Марина ДЕРИЛО
ДЕДУШКА И АЛЕНКА
Дедушка был чужой и незнакомый. Он лежал, прямой и строгий, каким Аленка его никогда не знала. В жизни дед был сутулый и добрый. Он всегда ходил с палочкой, а глаза сквозь толстые линзы очков казались круглыми и большими. А теперь глаза дедушки были плотно закрыты монетками. Аленка видела, как бабка Агафья положила на веки круглые пятачки.
Во дворе стучал топор и звенела пила: мужики делали гроб. Через раскрытое окно доносились их голоса. Вот дядька Коля что-то сказал, и все рассмеялись. Аленка выглянула на улицу.
— Что, Елена, большой дом сделали мы дедку? Просторно будет лежать ему!
Аленка увидела дощатый ящик, длинный и светлый. Он стоял посреди двора, и солнышко, заглядывая внутрь, золотило чистые стенки. А кругом валялись кудрявые стружки, пахло лесом, смолой и еще чем-то незнакомым и чуточку страшным.
Девочка отошла от окна. Дедушка все так же лежал на столе в своем праздничном синем костюме и коричневой рубашке. Большие заскорузлые руки покоились на груди. Они были загорелые и натруженные: дедушка никогда не сидел — то копался на огороде, то стряпал очень вкусные рогульки... У него под кожей даже все жилки стали видны, бабушка Поля сказала: от работы А теперь дед ничего не делал, и руки его тоже отдыхали. Аленка потянулась к столу, дотронулась до деда и тут же отдернула палец: всегда теплая шершавая рука старика была холодная и чужая.
Бабка Агафья сердито заворчала:
— Ну-ну, не балуйся. Отойди от покойника. Беги, погуляй лучше на улочке.
Аленка посмотрела на старуху исподлобья и молча отодвинулась от стола. Не ушла совсем, а встала поодаль. Девочке было странно видеть своего дедушку лежащим на столе, за которым всегда пили чай и обедали, и она с любопытством смотрела на него, чужого и сердитого. Лицо деда было желтое и морщинистое. Оно нисколько не изменилось. Такой же нос картошкой, те же кустистые лохматые брови и пушистые усы, те же седые кудри.
Аленка вспомнила, как ее сестра Таня стригла в последний раз деда. Сначала она торопливо расчесывала дедушкины волосы, с силой проводя гребенкой по голове. Наверное, ему было больно: Аленка видела, как на лбу дедушки появлялись морщинки, но он терпеливо ждал и послушно поворачивал голову то одной, то другой стороной. А старшая внучка щелкала ножницами, и красивые завиточки падали на пол. У Аленки до сих пор лежит в коробочке прядка седых мягких волос. И ей снова захотелось потрогать дедушку: проверить, мягкие волосы у него теперь или нет. Но бабка Агафья, словно угадав ее желание, строго посмотрела на девочку.
Аленка тяжело вздохнула. Она не любила эту бабку и боялась ее. Толстая, маленькая, всегда в черной одежде и теплом платке, Агафья была набожная и злая женщина. Никто не знал, сколько ей лет, есть ли у нее родные. Бабка жила одна в маленьком домике-развалюхе на краю села. Старая богомолка всегда первой узнавала о несчастье или смерти и, переваливаясь с ноги на ногу, тотчас спешила увидеть все своими глазами. Люди привыкли к ее сгорбленной черной фигуре и скрипучему заржавевшему голосу — привыкли, как привыкают к вещи, и не обращали на нее внимания.
«Противная старуха!» — сердито подумала Аленка и снова посмотрела на деда. Сквозь занавеску пробивались тонкие лучи света, и солнечные блики плясали на лице старика, весело прыгали по морщинам, будто играя в пятнашки. Аленке вдруг показалось, что дедушка сейчас улыбнется и, кряхтя, встанет со стола, где ему, наверное, высоко и неудобно лежать. Она даже вытянула шею и стала озираться по сторонам, ища очки: пусть дедушка не думает, что она снова утащила их. Но очков нигде не было — они всегда пропадали куда-то, эти маленькие толстые стекла в роговой оправе, треснувшей и перевязанной ниткой. Аленка заглянула под кровать, под стул, на котором сидела бабка Агафья, под дедушкин стол. Очки пропали. Девочка решительно подошла к столу и полезла в карман синего пиджака деда. Черная Агафья с оханьем вскочила со стула, схватила ее за руку и вывела из комнаты.
Во дворе сидели мужики и курили. Увидев отца, Аленка направилась было к нему, но передумала. Подошла к гробу, заглянула туда. В углу жалобно гудела маленькая муха, тычась о стенку и пытаясь вырваться. Аленке стало жалко муху, она осторожно взяла ее за голубые стеклянные крылья и подбросила на ладошке. Девочка смотрела на веселую жужжащую точку и думала о том, что дедушка будет совсем один в этом пустом длинном ящике.
