В осеннем парке всегда хорошо…
В каждом из нас живёт два начала. Одно дурное, толкающее нас на подлые и мерзкие поступки. Второе же начало, светлое, радостное, любящее весь мир. Впрочем, если разобраться, то любой поступок нельзя толковать как чисто положительный или отрицательный.
Вот моё светлое начало и привело меня в жёлтую сказку, в аллею, усыпанную золотыми и кроваво-багряными листьями. Душу омывали волны тишины, и создавалось впечатление, что мир засыпает в тягучей неге…
Осень – пора смерти. Умирает всё. Цветы, что радовали тебя всё лето. Умирают деревья, платя дань листвой. Звери готовятся к зимовке, и уже реже позволяют человеку встретить себя. Птицы улетают на юг, унося с собой надежды, мечты, и легенды, что когда-то было тепло и хорошо…
Осень – пора рождения. Ибо в эту пору поэты пишут стихи. Неважно какие, хорошие, или дурные, это – стихи! Боль, которую поэт отдаёт миру, людям, вечности. Кто-то сказал, что поэт это душевнобольной, псих, который складно излагает свой бред. Впрочем, любой из творческой братии, независимо оттого будь он писатель, музыкант, балерун, да много кто, но наделённый талантом – больной святой болезнью. Горячкой Гефьены.
Я присел на скамейку, глубоко вдохнул осенний воздух, и вдруг увидел, как по аллее идёт монах. Обычный монах, в чёрной рясе и скуфье. В-общем, благочинный такой старец. Он подошёл к скамейке, где уже устроился я, и с вежливым поклоном поинтересовался, можно ли ему присесть.
Если честно, я не очень положительно отношусь к служителям церкви, но, старец выглядел вполне интеллигентно. Я сказал, что да, конечно, он может присесть, что тот незамедлительно и сделал.
Как-то весело сощурившись на ещё тёплое солнце, он произнёс:
– Удивительно, какие краски дарит осень, дабы ей простили дожди, холод, слякоть!
– О, святой отец, да вы романтик. А я думал, они перевелись на планете нашей грешной.
– Что вы, их так же много, как звёзд на небе!
– Вот уж не подумал бы.
Я с интересом всмотрелся в лицо монаха. Очень примечательное лицо было у этого человека. Над правым глазом шёл шрам, который мог оставить лишь длинный клинок: нож делает надрез узкий и короткий. А здесь был секущий удар сверху вниз! Я поймал себя на мысли, где и когда мог получить монах удар сабли в наше время? В век автоматического оружия, самолётов, танков, ракет?
Оставив решение этой загадки на потом, я стал дальше рассматривать старика. Глаза светились каким-то добрым светом, сродни наиву, или детской непосредственности. Люди с таким взглядом обычно не лгут, и не позволяют другим лгать себе. Наверное, они душой чувствуют фальшь, как бы ни хотел скрыть её собеседник. Седые волосы и морщины показывали, что этот человек перенёс много душевных переживаний, жизненных трудностей, а может даже трагедию.
– Ну что, налюбовались? – как-то по-доброму спросил монах.
– Прошу прощения, но уж больно у вас лицо притягательное. Не удержался, – слегка смущённо ответил я.
– Да, ничего. Я привык, что меня рассматривают, словно я «Чёрный Квадрат» Малевича, – и старик засмеялся.
И то верно: его можно было рассматривать долго, словно картину, шедевр великого живописца. Но, что было наиболее удивительно – это энергетика, которая шла от него. (Я без ложной скромности могу сказать, что ощущаю энергетический фон людей. Так уж вышло, что я колдун в третьем колене. Нет, это не значит, что я день и ночь навожу порчу на нерадивых соседей, или, таясь под покровом ночи, совершаю чёрные обряды. В мире и без меня хватает бед и горя! Я же, несомненно, всё это умея, наоборот, стараюсь при помощи своего искусства, облегчить жизнь среднему обывателю…)
Шрам. Он таки не давал мне покоя. Я не люблю, когда не могу найти логического объяснения и ответа на свой вопрос. И я решился:
– А скажите, Отче, откуда такой шрам? Не сочтите за бестактность.
