“…в картинах на библейский сюжет «Благовещение» изображается
архангел Гавриил, приносящий мадонне белую лилию.”
“…лилия пурпурная, согласно старой сибирской легенды, возникла из
сердца казачьего атамана Ермака, погибшего в 1585 г. в бою с ханом
Кучумом на реке Иртыш.”
“Жизнь растений”
Незаметно подкатила зима. Светка почувствовала её приближение ещё в конце октября, когда зачастил мелкий противный дождь. Он был заодно со злобным всегда встречным ветром, и вместе они бесцеремонно лезли за воротник, под шарф, туда к брезгливо ёжившейся от их грубых прикосновений коже. Когда в один из вечеров вместо носившейся по воле ветра замысловатыми зигзагами измороси вдруг стройными рядами пошел частый тяжёлый снег, ложившийся на землю не пушистым ковром, а ноздреватой подстилкой, к утру превратившуюся в хлюпающую кашу, стало ясно, что наступила промозглая, темная, грязная городская зима.
Светкина душа отказывалась называть это сонно-грипозное время года зимой. Для нее слово “зима” было белым, сверкающим, пушистым. Оно слегка пощипывало раскрасневшиеся щеки. В нём был каток, который заливали на футбольном поле, Новый год с Дедом морозом и, конечно, ледяная горка, сбегавшая с высокого берега прямо до середины замерзшего пруда. Малыши путаются под ногами на фанерках, ребята постарше съезжают стоя. Парни норовят прицепиться к девчонкам и прижаться поплотнее на несколько секунд захватывающего полета вниз. А там как всегда куча-мала…
Почему же теперь все так нелепо? Вот и зима осталась лишь в детских воспоминаниях. И с ней самой что-то неладное творится. Что это? Грипп, не грипп? Тело ломит, горло болит, в голове тяжёлая густая пустота. Утром почти невозможно заставить себя вылезти из-под одеяла, куда-то идти, что-то делать. Еще этот мерзкий западный ветер, набрасываясь на окно и делая вид, что отлетает ни с чем, тем временем просачивается бесшумно сквозь щели между рамами, лишая Светку уюта и тепла даже дома.
Всё-таки она нашла в себе силы и прежде чем слечь заклеила уже год немытые окна. Прошлой осенью, не дожидаясь, когда западный ветер начнёт докучать, Толик помыл оба окна и аккуратно заклеил рамы, отослав на это время её к соседке, чтобы не дай бог, не продуло. Теперь Светка наклеивала новые полоски поверх клочьями свисающей той, прошлогодней бумаги, которую никто не отмыл весной.
Усталая участковая в стоптанных сапогах, небрежно потыкав холодным набалдашником Светке в спину, написала “ОРЗ” и велела принимать антигриппин и пить чай. Светка вначале попринимала, а потом бросила – все равно не помогало. Вялость не проходила, пустота ничем не наполнялась. Она почти совсем перестала выходить на улицу. Шубу продала еще весной, вскоре после того, как ушел Толик, и теперь одеть было нечего: в плаще холодно, а старое зимнее пальто 5-летней давности напоминало о безвозвратно ушедшей моде и казалось смешным и нелепым. Впрочем, изредка доплестись до магазина и обратно можно было и в нем. Но выстаивать в длинных очередях, получая невольные пинки пробирающихся к прилавку или к кассе, не было сил.
Сквозь запыленное окно Светка безучастно наблюдала за дьявольской игрой, затеянной природой, чередующей снег и дождь, мороз и оттепель. Небо оставалось беспросветно хмурым, с сурово сомкнутыми бровями, не позволяя тучам ни на мгновение раздвинуться в улыбке и обнажить хоть краешек сверкающего солнца.
Светка сделала еще одну попытку и обратилась в медицинский кооператив. Там у нее нашли кучу разных болезней с незнакомыми названиями и велели пить травы. Но и травы не помогали. Жизненный маятник останавливался под действием какой-то невидимой силы, с каждым днем уменьшая размах. Не за что было уцепиться в этой жизни.
