Под рукой – доски – шершавые, гладкие, крашеные и нет, штакетник гнилой и новый, бетон ладонь холодит… идет Ташка вдоль улицы, у самых заборов. Голову потупив, и не замечает ни заноз на пальцах, ни людей шарахающихся. Тук-тук-тук – выводит сердце, то в горло поднимаясь, то в живот падая…Идет Ташка, бежит, опять идет…
Страшно ей, особенно, когда люди смотрят…незнакомые … и село незнакомое, и весь мир чужой. Даже дом брата чужой. Бродила по просторным комнатам, и не узнавала. Другая изба во сне снилась после давнего, еще в детстве, гостевания. Солнечная и тёплая, почти сказочная, как на картинках в книжках, которые Миша же и привозил.
Потом кончилось детство, вырвалось с болью, криком, ненужным, как казалось тогда, ребёнком. И думать про Мишкин дом она уже боялась. Пока дочку не увидела. А после и хотела не забыть, но не забывалось. Возвращалось, все, возвращалось: девчушка в розовых ползунках на Томиных руках. Ташка и от Ефрема оторвалась, только потомучто больной душой помнила ту девочку и знала – это она так терзала и мучила Ташку, выходя пронзительно, выдирая себя из материнской плоти. Это и было самым невероятным: есть часть самой Ташки, растет, сидит на чужих руках, прижимает к Томиному плечу темную головку… И на это хотелось взглянуть, сильно, остро, мучительно. Она не знала, что сделает после. Ей бы просто увидеть.
И шла сейчас Ташка по чужому Березовому, сжимаясь от страха, лишь из-за того, что не оказалось у Мишки ни дочки, ни Томы. А найти их надо было. Но сколько ни заглядывала Ташка за заборы, сколько ни вертела головой, все бесполезно. Но это ничего, она все равно её найдет. Найдет…
***
Покупателей по дому водила Катя. Мишка самоустранился, копаясь с машиной. И ковыряться в неё особой нужды не было, вся до винтика выучена, болячки излечены. Но Дьяков открыл капот и даже головы не повернул, когда Катерина окликнула:
– Миша, люди пришли.
Люди…ну и пусть себе смотрят. Он все давно для себя решил, продает дом, выкупает КамАЗ, и всё жив, здоров и невредим мальчик Вася Бородин. Или в детском стишке не Вася был? Но едва нарисовывались покупатели, скручивало нутро черной злостью. К себе самому. Точно не дом продавал, а друга. И тошнило от мерзости – ходят лупают глазами, пальцем норовят в каждую щель нырнуть. И дом точно от всего этого на глазах стареет, сжимается... Мишка цену заломил для Березового непомерную – миллион семьсот рублей. Катюшке объяснил, что тут стройматериалов только на лимон, а если еще работу и землю обсчитать? БТИ что, оно в расчет не берет, какими силами изба далась. Вот и ходили, как на выставку, себя показать на него поглядеть. За последнюю неделю это уже шестые, как раз по одному в день. С первыми двумя, он еще прошелся, и чуть не послал душевно. Теперь «экскурсии» водит Катерина. Потом тащит Мишке ворох новостей:
– Сказали в погребе грибок, надо бы в цене сбавить.
– Да, ну? – усмехался Дьяков, твердо памятуя, что его погребу ни то, что грибок, ядерная атака не страшна. Навек делал, надежно, для себя.
– И еще– венцы нижние подгнили.
– Лиственничные? За год?– интересовался Дьяков, словно речь шла не о его избе
– А что так не может быть? – начинала злиться Катя
– Так ты у нас биолог, тебе видней.
Катерина вспоминала про Венецию, стоящую на сибирской лиственнице уже триста лет, и смолкала. Иногда ей хотелось все бросить, и умчаться к матери, пока не начался учебный год. Но тут же вспоминала, что если и устроится в городе, то нагрузка распределена, и ей достанется, дай бог, 8 часов в неделю. Сидеть на шее у родителей?
