Накануне выписки из госпиталя Григорий Шелехов с радостью вышел в последнюю увольнительную в город. Зима в Пятигорске прошла как-то незаметно, недавно установилась довольно тёплая погода. Не глядя на красоту вокруг, Григорий задумчиво брёл по дороге, почти не замечая редких прохожих. Кто-то грозно окликнул его с другой стороны улицы:
- Ты, что не знаешь, как отдавать честь, рядовой?
- Никак нет! - бодро ответил Шелехов и посмотрел на спросившего.
На тротуаре стоял маленький кичливый майор с начищенной до блеска медалью по виду явный тыловик.
- Виноват, товарищ майор! - произнёс Григорий, возможно, таким тоном, как будто это не имело особого значения. - Я просто не заметил...
- Как ты смеешь так разговаривать с офицером?
Майор бойким петушком подскочил к непочтительному солдату и закричал фальцетом:
- Как ты стоишь? Сомкнуть ноги вместе!
- У меня нога сломана на фронте…
- Смирно!
Удивлённый Шелехов почти засмеялся от вида придирчивого коротышки, но тот был чрезвычайно серьёзен. Нарушитель воинской дисциплины покраснел от гнева, но замер по стойке смирно. Лощённый маленький выскочка сверлил его пронзительным взглядом, потом сказал:
- Теперь иди на то место, где был, и отдай мне честь так, как тебя учили.
- Я нахожусь на излечении в госпитале…
- Давай, давай! - понукал он рядового. - Чего ждёшь?
- Нога болит.
- Тебе уже давно пора быть на позициях.
Григорий посмотрел на его сверкающую медаль и подумал, как долго занял бы процесс её полирования в узком окопе:
- Вот бы кого засунуть на фронт!
- Что ты на меня так уставился? - нервничал майор. - Делай, что говорят.
Шелехов с трудом подавил желание его задушить, но сказались года, проведённые в лагере. Вместо этого отступил на пару шагов и промаршировал, как на параде, отдавая честь, как положено по Уставу. Напряжённой спиной он поймал сочувствующие взгляды прохожих на улице, словно те сочувствующе думали:
- Досталось тебе, браток!
… Последние дни перед выпиской и отправкой в часть Григорий был сам не свой. Анатолий Захаров, как мог, развлекал друга, но особого успеха не имел.
- Жаль, - признался он, - что нас водновремённо не выписывают.
- Энто почему! - кисло буркнул Григорий.
- Служили бы вместе! - пояснил Анатолий. - Вместе всё делать веселее.
Ему предстояла несложная операция, перед которой нужно было сделать промывание кишок. Захарова позвали в процедурную. Медсестра вставила ему клизму, подождала, как положено, пять минут и тут увидела, что кончик стеклянной клизменной пипетки обломан.
- Господи! - посмотрела на полу. - Нету. Значит обломался в заднице.
Кинулась к врачу.
- Что теперь будет? - заплакала она.
Доктор загнал корчащегося от кишечных позывов Анатолия на процедурный стол, поставил раком и, раздвинув руками ягодицы, сказал:
- Ну, давай, поднатужься!
Захаров, думая, что всё идёт согласно процедуры, набрал полную грудь воздуха и не сдерживая накопившегося внутри, пукнул. Мощность залпа главного орудия была такова, что, если бы не врач, перекрывший сектор обстрела, то пришлось бы отмывать окно за три метра от стола.
- Твою мать! - икнула медсестра.
Звуковое сопровождение извержения было оглушительным. Пациент с лёгкостью в организме и тяжестью в душе стремительно покинул место катастрофы. Последнее, что он видел, это стоящий посреди процедурной обосранный с ног до головы эскулап, повторяющий, как заклинание:
- Спирт! Спирт!
Медсестра дрожащими руками безуспешно пыталась достать вату, чтобы обтереть врача.
- Извиняюсь! - сказал Анатолий и выскочил за дверь.
На следующий день их выписали вместе. Они стояли на дороге и ждали грузовик, который должен был подбросить их до нового места несения службы. На душе было так горько, что хотелось кричать.
- Как хорошо, что наши командиры увидели тебя в том бою! - отчего-то веселился Захаров. - Дальше будем служить вместе, тебя прикомандировали к нашей части.
- Не всё ли равно где погибать? - заметил расстроенный сослуживец.
