Марина ДЕРИЛО
РОМЕО, Джульетта И БАБКА ЛАРИЗА
Бабка Лариза, кряхтя, поднялась на приступок печи. Там на полатях в углу стояла круглая металлическая банка, в которой бабка хранила кусковой сахар. Банка удивительно легко подвинулась; бабка открыла ее и заглянула внутрь:
— Батюшки, сахару-то как не бывало!
Она, помянув недобрым словом внука — студента Валерку, который гостил у нее неделю перед отъездом в строительный отряд, - спустилась на пол и заковыляла в комнату. В красном углу, под образами, был вбит большой гвоздь, куда бабка Лариза всегда вешала свою черную клеенчатую сумку.
— Сотона кудрявой! — вслух ругнула бабка внука и тут же привычно перекрестилась на икону. Сняла с гвоздя сумку, тщательно просмотрела во всех отделениях: не закатилась ли какая монета. Эти обследования бабка проводила перед каждым выходом в сельпо, они чаще всего ничего не давали, потому что бабка хранила деньги аккуратно, а сдачу пересчитывала и завязывала в платочек. Кошельков она не признавала.
Лариза была скуповата по причине того, что копила деньги на зубы. В районной больнице, куда бабка ездила выдирать изъеденные гнилые корни, зубной врач пообещал ей вставить съемные челюсти:
— Будешь ты, бабушка, опять молодая. Зубы ровные, белые... Прямо Бриджит Бардо. Всех парней в своей деревне с ума сведешь!
Бабка поверила зубоскалу, безропотно дала ему выдергать оставшиеся коричневые корешки и, вернувшись домой, розовея младенческими деснами, стала копить деньги на новые красивые зубы.
— Леший принес его, — ворчала бабка Лариза, развязывая платочек и пересчитывая копейки. — Без сахару ни шагу не сделает!
Покуда Валерка гостил у старухи, ведерный самовар с покривившимся краном не знал отдыха.
— И в кого ты эдакой водохлеб? — спрашивала бабка, наливая внуку очередной стакан.
А тот поднимал голову от книжки, старательно колол щипцами сахар, потом ссыпал все кусочки в стакан («Гляди, слипнется что-нибудь!» — говорила Лариза, тревожно провожая сахар взглядом) и, улыбаясь, отвечал:
— В тебя, бабуля, в тебя. Мама говорила: когда ты приезжала к нам, чайник электрический распаялся, не выдержал нагрузки — не успевали нагревать для тебя чаек! Так что в тебя, бабуленька, я водохлеб-то.
Бабка расплывалась от такого признания в улыбке, лицо у нее от этого становилось все меньше и сморщеннее, а Валерка снова утыкался в книжку, неторопливо помешивая в стакане сахар.
Лариза взяла сумку, приперла дверь батогом и заковыляла в магазин. Бабка жила на околице, а магазин стоял в центре, и, пока она добралась до него, прошло немало времени: со всеми поговорить, дать совет, рассказать о здоровье и о Валерке.. Продавщица Соня уже собиралась закрывать на обед, когда бабка зашла в сельпо:
— Полкила, Софья, завесь сахару. Чай-от хотела попить, а сахару — нет. Весь Валерка успокоил сахар-от.
Получив серый пакет, от которого пахло соленой рыбой, бабка Лариза степенно вышла из магазина. Торопиться ей было некуда, и она решила пройтись по центру — посудачить с бабами, узнать новости.
Рядом с сельмагом давно был вкопан столб с фонарем на макушке — тусклый свет его падал на скользкие мостки через огромную лужу, спасая пьяниц от грязной ванны, а деревенским модницам помогая сохранить выходные туфли. Имел столб и другое назначение — он был как бы доской объявлений. «Пропала серая ярушка с синим чернилом на лбу. Изотова Лидия»; «Кому нужен щенок, кобель, черный, спросить у Марьи Поповой»; «Собрание родителей первоклассников переносится на вторник...» Чего только не клеили на этот столб! И о продаже мотоцикла с коляской, и о сдаче дома, и о рассаде... Бабка Лариза первым делом направилась к столбу — уж больно цветистое объявление наклеили.
