометра пути. Зверь ещё несколько минут сидел на тропинке, а, затем, не дождавшись от мамы ожидаемой подачки, огромным прыжком в сторону от тропинки, покинул место происшествия. Постояв некоторое время на месте, мама, слыша, что зверь удалился в сторону, благополучно добежала до дому. Домой она прибежала в сильном испуге, на грани нервного срыва. После этого случая, жители посёлка за его территорию поодиночке не ходили. Волки разгуливали по округе ещё несколько лет, а затем их частично отстреляли, а остальные ушли в леса под Приваловку. Волки большого урона Калиновским жителям не  нанесли, но однажды ночью они проделали дыру в соломенной крыше сарая и унесли из него овечку. Сарай этот был дяди Пети Свиридова, который жил на краю посёлка. Всю последующую неделю, ночью, дядя Петя со старшим сыном Виктором и с ружьём, дежурили у сарая. Волки появились снова, но караульные подняли стрельбу из ружья и перепуганные волки убежали в поле и после того в посёлке не появлялись.

                ВОРОВСТВО ПО МЕЛОЧАМ.

     Однажды зимой, на Рождество Христово, я нахристославил более двух рублей денег. Мне, кроме конфет, пряников и всякой домашней снеди, хозяева давали ещё и деньги так, как я знал половину четвёртого гласа из рождественского тропаря «Рождество Твое, Христе Боже наш». Начинал я его читать громко, бойко и внятно, а затем переходил на какой – то тарабарский диалект и убавлял децибелы до минимума. Другие же христославы, этого тропаря вообще не знали, а читали стишки типа: «Маленький мальчик, сел на стаканчик» … и денег им, как правило, не давали. К весне я подкопил ещё деньжат и владел солидным капиталом в сумме четырёх рублей с копейками. Как – то мама утром рано собиралась ехать по своим делам в Хаву, и я попросил её, чтобы она мне на эти деньги купила в магазине «Спорттовары» леску, крючки, блёсна и другие рыболовные принадлежности, насколько хватит моих сбережений. Ложась спать в чулане, где для этой цели стоял деревянный топчан, я с вечера выложил эти деньги на стол, который стоял в сенях, с той целью, чтобы мама сама взяла эти деньги, а меня рано утром не будила. Утром мама ушла на конюшню запрягать лошадь в ходок, а когда вернулась домой, то денег этих на столе не оказалось. Я тоже не знал, куда они подевались. После тщательного расследования я узнал от Володьки хромого, что к нам в это время заходил с удочкой Валик Павельев, который хотел позвать меня на рыбалку, но, почему – то не позвал. Стало понятно, почему он меня не стал будить. Увидев на столе деньги, он их просто прикарманил. Я рассказал об этом случае Васяне и Кольке «Сталину». Мы поприжали Валика, но он в краже не сознался, хотели его отлупить, да забоялись. Он был хоть и наш ровесник, но выше каждого из нас на полголовы и значительно сильнее. Так эти, честно заработанные, деньги и остались на его совести, а мои рыболовные принадлежности остались лежать в магазине. С Валиком мы несколько дней не разговаривали и не общались, а потом всё пошло по - старому.

                МАША ДУРОЧКА.