Монах задумался. Его глаза наполнились грустью. Он смотрел куда-то вдаль. И складывалось впечатление, что его взгляд проникает сквозь время…
Всё было как всегда. Утром, прилетали немецкие самолёты, иногда вступая в смертельную чехарду с нашими истребителями, потом пустив перед собой 5-6 танков, на рубеж шла пехота. Танки пропускали через «себя», их принимала артиллерийская батарея капитана Дронова, а пехоту косили из пулемётов. Всё было как всегда. «Юнкерсы» пикировали, щедро высыпали содержимое бомболюков на землю и облегчённые отваливали. Солдат Гриня Солодуха сидел, вжимаясь в стенку окопа. Бомбы рвались рядом, но он чётко помнил солдатскую мудрость: та, которая твоя, летит неслышно. Где-то, в метрах пятидесяти от его окопа, хлопали зенитки, ощетинив против неба свои стволы. Всё было как всегда…
Вдруг Грине показалось, что над его головой мелькнула тень, и что-то упало в близрастущие кусты. Даже в этом грохоте, он услышал мощный удар о землю. «Сейчас рванёт!» – подумал солдат, и сжался. Но взрыва не последовало. И резко наступила тишина. Словно кто-то снял иглу с пластинки патефона, убрав музыку боя. «Контузило!» – пронеслось в голове Григория. Странно, но он не ощущал, ни боли, ни тошноты, ничего. Ведь о таких признаках рассказывали бывалые солдаты, а тут – ничего! Он осторожно высунулся из окопа, и обомлел. Рядом с кустами, лежало что-то ослепительно белое. Подхватив винтовку, он одним махом перепрыгнул через бруствер окопа, и пополз к кустам. «Наверное, парашют?» – подумал солдат, подползая. Зенитки уже сбили пару самолётов, и, спасаясь, пилоты покидали пылающие машины. Но, когда он приблизился вплотную, то к своему великому удивлению, увидел… ангела! Да, перед ним лежало тело ангела в своём классическом исполнении. То, что у Гришани пронеслось в голове, наверное, не стоит описывать, ибо ни одного приличного слова вы не услышите. Ну как же так? Всю, его молодую жизнь, ему внушали, что ни Бога, ни ангелов нет! И вот… На тебе! Лежит, голубчик, неудобно подвернув крылья. И что с ним делать ни устав, ни программа комсомола ответа не даёт…
Ухватив ангела за плечо, солдат перевернул его на спину, и оторопел. «Баба!» – подумал Гриня. Подожди, какая баба? Как-то он слушал лектора, который таки добрался к ним в колхоз, вместе с пьяным председателем согнал народ в клуб и зачитал лекцию с ярким названием «Религия – опиум для народа!». Конечно, всё, что «нёс» этот городской хмырь, Гриня так и не запомнил, но вот что касалось половой принадлежности небесных существ, почему-то врезалось ему в память. Вот и выходило, что не было среди ангелов ни баб, ни мужиков. А тут, извините, лежит натурально особь женского полу, и весьма недурна собой.
Решив забрать её к себе в окоп, солдатик взялся за белоснежный край одежды и быстро потащил. И вовремя! Как только он сполз в окоп, в то место ударил снаряд, отметив свой приход, очередной воронкой. Прислонив ангела к стене, Гриня призадумался. Как же его, а точней её приводить в чувства? Он ещё раз внимательно осмотрел девушку. Видимых ранений, или повреждений не было. Хотя, кто его знает, ведь строения тела ангела неизвестно. Впрочем, какая разница? Если похож на человека, значит – человек! Он достал нож, разжал эубы ангела и влил из фляжки, отчего небесное создание закашлялось, и открыло глаза. Едва переведя дыхание, она произнесла, а верней спросила:
– Как жжёт! Что это?
– Чистый спирт. Военврач за трофейную зажигалку целую фляжку накатил, – ухмыляясь, ответил Гриня.
– Военврач – это архангел, или херувим?
– Пожалуй, архангел. Столько мужиков с того свету вытащил! Да, так оно и есть – архангел! – уже утвердительно сказал солдат.
– А тогда почему он дал тебе этот яд? Это убьёт тебя! – с явным непониманием сказала она.
– Ты чего: так сильно башкой треснулась? Нечто можно солдату на войне без спиртного? – теперь пришла очередь удивиться Грине.
– Да, я сильно ударилась. Но, перед этим, около меня открылся огненный цветок, и его семя попало мне в крыло. Посмотри, ладно? – она застенчиво улыбнулась.
Тут Гриня вынужден был задуматься. Странная девица! Вроде и говорит по-нашему, а не понятно. Какой цветок, какая семечка? Может, её контузило? Вон, как об землю брякнулась! Он повернул ангела к себе спиной и раздвинул перья на одном крыле. Ну, точно: из крыла торчал осколок снаряда. Наверное, взрывной волной накрыло, вот и не прочухается никак.