— Те-атр, — прочитала бабка и громко удивилась: — Тиятр? Эко, выдумали?! Кто ж в такую даль-от сберется? Артисты-то, поди, все городские. По кой прах сюды потащутся?
— Что, баушка, тоже в театр собралась? — Пантюха Дятлов с насмешкой глядел на Ларизу.
Она не любила этого хитроватого, «беспутного» мужичонку и в другой раз бы просто не ответила ему, но сейчас бабку грызло любопытство, и она решила выспросить у Пантюхи все подробности касательно театра.
— А что, Пантелей Саввич, не все нам, старикам, на печах-от сидеть, — кокетливо улыбнулась, обнажив розовые беззубые десна. — Теперича, коли тиятр по деревням ездит, как не сходить? А когда начнут представлять-то, не знаешь? Поди, место надо занимать...
— Во-во, баушка! — захохотал Пантюха, и его острый кадык закатался, норовя проткнуть кожу на шее, — Прямо щас дуй в клуб, а то к вечеру места не будет. Да и пиеса-то аккурат для тебя — «Ромео и Джульетта». Поди, слыхом не слыхивала?
— Чего это, не слыхивала?! — оскорбилась бабка Лариза, хотя и впрямь не знала толком про такое представление. Но ей не хотелось, чтоб Пантюха смеялся над ней, и она решила не сдаваться: — Маленько запамятовала, поди, не семнадцать годков, а как на тиятр погляжу — вспомню сразу.
— Дак ты оденься понаряднее, чтоб молодой вид был, легкий, не на посиделки, чай, придешь, — поучал Пантюха Ларизу. — Свою кацавейку-то дома оставь: не замерзнешь, не зима. Да и валенки с галошами сними — артистов распугаешь! Давай, баушка, домой двигай — собирайся, пудры-мудры готовь. И в семь будь как штык — жду тебя в первом ряду прямо по центру.
Он заржал, довольный собой, а бабка Лариза сердито посмотрела на него:
— Будет над старухой-то смеяться. И-и, велика невидаль — надо мной потеху строить. Все бы болтал, коровье ботало…
И, повернувшись, засеменила к дому. Шла торопливо, ни с кем не останавливалась, только скупо кивала в ответ на «Здрасьте». Бабка боялась не поспеть к представлению городских артистов, хотя даже себе не признавалась в этом.
Дома она кинулась сразу к своему окованному железом сундуку, откинула тяжелую крышку, которая опрокинулась обратно и едва не пришибла Ларизу. Бабка рылась в пропахших старостью и нафталином вещах, ища свою выходную юбку — малиновую, шерстяную. Ситцевая кофта с желтыми горохами лежала на самом дне сундука. А серую жакетку с набивными ватными плечиками бабка Лариза берегла в чулане. Собрав одежду, она нащепала лучины, бросила в самовар и, дождавшись, пока угли закраснелись, вытрясла в утюг: гладила бабка только тяжелым чугунным утюгом, электрических не признавала и управлялась со своим играючи.
Разгладила все складки на юбке, прошлась утюгом по кофте, вытрясла в сенях жакетку и начала одеваться. Раньше-то бабка Лариза частенько прихорашивалась: на все религиозные праздники ходила она в соседнее село, в церковь. Но после смерти своего старика в вере в бога сильно поколебалась, уж столько поклонов она отбила, вымаливая деду здоровья, столько ночей простояла на коленях перед иконой, а ее Пров Васильич так весь и стаял, не поднявшись после простуды. Так что сложила она свои наряды в сундук, засыпала густо нафталином от моли, а на церковные праздники только зажигала перед иконой лампаду, на службу же больше не ходила.