- Нет, брат, не скажи, - не согласился Анатолий. - Нашу шестую бригаду десантного корпуса нынче разворачивают в стрелковую дивизию.
- Ну и што?
- А то! - удивляясь недогадливости собеседника, воскликнул сержант. - Всех ветеранов, которые остались после боёв в Киеве, повысят в звании. Тебе дадут младшего сержанта, а мне соответственно старшего.
- Экая радость! - с иронией сказал Григорий.
Захаров, наконец-то, замолчал, он понял, что Шелехову не до него. Он, действительно, думал только о Юлии. Когда они прощались, она попыталась улыбнуться, но её глаза были полны слёз. Девушка спросила:
- Мы встретимся?
- Ежели выживу, - с тоской сказал он. - Я тебя обязательно найду.
- Я буду ждать.
- До свидания! - пробормотал Григорий и побрёл прочь нетвёрдой походкой, какой ходят пожилые люди или запойные пьяницы.
- Прощай! - услышал он голос девушки, но не оглянулся.
С каждым метром, отделявшим от неё, он чувствовал, словно бегом приближался к смерти. В руке Шелехов сжимал тоненькую серебряную цепочку с медальоном, который она дала ему в момент расставания. Когда перед посадкой в грузовик он обернулся, то заметил белоснежную шапочку медсестры на рыжих волосах, которые ярко горели на полуденном солнце.
***
Верховное Главнокомандование по достоинству оценило подвиг десантников в боях за город Тим. Приказом Верховного Главнокомандующего от 19 января 1942 года за проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава 87-я стрелковая дивизия преобразована в 13-ю гвардейскую стрелковую дивизию. 27 марта 1942 года дивизия была награждена орденом Ленина.
… Так совпало, что, начиная с этого дня, дивизия вела кровопролитные бои вблизи населённого пункта Верхний Салтов. Сражаться довелось с итальянцами и третьей танковой дивизией немцев. Незадолго до весны батальон старшего лейтенанта Михаила Кошевого сменил потрёпанную в боях воинскую часть, всю зиму, просидевшую на удобных позициях.
- Зарылись за зиму как кроты! - прокомментировал поведение предшественников Михаил. - Видать войну здеся собирались пересидеть.
- Хорошо бы! - хмыкнул сержант Павел Лисинчук.
После зимних боёв они сблизились, и Павел выполнял при комбате обязанности ординарца.
- Куда же соседи полезли, - воскликнул Кошевой, - мать их за ногу?!
- Выслуживаются! - определил опытный сержант.
Километрах в двух впереди, за ручейком, виднелся большой холм. Немцы превратили его в крепкий узел сопротивления. Закопались в землю, поставили металлические колпаки, выкопали целый лабиринт траншей и опутали их километрами колючей проволоки.
- Уже третий день пехота соседней части штурмует холм, - покачав седеющей головой, сообщил Лисинчук.
- Без водки не могу смотреть, как гробят солдатиков, - признался офицер и горько произнёс: - Сперва пошёл один полк… Через два часа его не стало. На другой день оставшиеся в живых и новый полк повторили атаку с тем же успехом. Сегодня ввели в бой оставшихся, но пехота опять залегла.
Густая россыпь трупов была хорошо видна на склоне холма. Огромные языки пламени, клубы дыма, лес разрывов покрывали немецкие позиции. Били артиллерия и миномёты, но немецкие пулемёты оставались целы и косили наступавшие полки красноармейцев.
- Что делают, сволочи? - твердил старлей. - Надо же обойти с флангов!
- И подавит огневые точки… - вставил Павел.
Он разлил по стаканам бутылку водки и нарезал трофейной колбасы.
- Командующий, ткнув пальцем в карту, велел наступать, - залпом выпив беленькую, проворчал Кошевой. - Командиры тупо погнали полки, а на местах мы не имеем права проявить инициативу.
- Да, - согласился сержант, - думать и рассуждать разучились. Озабочены больше тем, чтобы удержаться на своем месте да угодить начальству… Потери значения не имеют. Угробили одних - пригонят других.
- Командир пехотного полка соседей, - горько засмеялся Михаил, - выдвинулся на должность из начальника банно-прачечного отряда. - Он оказался очень способным гнать свой полк вперёд без рассуждений. Гробил много раз, а в промежутках пьёт водку и пляшет «цыганочку».
