Оркестровая яма

Логика Железная
Страшная сказка или мелодрама в оркестровой яме.

Акт первый - начальный.

В оркестровой яме темно, глухо раздаются шаги и блуждает  проникший сюда,  каким-то неведомым образом, лунный лучик от пюпитра к пюпитру, да сквозняк шелестит забытыми нотами…Лучику любопытно, кажется вот-вот откуда-то выплывет страшное чудовище или зловещая Тайна нависнет чёрной тучей, но  тихо кругом лишь из чуланчика доносится мерное похрапывание старого, забытого здесь  контрабаса…Лучик подобрался к контрабасу поближе, чтобы лучше разглядеть и в неясном лунном свете привиделась ему эта история.
Жила была Песенка. Обыкновенная простая Песенка: решительно ничего особенного, просто пелась ей легко, голосок раздавался звонко и летел свободно куда хотел…
Песенка была полна светлыми нотками, осенённая душевной мелодией и  пронизана нежными звуками, но она не знала об этом. Жила себе и  ни о чём не задумывалась.., только часто грустила: что ж вот так и вся жизнь промелькнёт? Ускользнёт отзвучавшим мотивом и ничего не останется?
Полетела песенка по свету…слышит разные мотивы, вливается в хороводы чужих мелодий и  вдруг …она увидела необычную пару. Контрабас и Виолончель.
Он - большой и сильный, Она – воспитана и умна. Их голоса могли бы  слиться в замечательный дуэт, но Контрабасу не чужды были слабости.. То скрипочка пленит его своей утонченностью, то мелодичностью флейты увлечется, то вдруг «сражён на повал» страстными переливами арфы.. Да и кто бы устоял?! Вы сами-то видели всё это многообразие? То-то, а если ещё и слышали…то и вообще!!!
А что же виолончель?
Она была древнейшего рода, её воспитывала  старушка виола, прививая ей самые изысканные манеры и привычки. Грубость выяснения отношений – это дурной тон!  Её голос был полон достоинства и самоуважения. Она  мудро рассуждала примерно так: -«Выяснять отношения с вертлявыми скрипочками, которых, вон, со счёту собьёшься сколько - была охота! Сегодня одна, завтра другая, даже имена не стоит запоминать. Ну, Арфа, даже для солидного Контрабаса, гренадёр гренадёром – не обхватишь! А флейта – это не наш круг общения - это же духовые. Да и вообще, он выбрал меня, за мой исключительно интеллигентный тембр и умение держать нужный тон!».
  С такими рассуждениями ей легко было идти по жизни, строя гармоничность взаимоотношений с морально нестойким Контрабасом. Однако, даже исключительно воспитанные и тактичные имеют свой внутренний голос и вот он-то частенько бастовал: -
«Что ему, этому Контрабасу, в сущности,  не хватает?!  Формами она не хуже скрипки, изгибы мощнее, но не менее привлекательны.»
 Внутри зрел молчаливый протест, даже злость. Злость, разрастаясь, превращалась в глухо-немую Ненависть. Ненависть-то и сыграла злую шутку.
    Однажды, Виолончель, просто не сумела её удержать и вылетевшим с ненавистью сквозняком, сбило Контрабас с ног…
     Такой удар – выбил бы из строя любого, но природный оптимизм, но вера в будущее, не опрокинули  несчастный контрабас, не уложили на обе лопатки – погнулась дека, расстроен, конечно, но не сломлен не снесён в утиль.
    Виолончель и сама не ожидала, что способна так протестовать и последствий таких, конечно же,  не ждала,  что теперь ей придется петь за двоих, ожидая когда вылечит старый мастер Судьба наивный Контрабас.
Все шло своим чередом. Всё шло,  как и должно было идти.
И вдруг эта Песенка!
Влетела в раскрытое окошко – Контрабас засмотрелся…и почудилось ему, что что-то нежное коснулось его души.
«Что это? – пробасил он – и сам не узнал сбивчивый, как у разволновавшегося мальчишки, голос – Кто Вы?» - а у самого завибрировало всё внутри - какое-то позабытое в далёкой юности тремоло.
Грустная мелодия песенки закружилась,  завораживая, навевая, что-то забытое, но как будто знакомое с детства.
«Простите меня!  я не хотела навевать на Вас  грусть – пропела тихонько Песенка - но мне жаль, что Вы молчите или отбиваете смычком только маршевые ритмы. Вы могли бы петь иначе. Мне так хотелось бы помочь Вам, а я вместо этого, я вместе с Вами  загрустила..»
Чем-то тронула Песенка, струны его души и он пробасил: - Грусть? так ведь это поправимо! Надо от грусти перейти к воспоминаниям, оттуда - к задумчивости, далее - к мечтательности, потом - к легкой улыбке, а там уж и до смеха - рукой подать. А смех – это радость!»
Песенка невольно улыбнулась, а  Контрабас продолжал: - «Ню, вот! улыбка - это флаг корабля! -, как поется в песне. Первый шажок сделан! Вот, я вижу, что Вы снова улыбнулись - а это еще шажок...Топ, топ - топает малыш».
   Он, сам больной и расстроенный, вдруг повеселел, а задорный смех песенки, эхом отдавался в его сердце. Они не заметили, как их голоса находили самые консонансные созвучия. Контрабас, даже с поломанной декой, залихватски подпевал и голос звучал так молодо и звонко, что этого не могла не заметить Виолончель.
« Ах, как славно, они спелись – подумала она – вот бы и пели себе дальше вместе, а она с её тактом,  и внутренней гармонией могла бы попытать счастья и без него».
  Она им не мешала, её  даже забавляла их неосторожность и наивность. В ней снова зрела  НЕНАВИСТЬ -  Большое Недоброе Чувство. Оно вызревало как нарыв, разрасталось как снежный ком и грянуло, в конце концов, оборвав недопетым,   светло и наивно лившийся мотив.
Контрабас был поставлен перед жёстким выбором, а песенка, глотая неспетые нотки как слёзы, только тихо лепетала: - «пусть всё уладится, пусть ему будет хорошо»!
Она готова была отдать всю себя, его голосу, раствориться в его  могучем теле живой трепещущей душой! Да только, этого нельзя  помимо его воли. 
     Каждому своё:  ему молчать придавлено Большим Недобрым Чувством нависшим над ним , как утёс, а ей глотая нотки выбираться из вязкой трясины отчаянья.
    Как выбираться?
- Ну, уж это ты, голубушка, сама решай! Без меня! - угрюмо проскрипел Контрабас.
Песенка стала невнятной и робкой, Контрабас угрюмо молчал, а Виолончель победно улыбалась,  и  отчётливо выводила свою незыблемую партию – соло.
Контрабас отправили в чулан, как бы  ненадолго.
Это временно…покуда  Струнный мастер - Судьба не заглянет с Добрыми намерениями.