Бабка глянула в засиженное мухами зеркало:
— Вона какая девка-то баская!
Взяла уголек из самовара, тонко подчернила брови и осталась собой вполне довольна.
— А на ноги... поди, в тапках идти худо, в тиятр-то. Дак чего и одеть, не знаю, — задумалась вслух.
Порылась в чуланке, притащила в избу старые катанки, кирзовые сапоги Прова Васильевича, свои резиновые опорки. Никак не подходила эта обувка к театральному виду Ларизы, и она растерянно присела на стул. Из-под дивана выглядывали красно-белые носы Валеркиных спортивных кроссовок. Бабка всплеснула руками:
— Забыл!.. Похвалялся ботинками, что лучше, чем у всех парней, да и оставил! Шерился, шеперился, стюдент! Балабол...
Ругаясь, бабка встала, кряхтя слазила под диван и вытащила злополучные кроссовки. Полюбовалась, поставила было к вешалке, но потом передумала: «Ботинки-то больно красивы, Валерка сказывал, что самая модная сейчас обутка...»
Лариза примерила кроссовки. Чтоб не болтались на ноге, пришлось в носок набить газеты и надеть толстые синие чулки-самовязки. Голову бабка повязала шалью с цветами по черному полю.
— Это куда ты намылилась, Лариза? — Дедко Ветров в овчинном малахае даже привстал, удивленный, с завалинки. — Никак свататься идешь?
Бабка Лариза смущенно улыбнулась:
— Тиятр приехал, дедко, к нам. Представлять будут нонче. Пиеса важная, Пантюха Дятлов сказывал. «Ромева и Жульета».
— Вишь, какое дело-то... — протянул дедко Ветров. — А чего, всех пускают спектаклю-то глядеть?
— Пошто не всех? Конечно, всех, — уверенно сказала Лариза. — Только вот не знаю, поспеешь ли собраться, — артисты городские, ждать не будут. А тебе одеться надо. Не пойдешь ведь в этом наряде! — Она насмешливо посмотрела на дедов малахай.
— Дак уж я поспешу... — Дедко Ветров заметался по двору и скрылся в своей избе,
В клубе еще никого не было. Манька Федякина, которая по совместительству была и завклубом, и уборщицей, и сторожихой, отворила дверь и впустила бабку в зал. Лариза уселась в первом ряду и начала ждать. В зале было полутемно и тихо, только на сцене, по причине спектакля скрытой занавесом, кто-то шевелился, ходил, что-то двигал и переставлял
Бабка сама не заметила, как задремала. Ей не снилось ничего определенного. Скорее просто вспомнились давно пережитые события. Сменяли, как в немом кино, картины былого: босое детство, корова Свечка, под боком которой находили зимой приют Ларизка и ее многочисленные братья и сестры; потом вдруг молодой Пров с гармоникой и веселые посиделки с девками, откуда он ее первый раз провожал; потом сын Коська, малец в ситцевой рубашонке, только что приехавший из ночного... Много чего вспомнилось бабке Ларине в ее полудреме, она опять почувствовала себя молодухой, веселой и пышногрудой, и теперь, причмокивая беззубыми деснами, улыбалась своей долгой жизни.
— Гли-ко, бабка Лариза уже тут как тут! — Шумной гурьбой в зал ввалились нарядные бабы. — Места караулит!
Лариза очнулась от сно
— А не все молодым, однако, глядеть спектакль. Нонче добро сделали — артисты-те по деревням ездют. Хошь маленько старикам увидать можно.
Зал стал быстро наполняться народом. Пришел Пантюха Дятлов с погасшей цигаркой в зубах, прибежали ребятишки, прибрел дедко Ветров в черном кителе с орденскими планками на груди. Даже мать Маньки Федякиной, старуха Онисья, и та приковыляла в клуб.
— Мужиков-от чего мало эдак? — громко спросила доярка Любка Ветрова. — Али не сказали им? Пантюха, ты почему агитработу не провел?!