Однажды Кошевой случайно услышал разговор комиссара и командира стрелкового полка, находившегося в бою:
- Ещё денька два повоюем, добьём оставшихся и поедем в тыл на переформировку.
- Вот тогда-то погуляем!
Против них стояли итальянцы, поэтому было легче.
- С «макаронниками» биться можно! - судачили на перекурах безусые ветераны. - Вперёд они ни за что не полезут.
- Не то, что бешенные «гансы»…
Возникла другая проблема, все обовшивели. Жадные до солдатской кровушки твари сотнями бегали по белью и шинелям. Жирная вошь с крестом на спине называлась КB - в честь одноименного тяжёлого танка.
- Видать забыли, - упрекнул патриотичный Кошевой, - что танк назван в честь великого полководца Климента Ворошилова.
- Видели мы таких полководцев… - сплюнул Лисинчук.
Вредных KB надо было подцеплять пригоршней под мышкой и сыпать на раскалённую печь, где они лопались с громким противным щёлканьем.
- Я в кровь расчесал себе тощие бока, - пожаловался он и сунул руку себе под мышку, - а на месте расчёсов образовались струпья.
- Значит, чешись реже…
Бани не было, даже запасного белья. Специальные порошки против вшей не оказывали на них никакого вредного действия. Михаил пробовал мочить бельё в бензине и надевал его на тело. Паразиты бежали из-под гимнастёрки, и их можно было стряхивать в снег с шеи.
- Изобретательность - мать необходимости, - изрёк старший лейтенант.
На завтра приставучие вши появились в ещё большем количестве.
- Неужели привыкли к бензину? - предположил кто-то.
Каждое утро их вылавливали сообща. В штабных документах это называлось «проверка на группу ноль».
- Всё у нас засекречено от врага... - пошутил Павел.
- Великая военная тайна! - сказал с иронией командир.
- Всё тайное, прежде чем стать явным, - засмеялся неунывающий сержант, - какое-то время является секретным.
Интенданты завезли «мыло К». Жёлтую, страшно вонючую пасту, в которой надо было кипятить одежду. Тогда все вздохнули с облегчением.
- Хоть на втором году войны походные бани научились строить, - острил неунывающий разведчик.
- Любовь, которая никогда не бывает взаимной - любовь к Родине, - задумчиво произнёс Михаил.
… В начале апреля позиции роты под командованием старшего лейтенанта Кошевого буквально поплыли, траншеи заполнила пронырливая талая вода, ожившая после сильных оттепелей. По всей обороне, особенно у берега Северского Донца, вытаивали сотни и сотни убитых немцев, бойцов и командиров Красной Армии…
- Ишь ты, сколько народа наваляли!
Старший сержант Лисинчук недавно возглавил батальонную разведку и часто ходил за линию фронта. Поэтому он знал, о чём говорил:
- И это только за одну зиму и лишь на нашем участке…
Боевая часть, словно очутилась посередине необъятного неухоженного кладбища. Ночами похоронные команды из дивизии собирали павших, складывали их «копнами» по берегу, чтобы позднее отвезти в тыл.
- Это ж, сколько русских мужиков положат в землю за всю войну? - гадал ротный, оприходовав погибших. - Подумать страшно!
Он вышел покурить на свежий воздух, в блиндаже от постоянного курева было не продохнуть. Командный пункт роты располагался в центре обороны, рядом начинался спуск в лог, а за ним берег своенравной реки.
- Жуткое зрелище, - расстроился Михаил. - Десятки «курганов» из мёртвых тел кругом, где каждую минуту может оказаться кто-то из нас!
- От смерти не сбежишь… - пожал плечами Павел.
Немцы и итальянцы лежали поодиночке, как их убили зимой. Ночами приходилось передвигаться перебежками поверху, рядом с траншеями и ходами сообщений.
- Почему не ходите по траншеям? - ругался старший лейтенант.
- Сразу начерпаешь воды и грязи полные сапоги, - объяснили солдаты.
Причём свернуть в сторону нельзя, в темноте наткнёшься на будто металлическую руку или ногу не оттаявшего трупа…
- Не могли, черти, убрать! - Лисинчук подошёл сбоку и пристроился курить рядом. - Пригреет солнышко, вонять будут нестерпимо…
- Кого здесь больше погибло? - прикинул Кошевой. - Одинаково?
