Холодрыга

1. Пашкины лоси

В те никчемные годы, когда зарплату выплачивали не сразу, спасаясь от голода, мы выживали вахтовым методом в Тобольске – впятером. Вместо суточных получали талончики по восемнадцать эквивалентных рублей. Столовая, где можно было на них немного покушать, находилась на «Нефтехиме», за городом, возле центральной проходной. Попадали в неё единожды — пообедать. Кассирша ругалась, если на сдачу канючили деньги, и предлагала продукты вместо них: старые крупы, вермишели да кости с немногими остатками мяса. Вечерами мы варили из них супы или каши. Наедались не сразу, кастрюля была мала. Кто-то из местных жителей подкинул картошки, а хозяин нашей шараги Попов Серёга Геннадьевич как-то раздухарился и наказал своей сварливой супруге Ирке, чтобы она отдала нам старые позеленевшие сухари — безвозмездно, на праздник, в подарок на Новый год.
— Кто беззубый его размочит, берите и жрите, разобьете на кириешки — хороший хлеб, а ежели ещё и поджарите немножко в духовке, то и вовсе — одно объедение. И не нужно другого. А то, что он немного зеленый — так это пенициллин, — острил хозяин, — ото всех болезней антибиотик.
Два больших холщёвых мешка занимала такая щедрость. Почти нетронутые буханки очерствели в кирпич. Время от времени мы стыдливо запускали руки в подарки и насыщались, набивая кишечник.
Многоэтажка, в которой мы проживали, оказалась недостроенной — аварийной. Два первых подъезда были надёжно «заморожены» — забиты снегом. Пустые оконные проёмы чернели в них, словно пробоины после битвы. Два последних подъезда служили для общежития иногородним рабочим. Мы обитали в самой лучшей квартире на восьмом этаже. Ютились в маленьких спальнях: двое в одной и трое в другой. Зал пустовал: продувало, сквозило в межпанельные щели — стыки были плохо законопачены. Обои здесь рассохлись, местами отклеившаяся от стен бумага дребезжала, словно муха, попавшая в паутину. Никудышные батареи «дышали» кое-как. Мокрые валенки, лежавшие рядом с ними, не просыхали даже за выходные. Дополнительное тепло в квартире давали кухонные плиты, в спальнях горели «козлы», — на толстых огнеупорах я уложил вольфрамовые спирали. Понятно, что это электрохозяйство гасилось, когда мы уезжали на комбинат, где трудились до самой ночи — по двенадцать часов. Возвращались озябшие, чтобы отогреться и отдохнуть.
Пашка, живущий со мною вместе, был инфантильным мужиком. В сорок с лишним лет он всё ещё оставался наивным, словно ребёнок. В магазине, случалось, остановится около витрины с игрушками и улыбается всякой плюши — ни оттащить, ни отогнать. Накупил бы подарков и раздавал бы их, не отходя от отдела каждому встречному, его поступки были по-детски напрасными, добрыми. Как-то мы встретили кошку, несущую голубя. Она держала его в зубах. Голубь сопротивлялся. Около подвального окошка вырвался на минутку, но ни взлететь, ни убежать от хищницы не сумел. Одно крыло оказалось поломанным. Вряд ли это сделала кошка. Скорее всего, в полёте птица натолкнулась на провода. Или же отморозилась — голуби любят купаться в лужах. Лопнула теплотрасса. А где она не трещит зимою во время морозов? Неразумная птичка полощется, словно летом, подставляет себя под воду, вроде бы чистится да греется, а на ветру леденеет. Голубь от кошки отбивался клювом и уцелевшим крылом. Это была неравная битва. Пашка в неё вмешался, как бог, и нарушил естественный отбор. Кошка осталась с носом, а однокрылый калека перебрался в квартиру на ПМЖ. Он скрывался под койкой у человека, продлившего ему жизнь. Важно они гуляли по комнате, обходя пылающие спирали «козлов», пока я возился на кухне. Второе крыло у голубя так и висело, не поднимаясь, всё время нашей командировки.
— В суп его, — ворчали соседи, — он только гадит и жрёт.
— Воркует...
— В небо твой голубь уже не поднимется…
— Место ему на свалке.
Но Пашка уговаривал наше сварливое братство не серчать и прятал голубя в старый картонный ящик.
— Чего вы напрасно злитесь? Птица — невинное существо.
Понятно, что убирался за ним он ежедневно, не дожидаясь напоминаний. Сразу после работы ревниво заглядывал под кровать — живой ли питомец, выпуская его на волю — потопать.
— Боюсь, я за голубя, Саша, а вдруг его наши куряки поменяют на сигареты?..