Летом она ещё попробовала сама наладить изготовление стеариновых фигурок: гномиков, дракончиков, лошадок, зайчиков, но без Толика у неё почему-то дело не клеилось, да и у кооператива, в который она их сдавала торговля шла туго, и платили мало. А ведь три года назад, когда Толик, бросив аспирантуру, начал делать такие безделушки, а потом уговорил и её, успевшую проработать после института меньше года, уйти из НИИ и помогать ему, все у них складывалось как нельзя лучше.
Толик здорово чувствовал конъюнктуру и, вообще, имел деловую хватку. Вскоре он открыл свой кооператив и занялся компьютерами – это было прибыльнее. Гномиков и дракончиков делать перестал, да и Светке сказал, что нечего ей здоровье портить. С деньгами проблем не было. Они купили цветной телевизор и югославскую стенку, за продуктами Светка ходила на Кузнечный рынок.
А однажды вечером Толик, придя домой, как фокусник взмахнул рукой и извлек из-за спины бутылку шампанского и букет белых лилий. И был незабываемый ужин при свечах. И не сговариваясь, они играли, будто это их первая встреча, а не были они мужем и женой уже четыре года. А потом Толик стал говорить, что очень хочет наследника с такими же изумрудными, как у неё глазами, с такими же губами, с такой же ладошкой, взял Светку на руки и закружил, и понес в постель, благо было рядом. Господи, каким далеким и нереальным кажется всё это, а ведь это было всего полтора года назад.
А потом их Мишка родился мёртвым. Врачи сказали, что, прежде чем рожать снова, Светке надо подождать годика четыре – с её отрицательным резусом раньше нет гарантии, что ребенок родится здоровым. Толик подождал только четыре месяца. Светка не осуждала его. Она ощущала, что очень изменилась и, наверное, безвозвратно после той страшной январской ночи в роддоме. Боль, пережитая тогда, так и осталась в ней, в её памяти, не вытесненная, не оплаченная материнством. И вот теперь, на следующую зиму, Светка угасала в одиночестве.
Раньше, в той жизни с Толиком, у них часто бывали гости. В основном это были Толины друзья и знакомые со своими одноразовыми, многоразовыми и более или менее постоянными подругами. Почти все его друзья было холостыми, либо разведенными, либо просто неверными мужьями, и по первому зову собирались хотя и в единственной, но просторной комнате у Толика со Светкой, приводя с собой раз от раза меняющийся калейдоскоп женщин.
Обычно такие вечера удавались. Мужчины уверенно, как хорошо сыгранная актёрская труппа, вели этот маленький спектакль, а всякий раз новые и, уже поэтому, казавшиеся прекрасными, незнакомки вдохновляли их на неожиданные импровизации. Водка добавляла смелости робким, красноречия молчаливым, беззаботности серьёзным. Случалось, что какую-нибудь из подружек приводил один, а уводил другой. Но Светка оставалась для Толика единственной, несмотря на бесконечные подначивания его беспутных друзей. Хотя они и поддразнивали его, но к Светке относились очень нежно и внимательно и, в общем-то, завидовали Толику.
Она была бесспорно красива: ноги как у манекенщицы и вообще все фигурка очень ладненькая. Меняя прическу и макияж, ей удавалось создавать то образ неприступной женщины, но миловидной девчонки, то светской львицы. А по живости ума и легкости характера мало кто из залетных красавиц мог всерьёз соперничать со Светкой. Она с удовольствием готовила, и у неё это неплохо получалось. Толик тоже иногда вдохновившись, с увлечением творил вместе с ней какое-нибудь экзотическое блюдо. Они жили, что называется открытым домом, и часто друзья заваливались к ним без всякого приглашения.
Теперь Светка, замотав горло шарфом, кутаясь в кофту, в шерстяных носках и шароварах, в одиночестве, медленно и тихо тая, зимовала долгую занудную зиму.