– Сейчас будет больно, терпи, – сказал солдат и плеснул из фляжки на рану.
Девушка вскрикнула, а потом как-то по-птичьи застонала. Гриня, уже привычный оказывать первую помощь раненому, только покрепче сжал крыло, и, ухватив осколок пальцами, рванул его. Железяка вышла, оставляя вместо себя бурый сгусток крови. Открыв зубами перевязочный пакет, солдатик замотал крыло.
– Всё, до свадьбы заживёт! – сказал Гриня, и тут же осознал, что спорол глупость.
– Благодарю тебя. Почти не болит, – улыбнулась девушка.
– Да, ладно там. Рана пустяковая, – смутился солдат.
Вдруг по окопам пронеслась команда, врезаясь в мозг своей лаконичностью: «Рота-а-а, к бою!!!» Всё. Теперь каждый боец превращался в один из винтиков многоликого механизма, целью которого было убивать…
Гриня, пригнул ангела к дну окопа, сам же кинулся к брустверу и припал к винтовке. По полю двигались три «Тигра», а за ними бежала немецкая пехота. Те, кто воевал, знают, что страшны только эти минуты ожидания, пока ротный не рявкнет во всю мощь своих лёгких и глотки: «Огонь!». А дальше начиналась обыденность. Выстрел, лязг передёргиваемого затвора, и опять выстрел. И так – до конца, пока атакующие, словно натолкнувшись на невидимую стену, не повернут назад.
Но, в этот раз было как-то не так… Гриня, словно опережая время, понял: что-то не то. «Ого-о-онь!» – раскатисто пронеслось над головой бойца, и рядом затрещали выстрелы. Солдат выбрал в цепи фашистов толстого, тщедушного добряка, с испугу «поливавшего» из своего автомата в сторону наших окопов, совместил рамку прицела с мушкой, и нажал на спуск… Ба-бах! – и его винтовка выплюнула девять граммов свинца, принёсших немцу последнее удивление. Он споткнулся и упал, широко раскинув руки, обнимая чужую землю.
Вот уже задымил справа, подбитый пушкарями «Тигр», и казалось бы всё: ещё немного и атака немцев захлебнётся. Но, вдруг послышался лихой посвист, и из-за пригорка вылетела сотня венгерских улан, залихватски махавших палашами.
– Твою мать! – в сердцах произнёс солдатик, уже осознав, что против конницы, устоять будет, ой как, не просто.
Между тем, слева появились ещё четыре «Тигра», которые усердно ползли к нашим окопам. Где-то заработал и тут же захлебнулся пулемёт, накрытый выстрелом танка. Лава конницы приближалась. Гриня нырнул на дно окопа, склонился над «сидором», поспешно доставая три гранаты. И тут его взгляд упал на ангела…
Девушка дрожала. По лицу текли слёзы. Она с какой-то жалостью и печалью смотрела на солдата. «Ба, как же я про неё забыл?!» - подумал Гриня. Присев перед девушкой, он сказал:
– Вот что, вон там есть овраг, ты беги к нему! Если повезёт, то по нему дойдёшь до наших! Здесь сейчас жарко будет! Давай, милая, иди!
– Почему?! – с болью, выкрикнул Ангел.
– Что, почему? – переспросил солдат.
– Почему вы убиваете себя?! Ведь Бог вас любит! Он создал вас для жизни, а вы убиваете, друг друга, – рыдая, уже тихо произнесла девушка.
– Потому что они пришли на мою землю! Сожгли мой дом! Убили мать, сестрёнку! А ей только седьмой годок пошёл! Да я их рвать буду, пока ни одного гада не останется! – зло, чеканя слова, сказал Гриня.
– Но Земля – для всех! Как же можно делить то, что принадлежит всем? – спросила девушка.
– Это они делят нас на людей и скотов! Вот что, некогда мне с тобой разговаривать. Катись отсюда!
И подхватив её на руки, он перенёс ангела через бруствер окопа. Рядом ударили два снаряда, распуская свои смертельные цветы, обдавая осколками и жаром. Интуитивно Гриня пригнулся, а когда выглянул снова, уже никого не было, лишь белоснежное перо лежало на краю окопа…
Дальше был бой. Верней, бойня. Немцы прорвали оборону, и в прорыв хлынули уланы. Они безжалостно рубили отступающих, а по правде говоря, бегущих наших бойцов. Вот поперхнулся матом и упал ротный, заливая своей кровью траву и ромашки. Его попытку остановить солдат, прервал чужой клинок, со свистом раскроивший череп и освободивший душу ротного.