Основания опасаться были. В подъезде проживало немало сброда. Время от времени на помойке валялись ощипанные перья и пустые бутылки. Сам же Пашка не курил и не пил спиртного никогда — ни вкуса его, ни запаха не знал. Синицы к нему садились на ладони за крошками, толкаясь от нетерпения. Я же, сколько ни пытался приручить этих птичек, не получилось. Даже обидно... Боятся меня пернатые, а я ведь тоже не злыдень.
На производстве мы выполняли футеровки дымоходных труб и обкладывали колонны, на которые опирались огромные шарообразные ёмкости для сжиженного газа — бутадиена. Никакого огня в округе не допускалось, морозило крепко. Рядом с объектом стояла маленькая биндюжка для дежурных, выезжающих по аварии на ремонты, нефтехимический комбинат повсюду опутан трубами. Если эти ребята скучали без аварийности, мы заходили к ним погреться. Их руководство составляло отчёты в прорабской отдельно от работяг. Время от времени оттуда слышался храп. В помещении у ремонтников, словно в зоомузее, на полочках стояли чучела различных мелких животных и птиц. Около пожарного выхода висели лосиные рога. Под ними, сидя на лавочке, мы прижимались к отопительным трубам. Пашка ранее где-то слышал, что лоси драчливы, и словно ребёнок с наивностью задавал одни и те же вопросы обитателям этой биндюжки.
— Вы, ведь, поди охотники?
Такими здесь были все.
— А как же… — с достоинством отвечали сибиряки. — Леса в нашей округе много.
— А, правда, что каждую осень сохатые сбрасывают рога, а потом у них вырастают новые, лучшие?
Встретив готовые уши, добродушные слесарюги точили лясы, припоминая факты охоты на всякую живность. Даже начальники улыбались и были терпимы к нам — посторонним, по сути, людям.
— И приручаются, и кушают из человеческих рук?:
Пашка располагал к беседе всяких. На полном серьёзе ему рассказывали, что это — сущая правда, что ещё недавно эти огромные твари приходили на окраину леса каждую зиму.
— В то самое место, где вы сегодня живёте. Там стояли деревья.
Район стремительно вырос в последние годы социализма. Вырубки расширили город, а следом зачадил комбинат. Размахи цивилизации напугали животных, и лоси ушли кормиться в таёжные чащи. 
— Очень хочется их увидеть…
Мой напарник не унимался. Глядя на чучело филина, рассказывал, что в общаге под койкой у него находится маленький голубь, что с самого раннего детства он любит птиц, хотя ни разу не видел живыми ни филина, ни совы…
— Зато целых два дня у меня в квартире однажды проживал детёныш степной орлицы, наверное, беркут. Папка привёз его из дальней командировки мне в подарок на день рожденья. Я схватил орлёнка в охапку, чтобы немного погладить, но тот клевался, как сумасшедший. Шрамы кровоточили. Я их никогда не показывал мамке, лечился сам. Наша дружба с орлёнком была терпимой. В комнате он ни разу не взлетел. Сегодня я уже понимаю, что повсюду мешали стены и мебель. А вот тогда подумал, что этот птенец — нелетучий, и решил его прогулять. Взял старое толстое красное одеяло, в котором родился, накинул его на птицу. Словно ребёнка, закутанного в тряпки, вытащил на газоны и отпустил. Орлёнок взметнулся в синее небо и умчался в направлении гор. Пропал мой подарок.
Когда говорили о собаках, получалось, что самая лучшая на свете порода — дворняга. Мне казалось, Пашка лукавит из опасности, что кто-то из завсегдатаев этой биндюжки выгонит нас на холод сиюминутно, ссылаясь на положение дел в производстве бутадиена. Я осторожно напоминал:
— Хватит базарить, пошли работать… А то уже не запустят сюда погреться. Срываем план…
Мы отрывались от батареи и извинялись — чужие люди...
Особенно холодно стало в феврале. Плюнешь, бывало, на рельсы — отскочит льдышка. Уличные работы стали невыносимыми, и Серёга Геннадьевич подыскал нам халтурки неподалёку от общежития — в тепле. Проживавшие с нами в одной квартире люди ушли на побелку подъездов, а мы возились на вилле у одного тобольского воротилы. Впервые Попов нас туда доставил на иномарке, но, расставаясь, показал тропинку обратно в город. С работы и на работу мы добирались пешими — напрямки. На этой вилле я выкладывал печку, а Пашка топил буржуйку и приготавливал раствор. Отогретые материалы были насыщены водою. Замесы получались жидковатые, но дело спорилось ладно.