   В любом селении особый колорит придаёт ему наличие в нём людей не от мира сего. Это душевнобольные, ущербные, умалишённые или просто недоразвитые люди, которых в простонародье зовут «дураками» или «дурочками». Многие из них страдают эпилепсией или другими сопутствующими заболеваниями. В Калиновке таким человеком была моя родная тётка, Маша. Несмотря на свой пятидесятилетний возраст, она, по понятным причинам, для всех, и взрослых и детей, была просто Маша – дурочка. 
     Она не разговаривала, хотя всё слышала  то, есть не была глухонемой, а была просто немой. Одета она была в простое ситцевое платье, другой одежды она не признавала, да ей её и не давали, нижнего белья она тоже не носила. Ходила она всегда босиком, и только на цыпочках, когда останавливалась, то стояла на всей подошве, но было видно, что ей так стоять неудобно. Маша была смуглой, стройной, среднего роста женщиной, с правильными чертами лица и с подходящим под её статус, выражением на нём. Она понимала и, почти всегда, правда с большой неохотой, исполняла команды и просьбы отца Ефима Ивановича и сестры то, есть моей мамы так, как  была очень ленива. Посторонних людей она не слушалась. С целью нераспространения педикулёза, а проще говоря, отсутствия вшей, Маша всегда была очень коротко, под машинку, острижена. Зимой, и в холодное время остальных времён года, она постоянно сидела или лежала на лежанке печи, спускалась с неё в случае приёма пищи и обратного этому явлению процесса то, есть справить в сенях нужду. Она хоть и не разговаривала, а только мычала, но обладала музыкальным слухом. Если вдруг по какому – либо случаю запевали песню: «По Дону гуляет казак молодой…», она пыталась подпевать, не искажая мотива песни. Слова были не понятны, но мотив она воспроизводила точно. Это была её единственная и любимая песня, других она не признавала. Окружающие её люди знали об этой её слабости и частенько её провоцировали на подпевание этой песни, но делали это без злобы, а так, ради потехи. Говорят, что насмехаться над такими людьми, это большой грех, но Бог им судья. Единственным развлечением, игрушкой, была её способность непрестанно, я бы сказал, виртуозно, вращать в обеих руках картофелину, насаженную на палочку от веника или метлы. В случае отсутствия картофелины, она насаживала на палку любой другой овощ или просто предмет типа куска кизяка, которым топили русскую печь. Помню, как только мама приносила ведро картошки для нужд семьи, Маша немедленно слезала с печной лежанки и быстренько «прихватизировала» пару самых лучших картофелин, одну на палку, а другую про запас. За этот поступок она подвергалась укорам и призывам к поимению совести, но все эти призывы отскакивали от неё, как  от стенки горох. Весь смысл её жизни заключался в виртуозном вращении этой картофелины на палочке, в этом было её предназначение существования на этом свете, поскольку любой, даже самый примитивный человек, не может жить без смысла. И, кто знает, чей смысл жизни более правильный, или её примитивный, но с меньшим грехом, или наш более сложный, но и более греховный. Не нам судить, что более угодно Богу, примитивность или учёность, породившую атомную бомбу, взрывы которой повлекли за собой смерть тысяч людей. Если Господь допускает существование таких ущербных людей в человеческом обществе, значит они для чего – то нужны. На мой взгляд, Господь создал их такими нам в назиданье, указав всем нам, шибко умным, на наше ничтожество, чтобы мы осознали и поняли, что в этом мире всё относительно и зависит от Его воли. Сегодня ты умный и успешный, а завтра заболеешь и станешь таким же, как Маша, или вообще умрёшь. Общество к таким людям, на мой взгляд, относится не совсем правильно. Их в лучшем случае стараются сплавить в спецучреждение, на государственное обеспечение, но они должны жить среди нас и понуждать нас к мысли о нашем ничтожестве. Их и рождается – то, определённое количество, определённый процент от общей численности людей и, как правило, они распределяются среди людей, равномерно. А, когда их сосредотачивают в одном месте, это плохо и для них, и для обслуживающего их персонала, и, вообще для всего общества в целом, которое их не видит. Они должны жить среди нас, а не в изоляции, за исключением буйных. Этот показатель лишний раз указывает нам на то, что наше общество больно отсутствием добра, а, следовательно, находится от Бога дальше, чем находилось сто и более лет назад. Тогда такие люди жили на всеобщем обозрении. Человечество, к большому сожалению, постепенно сдаёт свои позиции в угоду злу.
   В детстве я, часто был голоден, потому, что был брезглив. Вся наша семья, во главе с дедушкой Ефимом, кушала за одним общим столом, из общей большой миски.