Акт второй - печальный.

Виолончель, конечно была горда собой. Она победила по всем фронтам, но странное дело - сильная, жгучая ненависть не проходила. Более того, видя поверженный Контрабас, только возрастала с каждым днём. Бедную красавицу Виолончель было не узнать. В её голосе зазвучали трагические ноты. "Что не так? - думалось ей. -Почему в душе нет радости, а только злоба и обида?!" Может быть тоже закрутить безумный роман с Фаготом или Кларнетом и чтоб у него ( у Контрабаса) на глазах, чтобы ему было так же больно как ей!"
Она не долго лелеяла эту крамольную мысль. Нет, это не достойно меня, - подумала она. Да и сможет ли Контрабас испытать те же чувства? Она была уверена, что он, по большому счёту, любит только самого себя, а следовательно её революционные выпады переживать не будет так остро, как ей бы хотелось. Она уехала на гастроли в жаркие страны, надолго забыв про пыльный чулан и Контрабаса в нём.
А Контробас, напротив, в её отъезд лелеял надежду, что сможет вернуться к исходной точке их взаимовыгодных отношений. Он потихоньку выбирался из чулана и старался порадовать жену, то обновкой, то складывал ноты в рифмованые строки, представляя, что удивит Виолончель, когда она вернётся своей душевностью и преданностью.
Она вернулась загорелая, но ...все его милые сюрпризы не оценила, а только пробурчала, что сломанный смычок не зазвучит, как новый.
День ото дня она становилась всё угрюмей.
Ах, как это грустно, когда хорошему, доброму, нежному тону и голосу, приходят на смену злобные и суровые удары литавр.
Бедная, бедная Виолончель! Потеряв радость, она потеряла ту ниточку, что ведёт каждого по жизни, наполняя её смыслом и уверенностью, что ты живёшь, потому что кому-то это нужно.
И она угасла, как свечка, погасшая, от резкого порыва злого и холодного ветра.

Акт третий - удручающий.

Контрабас горевал. Ведь разбились и его мечты на ровное, спокойное, привычное существование. Загоревав, он везде и всюду говорил как любил, как боготворил, как уважал он свою Виолончель. Он слогал ей сонеты, он писал поломанным смычком её портреты, он каждой маленькой скрипочке или флейточке в оркестровой яме, скрипел про ВЕЛИКУЮ ЛЮБОВЬ, которой теперь уж нет, но...
Все оркестранты слушали его, сочувственно кивали. А сами думали - да, любить того, кто навсегда остался только в памяти, гораздо легче, чем того кто рядом, кто может сказать и сделать что-то не так, не укладываясь в твою схему жизни.
Но, все вежливо кивали.
Так то оно так, но эти ВСЕ, вежливые инструменты оркестра, не догадывались, как горько и больно в душе того, кто совершил ошибку или множество ошибок, кто обидел, а уже не перед кем попросить прощенья. И стоять ему вечно, и вздыхать ему вечно и не найти ему ни ответа, ни покоя.

Эпилог

А что же Песенка? Неужто ей не жаль былого друга?
Жаль. Конечно жаль. И она бьётся грудью о стену глухого сарая, где скрипит её печальный друг, но он её не слышит.