Поезд опаздывал. Продрогшие пассажиры, которые из-за краткосрочности стоянки опасались сидеть в зале ожидания, с надеждой вглядывались в темноту январского вечера. Иван Глушаков, стоявший среди этого недовольного люда, молча проклинал командировки, в которых ему приходилось мёрзнуть, мокнуть, недоедать и вообще гробить нервы в бесконечных дорожных трудностях.
Но вот приглушённый голос диспетчера объявил о прибытии поезда, и истомившийся народ сразу оживился, задвигался, некоторые принялись шутить. Ивану же, как всегда в подобных случаях, стало ещё холоднее, терпение было на исходе, и он начал притопывать ногами и хлопать себя руками по бокам.
Наконец, из темноты выползли жёлтые глаза долгожданного поезда. Иван приблизительно знал, где должен был остановиться нужный ему вагон, и почти угадал. Пробежав метров десять, он первым оказался возле двери.
Молодой проводник насмешливо поглядел на трясущихся от холода и нетерпения Ивана и остальных пассажиров и с улыбкой прокричал:
-Не спешить, не давиться! У кого есть билет, проходи!
Глушакову в этот день всё-таки повезло. Билет указывал ему нижнюю полку, а это означало, что можно будет и поужинать, никого не стесняя, и лечь спать, когда захочется именно ему, и, глядя в окно, рассматривать замёрзших пассажиров на следующих стоянках. Правда, билет билетом, но некоторые нюансы могли повлиять и на этот факт. Не раз бывало, что верхняя полка попадалась какому-либо пенсионеру или женщине с ребёнком, и те слёзно уговаривали поменяться местами. Пока все три соседних места были не заняты. Оставалось лишь дождаться, кто среди штурмующей братвы окажется его попутчиками.
Вот подошли два запыхавшихся парня, удостоверились, что они правильно нашли свои места, и стали укладывать свои огромные сумки, куда только можно было их уложить. Вскоре все места для багажа оказались забиты, даже в проходе стояла огромная сумка; однако, несмотря на тесноту, Ивану стало легко на душе, потому что именно эти парни заняли две верхние полки. С такого рода коммерсантами Ивану нравилось ездить (о том, что они коммерсанты, сомнений не было). Глушаков знал, что денег у них пока нет, значит, водки не будет, девочек не будет, не будет песен и плясок до поздней ночи, а будет только сон и мерное постукивание колёс.
Иван подумал было, что четвёртое место останется свободным, так как пассажиры прекратили сновать со своим багажом, а время отправления вот-вот наступит, но, когда поезд дёрнулся, в купе вошла женщина лет тридцати. В одной руке она держала небольшую дорожную сумку, а второй тянула за ворот девочку.
Женщина посмотрела на Ивана, на двух парней, которые, как и предполагал Глушаков, уже лежали на своих полках, и неуверенно спросила, указывая на незанятое место:
-По-моему, здесь наша полка?
-Наверное, - ответил Иван.
Девочка оказалась менее боязливой, чем её мама; она проворно перелезла через большую сумку, стоявшую в проходе, и сказала: "Здравствуйте всем", - а затем сама взялась развязывать свой пёстрый вязаный шарфик, снимать красную меховую шапочку. Энтузиазм её быстро, правда, иссяк, когда дело дошло до пуговиц серой шубки, которых никак не могла одолеть. Пока мать спокойно снимала своё зелёное пальто и зеленую вязаную шапку, девочка нетерпеливо стояла возле неё и просила:
-Мама, мне жарко, расстегни пуговицы.
-Машенька, потерпи немного.
-Но мне ботинки ещё снять надо, - не успокаивалась девочка.
-Успеем и ботинки снять.
Вскоре Машенька сидела за столиком и глядела в окно, в темноту, где только ребёнок мог найти для себя что-то интересное. Её мама, видя, что дочь хоть чем-то занялась, сказала ей:
-Машенька, ты никуда не ходи, я сейчас лимонаду принесу, - и добавила, обращаясь к Ивану: - Вы, пожалуйста, приглядите за ней. Она у меня такая шустрая, что может по всему поезду пойти гулять. Я сейчас сбегаю в ресторан на минутку. Хорошо?
-Идите, я присмотрю, не волнуйтесь.
