Александрина с тетушкой Загряжской тихо сидела в углу зала около входа, успевая выхватывать картинки из происходящего, чтобы потом анализировать увиденное и услышанное - в тихой обстановке…
Бал давал их хлебосольный дядюшка Строганов, и он уже заканчивался. Таша, в ожидании экипажа, стояла в окружении веселых кавалергардов, опираясь спиной на колонну у входа, принимая от них, как и всегда, любезности.
Её муж в задумчивости стоял в стороне – около другой колонны, и как будто совсем не слышал этих разговоров. Его ладная стройная фигура была как натянутая тетива, лоб прорезали морщины, глаза сумрачны - он, не замечая ничего, крутил и крутил правой рукой локон на виске…
Александрина почувствовала боль за него – одиночество и несчастливость Ташиного мужа бросались в глаза. «Как произошло, что наша младшая сестра, которая никогда не обращала внимания на француза, пускавшегося на всякие ухищрения, чтобы только обратить на себя её внимание, все-таки начала принимать его ухаживания?.. Эх, Таша, Таша! Ты же так была равнодушна к нему!..
Вот это равнодушие, видимо, и привело Жоржа Дантеса-Геккерна к систематическим атакам на тебя – привыкнув к легким победам, он решил, что у тебя равнодушие напускное. А это его подзадорило - он в любом месте, в любом обществе стал демонстрировать, как влюблен в тебя…
Теперь Пушкин категорически потребовал не пускать всех Геккернов, включая и Катрин, на свой порог, но и это ничего не изменило: чтобы случайно встретить или хотя бы взглянуть на тебя, Дантес пускался на всякие хитрости...- Бледное лицо Александрины прорезала презрительная гримаска. - Его осведомленность в отношении наших прогулок или выездов нас,помнишь,как изумляло… Мы с Катрин,теперь я понимаю, плохо делали, что все время вышучивали тебя и спорили – появится ли он там, где мы будем в этот раз, хоть никому и не обмолвились о своих планах...
Не сами ли мы, постоянными шутками и догадками о том, узнает ли он наше местопребывание, натолкнули Ташу на мысли о нем? Как это было глупо, заключать пари об этом!»
Не выпуская из виду младшую сестру и Пушкина, она вспоминала, как это происходило. Как-то раз, утром, им внезапно пришло в голову пойти в театр, а не ехать на прогулку. Достав билет в ложу через тетушку, Александрина злорадно пропела:
- Ну, на этот раз Дантеса-Геккерна не будет! Сам не догадается, и никто ему не подскажет.
- А он, тем не менее, там будет, - уверенно возразила Катрин. - Он всегда все узнаёт. Хочешь, давай пари держать – ты проиграешь, и тогда отдаешь мне свою серебряную булавку!
И что же? Не успели они занять свои места в театре, как кавалергард, звеня шпорамм и щедро раздавая улыбки направо и налево, уже входил в партер…
Она, грешным делом, подумала тогда: не Катрин ли сама всякий раз его извещает - через Лизу, горничную Таши?..
По-видимому, этим неустанным преследованием Дантес и добился того, что Таша стала обращать на него внимание…
А несчастная старшая сестра, хотя и понимала, что ухаживания относятся к Таше, взяла и влюбилась в него… И какой же она скрытной оказалась – никому не признавалась!.. Как же, должно быть, Катрин ранило ухаживание этого Дантеса за младшей сестрой, которое переходило все мыслимые границы! Ведь где бы они ни появлялись, тот принимался оказывать внимание исключительно Таше, а если не мог с ней говорить, то просто пожирал ее глазами…
Александрина вынуждена была признать - любая женщина могла поддаться такому обожанию - Таша и сама не заметила, как начала принимать волокитство француза с удовольствием…
А Пушкину, как всегда, все было донесено в приукрашенном виде... Александрина зажмурила глаза – картина того бурного объяснения между Пушкиным и Ташей встала перед её мысленным взором. «Ах, как он был тогда страшен: глаза яростно сверкали, рот дергался, лицо свела судорога, но он продолжал обвинять сестру в легкомыслии и попустительстве «проклятому кавалергарду»...
Её больше всего поразила Таша - она спокойно и холодно смотрела на мужа и молчала. Потом небрежно произнесла:
- Я даже не буду смотреть в сторону француза, если это вас так задевает. Успокойтесь, вас хватит удар!..
И с равнодушным видом удалилась из комнаты… Почему же тогда, после этих слов, она снова и снова, выезжает на балы и принимает приглашения Дантеса на танцы? Особенно теперь, когда к ревнивцам добавилась и Катрин! Могла же она хоть немного пощадить и старшую сестру? Как её понять?..