Родители её жили в другом городе. Они приезжали летом во время отпуска, а теперь звонили раз в неделю и с тревогой спрашивали: как дела. Светка односложно отвечала – всё нормально, а родители что-то говорили о продуктах, о ценах, кем-то возмущались, на кого-то надеялись, чего-то опасались. Светка поддакивала, ожидая конца разговора, когда она наконец сможет вернуться в комнату и завернуться поглубже в одеяло.
Она уже не осознавала чётко, что с ней происходит, ощущая лишь полную безысходность и опустошенность. Её не интересовало, что творится в мире – газет она не выписывала, а телевизор сломался, и починить его теперь было некому. Соседка пересказывала ей, о чём говорили по радио и в очередях, но Светка лишь кивала, не вслушиваясь в смысл, а только улавливая тревогу в интонации. Медленно тянулась зима.
У Светки было две подруги: одна школьная – Регина, другая по институту – Ольга. Они изредка звонили ей, чтобы поболтать о своих проблемах. У Регины была 5-летняя дочка от первого мужа, которого она бросила довольно быстро, а потом, некоторое время находясь в состоянии интенсивного поиска, вышла замуж вторично, на сей раз тщательно взвесив все “за” и “против” и уже окончательно решив этот немаловажный вопрос. Затем взялась за более сложную задачу – квартирную, и в течение двух лет занималась тем, что съезжалась, разъезжалась, обменивалась, постоянно в подробностях рассказывая Светке о всех перипетиях своих перемещений. В результате самых невероятных и замысловатых комбинаций Регина с новым мужем и дочкой оказались в роскошной 3-комнатной квартире. Но её деятельная натура не позволяла ей успокоиться на этом. Стремление к переменам настолько овладело ей, что она решила не мелочиться и в качестве следующего шага сменить страну проживания, чем и была занята последний год. Билеты на самолёт были на конец декабря.
Перед отлётом Регина навестила Светку. Они не виделись, наверное, полгода, и когда Регина появилась в Светкиной комнате, то олицетворяла десант благополучия, высадившийся в обители печали. Раньше она всегда чуть-чуть проигрывала на фоне Светки: и ростом пониже, и нет той соблазнительной гибкости, и нет такой очаровательной припухлости губ. Но сейчас Регина, отраженная в зеркале удачи, могла запросто дать сто очков форы бледной, потухшей Светке.
Вместе с ней в застоявшийся воздух комнаты влетел вихрь какой-то немыслимо далёкой жизни с иностранными посольствами, ОВиРами, комиссионками, куплей, продажей и кучей других разнообразных дел, о которых она без умолку тараторила. Регина предложила кое-что из своих вещей, но у Светки не было ни денег, ни желания что-либо приобретать.
Потом Регина заторопилась, вспомнив про сотню неотложных дел и, расцеловав Светку в бледные ввалившиеся щеки, обдав её дурманящим ароматом успеха, ушла, унося с собой ветер дальних странствий всё дальше и дальше от этой тихой гавани. После ухода Регины Светка осмотрела себя в зеркале, вяло стёрла со щеки следы французской помады и поплелась на кухню мыть чашки. Регина улетела.
Ольга тоже только раз улучила возможность забежать к Светке. В отличие от Регины она постоянно решала одни и те же проблемы. У неё тоже был ребёнок – 4-летний сын от первого и пока единственного мужа. Печаль её, а может радость, состояла в том, что она никак не могла решиться на окончательный развод, хотя и балансировала постоянно между мужем и любовником. Ольга уже неоднократно сообщала Светке, что развелась, но это лишь означало, что она в очередной раз уехала жить к Гарику, своему давешнему любовнику. Через полмесяца звонила снова и говорила, что вернулась к Володьке.