В отличие от городского массива дачи великих застройщиков находились в прорежённом лесу. Даже зимою тут пахло хвойностью. В округе не наблюдалось ни души. Только единожды бульдозер, рыча, прошёлся между заборами, расчищая дороги, да спустя какое-то время появились заказчики наших рук: Серёга Геннадьевич и важный с виду татарин — владелец дома.
— Вы не волнуйтесь, Тахир Акрамович, эти люди мартены клали, — обнадёжил его Серёга. — Брака у них не будет.
Словно металлургические печи — одно и то же, что и печи, в которых готовят щи.
— Значит, договорились.
— Вы, Тахир Акрамович, приготовьте в субботу мешки, — поклонился ему Попов, и, принимая расхожую улыбку вместо парадной, обратился ко мне:
— Ты справишься до субботы?..
Я утвердительно кивнул.
— Какого размера?.. Какие мешки? — удивился татарин, не понявший сути подвоха.
— Это такая поговорка, — смущённо вмешался я. — Покудова печка не разогреется, ловите мешками дым.
Баре умчались, а мы остались без пищи. В лесу отоварить наши талончики было негде, и назавтра Пашка взял из дома несколько сухарей, но насытиться ими нам тоже не пришлось. К людям вернулись лоси. Их было двое: мамаша и лосенёнок с виду такой же крупный, крепкий и безрогий. Но очевидно было, что это — неразумный малыш. Он увидел мелкие ягоды за забором, кажется облепиху. Малое неоклёванное птицами деревцо находилось вне досягания животных. Лосененок к нему тянулся, не обращая внимания на железные прутья, отделанные под пики басурманов. На холодном металле висели клочья его горячей шести. Пашка тут же нашёлся:
— Надо его накормить, а то свернёт себе шею.
Он освободил руки из варежек, натолкал в карманы телогрейки самых крупных сухарей и беспечно отправился к лосям, словно они - деревенские лошади, послушные людям. Животные растерялись от смелости, с которой приближался к ним человечек, не зная, какого он нрава — добрый или недобрый. Хотели, было, податься обратно в сторону леса, я видел, как мамаша уже поджалась для разворота, но Пашка тихо присвистнул им, словно собакам, достал из кармана хлебушек, и пришельцы рванулись к нему навстречу, разбивая сугробы в снежную пыль. Верхняя губа у всякого лося больше, чем нижняя, теплее и мягче. Пар валил у них из ноздрей, изо ртов, когда они хрустели кормёжкой. Вернувшись к работе, Пашка утверждал, что оба лося дышали молоком. Это была неправда. Таёжные звери пахнут иначе.
Ночью я плохо спал. Соседи тоже ворочались, кряхтели. Или я раньше не обращал на это внимания, или какая-то аномалия охватила наше жилище. Может быть, нахлынула магнитная буря или ветер за окнами подогнал тяжёлые тучи, полные снега? Ныло, болело тело, хотелось кушать. У Пашки под койкой шарахался голубь, махая уцелевшим крылом. Я догадался, что его ломает от болей не меньше, чем меня, он же — вовсе калека. Светился «козёл». Притянутая его теплотою птичья пушинка вспыхнула и сгорела, витая по комнате, за нею — вторая. Я осторожно поднялся, выдернул из розетки электрический шнур и подался к соседям. Люди во сне ругались. Старик Гопкалов искал зелёную трёшку, которой не хватало, чтобы опохмелиться, он возвратился в социализм. Витька Патлатый — расхожий столяр отчитывал супругу за измену, а Вовка Хватов —  просто рабочий закусился с начальством. Его дебаты о достойной зарплате шли вперемешку с похрапыванием, с кашлем; слышался мат. Опираясь на нецензурность, Хватов кому-то грозил. Днём эти люди носили маски и подобострастно улыбались Попову на всякую его шутку, порою недобрую, злую. Чтобы не случился пожар, в их комнатушке я тоже обесточил обогреватель и вернулся в свою конурку для продолжения сна. Темень была неполной. Спираль у «козла» ещё вишнёво светилась, пушинки летали, но не горели. Пашке пригрезились его питомцы. Сначала он ворковал по-голубиному, потом ласкался лицом о подушку, причитая: «Бедное ты — животное, скоро ты будешь рогатое, сильное. Я положу тебе в губы хлеба». Он никогда не ругался, терпел любые насмешки. Только во время сна у человека на лице проявляется его настоящая сущность. Размышляя об этом, я тоже вскоре заснул, а утром объяснялся за паникёрство, в котором обвинили соседи. Голубь носился по комнате, не давая себя поймать.