Чувствуя навязанную ему ответственность за ребёнка, Иван не пошёл за кипятком и отложтл чаепитие, что было его давней традицией во время командировок. Он посмотрел на девочку, которая по-прежнему что-то изучала в окне, подперев ручкой свою голову, повязанную белым платочком. Глушаков, не имея своей семьи, всегда с особым участием и нежностью относился к детям. И на этот раз ему захотелось прижать к себе чудную худенькую девочку, и чтобы она долго поговорила с ним о чём-нибудь.
Словно угадывая его желание, Машенька несколько раз искоса скользнула в сторону Ивана озорным детским взглядом. Глушаков улыбнулся и начал поправлять свою подушку, якобы не замечая девочки и, тем самым, подыгрывая ей. Маша, в свою очередь, легонько ножкой стукнула Ивана по колену. Такого жеста внимания он не стал отвергать. Зная имя девочки, Глушаков решил начать всё-таки разговор обычным вопросом.
-Как тебя зовут?
Немного подумав, девочка ответила, хитро прищурив глаза:
-А если скажу, что Катей… Что тогда?
-Но ведь тебя мама Машей называла, - несколько смутившись от неожиданного ответа, возразил Иван.
-А если знаешь, зачем спрашиваешь?
На такой аргумент Иван не нашёл слов ответить; а Маша, глядя на удивлённое лицо замешкавшегося дядьки, весело хлопнула в ладоши и вскрикнула:
-Что, торчишь?
В общем, понимая смысл высказывания, Иван непроизвольно попался ещё раз Маше на "удочку".
-Тебя этому слову кто научил?
-Кто? Дед Пихто. - Девочка, смакуя свои победы, с таким восторгом посмотрела на Ивана, побеждённого ею, что тот искренне рассмеялся.
-Всё же ловко ты меня поддела, - признавая своё поражение, похвалил он Машу.
-Я много чего знаю, - похвасталась девочка.
Иван всегда к чаю брал в дорогу конфеты: обычные леденцы, но именно их он очень уважал с кипяточком. Несмотря на приливы нежности к детям, Глушаков редко делился сладеньким с ними. Но сегодня был иной случай. Он просунул в сумку свою ручищу и извлёк оттуда два леденца.
-Это тебе.
Маша не заставила Ивана уговаривать взять его угощение, быстро развернула одну и положила конфету в рот.
-А куда ты едешь с мамой? - поинтересовался Глушаков.
-В деревню, - ответила невнятно девочка, смакуя леденец.
-К бабушке?
-Да, к бабушке.
-Кто же ездит к бабушке зимой? Летом обычно ездят. Летом хорошо, тепло, купаться можно. Ты летом была у бабушки?
-Нет.
-Почему же? - Иван не прекращал сыпать вопросы.
-Я в больнице летом лежала, - ответила Машенька.
-А теперь выздоровела и решила съездить отдохнуть?
-Нет, мама везёт меня лечить.
-Куда?
-К бабушке, я ведь уже говорила. Бабушка будет меня лечить, а если не вылечит, то я умру.
Глушаков крайне удивился и даже подумал, что ослышался.
Желая перевести разговор на другую тему, он предложил Маше снять платок под предлогом жары в вагоне, которая всё больше и больше начинала душить пассажиров. Девочка согласилась с Иваном. Она долго копалась ручонками у себя на затылке, пытаясь развязать узелок.
-Тебе помочь? - предложил Иван.
-Не надо.
-Сколько тебе лет, Маша?
Девочка оставила своё занятие, поглядела на пальчики одной руки, потом другой, затем опять взялась за узелок и сказала:
-Скоро будет пять.
Наконец девочке удалось победить узел. Она сняла платок…
То, что увидел Иван, не просто его поразило, а ужаснуло и потрясло. У девочки, у этого маленького, симпатичного и милого создания почти не было волос. Голый череп, на котором, как старые лоскутки плюша, расположены были лишь три-четыре небольших участка волос, оказался настолько блестящим и гладким, что кожа отражала свет лампочки. Было видно, что причина этого ужаса - выпадение волос, а не бритьё.
Однако девчушка не смутилась; ей, по-видимому, были не в новизну подобные взгляды. Она откинула платок на сиденье и поглядела на Ивана таким спокойным, внимательным и по-взрослому пронзительным взглядом, словно изучая его реакцию на это действие.
