Марина ДЕРИЛО
Береза
— Агнюха-то опять с белой сумкой бежит! Видать, не хватило на опохмелку! Заняла, поди, у Зои... — Тамара Андреевна перешла к боковому окну, откуда была видна вся дорога до автобусной остановки. Развалюху-сельпо закрывала двухэтажная больница, недавно переоборудованная под наркологический пункт. Увидеть, как Агния зайдет в магазин, Тамаре Андреевне не было возможности, и, дождавшись, пока та скроется за больницей, Громова с сожалением оторвалась от окна.
— Васятка, ты воды принес?
Муж подкладывал в печь бересту, чтоб быстрее разгорелось.
— Угу, — буркнул он и, выпрямившись, взглянул на жену. Но та уже забыла про воду.
— Во!.. Купила! Погляди на нее: рожа-то и так красная! А все не хватает!..
Из маленькой комнаты Тамара Андреевна вернулась в большую, а когда Агния проследовала мимо их дома, пошла в кухню и уселась на табурет у окна. Теперь наблюдать было удобно: кухня Громовых выходила окнами как раз на дом Агнюши Барабукиной. Агния вошла во двор, довольно помахивая клеенчатой белой сумкой, с которой, по наблюдениям Тамары Андреевны, ходила только за вином, поднялась на крыльцо и перед тем, как зайти, внимательно и, как показалось Громовой, брезгливо посмотрела на соседские окна. Тамара Андреевна была начеку и успела задернуть занавески, однако взгляд Агнюхи цели достиг и задел Тамару Андреевну за живое.
— И, главно, зыркает своими зеньками! — возмутилась она. — Пьянь несчастная! Жрать дома нечего, а она на винище занимает!..
Утром Агнюха с опухшим и помятым с перепоя лицом приходила к Тамаре Андреевне занимать деньги. Из-под замызганного серого плаща вылезал линялый ситцевый халатик. Растоптанные туфли Агния надела на босу ногу.
— Ты проходи, Агнюша, в дом, — сказал было Василий, глядя на посиневшие от холода губы соседки, но Тамара Андреевна так посмотрела на своего благоверного, что тот счел за лучшее скрыться в сарае и до конца разговора оттуда не высовывался.
— А ты что, Агния, купила такое дорогое? — ласково спросила Тамара Андреевна, кутаясь в пуховый платок. — Вроде, получку недавно получила.
— Ванюшке за школу музыкальную надо было уплатить. Да Зое отдала, я у ней занимала... — Агния закашлялась, аж слезы выступили на глазах
Тамара Андреевна с жалостью и любопытством смотрела на соседку: пропала баба... Ишь, как раздирает! Еще бы — так пить! А как выпьет — папиросы у мужиков стреляет. Вместо закуски. Ну и видок: волосы сосульками висят, будто кот всю ночь сосал. Лицо старое, пожеванное... А ведь какая красавица была! Когда Борис женился, все село приходило на невесту глядеть: большеглазая, чернобровая Агнюша в серебристом платье и облаке фаты, укрывавшем ее, казалась всем излуцким дорогой городской игрушкой. «Не пара она ему, — шептались старухи, разглядывая невесту. — Где он нашел экую погремушку?..» Но Агния так крепко целовала своего Бориса, так ласково и счастливо смотрела на толпящихся зрителей, что бабы вступились за девушку: «Чего бубните-то, баушки?! Как уж не пара, ежели она так его любит! Поослепли, что ли...»
Тамара Андреевна была приглашена на ту свадьбу. На правах давних соседей Ба-рабукиных, она с Василием сидела близко от молодых и с завистью глядела на ровные белые зубы Агнюшки, которая все время чему-то улыбалась и смеялась, на ее ладную, крепкую фигуру. Видела, как горели глаза у мужиков, сидевших за столом и рюмку за рюмкой поднимавших за здоровье молодой хозяйки, и холодок поднимался в груди. А когда и ее Василий сделал стойку в сторону Агнюшки, Тамара Андреевна выдернула его из-за стола и под каким-то предлогом отправила домой, взглядом наказав не возвращаться... Сколько лет-то прошло с той поры?
— Агния, твоему Ивану сколько теперь?
— Девять, десятый, — удивленно посмотрела на нее соседка. — А что?
— Да нет, так... Видишь ли, Агния, у меня Василий еще денег не получал, а сама-то я на больничном сижу. Все болею, болею... — плаксиво потянула Тамара Андреевна и зябко поправила на себе платок. — Совсем арифмия замучила...