То же происходило с работой. Она переходила из лаборатории в лабораторию, из отдела в отдел и каждый раз поначалу пребывала в радостной эйфории, что нашла, наконец, то, что искала, но проходило время, и оказывалось, что она опять поменяла шило на мыло. Теперь и такая жизнь казалась Светке необыкновенно интересной, насыщенной и тоже невозможно далёкой. Ведь у Ольги были Гарик и Володька, сынишка Женя, а у неё, Светки, - никого.
Только за немытым окном дождь сменял снег, снег – дождь. Силы покидали Светку. Она совсем перестала выходить из дома. Соседка иногда приносила ей чего-нибудь поесть, но чаще Светка просто пила чай и лежала, закутавшись в одеяло, перечитывая по кругу в который уже раз “Маугли”, “Сказки дядюшки Римуса” и сказочные истории о Муми-тролле, затрёпанный сборник новелл О’Генри и “Театр” Моэма. Она чувствовала, что не дотянет до весны, да и не верилось, что когда-нибудь может кончиться эта зима.
Ольга, уходя, забыла модный журнал. Светка лежала на диване, помнившем ещё, как они с Тольком барахтались и резвились, раскрывая его во всю трёхспальную ширь. Толик шутил про его размеры: “Ленин с нами”. А он затаившись и боясь неосторожным скрипом вспугнуть нежившихся хозяев, молча позволял себя безжалостно мять. Напрасно он боялся, тогда им не помешала бы и канонада. Теперь его уже давно никто не раскрывал, и он обречённый вести скрюченную жизнь, недовольно кряхтел, вспоминая былое. А Светка лежала на нём и листала забытый Ольгой журнал.
Она листала яркую расцвеченную сочными красками жизнь, которую заполняли белозубые обворожительные улыбки, кокетливые изгибы здоровых упругих тел, ровные загары всевозможных оттенков, легкость и изящество. Кареглазая шатенка в жёлтом платье насмешливо смотрела на Светку, упираясь ногой в надпись: “Жёлтый цвет – это азарт, молодость, задор.”
Светка вдруг представила себя в этом платье весенним солнечным днем идущую лёгкой походкой, постукивая каблучками. Она ощутила, как шуршит платье, развеваясь на ветру и обрисовывая её стройные ноги. А вот она, чуть придерживая подол, собирается перепрыгнуть через лужу и видит протянутую руку, готовую ей помочь. С изысканной небрежностью она принимает эту услугу и идёт дальше, даже не взглянув на обладателя этой руки. Но та же рука возникает вновь. Теперь она протягивает букет цветов. Что же это за цветы? Они ярко красного цвета, но название Светка не может вспомнить…
Ещё два дня кареглазая соперница дразнила Светку из чрева журнала. Смутное желание зрело и заставляло Светку чаще и чаще открывать журнал на этой странице. Наконец, она поняла, что должна во что бы то ни стало сшить себе такое же платье. Ей долго пришлось рыться в шкафу, пока не нашла то, что искала. Когда-то давным-давно её мама купила отрез жёлтого шёлка, уже неизвестно для чего, а затем отдала Светке, предложив сделать из него свадебное платье. Но Светка, тогда ещё студентка, купила в комиссионном готовое, и сразу после свадьбы сдала его обратно, решив не возиться с примерками и не связываться с портнихой. Сейчас она отыскала этот кусок ткани. Материал был в самый раз для такого платья, и Светка решила шить.
Она притащила от соседки старую швейную машинку, которой уже сто лет никто не пользовался, и неудивительно, что та оказалась неисправной. Светка возилась с ней неделю, но в конце концов починила, и машинка застрекотала, оставляя на ткани ровную строчку. Потом Светка переводила выкройку, потом кроила. Пламя жизни, которое, казалось, уже совсем угасало, вновь затрепыхалось еле заметным огоньком.
На улице так же тускло тянулась унылая зима. Регина сидела где-то под Римом, ожидая разрешения на въезд в Штаты. Ольга в очередной раз вернулась от Гарика к Володьке. Толик стирал пелёнки новоиспечённого наследника. А Светка шила жёлтое платье.