2. Теплыни охапка

У Попова служило несколько шоферюг. За ремонты на нефтехиме он получал бутадиеном и обменивал его на всякую технику. Цистерны со сжиженным газом уезжали в Поволжье, а вместо него по бартеру возвращались автомобили. Две новёхоньких легковушки, КамАЗ и кран хоронились на территории комбината в арендованном боксе, ожидая успешной продажи за наличный расчёт. Но в начале того никчемного года такие сделки не получались. Производство ослабло, деньгами не «пахло».
Поповские шоферюги обитали в тепле. Самый «авторитетный» из них Казбек Мелехесов недавно освободился на волю из тюряги. На работу к Серёге он попал по рекомендации Азамата Кучумова по кличке Кучум. Это не историческая личность, а современник из «новых русских», получивший известность во время борьбы за право совершать поборы на рынках. В исправительную колонию Азамат угодил три с половиной года назад после одной незадачливой перестрелки с иногородними рэкетирами. Тогда погибло три человека. Наказание было гуманным. Стрелки получили по восемь лет, а безоружному в этом деле Кучумову дали четыре года. Ему-то наш суровый предприниматель остался должен за «крышевание». В знак уважения и покорности Серёга Геннадьевич сбыл две цистерны бутадиена, принадлежавшие Азамату. Деньги от их продажи Попов положил на депозит, но не Кучумову, а себе, решив их вернуть бродяге сразу после его освобождения на свободу. Рубли прирастали процентами, однако делиться прибылью Серёга с Кучумом не собирался и жил припеваючи. Сиделец про это узнал. Жаба сушила душу. Он подослал к Попову Казбека. Тот ежедневно, как совесть, напоминал Серёге про неоплаченные долги. Местные люди злорадно шептались о том, что скоро Кучумов тоже покинет лагерь, и правда восторжествует, — нашему председателю настанут кранты. Кое-кто собирался даже помочь расправиться с мироедом — так называли Попова в бытовке уставшие люди. Но хозяин публично поклялся рассчитаться со всеми сразу, а новому шоферюге доверил КамАЗ.
Впрочем, денег, чтобы выполнить обещание, не было ни копейки. Затоваренные в боксе машины никто не покупал, и в голове у председателя созрела иная коммерция. На нефтехимическом комбинате было немало заброшенных строек. На этих объектах без дела валялись старые керамические кирпичи, уже не свежие, покоцанные, но всё-таки годные для производства работ, которыми занимался кооператив. И поскольку выездные ворота в город были надёжно закрыты, недострои не охранялись.
Морозы чуть-чуть ослабли. Дачные халтурки себя исчерпали. Чтобы мы напрасно не прозябали на вахте, хозяин нас озадачил. Пашка, я и Казбек разъезжали по комбинату на новом КамАЗе и подбирали эти кирпичи. Мы привозили их в гараж, сортировали и складывали у дальней стенки, потом закрывали брезентовой ширмой от лишних глаз. Новые же — румяные кирпичи, прибывшие с завода, наш председатель решился поменять на продовольствие, не «точкуя» их накладные на проходной. В Тюмении очень много селений, куда доехать возможно только по замороженному болоту. Люди, живущие в них, летом заготовляют кедровые орешки, клюкву и рыбу, а зимою они всё это привозят в город и оптом продают. На вырученные деньги сельчане закупают всякую утварь. Хороший кирпич необходим. Им обкладывают старые деревянные срубы и погреба. Имея торговое место на рынке, Серёга затеял большой обмен. Он рисковал. Орехи, клюкву и рыбу в городе продавали повсюду. Но бартер всё-таки состоялся. Попову показалось, что розничная торговля могла бы окупить его с лихвой.
За ширмой, где мы складывали кирпичи, обитала беспородная сука Альма — дворняга, немного похожая на колли. Она ощенилась и оставила троих пушистых кутят. Щенок и хилые две сучёнки, непохожие на мамашу, покусывая друг дружку, словно пегие мячики катались по гаражу во время затишья, а когда коптили машины, они прятались за ширмой и поскуливали, задыхаясь от гари вонючих газов. Недавно их мамаша исчезла, и Пашка взялся ухаживать за щенками. Соберёт, бывало, объедки в столовой и начинает кормёжку по справедливости. И ревниво следит за тем, чтобы самый сильный в куче кутёнок не отбирал у сестричек лучшую пищу. Как-то мы с Мелехесовым наблюдали эту возню из комнаты отдыха шоферов и трепались.
— Мои собачки, — признался Казбек.
— Пашка любит животных…
Я рассказал о том, как мы калымили на даче у Тахира.
— Туда приходили лоси. Павлик отдавал им лучшие сухари и картошку.
