Неожиданно пришел Лёня и, как обычно, говорил только сам. Я слушал сначала с недоумением, потом с раздражением, потому что он, словно магнитофон, повторил свою прошлогоднюю программу с теми же интонациями, и буквально, слово в слово, прибавилось только слова — "коммерческий успех", это он имел в виду три своих коротких рассказа, которые напечатало "ТО" и заплатило по сто рублей.
Видно было, что он в упоении от успеха, оттого, что его наконец-то начали печатать, и он уже какой год ходит в таком возбуждении.
— Тебе сколько лет?
— 49.
— Ты к этому шел?
Он понял, что я имел в виду, замялся.
— Ты эти рассказы в прошлом году показывал мне, покажи, что написал в этом году.
Молчит.
— О каком же коммерческом успехе ты говоришь? Чехов в день писал по два рассказа, а ты за свои 49 лет вот эти три рассказа.
Он стал говорить, что пишет большие вещи, но никак не может их закончить.
— Мы с тобой знакомы 15 лет, ты тогда говорил, что у тебя в планах написать четыре повести. Где они?
— Ты думаешь, что я трепач? Скажи.
Теперь молчал я. Зачем говорить то, что и без того ясно.
Через неделю он снова, к моему удивлению заявился, я думал, что он снова на год пропал. Он же, было хотел повторить свою речь, произнесенную год и неделю назад.
Я несколько раз сбивал его с этого настроя, потом не выдержал и сказал ему о том, что он буквально, слово в слово повторил себя, мол, как это понимать?
Он молчал, не зная, что сказать.
Пытался снова что-то рассказывать, но слушать неинтересно человека, который ведет себя как тетерев.
И он скоро засобирался уходить. Ради приличия пригласил приходить и проводил до лифта. Он же ради приличия спросил:
— Что пишешь? — ожидая, что я отвечу, как и в прошлом году — не о чем.
Я же коротко сказал:
— Написал.
Он удивился. Подтекст был ясен: я не болтал, а взял и написал. Дал ему повесть о Соломоне.
Через четыре дня он снова меня удивил, пришел среди недели.
— Повесть интересная. Ну, не так чтобы, но читается. Ты меня удивил. Наташа изъявила желание почитать. Взяла, пролистала страницы, чем-то увлеклась и сказала, что интересно написано и хотела бы почитать. Если ты не против, она задержит повесть. Это на голову выше того, что ты раньше писал. Культурно написано.
Других замечаний и критики не дождался, я больше боялся, что он, как еврей, сделает мне замечания, приведет примеры ляпсусов, спросил:
— Не узнал ли из повести то, чего раньше не знал?
— Нет, — сказал он, но я не поверил, просто не хочет признаться, что я его обставил по всем статьям.
Как бы к слову, спросил его, почему он меня как-то обозвал "мизантропом"?
— Не помни. Значит, была ситуация.
— Я не могу никак себя признать мизантропом, потому что я люблю людей.
Заговорили о мизантропии Зощенко, Гоголя. Для него это была близкая тема, и я понял, что он сам мизантроп, коль хотел познакомиться с Ямпольцем, обнаружил родственные черты.
Дня через четыре он принес мою повесть, коротко сказал, что Наташа с интересом прочитала повесть, понравилась, и больше к повести не возвращались. Видимо, он помнил, как я его разделывал, спрашивал, что написал за 15 лет, принялся говорить:
— Я пишу нетленку. Современники не всегда в состоянии оценить произведение, а потом уже выяснится, что это нетленка.
Он меня ошеломил. Язык не поворачивался сказать:
— С чего ты решил, что в состоянии написать нетленку, если до своих зрелых лет так ничего и не создал?
К этому я подводил все разговоры, чтобы он понял, что не надо обольщаться, я так и сказал:
— Не надо витать в облаках. — Но он не хотел понимать. Переводя разговор, я сказал: — Вот раньше была Рашевская, и работало объединение, а теперь ничего нет.
Он тихо взъярился, сказал с сарказмом.
— Вот ты ностальгируешь по прежним временам, а она же была тварь! Сволочь!
Почему-то он уверен, что она невзлюбила его за то, что он еврей, и не давала ему хода. Поэтому и он её не любил.
Он и на меня смотрит с насмешкой. И я подумал, что изучает, как персонажа для своего рассказа, в котором все герои ублюдочно смешны, и, похоже, он не может написать рассказ, где у него был бы нормальный положительный герой, он мнит себя обличителем нравов, как Зощенко, Гоголь. Не понимает, что кроме обличения, нужно и любить людей, поэтому у него ничего не получается.
Он самый настоящий мизантроп. Как это я раньше не понял? Как хорошо, что он не часто приходит, и было бы лучше, если бы вообще не приходил, лучше быть без друзей, чем иметь такого. Он из рода психологических вампиров.
Уходя, он сказал:
— Ты сегодня какой-то агрессивный.
Это из-за того, что я начал ему говорить правду, сильно сдерживая себя, а он же не знал, что ответить на мои доводы.
Он ожидал, что я буду восхищаться его рассказами, а для меня это пройденный этап, я такие писал 20 лет назад, мне это уже неинтересно, как и он сам. Видимо, он, действительно, болен психически.
Уверять себя, что способен написать нетленку, может только ненормальный человек, тем более что он ничего достойного так и не написал.
Он сам рассказал мне, что Наташа, прочитав его рассказ, в гневе сказала:
— Что за мерзость ты пишешь?!
Сослуживцы же похохатывали, когда он читал в манере Жванецкого, от имени персонажа, и сам наслаждался, как у него получается похоже — пародировать настоящего, им увиденного и списанного.
Он ушел, и вот уже две недели прошло, как больше не появляется, надеюсь, не скоро придет.
Ему хотелось восторгов от меня по поводу его рассказов, я же остался холоден, хотя и похвалил, потому что они написаны ничем не хуже тех рассказов, которые печатаются в подобных газетенках.
Это был его последний приход.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/01/834