Дело продвигалось медленно, до этого Светка шила только в школе на уроках труда, к тому же слабость и головокружение часто заставляли её ложиться в постель. Но, если раньше ей было не заставить себя встать с дивана, то теперь была цель - швейная машинка притягивала, раскачивая чуть было не остановившийся жизненный маятник.
Постепенно, шаг за шагом работа всё же приближалась к концу. У соседки нашлась подходящая молния, были уже вшиты рукава, застрочены все швы, оставалось обработать кромки. Светка пока ещё не выходила из дома, но перелом уже произошёл, болезнь отступила, силы потихоньку возвращались. И вот наконец наступил момент, когда она сделала последний стежок – платье было готово.
Светка подошла к окну. За долгую зиму оно загрязнилось так, что сквозь него уже ничего нельзя было разглядеть, но Светке показалось, что через ставшее почти матовым стекло пытается просочиться солнечный свет. Она, недолго думая, распахнула настежь окно. Окатив её с ног до головы, в комнату ворвалось сумасшедшее созвучие красок и запахов долгожданной весны. Пение птиц затопило комнату, солнечный свет, лаская всё и вся на своём пути, добрался до платья, висевшего на спинке стула, и вдохнул в него ту самую малость, которой не хватало до совершенства.
Светка размотала надоевший шарф, скинула кофту, шерстяные носки, шаровары. Она сбросила с себя всё и голая подбежала к зеркалу. Придирчиво осмотрела белую нездоровой белизной кожу, поуменьшививуюся и потерявшую былую упругость грудь, складочки образовавшиеся на животе, похудевшие бёдра. И всё-таки её длинные стройные ноги не потеряли своей привлекательности, а синяки под глазами и бледность скроет макияж. Светка скользнула в платье. Ей нетерпелось вырваться из долгого заточения, скорее окунуться в бушевавшую за окном весну.
Она вышла на улицу. Деревья уже одевались молодой чистой зеленью. Неугомонный птичий хор выводил свою бесконечную мелодию под аккомпанемент перешёптывающейся листвы. Яркий солнечный свет хлестнул по глазам, выдавливая слезу и заставляя щуриться. Светка сделала несколько первых неуверенных шагов. Пьянящая весенняя круговерть подхватила её. Ноги сами восстанавливали забытую походку.
Мужчины оборачивались и заглядывались ей вслед. Платье приятно шуршало при каждом шаге, лишь на мгновение сливаясь с линией бедра и в следующий миг вновь смешиваясь в каскаде складок. Светка изящно перепрыгивала через лужи, с каждым шагом обретая всё больше сил и уверенности. Она купалась в лучах солнца и оттаивала, освобождаясь от сковывающей её долгой-долгой зимы.
Вернувшиеся силы возрождали желания и надежды. Надо будет найти работу и обязательно снова пойти в вечерние классы Академии художеств. Теперь она вернётся, а может и напишет давно задуманную картину. Маленькая девочка сидит посреди бескрайней пустыни, у неё на руках пластмассовая кукла в оторванной рукой. Девочка льёт из фляжки воду на губы куклы, и струйки воды стекают по пластмассовым щекам в ослепительно горячий песок.
Светка шла опьянённая весной и не замечала куда идёт. Она очутилась в каком-то пустынном сквере. Навстречу ей, тяжело дыша, бежал молодой мужчина. С той стороны, откуда он бежал, из-за угла дома вдруг вывернула легковая машина… Светка не увидела, как быстро и чётко опустились боковые стёкла, и на их месте появились чёрные безжизненные жерла, не услышала, как прогрохотала очередь, она только успела с удивлением почувствовать, как ещё секунду назад бушевавшая в ней жизнь вдруг куда-то умчалась вся, без остатка.
Светка лежала на земле, отражая в зрачках прозрачное небо, и красная лилия расцветала на её жёлтом платье.
Начиналась гражданская война 19.. года…