— Да, я знаю Акрамовича, — оскалился собеседник чёрными от чая зубами. — Тахир когда-то работал в комплектации Нефтехима. Но за какие-то растраты его попросили честно убраться…
— Это понятно за какие такие растраты, проворовался, поди?.. Такую дачу отгрохал…
— От большого немножко — не грабёж, а делёжка… Головастый детина — этот Тахир Акрамович.
В эту минуту Пашка ущипнул за ухо щенка. Тот взвизгнул и тут же насупился, поджимая хвостик. Сестрицы мирно сопели над миской. Они не боролись за первенство на обеде.
— Надо бы взять у соседа ружьишко да поохотиться на лосятину, — прошепелявил Казбек.
— Я слышал, что на это выдаётся лицензия. Такая охота не по карману всякому смертному человеку… Ведь, нужно платить за каждый убой.
— Эти законы не для меня… Я безо всякой лицензии пойду и убью лосяток.
— Они же почти ручные?
— Тем лучше… Целая тонна свежего тёплого мяса. Тот же Тахир Акрамович за милую душу его возьмёт и заплатит хорошие деньги. Я от Попова ещё ни одного рубля не увидел, получаю сахар вместо зарплаты. И постоянно в разъездах: то жену ему отвези-подбрось — у неё машина сломалась, то привези ему карасей из деревухи…
— Ты же — сиделый, опытный, страшный... Вот и спроси у Попова, доколе всё это будет длиться?
— Когда вернётся Кучумов, спросим…
Далее шли угрозы в адрес предпринимателя.
— Может быть, всё-таки не надо охоты на лосяток, а, Казбек? Предательство получается…
— Эко ты рассмешил!.. Вы с Пашкой, как бабы, торчите от нежности по всякой живучей твари… Ладно, не трону я ваших животных, не нойте напрасно.
После обеда в боксе появился Попов и распорядился, чтобы Казбек сиюминутно приготовился в рейс.
— На сортировку прибыл новый кирпич. Ты его сегодня получишь, а завтра чуть свет отправишься в ту же деревню за новой рыбой…
— Она же протухнет!..
— Я этим сельчанам пообещал кирпич, а слово Попова — твёрдо!.. Чай не хуже тебя соображаю и понимаю, что такая торговля опасна. Но весна ещё не настала. На улице — холод. Полученные от сельчан продукты в тепло не завози, чтобы не протухли…
Когда Мелехесов уехал, председатель откинул ширму и взялся пересчитывать кирпичи, украденные со строек. Щенки поутихли, но, всё же, одна из сучек попалась Попову под ногу и завизжала, придавленная ботинком. Серчая, хозяин пнул её в сторону Пашки, который тут же, как нянька, взялся ласкать обиженное животное.
— Ты нюни-то убери, не позорься, — рассердился хозяин, — и  выкинь всё это блошиное братство на улицу да подальше отсюда.
— Вы очень несправедливы, Серёга Геннадьевич…
Попов разгорячился. Лицо покраснело, вздрогнули подбородки. Он заорал про живодёрство.
— Пока вы не объявились на комбинате, собак у меня не жрали. Мне сегодня стыдно в столовую было войти. «Ты приютил бомжей, — сказали девчата, — ты не кормишь своих рабочих. Они собирают объедки», — и показали мне на тебя. Я пошёл помочиться, а у забора — собачья шкура… Сожрали вы суку, зэчье отродье, а печётесь об её мелюзге, как государство об инвалидах!..
 Выпустив пар, он повторил:
— Вынеси, я кому говорю?.. Вот ты упрекаешь меня в жестокости, за гада считаешь, а я ночами не сплю и думаю, где найти тебе деньги на выживание. И не жрите больше собак — не позорьтесь, и меня не позорьте…
Махнув рукою, председатель ушёл, а Пашка какое-то время всё ещё гладил щенка по инерции, удручённый тем, что услышал. Потом пошёл искать то самое место, где валялась собачья шкура. Он не поверил Попову. Но, убедившись в его правоте, вернувшись, собрал в охапку питомцев и отправился вместе с ними по комбинату в поиске добрых теплушек. Бывших кутят я узнал уже повзрослевшими собачарами полгода спустя. Их приютили в той самой слесарне, где висели лосиные рога.
На выходные Мелехесов вернулся из поездки и обнаружил пропажу. Под мухой он заявился в общежитие и затеял разборки.
— Где моя собачатина? Где щенки?
— Я их передал в хорошие руки, — мирно ответил Пашка.
— Неси обратно.