Молчание длилось весьма долго. Взгляд Машеньки оказался настолько силён, что Ивану стало как-то не по себе.
-Чего молчишь? Испугался? - наконец спросила Маша.
-Ну, что ты, вовсе я не испугался, - неестественным для себя голосом ответил Глушаков; ему даже показалось, что он испугался самого себя.
-Враки. Я вижу, что испугался, - не отрывая глаз, сказала девочка, но потом дерзко добавила: - Но если ты станешь дразниться, то я тебя отлуплю. Понял?
-Понял, - по инерции сказал Иван, но тут же спохватился: - Однако я не собираюсь тебя дразнить.
Неизвестно, чем бы всё кончилось, но появилась Машина мама.
-Зачем сняла платок? - тихо спросила она, быстро подсаживаясь к дочери и смущённо заслоняя её; в руке матери была бутылка обещанного напитка.
-Жарко мне, - ответила Машенька и тут же настойчиво заявила: - Дай лимонаду, я пить хочу.
-Подожди минутку. - Женщина поставила бутылку на стол и взялась завязывать платок Маше, которая с нетерпением глядела на сладкую воду. - Сейчас… сейчас дам пить.
Иван молча наблюдал эту сцену. Видя смущение матери, Глушаков понял, что женщина стесняется внешнего вида своего ребёнка...У мужчины защемило сердце.
Наконец платок повязан, бутылка открыта, и Машенька, без передышки, с удовольствием выпила целый стакан напитка. Затем мама извлекла из сумки ужин, а Маша, весёлая и счастливая, прислонилась к стенке и от нечего делать принялась болтать ногами.
Иван не любил людей, которые болтали или трясли ногами, - это всегда нервировало его. Однако теперь, глядя на счастливое непосредственное личико ребёнка, глядя на платок, служивший в настоящий момент обычной ширмой, Глушаков почувствовал себя раскованнее и спокойнее. Не видеть чужих недостатков и болезней, хотя и знать об их существовании - это несёт всё же облегчение самому себе.
Ужин у мамы с дочкой оказался скромным: колбаса ломтиками с хлебом, да булка с маслом, которую, несмотря на все увещевания матери, Машенька съела не с чаем, как мама велела, а всё с тем же напитком.
Наверное, девочка привыкла ложиться спать в определённое время: сразу после ужина она как бы угасла; её больше не волновала темнота за окошком, больше не влекло желание поиграть либо поболтать с глупым дядькой - таковым она считала Ивана. Допив остатки напитка, Машенька улеглась на полку и, осоловело глядя на маму, попросила её рассказать сказку о гномах.
Иван вслушивался в рассказ женщины, так как этой сказки он не знал, хотя относился к ним с интересом. Он слышал мягкий голос матери Машеньки, слышал редкие реплики девочки.
На том месте сказки, где одному гному подстригли бороду, Машенька спросила:
-А когда он умрёт, у него борода вырастет?
-Она у гнома расти будет ещё у живого, Маша.
-А я вот живая, - вздохнула девочка, - а волосики у меня не растут.
-Съездим к бабке, она вылечит тебя, и волосики опять начнут расти, - ещё тише стала объяснять женщина; Иван, затаив дыхание, ловил каждое её слово.
-Зачем лечить, если я всё равно скоро умру?
-Да кто тебе, в конце концов, сказал такое?! - сорвавшись, в сердцах воскликнула мама, поглядела на Ивана и опять тихо, но убедительно сказала: - Будешь ты жить, солнышко моё, и всё у тебя хорошо будет, и волосики твои вырастут.
-Все дети говорили в больнице, что они умрут, и я умру.
Иван услышал, как женщина всхлипнула.
-Ты не плачь, мама, нам там хорошо будет, - успокаивала Маша. - Одна тётя в больнице говорила, что мы несчастные и что Бог нас будет любить больше остальных. А Света сказала, что Бог пошлёт ангелов к ней, и ангелы будут гладить её по голове. Вот тогда и вырастут у неё новые, красивые волосы. Если Свете ангелов пошлют, то, наверное, и ко мне тоже. Правда, мама?
Женщина быстро обняла дочь, прижала её к себе и кивнула головой.
"Правда, Машенька, правда", - почудились Ивану слова матери.