Наконец, прибыл экипаж, и они вышли из зала. Пушкин сразу первый уселся, не обращая на них никакого внимания, а потом они с Ташей протиснулись на сиденье, чтобы оставить больше места тетушке. Дорогой они все молчали…
Но Александрина весь путь к дому была занята – вспоминала, как Таша была поражена, когда Дантес сделал предложение старшей сестре, как кричала:
- Я не верю в это! Он ведь меня любит, а не Катрин! Как он мог так поступить со мной?
Пушкин заливисто хохотал над ней, а она все ему доказывала, что так не бывает, чтобы любили одну, а женились на другой...
На это разозленный Пушкин, подбежав и подняв её прекрасное, как камея, лицо и презрительно заглянув в глаза, бросил уничижительным тоном:
-А ты женка, случайно не забыла, что замужем за мной?- и издевательски громко начал заливаться смехом.
Александрина вспомнила, как он тогда,прекратив смеяться, и утерев выступившие от смеха слезы, произнес с мукой в голосе:
-Иногда ужас умножается, когда выражается смехом...
Он вышел из комнаты, сгорбившись и став еще меньше ростом. Таша, которая все это время сидела неподвижно, упала ничком на постель и начала плакать, судорожно вздрагивая всем телом…
Александрина очутилась между двух огней. С одной стороны – семья, которая её приютила и сделала столько хорошего для них с Катрин. С другой – она, Катрин, которая пребывает в одиночестве от семьи и, сколько бы она ни торжествовала, что сумела выйти замуж за самого модного молодого человека, да еще младше себя на четыре года, но тоже страдает. Не может ведь она не понимать, как зыбко и позорно её положение, когда её муж демонстративно возобновил свои ухаживания за Ташей?
Свет злословит теперь не только по поводу Таши и Пушкина, но и по её, Катрин, несчастливому замужеству. Добилась, чего хотела!
«Господи! Откуда на нашу голову взялся этот шуан, этот любитель злых шуток и издевательств над бедными мужьями? Зачем разрушил наше спокойствие и счастливое течение нашей жизни! Как все хорошо было без него! И как теперь все изменилось – в доме холод и пустота, даже дети никого не спасают от внутреннего неуюта…
Как этот француз разительно отличается от старшего зятя! Да, Пушкин не меньше его любит и пошутить, и поозоровать, но делает это с умом и деликатностью, а не со злостью и бездумностью, как кавалергард-пустозвон! - Спохватилась: Да как я даже могла сравнивать Пушкина, постоянно носящего в кармане книгу, чтобы, улучив минутку, уткнуться в неё и читать – всегда и везде, и кавалергарда, благодаря своей красоте выбившемуся в люди! Дантеса, у которого никто и никогда не видел книгу в руках, даже случайную?! И вообще, кроме казарменных каламбуров и флирта,с такими же, как он, пустыми женщинами, похоже, новоявленный зять ни к чему и не способен… Жалкая же доля досталась Катрин!»
Александрина не могла спокойно видеть задерганного всеми невзгодами, журнальной травлей, наконец, ревностью мужа Таши, который изнемогал от этого бремени – тащить все эти тяготы бытия на своих не таких уж широких плечах, с такой ранимой, эмоциональной душой. Он весь похудел, пожелтел, уже с трудом выносит последовательную беседу, не может усидеть на одном месте – целый день куда-то быстро уезжает; еще быстрее возвращается - все мечется…
Она не раз видела, как он вздрагивает, после тех проклятых писем, от любого стука в дверь. И слышала, как запретил прислуге принимать письма с почты. Но, не успев услышать стук, отталкивает человека и сам бросается к двери. Выхватывает письмо и тут же запирается в кабинете… Дергается от любых звуков, настороженным взглядом сторожит Ташу; он не выносит даже своих детей, которых до сих пор так любил, особенно Машеньку и Сашку. - Невесело улыбнулась, вспомнив, как Пушкин заразительно и счастливо хохотал, сверкая своими великолепными зубами, услышав от неё, как рыжий Сашка ей сказал:
-Азя, я просить не буду… Дай мне чаю. – Его учили ничего не просить...
Боже, как же она их любит - Машку и Сашку, как их называет Пушкин! Гриша и Наташа еще маленькие. С ними, в основном, няни. А эти, да, очень забавные…".
За этими размышлениями она не заметила, как доехали до дому. Не стала останавливаться в общей комнате, а сразу прошла к себе: не хотела присутствовать при очередной ссоре супругов - чувствует, как гроза раздулась и готова разорваться, выплеснув все ужасы оскорблений друг на друга.
Она грустно покачала головой: похоже, их жизнь превратилась в одну большую цепь объяснений и разборок...
