Главная проблема мужчины – в том, что он не знает, где начинается женщина: кубарем скатываясь с мягких холмов груди, путаясь в родинках с запахом клевера, жадно протягивая пересохшие губы к глазам – немудрено, что такое знание истощается столь же быстро, как впитывается пот в землю, иссушенную полуденным зноем, глаза обжигают – равнодушием или вожделением – эти два чувства становятся равны, как переполненные вёдра с тёплой мутноватой водой, а добраться до тени или колодца не хватает ни сил, ни прав – ведь, чтобы укрыться в тени женщины, нужно знать, откуда она начинается. Впрочем, у женщин всё ещё запущенней с самопониманием: ведь женщина не знает, где она кончается. И начинается то измученное чудовище с глазами на пол-лица, робко заглядывающее в зеркало, чтобы удостовериться в своём наличии – «была да вся вышла» не срабатывает – только для того чтобы снова бухнуться в кресло и тихонечко завыть, слизывая слёзы с пересохших щёк. Ещё несколько минут тому назад улыбчивое и счастливое тем детским счастьем – когда ты подслушиваешь разговор взрослых: «а давайте подарим собаку?» – резко оборванным стуком входной двери и голосом отца: «не тебе». И совершенно не важно – кому: твоей сестре, брату или племяннице перейдёт такое уже ставшее твоим счастье, важно, что в этот момент твоё беззаботное в своей настоящести «я» осознаёт, что оно ничего не стоит, потому что нет слова «только тебе», а есть – «подарим», а оно чужое, а твоё слово – «собака» – тоже чужое, а значит, и никакое не твоё, и все «Мариночка, внученька» ничего не значат – испуганные цыплята, разбегающиеся от чужих проворных пальцев, которые всё равно поймают; губ, которые всё равно поцелуют. На ночь и в лоб. И будут рассказывать сказки, в которых тебя больше не будет существовать, только Нетебе, капризная царевна, будет бросать палку твоей собаке и противно хихикать, дёргая её за поводок. И так всю жизнь.
Пока ты не поймёшь, откуда начинается женщина.
Для понимания этого мне хватило одной весны, когда я наконец сбросила опостылевшие ласты сапог, обманчиво ласковые снаружи и невыносимо жёсткие внутри (точная модель женской сущности), и не примерила тончайшие балетки. Жуткая боль в ноге – ставшая уже привычной хромой натурой – изрядно исказила мои представления о радости жизни: на протяжении осени/зимы главной радостью был тёплый махровый носок (чем толще, тем лучше), крадущиеся шаги на цыпочках и кресло (на котором можно было лежать, а не стоять). Стоять было сложнее, в сапогах (о, родная инквизиция, дошедшая до ХХI века на шпильках и колодках, звонко поцоковывающая набойками) – невыносимо, разве что выгнув стопу и улыбку влево, то есть не опираясь на больное место. Поскольку место было как раз таки на стопе – не опираться на него было невозможно. Радость походки кавалериста компенсировала боль, в то время как зеркала отражали печальную картину то ли сухопутной русалочки, то ли бывшей лебедихи, понуро ковыляющей кривой уточкой по мрачным коридорам универа.
С балетками боль ушла, и я недоверчиво сделала первый шаг к зеркалу, начиная с левой ноги, и снова с левой, улыбаясь всем своим существом до колен – радостно подрагивающем в строгой раме – и выше, уже невидимом, но таком же свободном, как распущенные по плечам волосы, как выпрямившиеся и ставшие жёсткими плечи, как встрепенувшиеся груди – льнущие к городу за стеклом, мягко пружинящие от каждого шага, стыдливо прикрываемые тенью от ресниц шаги, вышитые гладью по бугристому и твёрдому асфальту. Тогда, вырвавшись в солнечный, полный упругой зеленью день, я поняла то, к чему шла все эти годы –
женщина начинается со стопы:
от нежно розовой пятки, впервые ступившей на мягкий ворс ковра, – до первого пореза бутылочным стеклом во время сумасшедшей в своей юности ночи, через удар о тупой камень, вросший в берег, – к поцелую (чуточку выше), от стёртых в кровь мозолей в туфлях на босу ногу – к свободе сабо – и вот мы играем в Бабок-Ёжек с моей лучшей подругой: она – надев мой 36-ой! инквизиторский на танкетке, я – нырнув в её сороковой и бесконечный! – переваливаясь (вверх – вниз) – проходим несколько шагов (и сотен секунд) до такси. Потому что в настоящем и несколько шагов важны не менее, чем сотни дорог, и «я» никогда не заставит «ты» молча мучиться и сопеть, а немыслимым образом наденет мою туфельку на пальцы, подарив мне рай свободы – намного больше меня самой – и станет мною, а я – им, то есть ей. И это накануне свадьбы! Когда каждое порядочное я думает только об увеличении собственных габаритов до мы.
А мы не думали. Мы – ходящие босиком, беззащитные и закалённые, скачущие по лужам в весёлых кедах, бродящие за лапу в пыльных балетках, запинающиеся о брусчатку на тонких шпильках, запинающиеся о слова, которые нельзя говорить: «я хочу, чтобы Вы были счастливее меня». И молча цокочущие через переход, ловя эхо каждая своих мыслей: «Мне бы хватило вашего счастья» – «Вы же сломаетесь одна» – «Но я же счастлива», не вывихнувшие ноги ни на одном повороте, с улыбкой и без пластыря шагающие до самого моря, где можно сбросить босоножки и ощутить каждый камешек иначе, отдаваясь ему полностью, оставляя его отпечаток во впадине. Сколько отпечатков камней хранит память наших ног? Палимпсесты земли, исписанные нашими шагами – совпавшими и не. След в след – выйдет тропинка – дорожка – дорога – и вот уже шёлк под ногами превращается в сукно – всё грубее и грубее, а идти дальше сложно, пока не поранишься о колючку (и откуда здесь будяк взялся-то?!), не всхлипнешь и, прыгая на другой ножке, не поймёшь: а вдруг о него поранился и ты? И тогда жестокая колючка покажется родной и важной, а капелька твоей крови даст ей силы тянуться дальше к небу, а мне – идти
в изумительно тонких балетках, украшенных голубыми венками, по тёплой вечерней земле.
А потом запрокинуть голову и увидеть тонкий полумесяц – полупрозрачный – в таком ещё синем небе. И закрыть ладошкой от палящего солнца. Ведь женщина не заканчивается до тех пор, пока может ладонью укрыть месяц. И даже если у неё выгорят волосы, станут солёными губы и сухими глаза – в её ладонях сохранится прохлада – она накроет твои веки. В ногах её сохранится правда – но она преклонит колени.
А в тени её сохранится верность и никуда не уйдёт.
30 апреля 2012
______
photo by Mihaela Cojocariu ©