Поздней осенью прошлого года меня пригласили на литературный вечер в бард-кафе «Алиби», что недалеко от м. Тургеньевской в Ащеуловом переулке, на четырёхлетие «Избы-читальни». Праздничную программу вёл сам Аркадий Стебаков, главный «Избушки». По случаю такого события я исполнил несколько песенок, среди которых прозвучала и «Гимн табуретке», которая встречена была с явным одобрением. Позже я эту песенку переименовал в «Странную любовь», что бы от названия и на всём протяжении её до самой концовки сохранять хоть какую-то интригу. Сюжет заключался в том, что табуретку я сравнивал с любимой женщиной (!?). И вот когда дело доходило до последнего куплета, зал, затаив дыхание, затихал на мгновенье в ожидании необычной сексуальной развязки, а потом… взрывался смехом. Вот она изюмина:
Мне улётно с тобою в квартире,
Где б, не влез на тебя – там уют…
И не важно, что ножек четыре (!?)
И тебя… табуреткой зовут.
Сразу после выступления ко мне подошла очень привлекательная женщина, представилась и сказала, что она от «Радио России» и спросила, не буду ли я против, если меня пригласят для исполнения авторских песен на радио. Отчего же, - ответил тогда я, - буду даже очень рад. Она, приветливо улыбаясь, записала мои координаты, пожелала творческих успехов и сказала на прощанье только одно слово «ждите». Интонация сказанных слов была настолько обворожительной, что мне показалось, будто бы не я их, а они меня одного только и будут ждать.
Прошло время, я встретил новый год и весь прилагаемый к нему пакет праздников, последствия которых тяжким грузом плюхнулись в мою печёнку, и, было уже, забыл, что меня кто-то и куда-то приглашал, как вдруг в конце января мне позвонили оттуда…, с радио. Мужской голос представился Алексеем Морозовым и спросил:
- Борис, я не ошибся?
- Да-да…, к Вашим услугам, – ответил я.
- Вы не желаете принять участие на радио в передаче Успенского?
- Извиняюсь, коим образом?- ответил я.
- Спеть свои песни…
- Да, мне хотелось бы спеть свои некоторые песни…, было бы неплохо несколько штук их спеть, - и было раскатал губы как минимум на полконцерта, как меня всё тот же голос поставил на место, то есть ближе к реальности:
- Мы хотели услышать только одну из них…, про табуретку, нам о ней много рассказывала наша коллега, она слышала её в Вашем исполнении и говорит, что у Вас она прикольно звучит.
- А о других она Вам ничего не говорила?..
- Речь шла только об одной!
- Как жаль, что только об одной. Я ведь спел тогда несколько… Я и других…, с десяток могу навалять.
- Ну, там посмотрим, но она будет главной, скажем так, - продолжали настаивать на том конце связи и ставить меня на место.
- Лады, Ваша взяла, - удручённо процедил я.
- Борис, но предварительно Вас надо прослушать…, мы назначим Вам дату и время, и Вы приедете к нам в студию, ну скажем так… денька через два-три. Как, идёт?
- Нет, тогда я не согласен…, чего меня слушать, заходите в интернет и слушайте, сколько вам влезет, - возмутился я и готов был сразу прервать разговор.
Уже и так не хотелось ехать на это мероприятие из-за одной или максимум двух песенок, а тут ещё и «прослушку» устраивают. Нет, не пойдёт. Меня уже не раз приглашали на подобные программы, в том числе и на телевидение, где кроме бестолковщины и нервотрёпки я ничего не видел, а главное не мог понять для чего я здесь оказывался и кто меня конкретно вызывал. Суета сует, конвейер неразберихи, дурдом, одним словом. От автора-исполнителя, порой хотели услышать что-то другое, но только не то, что он сам хотел представить. Кто-то давал команды: то расчехлить гитару, то не расчехлять. А в одном случае даже оскорбили, кто, мол, сюда деда привёл на молодёжный канал. Кто-то заорал в ответ, да у этого деда так гитара звучит, как у молодого… Тогда, уважаемый, - обращаются ко мне и говорят, - что сидим, мужчина, расчехляйте гитару. Дурдом, одним словом. Ну, никто понять не хочет, если я гитару расчехлю, то обязательно надо её и тут же подстраивать. Чехол-то у меня мягкий, а на жёсткий, как всегда, денег не хватает. Где-то колки у неё за что-то заденут и даже не заметишь, или кто-то прикоснётся случайно, и всё – «пиши пропало», обязательно надо настраивать заново. А тут вокруг всегда толпится куча людей, которые порой ведут себя бесцеремонно, толкаются, громко бренчат на расстроенных инструментах, постоянно подскакивают с мест и даже тогда, когда их никто не вызывает. Где уж тут настроиться. Конечно, есть человек, который всем этим управляет, но до него разве доберёшься через такую толпу горлопанов. В общем, послушал я его уговоры, представил себе прошлую картинку и… ехать на передачу наотрез отказался.