Раздевшись, прошла к детям, подоткнула одеяла, поцеловала каждого в лоб, и, перекрестив, пошла к себе. Попыталась заснуть, но ничего не получалось. Ворочалась в постели, пыталась читать, но равномерные глухие шаги, которые раздавались в тишине ночи, ей мешали – Пушкин, видимо, отпустив Ташу спать, мысленно продолжал с нею спорить…
Села на постели, закутавшись в одеяло. «Как же ему помочь? О чем он думает и как он собирается дальше жить? Таша не хочет в деревню, а жить здесь стало невозможно, средств не хватает. На Пушкина жалко смотреть…»
Вчера вечером он поехал в очередной раз куда-то и вернулся с художником Карлом Брюлловым. Он очень модный художник и - нарасхват... Когда Пушкин послал за ней, она, войдя в зал, увидела человека средних лет, с брюзгливым выражением лица. « Если ты не в духе, зачем ходишь по гостям! Да еще в ночь!» - чуть не вырвалось у неё. Но то, что дальше происходило, было еще хуже. Пушкин начал будить детей по одному и, сонных, стал выносить их к нему на руках...
Что он хотел ему доказать? Картину натянутого семейного счастья?
Вдруг она услышала, как художник грубо спросил Пушкина:
- На кой черт ты женился?
Замерла, ожидая ответа.
-Я хотел ехать за границу, а меня не пустили… Я попал в такое положение, что не знал, что делать, и женился. И вот – дети, - бережно прижал к груди сонного Гришку.
«Неужели, он сейчас говорил правду и все признания в любви к Таше – просто слова?.. А его дети?.. Как это все понять! Ведь он любит их безумно, я сама это вижу…»
Но она тут же его оправдала: ей ли не знать, как дела его плохи! Только в начале августа он взял у ростовщика Шишкина семь тысяч шестьдесят рублей под залог жемчуга и серебра, а денег этих уже и нет в помине...
Тягостный тот момент она не может до сих пор забыть, когда он, пряча глаза, говорил ей стесненным голосом:
- Александра Николаевна, мне очень неловко просить у вас украшения, но скоро нам будет есть нечего, если мы не заложим шаль Натальи Николаевны и ваше серебро… Еще буду просить Соболевского, перед его отъездом в дальние краи, дать что-нибудь, иначе мы не расплатимся и с людьми своими… и вообще!..- Помолчал, отчаянно крутя локон на виске:- Вы знаете, что я полгода не могу закончить выплачивать долги Льва Сергеевича, который уехал на Кавказ еще в июне…- Желтое его лицо с заостренным теперь носом свела судорога.- Пусть бы меня Лев сделал наследником, потому что все случаи смертности на его стороне: он поехал в край, где чума; потом - горцы; и, наконец, как военный холостой человек, он может еще быть убитым и на дуэли… Тогда я разбогатею…- Он горько шутил, а в глазах плескалась невыносимая тоска…
Александрина заснула только под утро, когда его шаги перестали звучать…
Предмет её долгих раздумий и забот,с самого возвращения с бала, шагая из угла в угол, ворочал в голове неотвязные думы. Как справиться с денежным расстройством, которое держит его в таком мучительном и раздраженном состоянии? А этот проклятый француз, который, даже после женитьбы на Катрин, не дает его жене проходу, доводя его до умопомрачения!? Как с ним поступить? Как избавиться от этого щекотливого состояния?..
Ах,если бы на тот момент, когда Натали согласилась уехать с ним, Нащокин, к которому он обратился за пятью тысячами, прислал их ему, они бы уже жили в деревне, на воле… Но Войныч не понял его отчаянной мольбы, а он не сумел настоятельно просить… И уплыли у него из рук: «поля, сад, крестьяне, книги; труды поэтические; семья, любовь; религия». - С горечью вспомнил о самой сокровенной мечте - жить в деревне, вдали от петербургской светской черни,сплетен,зависти… - Вот со смертью, правда, еще не ясно,- продолжал он свои горькие думы. - А горше всего, что женка мучает меня своими непонятными отношениями с этим бастардом, которого женитьба не остановила. Наоборот, наглый шуан возобновил своё волокитство, продолжает глазами преследовать её. Он сам видит это все – поэтому и не стал отпускать её одну, как раньше, на балы и вечера – слишком передоверился ей…
И, раз так, вынужден, от злости сворачивая скулы, наблюдать, как пустозвон-кавалергард приглашает ее на танцы, и она ему не отказывает – якобы потому, что не хочет вызывать толки и сплетни в обществе – мол, их постоянно преследует множество глаз!..
