Марина ДЕРИЛО
Пастушья сумка
— Я хочу увидеть землю! — заорал что было силы Володька. — Ты возьми меня с собой!
Он подбежал к Смородине, самой смирной корове стада, обхватил ее голову и звонко чмокнул в белую звездочку между рогов. Смородина удивленно посмотрела на него красивыми глазами, за цвет которых и получила, видать, свое имя, и вопросительно замычала. Володька засмеялся и погладил черный бок с приставшими травинками:
— Я теперь ваш командир! Дедко в город поехал, в гости. Так что прошу любить и жаловать.
Чувства переполняли его. Вдали, над темной кромкой леса, поднималось солнце, пронзая золотыми иглами голубое небо. Воздух, остывший за ночь и вобравший в себя все запахи луговых трав, висел неподвижно, густой и ароматный, как кисель, — хочешь, черпай ложкой! День обещал быть добрым и вёдреным, и это радовало Володьку.
Но не солнечное утро было главным: сегодня — первый день его самостоятельной работы. Полмесяца ходил он в подпасках у дедка Витамина, главного колхозного пастуха. Дедко Витамин, Вениамин Антонович Попов, был старик крутой и своенравный. Трех молодых парней, присланных ему в помощь председателем, пастух разогнал в короткие сроки: от одного до трех дней потребовалось ему, чтоб раскусить лень и нерасторопность подпасков. И долгое время, опасаясь стариковского гнева, председатель старался не попадаться старику на глаза: уж больно костерил Витамин своих бывших «работничков», а заодно не раз помянул и того, кто «удружил» ему тех помощников.
В июне никто пастуха не беспокоил: охотников идти к сварливому и крикливому старику не находилось. А в июле пришел Володька Копытов. Он бы и раньше пришел — еще зимой решил поработать с Витамином, да экзамены сдавал за восьмой класс, а потом в школе практику отрабатывал: их ученическая производственная бригада за четыре гектара картошки отвечает — полностью отрабатывает и ухаживает за полем, осенью урожай снимает и в колхозную столовую сдает.
— Ты хто таков? — выцветшие глаза дедка Витамина глядели на Володьку так, будто они в жизни не были знакомы.
— Да я же твой сосед, Володька Копытов! — воскликнул парень растерянно. — Работать буду с тобой, дедко, помогать тебе...
— Помощничек, значь?.. — хмыкнул старик. Помолчал и повторил снова: — Значь, помощничек? Ну-ну...
Володька нерешительно потоптался рядом, потом осторожно присел на траву. И вдруг на минуту оглох от удара бича: Витамин взмахнул кнутом прямо перед носом парнишки.
— Э-э-эй, помощник, гли-ко: Блудня в овес правит! Давай ее сюда! О-о-ох, Блудня!..
Володька вскочил на ноги и бросился за пестрой невзрачной коровой, которая, подняв хвост трубой, удалялась в сторону зеленого поля. Оглянулась и, увидев преследователя, игриво посмотрела на него и прибавила ходу. Володька мчался, как на школьных соревнованиях, и скоро расстояние между ним и Блудней растаяло совсем. Корова, будто поняв, что сопротивляться бесполезно, остановилась и спокойно смотрела на тяжело дышащего Володьку хитрыми глазами в белых ободках-очках.
— Слушай, ты! — сердито ткнул парень в коровий бок кулаком. — Дубина очкастая! Поворачивай обратно.
Блудня послушно пошла к стаду. Володька пристроился рядом. Майка прилипла к спине, и сильно хотелось пить.
Дедко Витамин встретил Блудню ласково:
— Ох, гулёна ты, гулёна... Не вышло в овес-то забраться? Угощайся теперича травкой, какая есть…
На Володьку он даже не посмотрел. А через минуту погнал его за Клушей, которая тоже решила полакомиться овсом. Потом Володька возвращал в стадо Чёлку, Аллюрку, Вассу и Улыбку. Он уже не ругал коров и не стыдил их по дороге, возвращаясь вместе на луг: язык мало подчинялся теперь Володьке. Его бока ходили, как заводные. Мокрую майку Володька повесил на куст, кеды тоже скинул и носился по лугу, сверкая белыми пятками.