"Почему она согласилась с дочкой? Что это: желание прекратить разговор, желание не губить надежду у девочки, или же просто некоторая слабость?" - подумал Глушаков.
Наверное, слова мамы и её мерное покачивание в такт поезда успокоили ребёнка. Вскоре Машенька громко сопела на руках у мамы, а потом на полке, отвернувшись к стенке; только мать не могла унять своих горьких слёз, глядя в окно на ночную бездну. О чём она думала - было неподвластно понять Глушакову.
-Извините, пожалуйста, я вижу, что вы не очень хорошо себя чувствуете, - рискнул принять хоть какое-то участие Иван, - может быть, я за водой схожу. Кстати, у меня таблетки валерианы имеются. Хотите выпить?
Вместо ответа женщина тяжело вздохнула и кивнула головой.
Глушаков быстро сходил за водой и предложил стакан вместе с таблеткой. Руки его от волнения слегка дрожали; как и женщина, он находился под тяжёлым впечатлением от услышанного.
-Благодарю вас, - запивая таблетку, сказала мать Маши.
Наконец она успокоилась и вынула из кармана носовой платок.
-Вы, конечно, слышали всё, - с отчаянием произнесла женщина и поглядела на Ивана.
Какие это были глаза! За весь вечер ему ни разу не пришлось встретиться взглядом с этой женщиной. Глушаков уже не мог поверить, что она может стесняться своей дочери, о чём он недавно подумал. Глаза женщины-матери глядели на него с вызовом, они жгли его, душили, но главное… в них было столько злобы и обиды, что казалось, столько злобы не может вместить один человек - тем более женщина.
"Я, однако, заблуждался - она, по-видимому, сильный человек", - пронеслось у Глушакова оптимистичная мысль.
-Нет, не всё я слышал, - лукавил Иван.
-Врёте, - резко сказала женщина, выделяя звук "р", - слышали вы, потому что хотели слышать, потому что интересно вам. Вы люди благополучные, и вам меня не понять.
-Нет же, нет, - твердил Глушаков.
-Если все вы, - продолжала говорить женщина, не обращая внимания на реплики Ивана, - хотите нам помочь, то где было ваше сочувствие раньше? А теперь всё пропало: нет больше дома в деревне, нет и самой деревни, и родственников не найти, словно их и не было. Правда, появился сарай вместо дома, злые глаза сельчан-соседей, которые вовсе не звали нас, чужую семью, на свои насиженные места; есть ещё работа у мужа, денег от которой хватает на хлеб и лекарства для дочери; узнали мы, кстати, что такое детская больница и что такое онкологические заболевания. А как дальше жить? Помощи ни от кого не допроситься, врачи помочь не в силах. Слышали, наверное, какие разговоры ведутся у детей в больнице?.. А главное, надежды нет, будущего не видно. Думаете, я верю, что бабка с какой-то тёмной деревни вылечит мою дочь? Нет. Я еду, чтобы очистить совесть, что я всё возможное сделала для моей бедной девочки. Впрочем, что я здесь наговорила, это крик… Следует иногда и выговориться - тогда легче становится.
Окончив невольные откровения, женщина отвернулась и легла рядом со своей маленькой дочуркой. Ясно стало, что больше она не желает вести разговор.
Посидев немного, Глушаков ощутил, что его клонит ко сну. Неслышно, словно боясь своими движениями побеспокоить отдых женщины и ребёнка, Иван подготовил себе постель и лёг. Почти в забытье ему вспомнились рассуждения Машеньки про ангелочков, которые дарят новые, красивые волосики.
"Машеньке лучше, ведь она не теряет надежду - пусть даже такую нелепую, - подумал Глушаков. - Утром отдам я ей свои конфеты".
Утром Ивана разбудил громкий храп. На той полке, где отдыхали Машенька со своей мамой, лежал чрезвычайно тучный мужик. Он, наверное, ложился будучи пьяным, потому как во всём купе держался густой винный перегар.
Глушакова окутала тоска. Чтобы забыть Машеньку и развеять уныние, он решил попотчевать себя чаем. Но когда горячий напиток был приготовлен, и Глушаков по привычке извлёк леденцы, сердце его вновь забилось чаще…
"Эх, не успел… Спаси её, Господи!" - подумал Иван и сунул леденец в рот.