Но не прошло и два дня, как Алексей опять звонит и так мягко и вкрадчиво говорит, что, оказывается, проживаем мы с ним на параллельных улицах (вычислил, разведка, работа такая) и прослушать он может прямо дома у меня или у него. Разрешение он такое от Успенского получил. Я ему и говорю, давай, мол, подходи тогда ко мне, я гитару по морозу таскать не буду, тем более, у меня всё же какая-никакая, а студия своя. В этих бестолковых разговорах мы уже перешли на «ты» и стали называть друг друга по имени.
Пришёл он ко мне, в общем, и я ему спел свои любимые песни. А он опять за своё, пой теперь про табуретку. Ну, пою я ему эту песню, он тогда и говорит: «Во! Эта песня наверняка Успенскому понравится, а вторую песню споёшь про свою теорию относительности, которой сто лет исполнилось. И окончательно спрашивает, готов ли я 2 февраля уже с гитарой приехать на передачу. Я вижу, взяли меня в оборот крепко, не мытьём, так катаньем, что отступать совсем некуда, да и непорядочно теперь вовсе отказываться, и… согласился.
Еду как мне было указано к 20.00. Это была пятница 3 февраля. Денёк выдался очень морозным, градусов двадцать в минусе было, если не ниже. Укутал я свою гитару в чехол, подмотав внутри его тряпья, и поехал брать штурмом живой эфир. Но когда от метро «Савёловская» я прошёл пешком километра полтора до бюро пропусков радио, то из штурмовика я превратился скорее в замороженного немца под Москвой 1941 года. Когда я немного отошёл, то понял, что припёрся на передачу в числе первых. По-деловому так поздоровался с женщинами в аппаратной, как будто бы здесь постоянно работал и повесил свою одежду на вешалку. Ну, думаю, надо теперь и место занять достойное, то есть самое лучшее и смело прохожу с гитарой в студию. Совсем, охамел. А с другой стороны, подмечаю, на меня все смотрят с явным равнодушием, как на какую-то прозрачность, как бы и, не замечая вовсе, ну думаю, и ладушки. Веду себя, значит правильно, как завсегдатай, главное вопросов глупых не задавать. Не суетиться, одним словом. Расчехляю гитару и спокойно её настраиваю. Всё получается славненько. Как только стали заходить люди с гитарами, я сразу понял, что это и есть постоянные члены передачи. Но Успенского среди них не было. Все говорили шумно об одном и том же, что Эдуард Николаевич вместе с Лёшей Морозовым застряли в пробке, ну, что ж дело обычное для Москвы. Но до выхода в эфир оставалось чуть более 15 минут. Маловато. Однако никакой сутолоки и беготни я не замечаю, а вижу, что люди все заняты настройкой инструментов и неспешными разговорами. Они, несомненно, все знакомы и прекрасно знают друг друга. Я же для них загадка. Но с незнакомыми мне людьми веду себя непринуждённо, киваю в такт их приветствиям, пожимая руки и называя только имя. И, наверное, правильно. На место, облюбованное мною, никто не претендует. Ага, похоже, здесь работает принцип «кто раньше утром встал – того и тапки».
Подошла, как я узнал по разговорам, новая «клавишница». Ведёт себя, по-моему, очень даже застенчиво. Как и положено, в первый раз, а может быть вообще девушка стеснительная. Хабаровский (псевдоним), баянист, прозванный Успенским так, потому что прибыл в Москву из Хабаровска, подсказывает, как она должна в начале передачи озвучить её позывные. Вроде все при деле. Я тоже вроде как бы на месте, проверяю прохождение на пульт голоса и гитары. Все параметры в норме.
И вот, наконец, оживление в студии. В «гавани» появляется улыбающийся Эдуард Николаевич. Все мы, приличия ради, встаём и, таким образом, приветствуем его. До выхода в эфир остаётся около 10 минут. Маловато времени, даже для экспромтов. Я волнуюсь от того, что до сих пор неясна диспозиция и роль, которую за считанные секунды мне предложат сыграть. Ведущий быстро начинает свой обход круглого стола, за которым расселись мы, приглашённые лица, с инструментами и записями на листочках и бумажках. Успенский понимает, что времени у него в обрез, он сосредоточен, но улыбается и его спокойствие передаётся всем в автомате. Здороваясь с каждым, он тут же спрашивает, что сегодня тот принёс. На одном исполнителе останавливается и резко говорит, нет дорогой, ты это пел в прошлый раз. Давай другую. Надо же, всё помнит. Тот также быстро предлагает другую песенку и поёт первый её куплет. Успенский улыбается, говорит «пойдёт» и переходит к другому исполнителю. Наконец-то он добирается и до меня. Я представляюсь ему, называя себя автором-исполнителем, а также произношу имя и фамилию. Он одобрительно кивает и говорит:
- Ага, знаю! Так что мы будем исполнять?