Гриня спиной почувствовал смерть. Поворачиваясь, он увидел морду рыжего жеребца и маленького, смешного венгра, который делал замах палашом, и лелеявшего надежду зарубить этого русского. То, что произошло потом, вряд ли кто сможет объяснить…
Клинок уже стал набирать скорость, выписывая полукруг, повинуясь руке всадника, как мелькнула тень, и палаш ударился о невидимую преграду. Но, видимо улан был опытный и увёл клинок в сторону. Снова удар!
Уворачиваясь, Гриня выстрелил, целясь венгру в грудь. Промахнулся. Второй удар солдат принял на винтовку, подняв её над головой. Но, старинная сталь его всё же достала, прорубив скелет винтовки. «Вот и всё: конец!» - теряя сознание, подумал солдат. Упав, он крепко зажал в руке перо, перо Ангела…
Я смотрел на монаха, прекрасно понимая, что этот рассказ болью отозвался в душе старика. Но, людское любопытство не имеет порой границ приличия. Иногда мы сами не осознавая, бываем жестоки к собеседнику только ради одного – утолить потребность узнать, как человек выбрался из того, что в просторечье называют бедой. Мне же хотелось знать, как спасся старик. Придав голосу некую деликатность, я всё же спросил:
– Я прошу простить меня, но как же вы выжили? Ведь, после сабельных ударов редко кто остаётся в живых!
Монах добродушно посмотрел мне в глаза, помолчал несколько минут, и ответил:
– Чудо! Основной удар приняла на себя моя винтовка! Мне же достались уже остатки…
– А что было потом? – опять не утерпел я.
– Много что было… Я долежал до темноты, молясь, чтобы немцы не пошли искать уцелевших и добивать раненых. Но, куда там! Они так спешили на восток, что иногда даже пленных бросали, отпуская их восвояси. Но, это только в первые дни, дальше уже и добивали, и сгоняли как скот в хлев, и много ещё чего творили эти аспиды!
Так вот, дождался я ночи и пополз вслед за немчурой. А что было делать? Долго полз. Уставал, отдыхал, укрывшись под деревом или кустами, и опять полз. К рассвету вымотался так, что потерял сознание. Прямо на дороге! Как меня не заметили, один Господь знает. Очнулся, на телеге. Как потом узнал, немцы разбомбили мост, ну и беженцы назад покатили, по домам. Вот одна солдатка услыхала мои стоны, и подобрала. Привезла к себе, рану омыла, перевязала, ну и в погреб спрятала. Холодно там было. А что делать? Спасибо, что хоть так укрыла. Да-а… Месяц я в погребе просидел, только по ночам она меня выпускала. А я сразу к печке – греться! Как не заболел, не знаю. Ну, когда окреп, она меня в лес спровадила. Там уже партизаны были. Так всю войну в разведке и провоевал. Сначала в отряде, а потом в войсках. Закончил войну в Варшаве. Ранило меня опять, ну, и отправили в госпиталь, в Самару. Привезли, значит, нас. Госпиталь в монастыре располагался. Верней, в том, что от него осталось. Его-то коммунисты закрыли в начале 30-х. Братию разогнали, а в монастыре открыли инвалидный дом для ветеранов «гражданской». Но, с десяток монахов там было. Кто санитаром работал, кто по хозяйству…. Вот, я когда на ноги встал, меня так в храм потянуло – удержу нет! Вошёл я в храм, и сразу её увидел! С иконы улыбалась она – Ангел мой! Так я и остался при монастыре. Потом постриг принял…
– Ужели так уверовали, батюшка?! – как-то не к месту съехидничал я.
– Да как не уверовать, душа моя? Доказательства, поди, уж лет двадцать со мной. На груди ношу.
– И, позвольте полюбопытствовать, какие? Что может доказать присутствие Бога на земле? – всё также на волне сарказма, вопрошал я.
– Так вот оно, мил человек, – спокойно ответил старик.
Он полез за ворот рясы, и достал мешочек кожаный, навроде кисета, в которых когда-то служивые носили табак. Потянув шнурок, он распустил узел, и достал… перо. Белое, будто голубиное. Молча спрятав своё сокровище, монах улыбнулся мне, поклонился и отправился своим путём.
Я же ещё долго сидел на лавочке, вспоминая рассказ старика и думая, как всё же вертляво может переплестись нить жизни, даря человеку такую судьбу…