Лучше уж в Новоселовку.
Но на ум приходило, с каким восторгом бежала она прочь из деревни, сюда в Березовое, как гордилась что вот теперь Миша, вопреки всем прогнозам коллег, её и только её. Ох, знал бы Мишаня, чего ей стоил год жизни в любовницах. Все грезилось, что вот будут они вместе и замолчит злая на язык деревня. Но не замолчала, а точнее злее стала. Ну, надо же – чужого увела. Детей осиротила. Жену обездолила. Шушукались за спиной, шипели. Нет, назад в Новосёловку, побитой собакой не поползет.
И Катюшка с удвоенной силой кидалась убеждать Мишку, что дом надо продать . Он не спорил, просто ничего не делал. Будто бы только Кате нужна вся эта возня с покупателями. И все время пока водила людей по заученному маршруту: дом – погреб–гараж– хоздвор, не оставляла её тревога. Без Томкиного согласия дом с рук не сбыть, а значит, Мише с бывшей говорить придется. Вот этого разговора она и опасалась. Нет, не Томы боялась – та сейчас слишком хорошо устроилась, чтоб рваться назад, а Дениски. Пока Миша о сыне не заговаривал, точно вычеркнув из своей жизни жену и ребенка, но ведь это «пока». Спадет обида и проснется в нем, если не любовь, то любопытство, потянется к ребенку и оторвешь ли его после от Березового? Надо увозить мужа, надо. Там пусть платит алименты, подарки посылает, даже проведывает – Катя не против. Но в Сибирске, когда дома не будет, а будет их общая квартира, с ванной, душем, отоплением. Нормальные, человеческие условия для жизни!
И Миша станет прежним! Катя прикрыла глаза на секундочку, чтоб не смущать людей, просто вспомнила смеющиеся, не больные еще тревогой, синие глаза, мягкий рокоток у самого уха «Катя-Катерррина, маков цвет…»
– А вы отличная хозяйка! – услышала.
Катя смутилась, этот погреб, от пола до потолка уставленный банками с прошлогодними еще соленьями, вызывал у покупателей неизменное чувство восторга, но все похвалы предназначались не Кате, а Томе, потомучто покупатели были из местных. Они, нисколько не смущаясь, Катерины всякий раз выводили в одной тональности:
– Ах да Тома, ах да умница, ах да, хозяйка, ах, да таких поискать!
Катя не спорила, все верно – хозяйка. Большего-то не дано. Даже птицы бывают разные, есть куры, есть лебеди, есть орлы. Вот Томка – курица. Ей не летать, а в земле рыться. Хозяйка!
Но что деревенским до Катюшкиной философии? У них своя правда жизни, для них ценнее этих банок ничего нет. Оттого и спрашивали ехидно:
– Сама-то нынче ничего не солила?
Как они узнавали, что консервы прошлогодние? Как? Что написано на банках что ли?
– Я, говорю, вы – хозяюшка! – покупательница живо обернулась к супругу, высокому, но уже с заметным брюшком мужчине – Смотри какая прелесть! Я бы купила этот дом вместе с рецептами.
Кате внезапно лестно стало от похвалы, она улыбнулась открыто:
– Рецепты пойдут по отдельной цене!
И засмеялись все трое! Господи! Какое же удовольствие говорить с умными образованными людьми!
– Ну, что скажешь, Андрюша? Мне нравиться все! И река рядом….
Женщина была явно моложе спутника. И он смотрел на неё с той милой снисходительностью сильного к слабому, которую Катя так обожала когда-то читать в Мишкиных поступках, взглядах, словах. Сердце отозвалось болезненно…
– Надо гараж посмотреть, котинька. – он мягко взял за локоть супругу. И повлек наверх.
– Там где стайки мы можем построить корт! – не слыша Андрюшу ворковала Котинька – А баньку оставим почти такой же, но сделаем бассейн! Ты же сделаешь мне бассейн?
