Марина Дерило
ЕЛОЧКА, ЗАЖГИСЬ!
— Елочка, зажгись!
Галинка звонко бьет в ладоши, глазенки устремлены на елку. Ждет девка чуда со вчерашнего дня — как нарядили дерево, так и начала маяться: не терпится лампочки горящие увидеть. Но отец всем настрого запретил елку до Нового года включать.
Это первый год, когда Галинке до 12 часов сидеть разрешается. Раньше в новогодний вечер как десять раз кукушка из часов выскочит, так ребенка спать отправляют. Виктор — мужик крутой, Надежда с Галинкой перед ним на цырлах ходят, слово поперек сказать боятся. Да чего там Надька с дитем — она, Павла, и то зятя побаивается, хотя в Излуках никто бы не сказал, что Павла Коровина робкого десятка. Суровый Виктор мужик, один взгляд чего стоит, как зыркнет, так все желание перечить пропадает, забудешь, чего и сказать-то хотела, не то что спорить. Хотя Надька привыкла уже к нему, притерлась за десять лет. Галинка тоже отцовский нрав знает, воспитывалась так с люльки. Но жалко Галинку Павле до смерти, что так ее строго держат и худо воспитывают. Ну, где это видано, чтоб ребенку можно было поспеть в школе пройти на уроках первым номером, в рисовальном кружке отличиться, да еще и на коньках сплясать лучше всех? Заморили девку совсем: худая, как скелет, ходит, бледная, прозрачная...
Павла, бывало, как в город к дочери приедет, так смотреть на внучку без слез не может: в Излуках на все село, поди-ко, ни одной такой девчонки-худобы не встретишь, все ребятишки будто глиной набиты — не поднимешь и не ущипнешь — гладкие и крепкие. Сколько раз Павла упрашивала зятя отпустить Галинку с собой на лето: молочком из-под коровы, овощами-ягодами со своего огорода мигом бы спровадила прочь от внучки все ее хворобы. Но Виктор всегда вежливо отказывался от тещиных услуг: «Мы на море дочь отвезем, Павла Васильевна, не беспокойтесь, пожалуйста. Ребенок очень много требует к себе внимания, не стоит вам волноваться, на это есть родители, то есть мы. Сельская среда Галине совершенно не подходит, я знаю, что ее сверстники из деревни абсолютно не развиты интеллектуально. А у дочери специальная программа, и осуществлять ее мы будем в городе. Так что спасибо, Павла Васильевна. И приезжайте проведывать Галину к нам». Вот и все объяснения. И никаких тебе коров, никаких гулянок босиком по земле, никаких сопливых ребятишек в друзья. Все «по программе», все по-научному, по-городскому.
Худа-то, конечно, отец с матерью Галинке не желают, но боязно Павле, как бы не перестарались: девка растет больно правильная и несмелая, без разрешения да без указания шага не ступит, тихая, как мышка, не пошалит никогда, не побалуется. А когда еще и побалуешься, если не в ребячестве? Надежда, вон, росла — как вьюнок была, на месте не посидит, только отвернись — либо наварзала чего, либо поранилась. Шишек себе набила страсть, покуда выросла! Павла и голову себе тогда не ломала, что особая программа по воспитанию Надьки требуется: училась девка, в хоре пела, в клубе в драмкружке занималась. Чего хотела, то и делала, никогда ее мать не неволила. Купили аккордеон, думали, станет музыке учиться. Походила год, «Среди долины ровныя» играть выучилась — бросила, неохота стало. Ну и ладно. Аккордеон до сих пор в углу пылится, отцову одежду на него складывают.
Много чего Надежда да за школьное время успела — и спортом позаниматься, и драмкружком, и пионерским председателем была. Павла и сейчас верит, что правильно дочь воспитывала: по охоте всегда все лучше получается. И не больно у них Надюха от городских девок отличается, только здоровьем может: на земле-то люди здоровей растут, чем на асфальте. И в книгах толк знает (в излукской библиотеке, поди, все книжки перечитала), и музыку понимает, и с людьми обходится вежливо, говорит красиво. А в друзьях у Надежды много девок да парней переходило, там разные были, не только тихие и приглаженные, как сейчас к Галинке ходят. И хулиганы бывали, и сопливые... Уж ежели есть в человеке стержень — ломай его, гни, крути — ничего с человеком этим не станет: и худое не пристанет, и хорошее не растеряется. А Павла как посмотрит на внучку, так и обомрет: не видать в девке того стерженька, как былинка на ветру колыхается. Вот тебе и «программа».
Научилась Галинка по-ученому говорить, за отцом все повторяет. Павла до сих пор забыть не может, как в четыре года сошла внучка с горшка и к ней задом пятится: «Бабушка, вытри мне ягодичную складку...». Вернулась Павла в Излуки, Кузьме рассазывает, а у самой слезы в глазах — «спортили ребенка!»... Нынче Галинка в школу начала ходить, а говорит так, что впору в академию определять: иной раз Павла пять раз переспросит, пока добьется, о чем речь. Бабка жизнь прожила и слов таких не знает, а внучка в семь лет уже постигла. Надобно ли так? Павла не знает. А убедить Виктора не умеет. Потому ждет, как дальше жизнь пойдет. И радуется, когда появляются во внучкиных глазах веселые искорки, обычные для всех детей, но редкие для Галинки. Привез зять вчера елку с базара. Правду сказать, палка иная краше, чем эта елочка — у Коровиных дома таких сроду не бывало: Кузьма сам в лес на лыжах съездит, выберет пушистую, аккуратную. Или прямо в лес Новый год отправятся встречать, в сторожке на Горелой просеке: Кузьма заранее все там приготовит, ель старую под окном бусами обрядит — Надежда, бывало, полкласса с собой притащит. Весело-то как!
