Марина Дерило
«БАБА-СОБАКА»
Вот говорят, все течет, все изменяется. А ведь точно сказано! Взять, к примеру, меня. Я теперича не то, что давеча. Раньше-то меня по Излукам «бабой-собакой» звали... Да... Это так пьяницы величать меня придумали. Бойкая в молодости-то была. Свекровка-покойница, бывало, скажет: «Ну, и бойка ты, Шурка — на боку дыру вертишь!».
Когда в Излуки-то мы с моим Толей переехали, мы там никого не знали, и нас тоже никто не знал. А я страсть до чего пьяниц не выношу! Ну не перевариваю их. Как мужика нетрезвого вижу, прямо сама не своя делаюсь. А мы, вишь, поселились в доме, который по Излукам всем пьяницам люб был. Хозяева со всеми выпивали, только заходи да приноси. Они жили спереди, а мы с моим Толей в задней половине. И только я маленько огляделась и поняла, что к чему, стала я бороться с этими пьяницами. Из проулка их выгоняла, велосипеды ихние выкидывала, ругалась.
Да... Первый шибко серьезный скандал устроила одному мужику, когда он спьяну на рамы у меня упал. Рамы — где огурцы, в парнике. Так уж я его лупила, так дубасила. Не жалко ли — столько стекол перебил?! Луплю я его, а тут, как по заказу прямо, милиционер проезжал. «Чего?» — спрашивает. — «Да вот, разбил мне все рамы в парнике!» Пока объясняла, битый-то мужик и убежал. Ну, ничего, он от меня по заслугам получил, не стал уж его милиционер догонять.
Как-то шпану наказала. Это тоже только-только мы в Излуках поселились. Где мне было еще знать, кто шпана, кто не шпана. Шеперился один в нашем закутке да матюгался. Это я еще терпела, хоть и больно не по сердцу мне было: противно. А потом он начал на Толю моего наступать. А Толя у меня смирный, он сроду драться не умел. Тут уж я вышла и говорю:
— Сейчас не уйдешь — худо будет.
Он не поверил. Пуще прежнего взъярился. Матерится, мелет языком поганым своим ерунду всякую. Ну, я подошла да, не думая, вцепилась в него по-серьезному. И кулаками, и ногтями, где надо. То ли опешил он, то ли испугался, а только из заулка-то сразу убежал. Соседки, бабы-то излуцкие, видали все. А ни одна ведь во время драки не выскочила да не предупредила. И давай они потом меня на все лады жалеть да остерегать:
— Ой, Шура, с кем ты связалась-то?! Это ведь отпетая голова, Витька Козырев! Он тебе отомстит. Такого не было, чтоб Козырева лупили безответно. Что мужик, что баба — ему все одно. В долгу не останется.
А вот, верите ли, не было у меня страха.
— Пусть, — говорю, — попробует! Живо съезжу батогом по башке.
Наутро — батюшки! — гляжу: в наш двор заворачивает вчерашний побитый мужик. Зашел в дом — и бутылку на стол:
— Вот чего. Давай выпьем за знакомство. Больно ты баба тороватая. Понравилась мне. Меня Витькой звать. Козырев фамилия. Поехали завтра за грибами.
— А и поехали, — отвечаю. — Пить-то не стану с тобой, но знакомы будем.
И поехала ведь с ним по грибы-то! Не побоялась ни чуточки. Хоть и предупреждали бабы, стращали: мол, заведет он тебя да бросит, а то и того хуже — наглумится над тобой... А ничего подобного! По всем грибным местам выводил (полных две корзины я набрала!), а потом обратно в поезде у меня голова разболелась, так по всему вагону прошел, таблетку мне достал. И когда один хлюст ко мне с разговорами стал лезть, Витюха его на место поставил. Вот как было...
А с Валькой Кондратьевым у меня сразу война пошла. И в канаве я его топила, и смертным боем била, и душила за все его пьяные выкрутасы. Дуська-то его, когда мы с ним в первый раз схлестнулись, прибежала ко мне с криком:
— Женщина, — а сама в голос ревит, — отпусти ты его, у нас трое деточек маленьких, не губи!