– Да, часть огорода можно пустить под бассейн! – поддержала Катерина.
И тут Котинька удивилась:
– Огород? Зачем? Нет!!! Знаете, как я скучала в Норильске по огороду! Я бы его купила даже с картошкой и овощами. Очень скучала!
Андрюшенька потрепал жену по плечу и продолжил с нескрываемой гордостью:
– Женщина! Я убеждал её, что лучше бы взять квартиру в Сибирске, но она у меня деревенская.
И Кате окончательно стало ясно, что он возьмет дом, просто, для жены возьмет. Есть же на свете такие мужчины!
– Идемте, я гараж покажу. – поторопила она радостно.
Мишаня хмуро глянул на вошедших, но капот захлопнул
– Ну? – бросил обычное
– Сторгуемся, думаю. – ответил Андрей, – Самому не жаль продавать? Новый.
Он постучал по стене гаража и прищелкнул языком.
– Здесь же КамАЗ с фурой поставить можно! А таких, как моя, пять штук войдет!
– Он здесь и стоял, – поспешила сообщить Катя
И увидела, как скривился Миша, уставился на масляные пятна на полу.
– Значит миллион семьсот? – обратился к Дьякову Андрей.
– Миллион восемьсот! – вдруг отрубил тот и глянул с едва скрываемой ненавистью на покупателя.
– С вашим оформлением. – кивнул тот. – Задаток пятьдесят.
Катя ахнула тихонько, её удивило не согласие, а щедрая сумма задатка, о котором речи не было вообще. Андрей улыбнулся:
– Хозяйка, смотрю, согласна.
И протянул широкую, короткопалую ладонь Дьякову
– Хозяйка, – усмехнулся Мишка, но руку сжал, оставляя на неё следы мазута.
– Займитесь завтра оформлением – приказал покупатель и окликнул – Лина!
В ладонь Кате легла пачка купюр. Она с неожиданным удовольствием ощутила их вес.
– Проводи… людей…, – выдохнул Мишка, рвано, точно слова продирались из горла через решетку.
И когда тяжелые ворота гаража захлопнулись, уселся на бетонный пол, даже в последнюю теплынь, отдающий холодом. Сжал пальцы на затылке.
«Вот и продал…продал… продал» –застучало в виски, скоро и жестко, как теленок в пустое вымя матери, стараясь выжать из него хоть каплю молока. Мишка голову руками сжал, боясь, что сейчас вырвутся непрошеные мысли и сами по себе пойдут биться о капитальные стены гаража.
***
Катерина проводила покупателей до машины, подождала пока усядутся, помогла закинуть в салон длинный подол сарафана, ей очень хотелось сейчас сделать для них что-нибудь хорошее, доброе, отблагодарить хоть как-то…
– Надо же как рябинка у вас зарделась! – ойкнула внезапно Лина. – Дом новый, а рябина…Она давно здесь?!
Катюшка обернулась на полисад. Рябина, молодая, гибкая, действительно затяжелела гроздьями, ало, горячо, усыпно. Они гнули тонкие ветви к забору, отчего казалось, что дерево из любопытства прилегло на полисад и наблюдает внимательно за происходящим доброй сотней красно-оранжевых глаз.
– Подождите! – крикнула Катя и кинулась к забору. Потянула ветку, одну, другую, торопливо, поминутно оглядываясь на гостей, рвала неровно, выдергивая вместе с ветвями продольные полоски коры, оставляя на стволе белые раны.
– Хватит! Хватит! – остановили хором покупатели
Катя сунула в руки Лине охапистый букет, с прохладными ягодами:
– Спасибо! Спасибо!!!
– Что же вы так, – вдруг укорила гостья, – Когда теперь затянется?
Катя не успела ответить, машина сорвалась с места, отчего-то оставляя в душе неясно чувство стыда, и яркое предвкушение сбываюшейся мечты.