Пантюха охотно оскалился:
— Да они без бутылки ни в какую. Сонька-продавщица побежала в бригаду: каждому к билету на спектаклю еще добавку дает, талон на водку. Так что просили передать — пущай погодят начинать-то: как им раздадут талоны, так они и придут сюда.
Бабы заругались было на «пьянчуг», да быстро умолкли: видать, актеры уже были предупреждены, начинать не спешили. Да и мужики ждать долго не заставили: явились всей бригадой, уже успевшие подзаправиться, — красные носы и бегающие глазки выдавали их благодушное состояние. Они уселись на задних рядах, тут же в зале погас свет, и только закраснели мелкие глазки цигарок.
Бабка Лариза аж привстала с сиденья, едва только занавес начал раздвигаться:
— Батюшки-светы! Гли-ко, город-то экой красивой! Вона, церква какая добрая!.. Богато живут…
Началось действие: двигались на сцене актеры, гуляла по саду Джульетта с кормилицей, веселился Ромео с друзьями, а бабка Лариза все разглядывала пышные декорации и дивилась вслух. И только когда влюбленные встретились на первом свидании, бабка, наконец, оторвалась от диковинного города.
— А девка-то уж больно тошша, — жалостливо протянула она. — Нянька-то, поди, сама жрет в три горла, поперек себя толще стала, а робенка довела до чего! Дак ведь, конешно, не свой, не жалко... А парнёк, видать, хорошой, только вот штаны-то пошто такие надел? Ишь, все добро наружу торчит! Али мода нонче такая пошла?!
Что-то нежно заговорил Ромео своей возлюбленной, Джульетта ласково отвечала ему, и бабка Лариза оживилась, громко зашептала:
— Да пнем-то не стой, Ро-мева! Возьми за ручку барышню... Вот, правильно... Смелее, парнёк, Девки любят смелых!
И когда Джульетта упала в объятия любимого, бабка Лариза вдруг повернулась к залу и, просветленно глядя на деревенских, сказала:
— А ведь у меня с Провом вот так в точности было! Как обнял, бабоньки, дак душа-то и оборвалась. И у них, видать, на всю жись любовь-то. Как у меня...
И она вздохнула.
Кончилось первое отделение, дали занавес, а зрителей попросили выйти на улицу: от мужицких цигарок воздух в зале засинел, как от угара. Бабка Лариза села на лавочке у ворот. Тут же к ней подскочил Пантюха:
— Гришь, все в точности, как у вас с Васильичем?
— Эдак, эдак у нас было, — закивала бабка Лариза. — Уж как пошли любовь крутить — про все забыли!..
— Дак ведь, бабка, они помрут! — Пантюха сделал паузу и внушительно повторил: — По-мрут. Ясно? У их семьи враждуют. Как они могут женихаться? Все — против.
— По-о-мрут? — растерянно спросила Лариза. — Экие молодые?..
— А что — молодые? Яд на что? — Пантюха рассмеялся. — Проще пареной репы: раз, два — и отравился!
На крыльцо клуба вышла Манька Федякина и позвала в зал. Бабка Лариза встала и медленно побрела к калитке. Она не верила Пантюхе, трепачу, язве и балаболу, но все же боялась: вдруг — правда? Такие молодые, красивые — помрут? И, чтоб не растравлять душу, бабка Лариза решила не смотреть представление дальше.
Медленно брела она по пустой деревне. Легкие кроссовки оставляли рубчатые следы на пыльной дороге. Лариза шла и вспоминала, как не хотела мать отдавать ее за Прова, как противились родные этой свадьбе, и как несло ее, счастливую, неудержимо навстречу кудрявому гармонисту. Как отказалась его семья принимать лишний рот, и как ушли они жить в старую заброшенную баньку с прокопченной каменкой — голоднее и счастливее той поры не было у них. В бане народились двойники — Анатошка с Серенькой, там и померли, не дожив и до года. Ежели бы живы сейчас были — внуков бы богаче стало у Ларизы. Хотя и так восьмеро. А было бы... Бабка утерла глаза краем шали. Победовали они с Провом, покуда избу свою поставили. И в город ходил он счастья искать, и по деревням плотничал, и печи складывал, пока денег скопили маленько...
