5 января. У Свешниковой вышла новая книжка фантастических рассказов. Поздравил и попросил надписать.
Артикулова и Свешникова высказываются в поддержку указа о запрете порно. Словно весь мир с замиранием сердца следит, разрешат наши дамы смотреть порно, или нет?
— Где вы всё это видите? Я ничего не вижу, — сыронизировал я. — Почему на западе ничего не запрещают? Просто, не разрешают до 21 года посещать подобные заведения. Так надо и у нас сделать.
Немного притихли, а Саша:
— Да, мы, как всегда, шарахаемся из стороны в сторону.
Артикулова высказала недовольство плохим приемом Рашевской, мол, когда пришла на вечер Чехова, встретила нелюбезно:
— А вы не могли раздеться внизу, в гардеробе?
Виктор Толстов тоже укоризненно произнес:
— Она видит только себя.
Уж не ему её ругать. Это называется — чёрная неблагодарность. По сути, она открыла его, и всё это время носилась с ним, как с писаной торбой. Хотя я догадывался, что из него ничего путного не получится, несмотря на его талант, слишком велика его некультурность. Сейчас решил сказать ему, что некультурно говорить "стих", надо — "стихотворение". Он обиделся:
— Я так привык, и не собираюсь говорить иначе. Что вы тут мне замечание делаете?!
Людей мало. Артикулова прочитала свои стихи, о которых никто не хотел говорить. Средние, таких море.
Я первый поднялся и ушел. Успел дойти домой, и начался фильм "Слуга". Серьёзный фильм, разоблачающий наше общество. Все мы такие слуги, все боимся начальства и ради спокойной благополучной жизни готовы терпеть их у себя на шее. И этому не видно конца.
Спал плохо, много снов и все сюжетные, неплохие рассказы по ним получились бы, если записать, но утром все почти забывается.
12 января. Кудряшов прочитал старый рассказ, отрывок из него он читал года два назад. Я раскритиковал, а потом подумал: зачем наживаю себе врагов? Да и сам-то не люблю критику. Умную, ни от кого не услышишь, а глупую — тошно слушать. Не лучше ли занимать нейтральную позицию, как Лёня. Он мудро понимает, что горбатого бесполезно критиковать — горб не исчезнет. Тогда какой смысл в этих сборищах?
Создается видимость полезности лито, который, по сути, превращен в литературный клуб встреч людей, интересующихся литературой. Надо признать, всё держалось на обаянии Рашевской. Без неё всё хиреет. Похоже, она обиделась на критику ее действий, и решила нас бросить, мол, плывите, как знаете, помогать не буду.
Из "Юности" пришел отрицательный ответ, который на этот раз не очень испортил настроение, знал, что так и будет. Если раньше надеялся, то сейчас послал на авось. Которое не сработало. Не выбиться мне в писатели.
16 января. Женская красота не в женщине, а в мужчине. Только он решает, красива женщина или нет. Если в нем нет желания, то, как бы она ни была красива, она ему не нужна и оставляет равнодушным. Без секса красота мертва. Конечно, можно испытывать сексуальное чувство и к дурнушке, но уже не будет трепета и душевного волнения, когда одно прикосновение к красивой женщине доставляет наслаждение.
Подозрительность и недоверие ко всем. Так и думаешь, кто из вас стукач? Слава не принес вовремя рукопись, и я сразу подумал: отнес в КГБ. Он идеально подходит под стукача, ездит на старых «Жигулях», чтобы не привлекать внимание новой машиной, пишет слабые стишки, чтобы иметь предлог приходить в лито.
Удивляют наши старички, ветераны с орденскими планками, ничего не пишут, так как творчески несостоятельны, но регулярно приходят, им здесь интересно. Один принес толстую рукопись с 550 анекдотами в несколько предложений. Я удивился, многое было не хуже, чем то, что печатается, а он говорит, что ни разу не отдавал в редакции. Он принес мне, чтобы я прочитал, но я вернул, лишь проглядев, так как там нечего читать, юмор в таком количестве может вызвать лишь изжогу.
19 января. Воронцов бросил пить и стал ярым противником алкоголя, не стесняясь, говорит, что все беды от водки. Мы смеемся, мол, давно ли? Но, с ожесточением нападаем на его принадлежность к компартии. Он смущенно отводит глаза и говорит:
— Слишком хорошо, ребята, я к вам отношусь, чтобы спорить.
В этой фразе слышится угроза, мол, не будь вы литераторами, я бы расправился с вами, сообщил куда следует. Неужели не понимает всю степень ответственности партии, доведшую страну до ручки? Вероятно, смотрит через кривое стекло, где всё искажается.
Пришел к выводу, что Лёня должен меня ненавидеть за мои высказывания и действия. Но он это скрывал, вынужденно терпел моё общество и делал дружелюбный вид. А у меня, как всегда, позднее зажигание, я начинаю понимать после того, как поезд ушел. Пожалуй, ключевым словом было его произнесенное:
— А ты мизантроп.