— Не принесу…
— Ты чего наглеешь, скотина?..  Ты кому грубишь?.. Да, я тебя за это… завтра зарою в сугробе, как последнюю чурку из Турции — без саванна, без гроба... Ты кто такой?.. Ты — бомжара... Ты нюх потерял на производстве бутадиена…
Несколько бранных непечатных слов венчали эту торжественную тираду. Я заступился за Пашку.
— Послушай, Казбек, уймись, не ругайся… Ему Попов приказал, он старше, чем ты, он платит нам деньги. «Развели, — говорит, — живодёрню, повсюду дохлые шкуры». Ты же, суку убил и сожрал, а он на Пашку подумал… Разве это прилично?..
— А вот за это я завтра пойду и убью всю твою лосятину… Это будет прилично. Мне тоже надо жрать. Вы совсем оборзели, клячи бездомные… Бичуганы, — скрипел он, не выбирая слов.
Пашка расстроился. Прямо из гаража, назавтра, он отправился на Тахирову дачу. Возвратился к обеду и рассказал о том, как отхлестал мокрой верёвкой и лосиху, и лосенёнка.
— Я отогнал их от города на пушечный выстрел… Никто меня не искал?
Прогулы карались строго. За каждое нарушение Попов штрафовал.
— Твоё отсутствие осталось в великой тайне…
В то самое утро на рынке Мелехесов торговал закупленной рыбой, а в гараже вместе с нами находился Володька Хватов — разнорабочий. Мы ремонтировали помятые ящики для раствора. Возились непродуктивно, жалея силы. Во время вчерашней воскресной разборки Володька крепко спал, приболевши, и не слышал скандала, поднятого Казбеком. Сегодня, не понимая, откуда сыр и бор, Хватов не к месту посоветовал Пашке взять дубину.
— В борьбе с лосями она эффективнее, чем верёвка.
Но тот огрызнулся:
— Это жестоко… Дубинкою можно нечаянно изувечить даже самую крупную тварь...
— А хлыстом, стало быть, гуманно — спустить с неё три шкуры?.. Ты чего вскобелился-то на рассвете?.. Ещё недавно ходил и целовался с лосями, а сегодня, вдруг, — за верёвку и погнался за ними в лес?.. Боднули что ли в мягкое место?..
— Их Мелехесов хочет убить... Он вчера приходил и ругался. Пообещал нам расправу, ежели не вернём ему его щенков…
— Да- а… Он хотел их сожрать, я знаю об этом, — ухмыльнулся Володька. — Но, чтобы он совсем не оборзел, я поставлю его на место — станет послушным и ручным.
Я не поверил этой браваде, а Пашка ещё неделю ошивался за городом, изучая следы в районе возможной охоты. Очень боялся наткнуться на лужу крови.
— Слава богу, белым бело… Ты знаешь, Володя, я никогда не бил животных, — признался он на досуге. —  Это случилось впервые в жизни — необходимость. Ты только бы видел, как глядел лосенёнок, соображая, куда ему бежать — от меня или ко мне. Но я его побольнее за это раздумье, похлеще, чтобы надолго забыл дорогу к людям…
— Сентиментально, — ответил Хватов. — Ты в жизни ещё хоть кого-нибудь бил верёвкой или просто так — по морде лапой — от чистого сердца?
— Нет, никогошеньки, никогда…
— Даже бабу?..
Пашка молчал.

3. Вонючая рыба

Мелехесов остыл. Угрозы разнорабочего для бывшего уголовника оказались ядовиты. А неделю спустя и мы узнали, что Вовкин родитель — авторитет. В Сургуте он держит большую «шишку». Наш Серёга Геннадьевич встрепенулся, помолодел. Смекнул, что дружба с Хватовым-старшим могла бы стать надёжным гарантом от притеснений Кучумова, если бы тот освободился негаданно нежданно. Он наказал Володьке явиться в гости к отцу на КамАЗе, в сей же час, вместе с нераспроданной рыбой.
— Я расскажу тебе, где его контора, как её отыскать… Твой старичок деловит, а рынок в Сургуте даже получше, нежели в нашем Тобольске, и доходы у населения там повыше, всё-таки — север, повсюду «живая» нефть, чёрное золото, сырьё… И запомни, Володя, это — ваша зарплата. Чем мы успешнее поторгуем, тем скорее они её получат.
Предприниматель поглядел на меня, на Пашку, на Мелехесова и важно добавил:
— Тебя я, Володя, премирую отдельно.
Тот усомнился:
— Ты тоже что ли поедешь?
— Нет, я останусь.
— Да я же никогда не торговал на базарах: ни рыбой, ни огурцами, ни проститутками… Мне не надо этой напасти. Я — не барыга, я — мужик, ты понимаешь?