- Не, наших больше. - Павел выбросил окурок. - На «нейтралке» я насчитал немецких трупов сотни четыре-пять... Итальянцев же половину переколотили, половина замёрзла.
- Откуда знаешь?
- На днях я зашёл в их оттаявший блиндаж, человек десять лежат в застывших позах… Документы собрали, вернулись, но наград, как видно, не получим - «язык» ведь живой нужен.
- Точно! - смеясь, подтвердил командир. - Смотришь, бывало в стереотрубу или бинокль, стоит противник, обмотался одеялами, которые набрал в соседнем селе, и прыгает, как заяц.
- Одежда у немца не чета нашей…
Кошевой посмотрел в трофейный бинокль на вражеские позиции:
- Почему «языка» взять не можете?
- Да не везёт катастрофически! - охотно признался сержант. - Вчера пошли гурьбой, целых пятнадцать человек с винтовками. Я за командира взвода. Обходим полыньи, от воды поднимается пар, мгла кромешная... Вдруг перед нами возникают немцы тоже разведка столько же человек.
- Ишь ты!
- Вокруг гладь, ни бугорочка, на три километра чистенький снежок… Мы посередине поля, между нами несколько метров. Постояли… Что делать?.. Винтовка есть винтовка, автомат есть автомат. Ближний бой непредсказуем. Мы их ополовиним, они нас всех срежут.
- Точно.
- А те тоже думают. Они ведь не знают, что у нас винтовки, оружие закручено белой тканью. Идти на самоуничтожение никому не хочется… Мы пятимся назад, и они тоже. Пятились, пятились и скрылись.
- Смотри, особому отделу об этом ни звука, - предупредил осторожный Кошевой. - Всех могут пересажать.
Противник начал интенсивно обстреливать церковь на юру перед устьем небольшого ручья. Лисинчук мельком посмотрел на место разрывов и сказал:
- Они могут.
- А я о чём говорю?
- У нас в начале войны случай был. - Павел присел на ствол дерева. - Красноармеец Овчаренко доставлял боеприпасы в нашу роту и был окружён отрядом солдат и офицеров противника. У него отобрали винтовку, Овчаренко не растерялся и, выхватив из повозки топор, отрубил допрашивавшему его офицеру голову.
- Ничего себе!
- Затем он бросил в немецких солдат три гранаты, уничтожив десяток опешивших «гансов». Остальные фашисты в панике разбежались, кроме гордого офицера, которого Димка догнал и отрубил голову.
- Вот так рубака!
- Но это ещё не всё, - заулыбался Павел и добавил: - Так «особисты» его месяц таскали на допросы. Как-никак побывал в плену…
***
Ранней весной 1942 года, сразу после скоропалительного отъезда Иоганна Майера на фронт из Сталино, к Антонине Шелеховой неожиданно заявился серьёзный Николай Симагин.
- Помяни чёрта, - побледневшая женщина увидела его, - он и проявится!
Причём пришёл не один, а в сопровождении двух хмурых помощников. Он нахально толкнул жалобно скрипнувшую входную дверь и, ввалившись в комнату хрипло спросил:
- Где твоя дочь?
- Хотя бы поздоровался… - укорила гостя Шелехова.
- Не до церемоний… Зови её!
- Нет её. Зачем она тебе? - возмутилась она. - А ты чего командуешь?
- Тоня, ты лучше со мной так не разговаривай, - встал в позу обиженного Николай. - Твоего немецкого хахаля, наконец-то, отправили на фронт… Так что сиди и помалкивай.
Всё ещё красивая женщина от возмущения только всплеснула загрубевшими от стирки руками, слов достойно ответить хаму не нашлось. Симагин по-хозяйски прошёлся по дому, заглядывая в каждую дырку.
- Последний раз спрашиваю, где дочка? - грозно спросил он и сплюнул на пол. - Не скажешь, заберу тебя в кутузку.
- За что, Коля? - попыталась по-хорошему решить вопрос Антонина.
- Я тебе не Коля, а господин старший полицейский! - гордо сказал Николай и поправил нарукавную повязку. - Так сказать, законная власть.