— Елена, иди кушать, — позвала Таня.
Аленка послушно пошла в кухню. Мама пекла блины. Тонких зажаристых кружочков уже была целая стопка, но мама все ставила и ставила на плиту сковородку, заливая ее жидким белым тестом.
— Аленка, пей молоко, — устало сказала она.
— Мама, а зачем столько блинов?
— Дедушку поминать. Обычай такой.
— Давайте скорее поминать, а то я уже хочу блинов, — просяще сказала Аленка, допивая молоко.
— Скажешь тоже! — фыркнула Таня. — Надо еще дедка похоронить!
Аленка понуро вышла на улицу. С опаской подошла к двери, за которой лежал дедушка, прислушалась. Оттуда доносились чьи-то голоса. Девочка протиснулась в комнату и застыла в изумлении. Бабки Агафьи не было. Дедушка лежал уже в гробу, в его руках горела тонкая свечка. Вокруг стола суетились две старухи: тетка Зина с изрытым оспой лицом и бабушка Поля. Тетка Зина прилаживала на дедушкин лоб какую-то бумажку.
— Тетя, а что это?
— Проходная, чтоб твой дедушка в рай попал сразу.
— А рай — это город? Я тоже хочу такую проходную, — нерешительно попросила Аленка.
— Вот помрешь, и тебе дадут. На-ко, лучше, съешь просвирку, помяни покойничка, — Бабушка Поля протянула внучке бумажный пакетик.
Аленка заглянула в пакет и увидела маленький пряник. Он был похож на гриб с очень толстой ножкой, а на шляпке девочка заметила крестик. Она тихонько отломила кусочек и положила в рот, думая, что это нечто особенное. И почему «просвирка»? Обыкновенная несладкая булка...
Старухи уселись на скамью, и тетка Зина затянула странную протяжную песню. Аленка смотрела на нее со страхом и удивлением. Полузакрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону, тетка Зина пела что-то незнакомое, медленное и грустное. Бабушка Поля глядела на деда и вытирала глаза кончиком черного платка, У Аленки защипало в носу. Она повернулась и вышла.
— Аленка, иди-ка сюда.
Таня взяла сестренку за руку.
— Лен, а дедко страшный, да? Лицо восковое и нос острый?
— Иди сама и посмотри, — угрюмо отозвалась Аленка.
— Ага, он еще потом приснится! Покойников боюсь… А он... наверное, противный?..
Аленка вырвала руку и пошла домой. Она шла и вспоминала, как часто, посадив ее на колени, дед гладил ее голову и рассказывал про маленькую Таню. Танюшку, как ласково называл он старшую внучку. В альбоме есть фотография: молодой дедушка держит на руках испуганную, похожую на мальчугана, внучку в платьице и с бантом на чубе — Танюшку. Она прижалась к дедушке и крепко вцепилась руками в резиновую кошку. Таня не любит эту фотографию, а Аленке она нравится: дедушка здесь совсем не старый и улыбается ласково.
И еще вспомнила девочка один хмурый вечер. Дедушка лежал на кровати и печально смотрел на Аленку слезящимися глазами. Она потянула его за рукав, спросила: «Деда, ты кушать хочешь?» — «Как уж не хочу, милая, со вчерашнего дня не ел ничего, — с натугой, хрипло проговорил старик и стал шарить рукой по одеялу. — Видно, забыли вы меня...» Он заплакал, как ребенок, трясясь всем телом. По морщинистым щекам сбегали слезы, дед тяжело дышал, раскрыв беззубый рот. Аленка оцепенела от ужаса и жалости, потом побежала к матери и, уткнувшись в подол, заплакала, крича взахлеб: «Дай дедушке есть!» А рядом стояла Таня и с недоумением смотрела на сестру: «Подумаешь, я забыла... Ведь не умер же!.. А и умер бы…»
Аленка снова вздохнула и толкнула рукой калитку. Во дворе уже собирался народ — все пришли проститься с дедушкой. Гроб вынесли и поставили на скамью посреди двора. У изголовья стояла мама и смотрела на дедушку. В черном платке она показалась Аленке постаревшей и худенькой. Рядом стояли незнакомые люди, бабка Агафья, отец, тетка Зина...
Пришел автобус. Гроб подняли и понесли. Аленка вприпрыжку побежала следом. Женщина с корзиной шла впереди всех и бросала на землю зеленые ветки вереска, за ней неторопливо шагал дядька Коля, держа большой железный венок. Потом несли деревянный крест, крышку гроба и дедушку. Дедушка мерно покачивался в такт шагам, и его седые кудри шевелил ветер. Подошли к автобусу. Там, на заднем сиденье, прижавшись к стеклу лицом, сидела угрюмая Таня. Все уселись, и машина тронулась. Аленка смотрела в окно на мелькающие дома, на маленьких людей, идущих по дороге, на игрушечных собачонок, звонко лающих на прохожих. Проехали поле, автобус покатил медленнее, потом остановился: приехали на кладбище.
