Холода ещё были строги

 

  Холода ещё были строги и не давали спуску, а весна как в омут уже бросила в студёное

высокое небо слепое от радости солнце. Оно бестолково кидалось во все стороны, тыкалось

во все души, било все стёкла, стреляло во все глаза, хлестало по щекам: сделай же что ни

будь!

   Дин попросил Адель отобрать для него лучшие розы, которые только имела, и оформить их

как можно красивее. Получился букет из 9 цветков, с лентами и бантами, завёрнутый для

тепла в три слоя трещавшей прозрачной упаковки, настолько пышный, что когда Дин его

понёс, то не разбирал под собой дороги. Порывы злого ветра выдирали парусящий свёрток и,

чтобы не поломались стебли, приходилось прижимать его к себе - розы впечатывались в

грудь, ближе к сердцу.

   9 пурпурных, как сгустки запёкшейся крови, цветков - в голубом бушующем морозе –

живая, горящая рана в руках Дина, которую он нёс Оксане. 

   Растроганная вахтёрша, скалящие зубы студентки в лифте и в тёмном коридоре. Он отмёл

дверь: уложенная сумка, Оксана готова выходить, только надеть шубу – она отправлялась на

8-е марта домой. Увидела – просияла. Она смотрела то на букет, то на Дина и довольно

улыбалась, всё шире и шире, всё тщеславней. Дин шагнул к ней, протягивая розы – Оксана

пылко их переняла - «Оксана, я поздравляю тебя с наступающим 8 марта… - женская улыбка

стала максимально лучезарной, щека подставилась для поцелуя, но Дин лишь слегка коснулся

её своей щекой, – и хочу попрощаться!» – хлестнул он. Подстегнул: «Оксана, я ухожу и не

вернусь. Я больше никогда сюда не приду».

Её лицо замигало, словно экран выходящего из строя телевизора: то темно, то снова светло.

Она не понимала.

- Попрощаться? Не придёшь?.. Почему!?

   Дин отступил от неё. Достаточно, чтобы нарушить интимность, но не чересчур, чтобы его

слова не потерялись.

- Оксана, я люблю тебя! Я больше не могу так! Мне мало быть просто другом! Я хочу,

наконец, услышать, ЧТО Ты чувствуешь ко мне!? Ты – любишь меня?

   Оксана посерела. Поникла. Оплыла на стул позади - прямая спина, склеенные колени,

налепленные на них руки и приблудные цветы. Всё в ней было - надсадное, сокрушенное

замешательство. Как у преступника, застигнутого врасплох разящим наповал вопросом

следователя… Еле выдохнула:

- Нет, я ещё не люблю тебя …

  Дин пошатнулся, хоть и знал наперёд. Изображение Оксаны задрожало, распадаясь,

заволновалось, помутилось, исчезая.

- Но, подожди ещё немного, я прошу тебя! – Оксана с мольбой глядела на него.

- Нет, Оксана! – покачал Дин головой, горько улыбаясь. - Сил больше нет. Я ухожу.

Прости!

Он сделал шаг к выходу.

- Подожди, Дин!

   Дин оглянулся. Её фигурка показалась ему слюдяной. Прозрачной. Вот и спинка стула,

вроде бы, виднелась сквозь туловище.

- А если я скажу, что буду думать о тебе?

- Нет, Оксана. Мне этого мало.

  Дин устремился к двери.

- Подожди!

  Он опять задержался.

- Я буду скучать по тебе… – опустив глаза, очень тихо, обрываясь, прочирикала

Оксана. Точь- в-точь, маленькая заводная птичка. Механизм которой заклинивает.

Дин покачал головой: «Прости»!

И покинул комнату, в которой, как в ледяной матке, созрел мёртвый плод их любви.

Экран погас совсем. Наконец-то Оксана поняла.