Это так не подходит ко мне, что я понял: так сказать мог только ненавидящий. Я ему рассказывал, что не могу плохо думать о человеке до тех пор, пока он не докажет, что он плохой. И, несмотря на это — обозвал. Удивил. Скорей, это слово к нему подходит. Не зная человека, начинает ругать. Я несколько раз его останавливал.
Его жена Наташа говорила о болезненной мнительности. Я понимал, что это возможно. Но иногда, вернее, всегда вел себя с ним, как с нормальным. Я должен был догадаться, что ему не понравится моя реплика о том, что не люблю болтунов, надо сначала сделать дело, а потом о нем говорить. Тогда Лёня промолчал, но выводы сделал — болтать перестал, и потерял ко мне интерес. Я реалист. Фантастика уместна в произведениях. Возможно, это и плохо, но я уж таков.
В автобусе встретил Сорокина, который вез две тысячи купюрами для обмена через тех, у кого нет денег. Сказал, что участок готовят к переезду, клапан снова будет расширяться. А ему три года осталось до пенсии, не хочется на новое место. На пенсии займется ульями, опыт есть.
20 января. В лито сказали, что Кудряшов перешел в Литцентр редактором, вместо Гришмановского, который не сработался с Валей. Этого следовало ожидать, он не привык угодничать, а Валя любит это, самолюбива, чтобы считаться с пацаном, у которого средне-техническое образование, но самомнения — на два высших.
Не верится, что напечатают мою повесть. Почти равнодушен. Людмила Николаевна собиралась читать продолжение своей повести. Черновой вариант опробывает на нас, и никто не возмущается. Саше нужно создать видимость работы лито, рад любому чтению. Но она не пришла — на улице метель, холодно.
С лито я ушел через пять минут, как узнал, что собираются слушать Толстого. Нет настроения слушать его стихи, которые не доставляют удовольствия, как и ему — мои рассказы. Со мной было пятеро, не считая Саши. Ушел по-английски.
По всей прессе и всему происходящему чувствуется, что идет процесс свертывания демократии. Неужели всё повторится? Снова будут концлагеря? Или просто зажмут до брежневского режима, когда никто не захочет пищать и возмущаться. Бедный наш народ и вся наша страна. Усиливается критика Горбачева.
23-25 января всесоюзная паника в связи с обменом 50 и 100 рублевых купюр. Я даже удивлен, как много денег у наших рабочих. У меня их нет, нечего менять. В БТК выстроилась очередь, чтобы поменять. Скрипкин попросил меня поменять несколько купюр. Мне не трудно. Встал в конец очереди и поменял.
Указ Ельцина о возвращении наименования города Самары.
2 февраля. Владимир Познер в тв-интервью сказал то, о чем я не догадывался:
— Думаете, если разрешили писать и говорить о монархистах, о белых офицерах, то это демократия? Нет, на самом деле всё глубже.
И я понял. Конечно, для правителей выгодно, чтобы говорили о романах Солженицына, колдуне Тарасове, НЛО и прочей ерунде, чем о нынешнем состоянии. Это похоже на анестезирующий укол: боль не ощущается, и болезни, как бы, нет.
Вдруг пришло в голову, что можно сразу после работы поехать в лито и наедине поговорить с Фонфорой о своей старой рукописи. В 16-20 я был на месте, но на двери висел замок.
Пришлось ждать, смотреть на заснеженный мир. Снег всё падал крупными хлопьями. Дворец спорта в снежной дымке, на его фронтоне бежит информационная строчка из красных, тусклых букв. За черными верхушками голых деревьев невозможно прочитать текст. Люди идут с работы домой. Тишина. Не полная. Откуда-то доносится музыка, взвизгивают мальчишки на снегу. Красота. Полезно так остановится, и посмотреть вокруг неспешными глазами. Тепло. -1.
Через десять минут пришел Фонфора. Взял у него совковую лопату и прорыл две дорожки в глубоком сыпучем снегу. Пришел пьяный Толстов. Я не удержался:
— Что это ты каждый раз пьяным приходишь?
— Когда, каждый раз?
Но я не стал заводиться, какое моё дело, пусть спивается. Все молчат, один я всегда выступаю, радетель нравственности. После развода он снова, видимо, живет в общежитии, на нем грязная рубашка. Я был прав в своем предсказании, из него ничего не получится, сопьется.
Людмила Николаевна похвалила меня за работу по расчистке снега, стала рассказывать про своего сына, инженера, он несколько лет работал дворником, чистил снег, когда наваливало очень много. Сыну сорок лет, до сих пор не женат. Не мудрено, с такой-то матерью. Понял, она будет читать продолжение своей повести, и, пока вечер не начался, вышел и надел пальто. Гришмановский стоял с Толстым и курил.
9 февраля в Литве провели референдум, пришло 85%, из них 90% высказались за независимость, но Горбачев не признает законность этого референдума. Снова глупость. Главный итог референдума в том, что весь мир узнал, народ Литвы хочет свободы, грозить кулаком вслед уходящему поезду нелепо.