Аленка смутно помнила, что было потом. Громко причитала старая Агафья; дедушка лежал, молчаливый и строгий; гроб закрыли крышкой; застучал молоток, а потом в глубокой черной яме, откуда тянуло холодом и страхом, навсегда исчезли и гроб, и дедушка, и по крышке дробно забарабанили комья серой тяжелой земли...
...Всхлипывая и вздрагивая во сне, девочка лежала на коленях у матери. На чумазом личике, еще хранящем следы горя, изредка появлялась слабая улыбка. Ей снился дедушка, живой и здоровый. Аленка важно восседает на тачке, а дед" везет ее и весело приговаривает:
— Вот, Оленушка, вырастешь: что будет мне за то, что возил тебя?
— Куплю, деда, тебе четвертинку и красивую рубаху. Красную!
Дедушка смеется, веселые лучики разбегаются от глаз, а Аленка подпрыгивает на тачке, ей легко и спокойно...
Аленку разбудили громкие голоса. Девочка открыла глаза и удивилась: почему-то она спала в платье и не в своей кроватке, а на жестком диване в маленькой комнате Она наморщила лоб и стала вспоминать все по порядку: сначала дедушку в очках с ее, Аленкиной, книжкой в руке; потом дедушку на столе; потом веселого деда, везущего ее на тачке... За стеной бухнул чей-то смех. Аленка спустила ноги с дивана: «Это дедушку «поминают».
Она открыла дверь в зал. Тяжелый дух пьяных мужиков и папиросного дыма сразу влез Аленке в нос, в рот, в глаза. Голубой туман плавал над раздвинутым столом, стоящим посреди комнаты, над сидящими на длинных, покрытых газетами скамейках людьми, которые что-то громко говорили все разом.
Аленка подошла к столу. Горка блинов на тарелке совсем растаяла. С узкой селедочницы на Аленку злобно смотрела рыбья голова с луковым пером во рту. Розовые кружочки колбасы были посыпаны укропом. В центре стола стояло большое блюдо с рисовой кашей, из которой выглядывали изюминки — как запеканка в детском саду, только без корочки и не кусочками. Вокруг блюда толпились пустые бутылки, на клеенке валялись пробки, окурки, блестели розовые кисельные лужицы.
— Мам, — позвала громко Аленка.
— А-а, Елена, — повернулся к ней дядька Коля. Лицо его было красное и мокрое, он все старался посмотреть на Аленку, но глаза его не слушались и часто-часто моргали. — Помяни-ко дедка, хороший был дедко у тебя. — Он полез было за блином, но задел чью-то стопку, и она, жалобно звякнув, упала и рассыпалась по полу. Дядька Коля виновато закачал головой и начал бормотать что-то под нос.
Аленка протиснулась между скамейкой и стеной и прошла на кухню. Там суетились черная Агафья и бабушка Поля. Увидев девочку, Агафья скомандовала: «Дай девке кутьи спробовать». Бабушка Поля усадила внучку к столу.
— Запеканка без корочки! — захлопала Аленка в ладоши и начала выискивать изюм. Потом залпом выпила кисель.
— Жалко поди дедушку-то? — скрипнула ржавой пружинкой бабка Агафья.
Аленка слизнула с пальца сладкую каплю и молча двинулась к двери.
Во дворе на лавочке сидели мама, отец, какие-то незнакомые люди, Таня. Аленка подошла к сестре и потянула ее за руку.
— Тань, а тебе деду жалко?
— Ну, вот еще! — дернула плечом Таня. — Он отжил свое, все равно пользы никакой от него не было!
Аленка испуганно попятилась от сестры:
— А сказка?! Он про лису мне не досказал!
— Подумаешь, про лису... Сама прочитаешь, когда в школу пойдешь.
— А Спутнику конуру?!
— Папка построит.
Аленка задумалась.
— Да уж хватит, и вы с ним намучились... — Аленка подняла голову: торопливая сухонькая женщина с черными бровями, широкими и густыми, как у дядьки Коли, стрекотала, обращаясь к маме: — И Танюшке, бедной, надоело, поди, маяться: больному ведь то одно не ладно, то другое, а девке и побегать, и погулять охота. Ну, теперь хоть руки он вам развязал, царство ему небесное… — Женщина с бровями, как у дядьки Коли, взмахнула рукой, будто отмахнулась от мухи.'