— Елочка, зажгись! — Галинка умоляюще смотрит на убранную стеклянными шарами и «дождем» елку.
— Галина, ты совершенно невыдержанный и нетерпеливый человек. — Виктор пристально смотрит на дочь, и Галинкина головка в прекрасной голубой короне (Павла весь день клеила на ней блестки и ватные хлопья) вжимается в опущенные плечи. — В возрасте семи с половиной лет люди уже должны понимать, насколько их нетерпение претит окружающим, и делать выводы. Я тебя информировал, что иллюминация на елке будет включена не раньше Нового года, который, да будет тебе известно, начинается в 24 часа. Займись пока полезным трудом. Кажется, никто не освобождал тебя от выполнения зимнего пейзажа?
Галинка покорно уходит в детскую, а Павла забивается в угол, где стоит старое кресло, и молча смотрит оттуда на зятя. Виктор читает газету. «Прессу», как говорит он. Из-под коротких пижамных штанов торчат волосатые мослы в дырявых шлепанцах. Нательная сиреневая рубаха расстегнута. Павла видит свалявшиеся на затылке редкие Викторовы волосы и черные дужки очков. Лица не видно, но Павла ясно представляет себе, как зять постоянно шевелит ртом, посасывает нижнюю губу, облизывается, крутит языком под носом.
Разве это праздник? Только и есть, что запах тушеной курицы да громыхание на кухне, где хозяйничает Надежда (мать она не пустила готовить: Виктор привык есть по-городскому). В Излуках Коровины на Новый год зовут гостей полную избу. Павла печет пироги десяти сортов, варит студень, в огромном чугунке тушит картошку и парит брюкву с морковкой. Кузьма к этому дню заваривает бражку: каждое лето зеленые вьюны хмеля с круглыми шишками исправно ползут вверх по длинным шестам, осенью Коровины щедро раздают урожай соседям, но такой бражки, как у Кузьмы, не получается ни у кого. Еще у Кузьмы забота перед Новым годом — залить горку-ледянку, с которой ходят потом кататься все сельчане: Коровины живут на берегу, и ледянка уходит далеко вниз, кончаясь на середине реки. Ребятня носы пообморозит — бегом греться в избу: «Тетя Паша, пусти!»... В тепле сомлеют, готово дело, носом клюнут у печки, задремают, обняв валенки. Кузьма спящего тихонько на печь уложит, так и спят гости до утра беспробудно. А родители не переживают, с ледянки к Коровиным, почитай, все село переходило, так что где искать, дело известное.
Где бы такую горку Галинке выстроить? Да ее Виктор близко бы к ледянке не допустил, наверное. Надежда, может, и решилась, памятует небось о своих детских зимах, а вот уж зять-то — ни за что. Он, когда однажды зимой, в первый год семейной их жизни, приехал в гости в Излуки, долго наблюдал, как с горы молодежь каталась, и сказал: «Совершенно немыслимо, что здесь отсутствует травматизм». Скатиться с горы не пожелал, хотя Надежда, еще бойкая и смелая, и тянула его за собою изо всех сил. Галинке он запрещает даже с деревянной горушки в городском парке кататься. «Папа объяснил мне, сколько травм после нее я могу получить. И еще он высчитал, насколько больше я буду носить это пальто, если не буду кататься», — тихо сказала внучка Павле, когда они ходили на прогулку в детский сквер, и равнодушно прошла мимо расписного деревянного крокодила, из пасти которого с визгом выкатывались краснощекие ребятишки.
Павла шумно вздохнула. Зять оторвался от чтения и взглянул на часы:
— Приближается, приближается Новый год! — он отложил газету и с хрустом потянулся. — Надежда, все там готово? Пора за стол...
Надежда внесла курицу и поставила ее в центр стола:
— Все, Витюша. Можно начинать...
Виктор взял в руки бутылку шампанского и аккуратно распечатал ее, дымок над горлышком растаял бесшумно.
— Наполним бокалы звонким пенистым напитком, — зять уверенно отмерил дозы в каждый из трех стаканов и первым поднял свой.
— Уважаемая Павла Васильевна, уважаемая Надежда Кузьминична, разрешите вас поздравить с наступающим Новым годом, который робко и несмело входит сейчас в наш дом. Пусть обогатятся ваши души, пусть станут хлопотнее женские заботы, ибо главное предназначение женщины — забота о нас, мужчинах. Осушим эти бокалы.
Он выпил, громко глотая. Надежда торопливо пригубила и вышла на кухню, где томился бисквит.
Павла встала. Шампанское было горьким и обжигало горло. Кукушка на часах начала отсчет Новому году. Павла впервые встречала его одна, Кузьма умер на Вербное воскресенье.
В детской, ткнувшись носом в альбом, спала Галинка. На рисунке ее переливалась разноцветными лампочками нарядная елка...