— Короче, не дашь?! — перебила ее Агния. — Ну, ладно...
И, для крепости добавив непечатное да еще одарив взглядом, который был тоже говорящим, зашагала прочь.
Тамара Андреевна даже онемела поначалу. Пришла в себя, только когда соседка вышла за калитку. Тут уж дала себе волю. В ярости раскричалась на мужа, что тот уморит всех жаждой: воды из колодца со вчерашнего дня принести не допросишься. Потом под ноги попался Матросик — жалобно мяукнув от хозяйкиного пинка, он скрылся в подполье. А Любашке досталось за невымытый пол. Долго отходила Тамара Андреевна от нанесенного оскорбления. Но обида не мешала ей зорко следить за соседским двором. И момент, когда, наконец найдя деньги, Агния вышла из дома с белой сумкой, Тамара Андреевна не упустила. Тотчас прильнула к окну.
...На крыльцо выскочил Ванюшка, на ходу надевая куртку. Выбежал за ворота и помчался по улице.
— Парень-то, как неродной, — удовлетворенно проговорила Тамара Андреевна, не отрываясь от наблюдения. — И ни стыда, ни совести у бабы нету! Опять к Воронковым отправили, алкаши чертовы!..
Ваня Барабукин учился вместе с Ильей Громовым в третьем классе. На родительских собраниях Агния не бывала ни разу, как-то однажды ходил Борис. Громовы же в школе бывали регулярно — их «последыш» числился в плохих учениках, с трудом переползал из класса в класс. А Ваня учился отлично да еще и в город ездил три раза в неделю: в музыкальную школу. Пианино у Барабукиных не было, и Ваня ходил заниматься к Воронковым. Зоя Воронкова часто хвалила мальчишку: «Уж больно хорошей парнек растет у Агнюшки — и вежливой, и старательной...»
Тамара Андреевна, услыхав такое, обычно вспыхивала обидой и говорила: «Дак уж, слава богу! Хошь один-то в семье нормальный человек должен быть! Да и то еще ба бушка надвое сказала — может, ещё и спортится! Сказывают, что Ванька в шкафе сидит, когда Агнюха-то с Борькой пьют — не вылезает, да и все! Агнюха сама и говорила! А посиди-ка в шкафе каждый день! Одуреешь! Спортится Ванька ихний, спортится!..»
Такой разговор Тамара Андреевна обязательно заканчивала упоминанием о своем Илюше:
— А мой-то Илья вчера пятерку получил! Учительница, грит, похвалила, что лучше всех стих рассказал. Это ведь часто так бывает: кто худо сперва учился, потом отличником стаёт...
Но Зоя Воронкова только недоверчиво глядела на нее: уж больно не походил толстогубый и глуповатый Илюша Громов на отличника.
Тамара Андреевна крикнула:
— Васятка! Чайник кипит! Заварку не выливай — я позавчера свежую заварила, — и отвернулась к окну.
Василий вошел с перепачканными пойлом руками — кормил поросенка, загремел умывальником, потом вытащил из шкафа большую кружку, налил чай и поставил перед женой. Тамара Андреевна, не глядя, потянулась к сахарнице.
— Ты смотри, Вась: Агнюха-то развеселлилась — окно отворила! Опять, поди, пластинки крутит.
Она привстала и открыла форточку. «Травы-травы-травы не успели...» — орал на всю улицу проигрыватель, а пьяные голоса вразнобой тянули вслед: «От росы серебряной согнуцца...». Агнюхин голос выделялся среди мужских, и Тамара Андреевна довольно отметила:
— Борька-то еще и дружков зазвал...
Ветер расчистил небо, от хмурого утра не сталось и следа — осень дарила Излукам еще одно солнечное воскресенье. Агнюхиной компании, видно, стало жарко в доме. Сначала во двор выскочила хозяйка в вечном своем халате — единственной одежде, предназначенной на все случаи жизни («и в пир, и в мир, и в подоконье» — говорила Тамара Андреевна про этот Агнюхин наряд). За хозяйкой вышли Борис и двое мужиков, уже изрядно нагрузившиеся. Тамара Андреевна узнала в одном Вальку Пивоварова, известного пьянчужку, охотника выпить на дармовщинку. А второй был...
— Любашка, гли-ко, ваш Митька Хренов!..
Люба вышла из "комнаты, взглянула в окно.
— Ну!.. Он! Хорошо хоть, его в восьмом у нас выперли, а то спился бы еще в школе! Одноклассничек!..