     Будь то щи, или каша, их кушали деревянными ложками, соблюдая очерёдность, в соответствие «табеля о рангах». Сначала наполнял свою ложку дед Ефим, затем мама, Маша, брат Колька, а потом уже я. У Маши ложка была оловянная так, как деревянную она быстро изгрызала. Суть моей брезгливости заключалась в следующем: Маша была хронически соплива. Большая, зелёная сопля потихоньку выползала у неё из ноздри носа и она периодически загоняла её обратно резким вдохом через нос. Думаю, мама догадывалась о причинах «отсутствия» у меня аппетита, да и брат Колька ожирением не страдал, скорее всего, по той же причине. Но всем командовал дед Ефим, а, он, видимо, был против введения «раздельного питания». Может и мама, с целью экономии времени на мытьё посуды, сама была против большего количества мисок. Приходилось, в основном питаться молоком с хлебом, хорошо, что этих главных продуктов было в достаточном количестве.
   Летом Маша, весь световой день, гуляла на улице, если, конечно этому способствовала погода. Иногда её кусали поселковые собаки, чувствуя её беззащитность, иногда ругали жители, за то, что она для своей «крутилки», вытаскивала кизяк из нижнего ряда кизяковой пирамиды, в результате чего пирамида разваливалась, и хозяевам приходилось её складывать вновь. Но всё это были частные случаи, а в основном, жители посёлка относились к Маше доброжелательно, как к какой – то, поселковой достопримечательности. Мама рассказывала, что и в других деревнях жили подобные «Маши», как женского, так и мужского пола. Если, в каких – либо деревнях такие люди отсутствовали, то деревня та была, как бы ущербной, обделённой Богом. У Маши иногда, правда  совсем редко, случались приступы «падучей» то, есть эпилепсии. Обычно это происходило дома, если она находилась на улице, то чувствовала приближение приступа и шла домой. Дед Ефим пытался эти приступы упредить, он крепко прижимал ноги, руки и голову Маши к полу, не давая им беспорядочно дёргаться, и приступ утихал. Дед Ефим запрещал отдавать Машу в спецучреждение. Он говорил: «Пока я жив, она будет жить со мной так, как это мой крест, который послал мне Господь. Вот когда умру, тогда делайте, что хотите». Хотя, честно говоря, крест этот в виде ухода за больным, старым отцом и неразумной сестрой, несла в большей степени моя мама. Нести этот крест, имея ещё на руках двоих детей, которых она воспитывала в одиночку, без мужа, ей было очень тяжело. Мы же, мамины помощники и надежда, старший брат Николай и я, как только появилась возможность, сбежали в город. Мне, как младшему сыну, и посейчас стыдно за этот поступок, который я совершил вопреки воли мамы. За это, наверное, Бог и наказывает меня непутёвыми сыновьями. Как аукнется, так и откликнется. И, лишь только, когда дедушка Ефим в 1966 году умер, мама, посоветовавшись с нами, определила Машу в спецучреждение, расположенное под городом Бобровом Воронежской области. Но Маша там затосковала в неволе, среди чужих людей, и умерла, прожив в спецучреждении чуть больше года. Похоронили её дома, на кладбище в одной могиле с отцом то, есть моим дедом Ефимом Ивановичем. Мама моя, Пелагея Ефимовна, последние годы жила рядом со мной в городе Ишиме и после смерти в 1992 году была похоронена на городском кладбище.
   Вот и подошла к концу моя автобиографическая повесь о моём, и не  только, детстве.    Впечатления детства очень ярки и запомнились мне, во всех мельчайших подробностях, Для каждого человека пора детства, это золотая пора. И даже, если детство было холодным и голодным, всё равно человек вспоминает его с каким – то благоговением и считает, что детство – это самая счастливая пора его жизни. Все мы родом из детства, всё, что заложили в нас в эту пору, то мы и несём дальше в нашу жизнь. У каждого человека живёт в душе, до самой его смерти, своя повесть о детстве. У всех она разная по содержанию, но одинаковая, по сути. Детство, оно и есть детство, жил ты в огромном городе или в маленькой деревушке, в сытости и тепле или в голоде и холоде, всё равно ты воспринимал этот мир, как ребёнок. И мир тот был более красочен, и ощущения были острее, и запросы, и дела были менее корыстны. Не зря в Божьем писании говорится о том, что будьте в жизни, как дети.
Только детскими, наивными глазами окружающий нас мир воспринимается без искажений, таким, как он есть на самом деле, а не таким, каким мы желаем его видеть, и видим. Перед началом любого дела, оцени свои предстоящие действия с позиций детства и исполняй его в соответствие с этой оценкой. И, тогда мир, станет чуточку добрее.

                Конец.               

    07.02. 2010 г.  Ишим. Б.И.В.

Автор: Баранников Иван Васильевич,
Тюменская обл. г. Ишим, ул. Чернышевского дом № 4, кв.16,
Телефон 6-62-54, barannikov1949@mail.ru