— Забирай Мелехесова и в дорогу… Поставишь его к прилавку. У вас получится, я знаю… А ежели всё-таки что-то не выйдет, то папашка тебе подможет. А как же — наслышаны!.. Хвата знают по всей России.
Серега Геннадьевич достал из шкафа армянский коньяк, и после четвёртой рюмки командировка была готова. В общежитии, допивая остатки этого заморского пойла, наш товарищ признался, что родного отца не видел ни разу в жизни.
— Мне было всего полгода, когда его впервые обрили за ограбление ювелирного магазина. Подрезали продавщицу. Надели маски, и всё бы, казалось, правильно сделали, да только баба была живучей. Полгода спустя она опознала одного из нападавших по татуировке на плече. Того раскололи... Потом моего папашу обрили вторично. Но вот за что я уже не знаю, вроде бы за валюту. Советская власть пресекала такие доходы. У отца сегодня другая семья, есть малая дочка. Подженился недавно, после четвёртой отсидки, добился успеха в жизни. Взял за себя чувиху моложе на тридцать лет. Мне про это рассказала старуха-мать, а ей нашептали добрые люди... Вот я завтра приеду к папаше в гости, и он отправит меня обратно, жить, пресмыкаясь перед Серёгой, но прежде спросит, почему я никогда не носил ему в зону передачки. Нет, я к нему за милостью не пойду… Мне стыдно…
Словно опарыши, кишели денежные массы в Сургуте — в городе вечного профицита. Повсюду звучала музыка. Заприлавочные девицы предлагали свои товары или услуги «подешевле, чем у соседей», «отменного качества», «на долгое время». Горячая мелочь, казалось, просилась в кассу вон из карманов сама, потели ладони. В этой рыночной свистопляске предстояло найти свою нишу и скоро разбогатеть, торгуя вонючей рыбой. Но удача не улыбнулась Володьке. Неделю спустя он всё-таки заявился к папаше в особнячок, чтобы представиться. Уже потом, воротившись в наше тобольское обиталище героем, подвыпимши, он неоднократно трепался об этой великой встрече, назидательно улыбаясь нашим не весёлым заботам с благополучных высот. А было что вспомнить…
— Сам — метр в кепке. Баба в два раза выше, дочурка ж ему по пояс — моя сестрица, — рассказывал Вовка. — У папашки мешки под глазами чёрные, страшные, словно дёготь,  они пропитаны плесенью казематов, а за морщинами во лбу копошатся великие мысли. Он, было, усомнился, что я — его сынуля. Неоднократно к родителю обращались за помощью всякие транжиры и моты, выдавая себя «по жизни» за близких. Недавно один человече хотел заниматься школьными книжками. Втираясь в доверие, он перечислил несколько поручителей, с которыми мой папашка на короткой ноге, и после этого ему одолжили немного денег. Но заёмщик проигрался в рулетку и исчез. Проверяя, узнали, что это — фуфлыжник. Так называют мошенников люди уголовного мира. Вскоре его нашли убитым в овраге на свалке. Но мой папаша тут ни при чём, он — в законе…
На старости лет Хватов-старший обрёл не только семейное счастье. Как на всякого зрелого человека, на него снизошла благодать. Старик задумался о Вечном. Время от времени окунаясь в мир больших новостей, он узнавал, что повсюду возводят мечети и храмы — российская будущность невозможна без веры в Бога. Об этом пеклись и Ельцин, и Черномырдин, и даже Зюганов, меняя коммунистические замашки на крестные знаки, спонсируя всякие богоугодные начинания.
— Модель нашего общества должна опираться на Веру, — учил папаша Володьку — незваного гостя, не пугаясь нисколечко, что тот его уличит в отсутствии прочных знаний по теологии. — Но на какую?.. Смекаешь, мой сын?.. Я прочитал на эту тему немало книг: и Тору, и Библию, и Коран… Во время бессонницы, размышляя о ходе истории, догадался, что наша вера таится в наших генах. Мы славянские дети — Россия, Украина и Беларусь. Недавно по телевиденью показали одного никудышного человечка. На зоне он блатовал, я знаю про это, но за одну неправильную правилку его едва не опустили, и, спасаясь от нашего мира, он перекрасился в «суки» и построил небольшую церквушку для заключённых. Это молитвенный домик адвентистов седьмого дня.  Я же, напротив, решился поставить храм православный, не басурманский и не в тюрьме, а на воле!..
Власти не возражали. Хвату дали надел земли. Оставалось только его освоить, но ни один иерей не взялся за освящение. Криминальное прошлое Вовкиного родителя и недавнее убийство, о котором брехали в городе на каждом углу, бросало на церковь неблаговидные тени. Особенно возмущался отец Афанасий — самый старейший в округе поп. Он погрозился при встрече поставить богатого татя ниц перед Богом и отсушить ему старым церковным посохом заднее место в синь, выгоняя из тела бесов.