Мать и дочь с интересом уставились в окно. Гулянка в соседском дворе шла вовсю. Агнюха, раскрасневшаяся, веселая, старалась переорать приемник: «К милой подойду!.. Я-а!.. Глаз поднять!.. Не смея-а!..» Она попыталась даже плясать, пьяно кренясь то в одну, то в другую сторону, и мужики, ухмыляясь, захлопали в ладошки.
Тамара Андреевна осуждающе сказала:
— Вот ведь и голова у человека ни о чем не болит. Ни стирки, ни готовки... Выходной — дак выходной: на всю катушку!
Пластинка кончилась. Агния что-то говорила мужикам, помогая жестами, потом они пошли в огород. Тамара Андреевна отправила Любашку делать уроки, а сама, задернув занавеску, притаилась у окна. Форточка была открыта, огород Барабукиных лежал прямо под окнами Громовых, и Тамара Андреевна все отлично видела и слышала.
— Когда переедем, огород продадим. Надо только забор поднять, — Борис тяжело наклонился вперед и с трудом приподнял почти упавшую изгородь, разделявшую соседские участки.
— Жалко уезжать, — пьяно хохотнула Агнюха. — Хорошо в деревне летом...
Пивоваров что-то попытался сказать, но запнулся и, помычав, махнул рукой. Митька хлопнул его по плечу: «Все будет отлищно! Мы с Валей вас перевезем. Верно, Валюха?» Пивоваров согласно кивнул и снова замычал, силясь заговорить.
«Перевезем? — удивилась Тамара Андреевна. — Как это — перевезем? Они что, уезжают?» Мысли ее забегали, как заводные. Вообще-то Агния как-то говорила, что ей обещают квартиру от фабрики, где она работала. Да никто всерьез и не подумал об этом: мало ли что спьяну может наболтать Барабукина?! А, оказывается, правда. Огород, говорит, продадут...
— Василий! — решительно поднялась она с табуретки. — Василий!..
Муж подметал во дворе. Тамара Андреевна подошла к нему.
— Василий, сейчас же иди к Барабукиным. Спроси у Бориса, кому они продают огород. Он говорил, что надо забор поднять. Ты дай ему десятку, скажи, что сам поднимешь и немного его перенесешь, чтоб береза перешла на наш участок. На, вот тебе деньги, — она вытащила из кармана кошелек. — Иди сейчас же, пока они веселые.
Василий прислонил метлу к стене дома и послушно пошел к соседям. Тамара Андреевна кинулась в кухню. «И чего там шепчет себе под нос!» — возмущалась она, глядя в щелочку между занавесками. — Рохля тихая! О господи, без меня ничего не может!»
Но, видно, Василий все-таки что-то смог: Борис потрепал его по плечу, весело приговаривая и кивая головой, потом подозвал Агнию («Деньги дает!» — догадалась Тамара Андреевна), та скрылась в доме, а через минуту вернулась с белой сумкой и в плаще. Мужики пошли во двор и уселись в ожидании на скамейку, а Василий побрел домой. Агния обогнала его — в сельпо скоро начинался обед.
— Тома, я договорился, — входя в кухню, сказал Василий. — Можно будет на следующей неделе забор поставить. Я, наверное, новый соберу. Что эту гниль поднимать? Штакетник в сарайке сложен.
— Не на следующей неделе, а сегодня! — решительно сказала Тамара Андреевна. — А березу — спилить! Сегодня! Неизвестно, что на них завтра найдет! Вдруг передумают?! А тут, почитай, бесплатно — целый воз дровец березовых!
Береза стояла как раз в ряд с забором, через нее проходила граница соседских огородов. Тамара Андреевна ненавидела это проклятое дерево: оно заслоняло половину того, что можно было видеть из окон кухни. Особенно беда была летом, когда береза расплетала свои косы. И вот, наконец, можно от нее избавиться!
— Иди, пили березу. Хорошо, что с огорода все убрали. И на гряды упадет, дак ничего... Вот и дров про запас наготовим, — улыбнулась Громова. И скомандовала:
— Люба, иди отцу помогай. Я тоже сейчас выйду.
...Ваня шел от Воронковых довольный: наконец-то одолел эту пьесу! Завтра он сыграет ее полностью — и быструю часть, и медленную! И они начнут разучивать полонез Огинского — специально для мамки. По радио когда передают — она всегда плачет и кричит ему: «Ванюшка, сыграй мне это!». А он на слух подобрать полностью не может. Вот и пристал к Вере Васильевне, чтобы по нотам выучила, рассказал про мамкину любовь. Но Вера Васильевна задала сначала эту пьесу выучить и пообещала, если все пойдет быстро и хорошо, начнут разбор полонеза. Значит — завтра!