После Валька никак не мог успокоиться — как надерется, так и лезет на рожон. Ханурики его держат под руки, а он выламывается:
— Пустите, — орет. — Я щас ее враз порешу!
Отвечаю ему из огорода:
— Иди-иди, я тебя тут и положу, в борозде-то!
Привычка еще у него была: как до определенного градуса дойдет — начинает по Излукам с ружьем бегать. Все, конечно, прячутся, хоронятся, ребятишек домой запихивают. Чего ждать от пьяного? Кто разглядит, что у него на уме?.. Вот я и вышла на улицу. Валька — навстречу и ружье на меня наставил. Я иду себе дальше. Он как заорет:
— Ты чего, собака, не бежишь от меня?!
— А зачем? — говорю ему. — Коли застрелишь меня, одной собакой будет меньше. Да и ты, псина бесхвостая, тогда уж тут не задержишься...
Он ружье бросил да и говорит:
— За это я тебя и люблю, что не боишься меня!
Вот... Не могла я терпеть этих пьяниц. 0-ой, до чего у меня с ними война была страшная...
В передней-то избе сначала компании по старой памяти собирались. Пили, матерились... Кому приятно?! Я их и гоняла, и велосипеды выкидывала — ничего не помогало. Как-то на улице участкового спросила:
— А если я их дерьмом полью, ничего?
— Ничего.
Ну, ладно. Собралась та компания в другой раз. Сели. А я ведерко заранее приготовила, у уборной поставила. Вижу, в раж входить начинают: перекричать друг друга стараются, целоваться лезут, потом уж и подраться не прочь... — ну, как всегда у пьяниц! Тут вышла я в заулок, сначала все велосипеды выкидала, потом — за ведро. А бабка одна (она с ним все пила) как заорет не своим голосом:
— Мужики! Бегите скорее, она вас сейчас г...ом поливать будет!
Как они деру дали! А я вслед-то плеснуть успела все же... Кое-кто в пруду излуцком потом отмывался. «От бабы-собаки, — говорили всем, — убегали...»
Да-а... Потом уж не часто захаживали пьянчуги. Мимо дома, и то боялись ходить. — Тут,— говорили,— баба-собака живет... А как им спускать? Они на тебя напраслину возведут, а ты — помалкивай?!
Как-то стою в магазине, и подходит ко мне пьяный пастух Веньямин.
— Ты, — говорит, — гулящая!
Понятное дело, он сказал не так. Это я так перевожу, чтоб ясно, вишь, стало, из-за чего у нас дальше-то все пошло. В общем, при всем честном народе нехорошо про меня Веньямин объявил. Чего уж такое на него нашло, я до сих пор понять не могу — всегда смирный мужик был. Между прочим, он и матерился-то редко. А тут, вишь, развезло до того, что меня плохим словом обозвал!
— А ты,— спрашиваю,— уверен ли?
— С Колькой ты, с шофером, была.
— А ты, — говорю,— нам свечку держал?!
У меня банка была, под молоко, и деньги в руках. Я — деньги в банку, Соне — продавщице банку сунула, повернулась к этому Веньямину да как врежу со всего-то маху ему по роже. Он так и упал... Бабы, все, кто в магазине был, завизжали и из магазина вон выскочили, чтоб в свидетели не позвали. А чего? Меня оскорбляют, а я молчи? Не уж...
Так что боевая я была, бесстрашная. А вот только Игнаху пьяного боялась, честно говорю. Уж как Ганя идет, дак тут лучше ему под руку не попадаться. Он ведь меня однова в сельпо поймал. Стою я там у прилавка, и вдруг сзади меня кто-то за руку хвать!
— Это ты мужиков по Излукам пугаешь?..
И так рыкнул, что я ни жива ни мертва вышла из магазина да домой пошла.
Так что Ганю я боялась, тут уж ничего не скажешь. Боялась... Да только это все раньше было так... А теперь уж всех боюсь... Куда и смелость подевалась?...