Но вот солнце встало совсем над полем, и коровы потянулись в кусты, в тень, где было прохладно, — улеглись отдохнуть. Володька облегченно вздохнул: и у него перерыв. Дедко Витамин вытащил из своей сумки xолщовую тряпицу, развернул ее, постелил на траве. Достал хлеб — Володька узнал бы такую буханку из тысячи: мамкин хлеб, она пекла! К хлебу Витамин добавил шмат розового сала, луковицу с зеленым «кустом» перьев и мятую солдатскую фляжку. Володька сглотнул голодную слюну и отвернулся: он чуть было не проспал свое первое рабочее утро, так что собрать с собой ничего не успел, а мамка уже ушла на пекарню.
— Садись-ко, помощничек. — Дедко Витамин протянул ему фляжку. — Попей сначала, поди, избегался сегодня. — И не то захихикал, не то закашлялся, Володька не понял: он припал к фляжке.
Вода была из ручья, что у сломанной березы, только там такая холодная и вкусная вода — сделал три глотка, и жажду как рукой сняло.
— Хлеба с сальцем поешь. — Витамин порезал большими кусками буханку. — Али материн хлеб уж приелся? Небось, и горячий, и всякой у ей в пекарне-то пробовал?..
Володька не ответил, он старательно хрустел луком, заедая душистое сало. Кажется, такого вкусного хлеба, как сегодняшний, мамка не пекла еще ни разу!
Потом они отдыхали, и Володька лежал, блаженно вытянув ноги, и слушал, как дедко Витамин говорит ему про свое стадо: про смирную и кроткую Смородину, которая, как человек, понимает добро и ласку, про Попадью, которая любит хлеб с сахаром, про Блудню и ее фокусы, про рекордистку Клушу. Дедко говорил так задушевно и ласково, что Володьке казалось, что это вовсе не он, Витамин, сварливо гонял его все утро, звучно хлопая бичом: «Эгей, помощничек, скорее!..»
Но вот коровы поднялись, стадо потянулось вперед, к лесу, и дедко снова стал посылать Володьку за непослушными коровами. К концу дня Володька так устал, что несколько раз в голове у него мелькнула мысль, правильно ли он поступил, отказавшись от работы у матери на пекарне: там, по крайней мере, хоть работа знакомая, не раз он помогал ей. Но парень упрямо гнал от себя эти трусливые думки и снова и снова бежал за вредной Блудней, улизнувшей от стада. День казался ему вечностью, и Володька не сразу даже поверил, когда дедко Витамин начал поворачивать коров к дому.
На ферме их уже ждали доярки.
— Ну, Владимир, как твой первый денек? Помог он вам, Веньямин Антоныч? — спрашивали они, с жалостью поглядывая на уставшего парнишку. — Завтра возьмете его в помощники?
Витамин хитро посмотрел на Володьку:
— Коли к утру встанет, отчего же не взять? Возьму...
Володька понял, что пришелся старику по нраву. Но даже гордости и радости не испытал при этом: сил не было ни на что. Дошел до дома, влез на сеновал и рухнул в сено как подкошенный. Ему снилось, что он танцует со Смородиной, а очкастая Блудня ехидно мычит ему: «Пому-уо-щничек!..»
А утром, едва дедко Витамин постучал в ворота кнутовищем, Володька соскочил с сеновала бодрый, свежий и отдохнувший. Правда, побаливали мышцы, особенно икры ног, но эта боль была приятная, трудовая. Пошел второй рабочий день Володьки Копытова, помощника колхозного пастуха. За ним потянулся день третий, четвертый, неделя, вторая...
Коровы уже привыкли к быстроногому подпаску и даже реже стали делать забеги в овес. Володька приучил и дедка Витамина, и своих четвероногих подшефных к дикому ору тщедушного транзистора, который таскал с собой: коровы, кажется, уже поняли, что любит Володька хрипловато-бархатистый голос итальянца Адриано Челентано и просто обожает Аллу Пугачеву. Свою любовь Володька пытался передать и Витамину, но достиг желаемого лишь частично — иностранцев дедко не признавал вообще, а у Пугачевой стал уважать лишь «Старинные часы», конец песни слушал с большим вниманием и качал головой:
— Слышь, Володька, часы-то бьють! У меня ведь точь-в-точь такие: ходили-ходили, да встали, и никто чинить не берется. Ишь, как бьють...
Дедко настолько уверился в способностях своего помощника, что через две недели даже сказал ему:
— Ты вот что, Володька, я денька на три в город поеду, к дочери Валентине, внучков проведаю, старуха собирает гостинцев деревенских. Так ты уж один пасти будешь. Главное, за Блудней следи — уж больно хитра, все стадо переколобродит, ежели в овес сбежит. Коня тебе оставлю. Добро?