По двору весело носился Спутник, изредка взлаивая от радости: он два дня просидел в сарае — черная бабка Агафья велела запереть собаку, пока не унесут деда.
Аленке захотелось снова зайти в дедушкину комнату, и она позвала сестру в дом. Таня нехотя пошла за ней.
Занавески на окнах забыли открыть, и в комнате был полумрак. Аленке стало немножко страшно. Она огляделась и поняла, откуда страх: молчали дедушкины часы — сползла на пол гиря, остановился маятник. И календарь тоже остановился: давно не обрывали листочков с «численника», как называл его дедушка. На гвоздике висел дедушкин рабочий пиджак, в углу стояли его сапоги. Кровать была аккуратно заправлена. Аленка наклонилась и заглянула под нее. Бледный солнечный лучик осторожно ползал по какой-то пыльной бумажке. Девочка вытащила ее, сдула пыль. С желтой фотографии смотрели на нее молодой дедушка с пушистыми усами и испуганная Танюшка с большим бантом на голове.
— Смотри, это ты! — подбежала Аленка к стоящей на пороге Тане и подала ей фотографию.
Таня взяла бумажку, повертела в руках и вдруг громко, как будто пила воду, глотнула. Аленка встала на цыпочки: сестра смотрела на обратную сторону фотографии и шевелила губами.
— Тань, ты что? — испуганно спросила Аленка.
Таня молчала, только еще больше насупила брови. Она не смотрела на фотографию: глаза ее глядели куда-то в дальний угол комнаты. Аленка тоже оглянулась туда, но ничего не заметила и снова удивленно уставилась на Таню. И тут Таня улыбнулась. Правда, эта улыбка почему-то испугала Аленку: сестра так никогда не улыбалась раньше. Когда люди улыбаются, у них ведь и глаза тоже смеются. А Танины глаза смотрели очень серьезно и чуть испуганно,
— Аленка! — Младшая сестренка даже присела от страха, таким был Танин голос — хриплый, будто бы она только что съела много мороженого, и чужой. — Аленка!.. Ведь дедко-то УМЕР! И никогда-никогда больше его не будет. Он меня любил всех сильнее, понимаешь, Аленка?! А я... — На ладошку Аленки упала теплая капелька. Она подняла голову: Таня улыбалась и плакала, слезы ее тяжело ползли по щекам: — Он ждал меня, Аленка… тогда! Ждал! А сам умер! «Унученька Танюшка» — гляди, написал!
Танины пальцы дрожали, и фотография тоже прыгала, как живая. Таня протягивала Аленке бумажку: «Вот… Вот…»
Совсем недавно мама учила Аленку держать правильно карандаш: он был очень непослушный, палочки получались неровные, кружочки выходили кривые, а строчки ползли то вверх, то вниз. Аленка смотрела на дедушкины буквы и думала, что они очень похожи на те ее первые строчки.
— Деда старый, а писать не умеет, — сказала она. — Вон как криво вышло.
—Ты ничего не понимаешь! — вдруг выкрикнула Таня. — Ни-че-го!
И громко заплакала, как маленькая. Отворилась дверь, пропустила отца и снова закрылась.
— Папка! — бросилась к нему Таня. — Папка, дедушко-то мне письмо написал. А я уже никогда ему не отвечу!..
Отец взял фотографию и, запинаясь, стал разбирать дедушкины слова:
— «Унучинька моя Танюшка... — Он заморгал, будто соринка залетела ему в глаз. — О мне не жалей. Жалей матку и Олену. Помогай тятьке. Рости хорошой и душевной девушкой. Кланяюсь тебе, унучинька Танюшка. Дед твой Лександр Васильев Окулин».
Таня уткнулась в отцовскую рубашку:
— Он ведь никогда… никогда... никогда теперь не узнает, что я его... тоже... лю... люби-и-ла!.. — Она громко зарыдала.
— Не реви, Танюха. — Отец неумело гладил дочку по голове. — Дедушка знал это. Сердцем чуял. Говорил, что ты с характера своего страдать будешь. Вишь, ты вся какая, поперёшная. Душевность больно далеко прячешь. Дедко-то — царствие ему небесное — разглядел... Шибко жалеть тебя наказывал...
Таня уже не плакала. Она внимательно глядела на отца. Он, переступая непослушными от поминок ногами, подошел к численнику, отсчитал несколько листочков и оторвал их. Потом завел часы, и маятник, будто большая голова на тонкой шее, заоглядывался по сторонам: туда-сюда, туда-сюда.
— Жизнь, Танюха, очень трудная штука. Сегодня — соленая, завтра — сладкая... А жить, покуда живы, — все одно нужно! Верно, Ленка? — Он повернулся к присмиревшей Аленке.
Аленка кивнула. А, помолчав, тихо сказала:
— Пошли Спутнику конуру делать!