При последних словах переминавшиеся до этого момента два помятых полицая дружно зашевелились.
- Точняк! - прошамкал более пожилой. - Нам ноне приказ вышел собрать полтысячи работников для отправки по «железке» в Германию.
- Так что колись, хозяйка, где попряталась дочка, и мы двинем дальше…
- У нас работы до чёрта! - признался маленький гнусавый напарник.
Последние слова пришельцев полностью лишили Антонину сил и надежды. Она, не глядя, опустилась на кухонную табуретку и, посмотрев с мольбой на Николая, спросила:
- Как же это?.. Может, как-то договоримся?
- Ничего не могу сделать, - притворно извиняющим тоном ответил Симагин. - Приказ господина коменданта.
- Врёшь ты всё, Николай! - заплакала Шелехова и топнула ногой. - Это ты от моей Сашеньки избавляешься…
В дом влетела шустрая дочка, бегавшая к подружке на соседней улице.
- Ой, у нас гости! - она хитро поинтересовалась. - По какому поводу?
- Собирайся, - коротко приказал главный полицейский. - Сегодня отправляешься на работу в Германию.
- Куда? - натурально изумилась Санька.
- Слышишь плохо?
- Да нет…
- Раз слышишь, значит, чтобы через десять минут была готова.
После сообщения Шелеховы сообразили, что незваные гости не шутят и бросились собираться в дальнюю дорогу. Антонина тихо причитала, но ловко упаковывала в фанерный чемодан немногочисленные вещи дочери. Санька безразлично собирала дорожную еду.
- Господи! - приговаривала старшая из женщин Шелеховых. - За что на нас такая напасть?
- Глупая ты тётка, право слово… Чего, однако, ревёшь? - сказал пожилой полицай, подкуривая немецкую сигарету. - Девка хоть посмотрит на настоящую жизнь, увидит, как в Германии люди живут.
- Пахать она там будет с утра до вечера! - напомнила Антонина. - Жилы рвать на немцев.
- Некоторые добровольцами едут, там хотя бы голодать не будут.
- Сам бы и поехал заместо её…
- Я бы с превеликим удовольствием, - смеясь, ответил полицай. - Только по разнарядке рабочие должны быть до двадцати лет от роду.
- Зачем это?
- Чтобы не окочурились по дороге! - неприятно заржал младший.
- Типун тебе на язык!
Пока шли суматошные сборы, Симагин сидел, молча, но, как только вещи были собраны, он встал и громко сказал:
- Хорош трепаться, пора идти.
- Дай попрощаться по-человечески…
- Попрощаешься на вокзале.
- Куда её? - спросил подручный.
- Ведите на сборный пункт, - ответил Симагин и предупредил: - Смотрите, черти, чтобы не сбежала.
- Куда она на хрен денется?
- Головой отвечаете…
Полицейские нервно вытолкали Саньку за дверь и двинулись к местной школе, куда сгоняли завербованную молодёжь. Антонина суматошно бросилась одеваться, чтобы проводить дочь на станцию.
- Не спеши, Тоня, эшелон отправляют ночью, - остановил её Николай. - Давай поговорим спокойно.
- О чём нам говорить? - Шелехова накинула плечи платок.
- Как же? - удивился мужчина и напомнил: - Мы же договаривались, что если не будет здесь дочки, то станем жить вместе…
Антонина резко остановилась перед ним и, сжав кулаки, выкрикнула прямо в ненавистное лицо:
- Никогда!
- Ты же обещала…
- Даже думать забудь! - отмахнулась Антонина. - Я не буду твоей.
- Брехала значит?
- Не тебе, Иуда, говорить о чести!
- Вон как ты запела…
- А ты как думал? - ехидно спросила возмущённая женщина. - Сначала заложил правохранительным органам моего мужа Григория, потом продал в рабство дочку и ещё хочет любви… Никогда!
Симагин вскочил на ноги и демонстративно положил правую руку на кобуру с немецким пистолетом.
- Миром не захочешь со мной жить, - нервный тик передёрнул его широкое лицо, - заставлю силой.
Он прошёл мимо застывшей хозяйки и, выходя на улицу, зло бросил:
- Вечером приду!
- Исправить уже ничего нельзя, - прошептала она и заплакала, - но окончательно испортить ещё можно…
продолжение http://proza.ru/2012/04/07/12