Володька только кивнул, аж дыхание от волнения перехватило. Шутка ли, стадо-то немалое! Ответственность понимает, не маленький...
И вот уже его самостоятельное утро.
Разбрелись по лугу черными и пестрыми бело-коричневыми островками коровы. С ветки ольхи свешивается истошно орущий транзистор, умоляющий: «Улетай, туча!» Володька задумчиво покусывает травинку и смотрит на прозрачное недвижное марево, висящее над лугом. В голове у Володьки рождается множество мыслей, которые как молнии проносятся и исчезают: «Хорошо бы, если в девятом Ленка Назарова со мной села...»; «Вчера Мишка двух сазанов поймал...»; «Кто-то всю ночь на мопеде по деревне мотался...»; «Сегодня получку должны давать: куплю себе «дипломат», как у Кольки, кажись, в сельмаге есть, мать говорила... Еще ветровку с капюшоном надо посмотреть...»
Володька представил, как он придет в сентябре в школу в ярко-красной с белой полосой по плечам ветровке и с портфелем «дипломат», и причмокнул от удовольствия: «Назарова точно обалдеет!»
В ожидании чего-то радостного и хорошего прошел весь день Володькиной самостоятельной работы. Под вечер он, сурово хлопая кнутом перед коровьими мордами, собрал стадо и повел к ферме. Сдал коров дояркам и сразу, не заходя домой, легонько похлопывая по ноге кнутовищем, пошел в контору за получкой. Расписался за деньги, пересчитал их для порядка и зашагал к магазину. Шел солидно, чуть вразвалочку, стараясь не торопиться, а внутри все рвалось наружу от радости и гордости: «Скорее!».
...Ветровка висела на вешалке: та, что подходила Володьке по всем статьям: его размер, ярко-красная, с белой полосой по плечам. Володька сжал деньги в кармане: «Та-а-ак, ветровочка... Была ваша — стала наша!»
— Уж больно сумка-то хороша у тебя, Дуся, — услышал за спиной завистливый голос бабки Секлетеи.
— А это мне Васенька прислал, с Севера. Он там в строительном отряде работает, пишет, шибко много денег получил и решил мне подарок сделать. Дорогая сумочка-то. Не наша — вишь, буквы нерусские? Кожа мягка-мягка! Поди-ко, свиная...
Володька оглянулся. Позади его стояли Секлетея и колхозный счетовод Евдокия Дмитриевна Паньшина, тетка в годах, но очень молодящаяся и до смешного следующая моде. Со своим сынком Васенькой Евдокия Дмитриевна носилась как с писаной торбой, всегда старалась подчеркнуть, что он учится в институте, и всячески выставляла его достоинства и красоты, короче, «выпендривалась», как думал Володька.
— Да, вон, у нас завезли красивую сумочку, — бабка Секлетея кивнула на витрину. — Видать, тоже вся не наша, цена-то, бешеная. И кто будет на нее трудиться? Зря и привезли только! — махнула рукой.
— И не говорите, Секлетея Максимовна, — поддакнула Евдокия Дмитриевна.
Володька шагнул к прилавку.
— Тетя Валя, мне дайте вон ту сумку, — и торопливо выложил на стекло деньги.
Он нес покупку бережно, как ребенка. Шел и бормотал без устали: «Васенька... На Севере... Ага... А тут, значит, купить некому... Ага... Свиная кожа... Подумаешь, Васенька...»
Мать была дома: собирала на стол — две чашки, две ложки, заливала в окрошку квас.
— Мамка, я тебе сумку купил, — хрипловатым от волнения голосом сказал Володька. — Я деньги сегодня получил. Вот.
Он протянул матери сверток и шагнул к рукомойнику.
Мать засуетилась, вытерла полотенцем руки и взялась распутывать сверток. Пальцы ее подрагивали, и Володька вдруг сам разволновался и в третий раз начал намыливать лицо.
— Сыночек... — бумага упала на пол. — Володюшка... — выдохнула мать едва слышно. — Да разве ж можно?..
Она села на скамейку, держа перед собой сумку. По щекам матери катились слезы, а глаза у нее были такие счастливые, что у Володьки вдруг защипало в носу, и он сорвал с гвоздя полотенце и прижал его покрепче к намыленному лицу.
В коровнике требовательно замычала Звездочка — была пора вечерней дойки.