Ваня подошел к дому и удивился: в огороде суетились все Громовы, там же была мать, румяная и веселая. «Опять напилась», — понял мальчик. Щеки у него запылали. Ваня стыдился материной страсти к выпивке. Отец, тоже изрядно навеселе, подавал веревку сидящему на березе Митьке Хренову. Митька с ухмылкой на мокрых губах деловито накинул на дерево петлю, завязал и подергал за узел: крепко ли? Потом крикнул: «Все отлищно! Тягайте!» — и соскочил на землю. Тетка Тамара, мамка, соседские Любка с Илюхой взялись за веревку и натянули ее, словно вешали березу за белую шею. А дядя Василий с отцом подошли к дереву, склонились, и в дрожащей тишине, настоянной на звонком аромате осени, вдруг раздался робкий звук пилы.
— Ма-амка-а! — Ваня кинулся в огород. Подскочил к матери, схватив ее за руки, заглянул в лицо: «Мамка, вы чего?! Зачем?! Зачем... они?..»
Агнюха весело ответила:
— Да ведь все равно мы скоро, Ванюшка, уезжаем. Какая нам-то разница, чего тут остается? А соседи, вишь, попросили кусочек земли... — Она ухмыльнулась, и мутные глаза ее насмешливо глянули на Тамару Андреевну. — Это ведь дровишки бесплатные, так разве они упустят?! Вот, понимаешь, Ванюшенька, мы с отцом и решили.
Пила ныла назойливо и тоскливо. Береза стояла, не шевелясь, и только ветки, выдавая ее волнение, сыпали вниз золотые монетки листьев. Ваня, отступив от матери, потерянно смотрел на дерево.
— Мама... — прошептал мальчик. — Не надо пилить... Пожалуйста... Скажи им... — Ваня совсем осип от волнения и страха. Мальчик сглотнул прилипший к небу комок, и голос его вдруг сорвался на крик: — Она ведь... живая! Не надо!..
Отец с Громовым перестали пилить и оглянулись на Ваню. Агния испугалась и, запинаясь, стала объяснять сыну:
— Да как — не надо-то? Мы ведь... уже... продали ее... Ихняя теперь береза-то... Они ее купили, понимаешь?.. Деньги нам отдали...
— А ты им обратно отдай! — Ваня с ненавистью оглянулся на Громовых, которые суетливо поджидали, когда береза рухнет, и можно будет заниматься делом: пилить, колоть, укладывать дрова в поленницу. — Мамка, отдай им деньги!
Агния замялась и отвела глаза от просительного взгляда сына. И Ваня понял, что денег, отданных за березу, уже нет у матери — они пропили их...
До чего же Ваня ненавидел те дни, когда родители «гудели», он тогда не находил себе места, прятался от людей, втихомолку плакал. Раньше, когда бабушка Нина была жива, отец и мать никогда не приходили домой пьяными. Ну, дома на праздник выпьют по рюмке для веселья, вот и все. А потом бабушку разбил паралич: она вышла копать картошку, разогнулась, хотела платок поправить, да и не донесла руку до головы — упала в борозду. Вся левая половина тела отнялась.
Отец не отдал бабушку в больницу, сам ухаживал. Бабушка лежала в большой комнате. Ваня побаивался сначала к ней подходить — уж очень изменилось у бабушки лицо — но потом привык: он видел, что бабушка все понимала, только говорить не могла, и рассказывал ей о своих делах, показывал картинки в книжках, потом — букварь, когда в первый класс пошел... В доме у них теперь было всегда жарко, душно (отец боялся, что бабушка простудится) и очень тихо.
Раньше мамка часто, смеялась, подшучивала над отцом и Ваней, рассказывала смешное, а теперь она ходила тихая, напуганная, и глаза у нее сделались еще больше. Мамка все хотела помочь отцу, а тот сам стирал, мыл и убирал за бабушкой. Как-то Ваня слышал, как мать чуть не плача, говорила ему: «Боря, меня ведь уже все бабы осуждают, мол, для свекрови палец о палец не ударила! Нешто я хуже тебя справлюсь?! Давай хоть стирать буду…». Но отец твердо и даже сердито, как никогда не говорил с матерью, ответил: «Я — сын. Понимаешь, Агнюша? Сын! Она меня растила, воспитывала, грязь за мной убирала, обиды принимала — теперь мой черед настал. И должен я за все расплатиться сам. Чтоб видела и чувствовала мать, что сын я ее. Сам, все сам буду делать. Не обижайся, Агнюша. А на баб наплюй — на чужой роток...»