- Песню про табуретку, - отвечаю я, удивляясь его заявлению о том, что он меня знает.
- Ну-ка, напой!
Я спел первый куплет. Пять гитар дополнительно мне аккомпанировали, путаясь в моих аккордах, и баян в придачу, что мне явно не понравилось. Табор какой-то. Но Успенский оценил всё это по-своему, сказав одно лишь слово «нормально». Потом он спросил:
- Ну, а ещё чего-нибудь.., повеселее… есть?
И вот тут меня словно бес попутал, или меня понесло и я брякнул:
- А как же! Есть у меня одна старая лихая песенка, правда не моя, я её как-то в подворотне слышал и запел:
Подарил мне дедушка рубашку,
Сорок лет которую носил…
По этой по рубашке заползали букашки –
Дедушка их пальчиком давил.
- Хорошо, - сказал Успенский, прерывая меня, - а дальше там ничего такого нет, за что мне могут голову намылить.
- Да, нет, всё в рамках, мой внук её очень даже любит.
- Ну что же, если внук любит, пусть она будет запасным вариантом, - произнёс, усмехнувшись, Успенский и пошёл дальше по кругу.
Когда на меня с укоризной посмотрел Алексей Морозов, как бы говоря, ну что же ты, договаривались совсем о другой песне, а ты будешь петь какую-то ерунду. Да, - подумал я, - нехорошо получилось, но слово не воробей – уже вылетело, но может быть и не дойдёт дело до «рубашки», чего уж заранее киснуть, - и положил перед собой тексты двух песен, «табуретка» из которых стала первой.
Ну, вот мы в эфире. Я мысленно, в ожидании своей очереди, повторяю слова, которые должен произнести перед песней о табуретке и, вкратце о том, как она успешно была исполнена мною на конкурсе, и осторожно в который раз, едва касаясь струн, перебираю аккорды. Я - пятый по счёту и время течёт очень медленно. Мне кажется, предыдущие исполнители поют целые арии из опер, не уважая своих товарищей. Волнение растёт, но вот взгляд Успенского переводится на меня, что означает, ну что «табуреточник» черёд твой настал, на что кивком головы даю знать, что я готов. Пальцы левой руки у меня застывают на нужном аккорде и их уже не оторвать. Эдуард Николаевич начинает небольшую вступительную речь обо мне, примерно такого содержания: «Сегодня в наш состав мы ввели наряду с известными исполнителями нового, но автора-исполнителя, того человека, который сам пишет и стихи и музыку своих произведений и сам же исполняет их, это … и называет мою фамилию». Потом все хлопают в ладоши, и он делает главное объявление: «Сейчас нам Борис исполнит песенку о том, как сорок лет назад ему дедушка рубашку подарил(?!)…».
Ну что сказать мне было в данной неожиданной ситуации. Сказать, что Э.Н. всё перепутал, никакого дедушки и рубашки от него тем более не было и быть не могло, а вот табуретка была. Давайте, мол, в таком случае я о ней и спою. Вот тогда бы пусть у Э.Н. голова болела. Но я в отличие от некоторых человек порядочный, редко когда что-то путаю, и поступил по-другому. Несколько секунд, конечно, я оказался в смятении. Ужас! Какая рубашка, какой дедушка? Хорошо, что я когда-то служил в армии, и всякие там экспромты повидать пришлось и выйти из них с достоинством. Так что опыт кое-какой имелся. Но такого пассажа от Э.Н. я конечно не ожидал. Некогда было думать и спорить о том, что он всё перепутал. Быстро переложив листы с песнями я, как бы оправдываясь, сказал в эфир, что песенка о рубашке не моя, просто она была услышана мною в какой-то подворотне и недавно реанимирована (выкрутился, ай-да… ). И спел песню о дедушке и его рубашке под аккомпанемент пяти гитар, одного баяна и пяти голосов здоровенных мужиков.
Домой я добирался, не чувствуя никакого мороза. Поздно просматривая почту, обнаружил письмо одного знакомого поэта, который написал мне следующее: «Борис, у тебя столько классных песен, а ты по целому радио России пел такую хрень, не стыдно?». Немного дико посмеявшись над всем случившимся, я пообещал себе железно больше ни на какие передачи-ассорти не ездить. И слово моё держится.
Москва, 29.04.12
Фото из интернета