"каждый год по весне томится, мается сердце.
вновь слагаю стихи, подправляю старые строфы.
дождик... персик в цвету... так проходят тысячелетья.
ивы над ручейком... струйка дыма... ворох печалей..."
Тацуан Досё в переводе А.Долина
Плетью ивы косая дорога в тумане, на высоком хребте серой комковатой земли. Из тумана выглядывают верхушки костистых осенних деревьев, птицы молчат, час до зари. Но уже не темно до беспамятства, можно жить, хоть чуть-чуть. По дороге яблоком катится автомобиль, из него смотрят двое на рассвет в тумане.
Впереди по курсу, виднеется дерево, переступившее дозволенную границу и вставшее на дорожной полосе. На его ветвях виселицах качаются человеческие пни, без рук и ног, одна голова, для привязи, каждая голова курит разного цвета табак. Дерево, дымами вместо листвы окутанное, из тумана на сидящих в машине как будто глядит. И страшно, но ехать, конечно, надо и машина почти летит, дерево подвигается к середине, всё движется, дышит туман, разноцветные дымы шевелят хвосты в разные стороны, висельники соблюдают покой, свинцово висят, напряжённые, в ожидании звука. Но звука нет, птицы молчат, улетели, не дождавшись зари, в другой сон. Машина столкнулась и слилась с деревом, чёрный асфальт рассыпался, развоплотился, покрылся травой драконий хребет. Белый туман сплотился и закружился пушистым смерчем…
Всё что увиделось - рисунок на молоке.
Подожди, не спеши, я сейчас! Нет, уже скрылась… В коричневую дверь ключ не вставишь – заросла многолетней краской скважина. Дверь в подтёках краски, морщинах и трещинах забитых чёрной пылью. Над дверью световое окошко, стёкла с гранью, дореволюционные, грязные, беспросветные, как глаза завистливого человека. А глухой ночью в это слепое окошко и так и сяк не видать, ночь идёт мимо, брезгливо не замечая ни дверь, ни окно. А там – они.
Они оказываются не включенными в ночь.
И зачем туда нужно заходить?
Следом за своей, лёгкой, женщиной он вбежал в чёрный подъезд, дверь бесшумно закрылась. Особой чернью залитое пространство парадной ослепило. Он не услышал цокот её каблуков, но она была здесь. Он чуял её. Царствующие запахи кошек, крысок, мочи и старой сырости цементом застыли, заняв всё доступное место. Мужчина стоял, слушал, ждал. Животный мир парадной успокоился, крысы продолжили свои дела, попискивая и шурша, кот выполз и стал виден, громадный , замерцал глазищами и зашипел премерзко. Глаза мужчины привыкли к чёрно-чёрному зерну перенасыщенной самой собой темноты. Слева перила, перед лицом арка и что-то за ней, глухое и дымное. Женщина.
Белая женщина.
Во внезапном фонарном луче, невесть как проникшем через грязь и пыль окна, замерцали круглые бараньи рога на её голове.
Моргнула тьма, и ослеплен, белые пятна в глазах кружатся и похожие на звёзды точки падают бесконечно на моргнувшего чёрного громадного кота.
Земля смешивается с землёй и вот ничто неразличимо.
Я огибаю твои руки и падаю навзничь в снег, будет теперь огонь играть, отражаясь в ногах заветной травой. И бессмысленный столб-труба открывается заново тихо и внятно, так, что его не поймёт только мёртвый. Море страхов полно, страхов моей головы. Не обозначить прихода любви или как ты назовёшь наше небо и наш дремучий лес. Только все ожерелья твои это фасоль и горох, пшеница и рис, но ни как не жемчуг и прочий красивый камень. Хотя, скорее пшеница. Солнце радостно гладит сафьяновым языком шоколадные стебли сосен и серый мрамор берёз. Падает камень на землю со стуком глухим, падает камень в воду со звуком вещи-воды, бесшумны круги и прибрежный таракан водяной не знает, откуда волна, он занят собой, и не видит камней. Ведь камни не должны летать.
Что ему надо?
Кто это знает.
Кто это знал, того рядом уж нет.
Кот наблюдает пространство. Глаза не отражают поток вещей, только блики, не голову Апопа, а разнообразные пятна на чешуйчатом, длинном теле его. Водные игры невидимых волн. Крысы стучатся в стены, чёрная ртуть их глаз обещает вечность жертве. Резкая ящерица съедает таракана.
Горящая алым, в чёрном чаду, покрышка летит с холма, на вершине которого дети смеются и готовят фейерверк, надувают жаб, играют в азартные игры. Без присмотра. Так им кажется, до поры.
Ни чего не видел, куда бы не посмотрел. Разрытым схроном собаки, безоблачной костью в траве, очищенной солнцем и ветрами, стою перед вами, крысы и коты.