Отец хорошо ухаживал за бабушкой. Мамка варила для нее отдельно и вкусно — Ваня знал это: бабушка часто угощала внука, хотя отец и сердился за это на них обоих. Ваня следил, чтобы в доме было чисто — вытирал пыль и мыл пол. Каждый день к бабушке приходила медсестра. И все равно бабушка Нина умерла...
С тех пор и стал отец часто приходить под хмельком. Плакал, положив на стол большую голову, горевал, что не расплатился с бабушкой, подзывал Ваню к себе и говорил, дыша ему в лицо перегаром: «Ванюшка, сынок,.. никогда не обижай мамку... Ни в чем!.. А то потом жизни не хватит расплатиться!..» А Ваня и так ни разу не обидел мамку. Ну, когда совсем пацан был, это не в счет — он тогда просто еще ничего не понимал. А вот потом, лет с четырех, когда отец ему сказал: «Гляди, Ванюха, — мамка-то у нас какая красивая. Лучше всех на свете! И потому беречь ее надо!» — Ваня начал к матери, как к своей самой лучшей игрушке относиться, — бережно и со страхом каким-то: вдруг потеряется или отнимут еще, такую красивую?
И так он привык, что мамка у него самая лучшая, что отстаивал это мнение всегда и перед всеми, иной раз дело до кулаков доходило. А мамка... она смеялась и краснела, как яблоко: «Ах, вы, мои мужики милые!».
Когда бабушка Нина умерла, мамка очень жалела отца. У других, если отец придет домой пьяный, такой скандал поднимается — Ваня сколько раз у друзей был, слышал, как их матери ругались. А у него мамка отца никогда не ругала. Только сама плакала да по голове его ласково гладила: «Не пил бы ты, Боренька, где попадя. Дома-то лучше. Я ведь тебя понимаю, а эти пьяницы не разумеют ничего, им лишь бы нажраться, потом над тобой еще и посмеются... Не пил бы ты на людях-то, Борюшка...».
Вот и стали они дома пить — мать купит бутылку, сидят вечером, разговаривают, отец пьет, мать чуть-чуть себе нальет. Сначала только по выходным дням так было, а потом... Ваня теперь уже в четвертом классе, и они уже «гудят» почти каждый день. Мамка вкусного ничего давно не варила и не пекла. Только покупает в получку килограмм конфет, принесет и отдает: «Это, Ванюша, тебе». Ваня угощает ее, но она великодушно отказывается: «Они специально для себя! Мне сладкое нельзя, зубы болят!». Но Ваня знает, что мамка обманывает, и потихоньку подкладывает ей под подушку по конфете. Иногда мать, смеясь, возвращает ее сыну и не уходит, пока тот не съест, а иногда, забывшись, незаметно для себя съедает конфету сама — тогда радуется Ваня. Эта игра уже продолжается давно, и хотя денег всегда не хватает («в долгах, как в шелках», — смеется мамка), она с каждой получки приносит домой килограмм конфет. А сама потом ходит, занимает на хлеб. И на вино. Уже и половики новые продала Четвериковым. И пальто свое зимнее — с чернобуркой. И платья все красивые...
— Мамка! — Ваня кинулся к Агнии. — Я не заплатил за музыкалку, забыл. Давай им отдадим эти деньги! Пускай... я больше не буду ходить... — Он опустил голову и смотрел на растоптанные материны туфли, еле сдерживая слезы. — А полонез я тебе... все равно... выучу... Найду ноты и — выучу...
— Да что ты, сынок?.. — Агния нерешительно переминалась с ноги на ногу. — Те деньги мы трогать не станем, они на музыкальную пойдут... — Она хотела приласкать сына и потянулась было рукой к его опущенной головке, но Ваня резко дернулся от матери в сторону. Илюха Громов захихикал и толкнул в бок Тамару Андреевну:
— Ма, смотри, Ванька, как в кино, представляется...
Тамара Андреевна тоже не удержалась от ехидной улыбки. И не успела стереть ее с лица — Агния как раз в волнении озиралась по сторонам и заметила соседскую радость.
— Вражина толстопузая! — завопила Агнюха, круто повернувшись к Тамаре Андреевне. — За бутылку решила купить, стерва?!.. Да ни хрена у тебя не выйдет, поняла? Не выйдет!.. Она подошла к сыну.