Все убеждены, что перестройка закончилась, вернее, надо бы сказать, что процесс демократизации прекратился, оборвался и покатился вспять. Плохо, если это действительно так, но будем надеяться, что не так — уже нелегко заткнуть народу глотку, точнее, тем, кто хочет сказать правду, а у народа глотка лишь для того, чтобы запихивать туда съестное.
Вместо того, чтобы потребовать у правительства наведения порядка в обеспечении продуктами, народ предпочитает вырывать друг у друга кусок колбасы и часами стоять в очередях. Поистине, долготерпению русского, вернее, советского народа нет предела. У нас выбили, отбили гордость, превратив в быдло, в рабочий скот.
Я ещё не знаю, что рабочим ВАЗа сильно повезло: почти каждый месяц нас снабжают продуктовыми наборами, сахаром, который не успеваем съедать, и он копится в квартирах, не отказываться же, когда предлагают.
Приснился Сталин, показывающий мне коллекцию звёзд-орденов.
— Обрати на эту, из самого твердого метала, — говорит он.
Я обращаю внимание на металлический блеск одной звездочки. Понимая, что скоро с ним расстанусь, говорю:
— Подарили бы что-нибудь на память.
Он молчит, с хитрецой смотрит на меня, и я ухожу из его большого кабинета. Потом оборачиваюсь и вижу, что он бежит за мной. Рядом открывается дверь, и, чтобы его не застали за таким занятием, переходит на торжественный шаг, и я понимаю, что он хочет наградить меня каким-то орденом.
Чувствую какую-то неловкость, что я стою, заставляя Сталина идти мне навстречу для вручения. Делаю несколько шагов. Он прикалывает огромный орден — штамповку из толстой жести, похожий на воинский знак классности. Надо отдать честь, но на мне нет головного убора и я, как пионер, вскидываю руку пионерским салютом и говорю: — Всегда готов!
И тут же, захожу в класс, наполненный учениками, и я вместе со всеми сижу за партой.
За 73 года советской власти из нас сделали чудовищ, которые не могут здраво мыслить, нас приучили, что только диктатор может спасти. Только он может навести порядок. А без твердой руки мы готовы глотки друг другу перегрызть.
Прав Герцен, сказавший:
"Почему любовь к Родине должна распространяться и на правительство".
Кудряшову поручили редактировать мою повесть. Уже сейчас он сказал, что поторопился хвалить, мол, повесть сырая, не буду ли в обиде за многочисленные поправки?
— Это всё субъективно, — сказал я.
Он подумал.
— Нет. Есть какие-то правила, нельзя ставить глагол в конце предложений, создается ритм. Когда я работал с редактором, обратил на это внимание, начинающие всегда делают эту ошибку.
— Делай что хочешь. Ты думаешь, эту вещь можно будет напечатать?
— Если сейчас не пойдет, потом — в какой-нибудь сборник.
Мне всё равно, понимал, что в таком виде повесть непроходная. Хотя, если бы у нас напечатали, то все бы читали с интересом. У меня нет выхода к своему читателю, поэтому мало пишу.
27 февраля. Неожиданно Кудряшов принес корректуру сборника. Я удивился, так как обещали в ноябре пустить в продажу. Изменили название рассказа "После дембеля". Стало ублюдочное — "Из армии". Надо же, до такой степени не чувствовать язык! Словно репортаж из армии!
Поэтесса Надежда Кондакова нашла легкий хлеб, редактирует прозаиков. Я равнодушно пролистал.
— Много сократили? — спросил Володя.
Глупый вопрос. Разве можно так, бегло перелистывая, и, даже не читая, определить что-то. Возможно, этот вопрос от смущения. Ни словом не возмутился изменениям, понимая, что со мной можно не считаться, я должен сказать спасибо, что меня, вообще, печатают, все другие выходы в печать перекрыты, не до обид.
Позже посмотрел внимательнее и не увидел никаких правок, всё по тексту. И так во всех моих напечатанных вещах, за редким исключением. Зачем править, если нормально написано?
Порасспрашивал Володю Кудряшова, который за свою книжку тиражом в 15 тысяч получил три с половиной тысячи. Сказал, что ранее на Валю катил баллон из-за глупости, телефонного звонка, кто-то не так понял, а ей показалось, что он загордился после выхода книжки. А сейчас она сама предложила стать редактором вместо Гришмановского, который, по-видимому, не справился, гонору много, его задел высокомерный тон Вали.
— Что ею движет?
— Может, честолюбие, но только не деньги. Возможность печататься.
— Ты надолго редактором?
— Пока неизвестно.
— Стаж не теряется?
— Переводом, стаж останется ВАЗовский, без учета этой работы. В "Благовест" твоя повесть не пойдет. А после значительного сокращения политической линии, пойдет в другой сборник. Вообще, такие вещи быстро устаревают, я читал и уже видел.
Я согласился, не желая спорить. Это история о перестроечном времени на ВАЗе, которую больше никто не напишет. А если и напишет, то не так, как я. Можно согласиться с недостаточным профессионализмом, но читать интересно. А это едва ли не самое главное. Не терпится приняться за новую вещь, но нет идеи, толчка, только смутные догадки. Надо ждать, когда созреет.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/04/976