Гиллиотина

Мераб Хидашели
Мартовские входы в чужие дома. Знание накапливается год, чтобы разлиться, как чай, в

штаб-квартире. Высушивание навоза пупком, и человек-метла со спокойной душой усядется на

желтом от листьев стуле. Мартовские листья особенно желтые, и их забрасывают из

Афганистана. Сесть на такой стул особенно приятно, и руки становятся аплодисментами, хотя

 местами сентябрит, и нет радости в висках.

Постукивание слабостью духа нельзя услышать, да и толкатель опаздывает вот уже 44 года,

 но пути остаются путями, и круглый ноль жалеет, что он – не пол хрустящий из кедра.

И топор всегда падает эффективно. Не теряя ни секунды, увлажняя воздух конфигурацией,

 погружаясь в последнюю тишину получателя, разрывая правила покоя, действуя строго по



гравитации, унося мнимую покорность и зависимость от ощущений, опускается на атлант, чуть

 задевая близприлипшие территории, и без фокусов, без шатаний, без обмана – останавливает

мир, и шароподобное горе, называемое головой, становится свободным и осознающим на

несколько секунд в падении, и эти секунды в своей связке становятся важнее целой жизни,

 жизни без пропорций и без оборотов. И красно-пурпурное доказательство дружбы твердого

 тела с жидким льется карнавальной струей. Индульгирование, эта мерзкая маска стагнации,

 перестает дергаться и засыпает, как ни в чем неповинное создание, хотя повинна она в

ужасных войнах и мракобесии, в педофилии и мазохизме, в настоящих смертях и в нападениях

на совесть, хотя совесть всегда ухитрялась не попадаться и даже подружилась с хитростью.

 Топор-весельчак всегда доводил дело до конца, и дар отделения представал во всем

 великолепии перед поэтическими душами, еще не знающими, как трудно проскочить мимо Орла

и сохранить череп, пригодный для пойла достойных.

Высшая доблесть топора не в падении и не в весе, и даже не в правиле посадки; доблесть в

 безжалостности к ровному отношению к оппоненту и в присутствии намерения.

Трудно без ящика быть начеку. Начинание пересмотра порой важнее пересмотра. В ящике нет

желтых листьев из Афганистана, а лишь почести одиночества и надежда проскочить мимо Орла.

Март всегда был язвой. Его шутки не контурированы, не конкурентоспособны и приносят лень

, но это трюк. Открытая в это время дверь прячется за занавеской тупости и жалости к

себе; собственная никчемность подвязывается в паузу, которая в 99 случаях из ста длится

всю жизнь. Если быть точнее, дверь остается открытой довольно долго, но дорогая парча

уродливой занавески не хочет открываться и сознаваться, что она сука, толстая задница

свиньи, которая прячет настоящую жизнь.

Тот, кто пишет про любовь, тот выучился обожать себя. Вельможа-голод ест без объяснений,

 тщательно пережевывая кусочки стыда. Этот субъект всегда активен, но редко попадает в

комнату, где мгла ценится больше света.

Ждать и пересматривать. Обидно, что нет ящика, что гостиница, где подают устрицы с

лимоном, закрыта.

Ждать и надеяться, что ничего не произойдет, ибо знаешь, что ненужно ждать в две руки и в

две ноги. Что слева – тень, и абсолютная уверенность в том, что ты – пища, просто

неочищенная пища для высших иерархий.

Ждать и хранить топор, на котором кровь Кромвеля. Ждать, искать, учиться продвигаться

вперед хоть на ширину волоска.

А может, произойдет чудо?!