— Ванюшка, сынок... Прости ты меня, дуру набитую... Это они попутали нас, живоглоты! Прости-и! — заголосила вдруг громко и страшно и медленно повалилась перед ним на колени. Ваня испуганно схватил мать за плечи:
— Мамка, вставай! Слышишь, ну, мамочка... Не плачь, моя хорошая мамка!..
— Ишь ты, «хорошая...» — Тамара Андреевна криво усмехнулась. Терять ей было уже нечего. — Да пьянь твоя мамка. Горькая пьяница. Алкоголичка!
— Да вы!.. Вы!.. — У Вани даже голос перехватило от ненависти. — Не трогайте мою маму! Она в сто раз вас лучше!.. В тысячу!.. В миллион миллионов!
Агния встала. Колени ее были в земле. Волосы растрепались. Вырез застиранного халата открывал дряблую грудь. А Тамара Андреевна глядела на соседку, и привиделась вдруг ей та, прежняя Агнюша, красавица-невеста с огромными глазами. От этого наваждения Громовой стало как-то не по себе.
— Отдай им веревку, Борис. Не станем мы продавать огород. И забор двигать не станем. — Агния смотрела на соседей трезво и устало. — Никогда не станем. И березу спиливать не дадим — даже когда уедем отсюда... А десятку... Десятку я вам завтра отдам.
И она пошла к дому, обнимая Ваню за плечи.
...Спилили березу в ноябрьские праздники. Агнии как раз не на что было опохмелиться. А у Вани был шефский концерт. Он играл полонез Огинского... Даже на «бис» вызывали. Ваня ехал домой, бережно прижимая к груди коробку конфет, которыми наградили всех солистов концерта. Он не стал развязывать ленточку на коробке — пусть мамка первая откроет, она ведь у них самая главная сладкоежка! Ваня представлял эту сцену, как она обрадуется конфетам, как станет выбирать с коричневой начинкой, и, будто девчонка, начнет со всех сторон обкусывать с конфеты шоколад — и улыбался.
Под тихую радость мальчика автобус мягко вкатился в Излуки, проехал через мост и остановился на центральной площади села перед магазином. Ваня вышел последним, свернул на свою улицу и... остановился, как вкопанный. Все, вроде, было по-прежнему, но чего-то не хватало. Те же дома, те же скамейки у калиток, те же деревья... Нет, деревьев стало меньше.
— Береза... — прошептал Ваня испуганно и безнадежно. — Березу... спилили...
— Ва-а-а-ня-а-а!.. — раздался вдруг пронзительный вопль Агнии. — А-а-а!!!.. Сыночек, родненький, прости-и-и меня!.. Ва-нюшка-а-а...
Она выскочила откуда-то сзади и, оглушительно крича, неслась к сыну корявыми пьяными прыжками — растрепанная, с зареванным страшным лицом. Ваня напряженно вглядывался в приближающуюся фигуру, силился что-то сказать, но губы не слушались его.
Подбежав, Агния кулем повалилась сыну в ноги:
— Прости!.. Прости ты меня, Христа ради, мальчик мой родненький. Я, я одна виновата, я! — исступленно причитала она, цепляясь за Ваню. — Спилили Громовы нашу березу, продала я им ее за бутылку... Все водка, сынок, кара страшная моя!.. Прости-и-и, — простонала жалобно и подняла глаза на сына. — Я ведь тебя с полудня на остановке жду, все автобусы встречала, а этот пропустила, заговорилась... Я хотела упредить... Чтоб ты от меня узнал, чтоб не так страшно тебе было...
Агния с надеждой и мольбой смотрела на Ваню.
— Не страшно. Мне совсем... Не страшно, мамка!
Ваня вдруг разломил об колено конфетную коробку, картон выгнулся цветастой дугой, и на землю посыпались шоколадные конфеты. Ваня улыбнулся, глядя на них. Улыбка его была так необычна и так не похожа на прежнюю, что Агния задрожала.
— Ванюшка, ты чего, а? Чего ты, сыночек?.. Они у тебя откуда? Вань… Ва-а-аня! — затрясла она мальчика за плечи. — Что с тобой, Ванюшка?!..
А Ваня все так же улыбался своей новой улыбкой и молчал.
...Врачи определили тяжелый нервный шок с потерей памяти. Сказали: может, восстановится, только надо терпеть и ждать. Агния больше не пьет. Она терпит и ждет...