Конечно, этому свинскому Петербургу подавай такой скандал! Теперь все только о том и толкуют, что Дантес женился только для того, чтобы спасти репутацию его жены. Его жены! - Поник головой… - Хуже всего, что в сплетни втянули и Александрину – эту святую барышню. Пошли слухи, что он состоит с ней в связи!.. Он - и в связи со свояченицей! Это какой-то ужас... Ах, как все это вынести?!..
Эти слухи, он уверен, могли родиться только в извращенной голове Идалии Полетики. Это она, тайная подруга Дантеса, пустила такую грязную сплетню и теперь её муссируют, он уверен, в салонах его врагов - Нессельроде, Уварова, даже Софьи Карамзиной.
Он знает,Полетика ему мстит за то, что услышав, что она предоставила его жене и Дантесу свою квартиру для тайной встречи, он обвинил её в сводничестве и не сдерживался, когда бросал ей в лицо:
- Вы – подлая и лицемерная женщина! Играли роль родственницы и подруги моей жены, и, завоевав её доверие, втянули её в свои вероломные планы. Зачем ей внушаете, что ничего плохого нет в том, чтобы нарушать супружескую верность, как сами делаете? Зачем вы предоставили свой дом для встречи моей жены и Геккерна? Скажите, зачем? Чего вы добивались? Чтобы она пошла по вашим стопам?.. Кто не знает, что вы сами являетесь незаконнорожденной дочерью Строганова? Ведь португальская графиня д,Ега – ваша мать, не была женой вашего отца, когда вас родила!.. - бросал ей в лицо оскорбления, не замечая разящей ненависти в глазах. - Вы не считаете это ненормальным…Более того, сами родили сына не от мужа, а от любовника… Но я хочу узнать, почему вероломно и подло вы разрушаете её жизнь? Что она вам сделала?
Полетика, сверкая полными ярости глазами, давно вскочила,а после этих слов, как фурия, понеслась к выходу. Распахнула двери, не дожидаясь человека, которого она вызвала колокольчиком…
Этот скандал являлся цепью в череде неприятностей, которые у Александра появились с окончанием лета - те немногие радости, которые выпали на его долю в эту пору, как-то быстро закончились...
А ведь как хорошо все начиналось! С каким удовольствием он вывел на последней странице «Капитанской дочки» дату – 23 июля! И какой это был радостный день: исторический роман, который, прямо сказать, нелегко ему давался, был,наконец, завершен - спасибо тебе, слякотное лето!.. Не будь этого счастливого лета, не будь этой внутренней раскованности, он бы не смог написать эти свои стихи:
"Пред силою законной
Не гнуть ни совести, ни мысли непреклонной..." .
Но душевный покой его оказался недолгим. Опять на него обрушились заботы и тревоги - разве он рожден для покоя и счастья? Надежды, которые возлагал на "Современник", не оправдались - две трети тиража остались на складе. Зря он, после первого номера, увидев, что журнал пользуется спросом, вдвое увеличил тираж. Это была катастрофа, полный крах – ему не удалось возместить даже издательские расходы. А ведь других доходов, кроме «Современника», у него не будет… И ростовщики ему не помогли: деньги разошлись сразу...Долги...
Конечно же, теперь он не может, в таком настроении, писать. И никому дела нет до его состояния. Все - и отец, и сестра, и брат - со всех сторон его теребят в связи с предстоящим разделом Михайловского. Лев уже в письмах требовал прислать ему деньги в счет будущего наследства - деньги нужны ему срочно, и ждать он не намерен. Небось, проиграл, стервец!.. Да и ведь его самого мучают карточные многотысячные долги,которые он наделал еще до женитьбы…
Боже, тут и без долгов чести хватает огорчений - сколько крови попил у него один только зять Павлищев! Такого назойливого человека он еще в жизни не встречал! И,главное, преследует его необоснованными денежными претензиями, требует выделить долю Ольги. И она, кажется, тоже на стороне мужа…
Все это невыносимо... Придется продавать Михайловское, как бы она не была дорога ему! Пришлось писать отцу: "Я не в состоянии содержать всех; и сам я в очень расстроенных обстоятельствах, обремененный многочисленной семьей, где у каждого ребенка – своя няня… Я даже не смею заглядывать в будущее!".
А есть ли оно у него-будущее-то?
В августе в его голове неотвязно стали звучать слова Державина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...". Он пытался отмахнуться от них, забыть, но они так прочно засели в голове, что теперь её не хотели покидать.
Ночью, в тишине, долго сидел над листком с уже написанным «Памятником», не видя черновые строфы, а потом перевернул его, и незаметно для себя быстро-быстро стал набрасывать карандашом:
"Пошли мне долгу жизнь и многие года!"-
Зевеса вот о чем и всюду и всегда
Привыкли вы молить - но сколькими бедами
Исполнен долгий век!".