— Жизнь у меня не вечная, — признался папаша сыну. — Слабею: грудная жаба, одышка, гепатит. Я же им говорил — моим ребятам, не троньте того фуфлыжника, только найдите и пристыдите его немного, а они — за кадык и порешили неосторожно… Очень хочется, чтобы и для людей и для детей после меня осталось на память нечто большое, хорошее, доброе — Храм, например, Господний. Но отец Афанасий сегодня сильнее любого вора. Я выжидаю, наступит время, забудутся эти склоки, а надо, надо спешить. Летом начну фундамент для нового Храма своими молитвами…
С минуту они молчали, разглядывая девчонку, игравшую с куклой — папашину дочку. Потом Володька начал прощаться:
— Ну, ладно, батяня… Я поехал на рынок, чтобы помогать Мелехесову в торговом ряду. Спасибо тебе за хлеб и соль, за русскую водочку — несурагатное пойло. Она вкуснее, нежели армянский коньяк.
— Ты куда-то собрался? — удивился родитель.
— На рынок, — повторился Володька. — Я вижу, батя, что ты силён в этом мире, а мне, чтобы выжить, сегодня нужно продать машину рыбы. Это наша зарплата…
— Я тебе о высоком, а ты о низком… Сколько вам задолжал этот олень из Тобольска?.. Как ты его назвал?..
— Серёга Геннадьевич… Попов… Тридцать две тысячи рублей.
— Хорошо... Погости у меня ещё немного. Не спеши на работу.
Старик достал из кармана мобильник, в те годы его имели немногие, надел очки и долго буравил глазами справочник в поиске нужного абонента.
— Кажется этот…
Спустя минуту ему ответили.
— Иван Андреевич?.. Чем-то могу быть полезен?..
— Послушай, Антон Иванович… Ты, как я слышал, занимаешься рыбой?
— Я уже оставил это занятие…
— Вот как?.. Печально.
— Сегодня я, Иван Андреевич, продаю продукцию фирмы «Сименс». Мы нужны в каждой семье…
— «Сименс» — это понятно… А кто из наших торгует рыбой?
— Уже никто… А что-то случилось?
Хватов поведал ему о сыне.
— Сколько он просит? — заинтересовался собеседник.
— Семь тысяч баксов за всю машину, можно рублями по курсу…
— Хорошо, подождите, я скоро буду.
— Если нетрудно, то — в офис около рынка, Антон Иванович. Приезжайте… Мы тоже туда прибудем.
Предприниматель, с которым важно разговаривал Хватов-старший, появился под вечер. Торговля уже затихла. Папаня и сын сидели в конторе. Гружёная мелехесовская машина стояла под окнами. Её пропахший рыбой водитель ошивался в прихожей. Далее в кабинеты его не пустили, чтобы не портил воздух и комфорт.
— Вот ваши деньги, — ворвался Антон Иванович. — Всех обошёл, объехал, но всё-таки набрал. Семь тысяч «гринов».
— Я в жизни не видел столько много валюты, — хвалился Володька. — Когда этот лошара уже откланялся, Мелехесов его поймал в коридоре и спросил, куда разгрузить из КамАЗа рыбу. «Какую рыбу? — удивился детина. — Ах-х, вашу рыбу!.. Выкиньте её на помойку».
— В тот самый грязный овраг, где валялся убитый, — величаво заканчивал хватовский отпрыск свои рассказы о поездке в Сургут.
За одну улыбку «законника» его лакеи выкупили неполноценный товар. Этих бы денег хватило нашему коллективу. Но мы получили только аванс и жили полуголодными, а Володьке отдали всё до копейки. Надрываться он перестал и какое-то время был у Попова кем-то вроде приказчика над нами: повелевал, процентовал, пересчитывал объёмы наших работ и даже грозился уволить за лишний труд, чтобы не заработали очень много. Но опустился с небес на землю и вернулся в бригаду просто рабочим, когда его великий папашка разбился на автотрассе. Что это было: несчастный случай или милицейская операция «Вихрь-антитеррор», я не знаю. Холодрыга стояла в мире.



28 апреля 2012 года

СПАСИБО, ЧТО ПРОЧИТАЛИ!

Дорогие читатели!

Я непрофессиональный писатель и буду признателен, если вы поможете мне правильно расставить знаки препинания и укажите на стилистические ошибки, о которых я совсем ничего не знаю. Искренне Ваш - Муленко Александр Иванович