Батог так и вставлен в ручку двери — никто не заходил. Бабка подошла к кровати, там под периной спрятан ее платочек с накопленными на зубы деньгами. Лариза развязала узелок и бережно ссыпала деньги на стол. Долго и напряженно считала, потом посмотрелась в зеркало и ощерила десны. Трогала их пальцем, царапала коричневым ногтем и говорила, успокаивая себя:
— Все одно хлеб чаем мочу. Покуда ем, дак и десной изжую. Поди, наврал дохтур про зубы-то. Да и помирать скоро, Прову и без зубов сгожусь.
Она решительно собрала все мятые трешки, рубли, копейки и вышла из избы.
Манька Федякина дремала у входа в клуб — спектакль еще не кончился. Бабка Лариза робко дотронулась до Манькиного плеча:
— Мань, проснись, что ль…
Манька вскинулась испуганно, а узнав, заругалась:
— Чтоб тебя, бабка Лариза, черти разодрали! Напужала-то как! Я ведь думала, ты в зале сидишь — вся деревня спектакль смотрит. Уж больно, грят, жалостливый конец-от. Я уж ушла, глядеть не буду. А то реветь стану.
Бабка Лариза протянула узелок:
— Поди скорее, отдай молодым. Прямо скажи: «Бегите отсюда». Поживут одне, без нянек. Правда, худа Жульета больно. Да ничего: любовь им поможет. Беги, Манька, к Ромеве — пущай сбирает девку в дорогу.
Манька, ничего не понимая, стала отталкивать руку, и тогда Лариза решила действовать сама...
Бабы зажимали у рта платки, у ребятишек уже глаза блестели слезами, а мужики забыли о цигарках, когда прощалась Джульетта с любимым Ромео. Прыгнул с балкона юноша, махнул на прощание рукой и почти ушел со сцены, как вдруг раздался шепот, слышный всему залу и не описанный ни в одном сценарии:
— Ромева! Пода сюда, Ро-мева...
И голос был так настойчив, что артист оглянулся на него. У края сцены стояла бабка Лариза и протягивала ему белый узелок:
— На, Ромева. Туточки на первое время хватит, а потом заработаете. Жульету береги, заместо матери ей теперь будешь, жалей и люби девку, она и выправится. И бегите скорей, чтоб не хватились вас, сотоны проклятые.
Старуха протягивала узелок, ласково улыбаясь беззубым ртом, а Ромео смотрел на нее и молчал. Он забыл все свои слова напрочь.
Дали занавес. Джульетта громко рыдала и кричала, что никогда не будет играть в паре с Громовым, что он провалил весь спектакль, и что она больше не поедет в деревенские клубы на гастроли. Красный от смущения, Ромео-Громов стоял, держа в руках маленький узелок, и думал, что судьба к нему неблагосклонна и напрасно он выбрал работу актера. Бабка Лариза деловито шлепала кроссовками к выходу, а зрители громко хлопали артистам, довольные концом. Любка Ветрова задирала Пантюху:
— Что, где твое «померли»? Нетути! Врать-то когда отучишься, язви тя в душу? «По-мер-ли...»
Пантюха попытался было заикнуться насчет непредвиденных обстоятельств, но бабы дружно накинулись на него, и он сник. А дедко Ветров подошел к бабке Ларизе и уверенно сказал:
— Тебе, Лариза, можно актеркой быть. Возьмут беспременно!
…Зал опустел, и Манька Федякина, бранясь и кряхтя, полезла под стулья сгребать шелуху от семечек и длинные серые окурки...