1.
Гам был беспокойным с самого детства, чем и заслужил имя. По мере того, как он рос, лучше не становился. Ему нельзя было поручить никакого дела, чтоб парень его не испортил. Вот ему никто ничего и не поручал, и бродил Гам по Турлетании, берясь за любую работу. После чего приходилось менять место.
Братья и сёстры давно обзавелись хозяйствами, а иногда ему приходилось навещать их, гостя. Они, по доброте, пытались научить его уму-разуму, но безуспешно. Без царя в голове был Гам. Ой, что я говорю! Нет-нет, верноподданный Грома 43-го Ленивого, не подумайте ничего. Хотя для чего нужен был в королевстве такой турль -- никто бы вам не ответил.
Справедливости ради надо сказать, что и остальные подданные турлетанского короля были не то чтобы бестолковы, но какие-то ненадёжные. Если господские дела поручались им, то, как правило, выходило нечто совсем не то, чего ожидали. Нередко даже прямо обратное, мягко говоря. Не потому ли, что вечно работали на кого-то?
Но в их случае всё же было на кого свалить.
Дело в том, что некогда в Турлетании, в те времена, о которых никто толком не помнит, но все в это верят, потому что так говорится в сказаниях, жили турли и таньцы. Потом турли во главе с Громом Первым Страшным, не стерпев подлого нрава таньцев, изгнали их. Но, так как до того, вероятно, хватало смешанных браков, то в последующем таньцская кровь нередко сказывалась. Принято было считать, что лишь королевская династия сумела сохранить свою турльскую кровь в чистоте. Поэтому, стоило объявиться какой заковыке, недоразумению, возникнуть некому недовольству в народе или случиться беде, то немало лиц в королевстве начинали с понимающим видом качать головами, показывая, что от них-то не скроешь истинную причину: ясно, что это козни таньцев…
Тайные эти недоброжелатели, по мнению турлей, ничего так не хотели, как подстроить им любую пакость требованиями новшеств. И тогда очередной Гром Турлетанский издавал указ о выявлении тайных таньцев среди турлей. Разумеется, их находили и под пыткой принуждали сознаться в богомерзких интригах, коварных злодейских замыслах, после чего их мучения заканчивались – казнью при всём довольном честном народе.
Новшеств короли не терпели. В самом деле, если им хорошо и так, то изменения к чему могут привести? Только к ухудшению. Таньскими стараниями. Поэтому всех призывали хранить верность турльским традициям.
Скользкий момент во всём этом был тот, что, как бы не уверял других любой турль в своём исконном происхождении, могло выясниться (не только под пыткой), что всё же таньцы в родне у него имелись. И каждый, когда у него что-то выходило не так, как надо, начинал подозревать в себе вредоносную таньцкую кровь.
Но и это ещё было не всё. Колдуны, к которым поневоле приходилось обращаться добропорядочным турлям, дабы решить свои вопросы: ну, там, узнать – будет ли удачной опасная дальняя поездка, какой ждать урожай, станет ли счастливым брак детей, кто навёл на тебя порчу или попросить навести её на соседа – все эти ведающие судьбой, конечно же, были таньцами, по глубокому убеждению турлей.
Но к таким прорицателям и ведуньям обращались и короли!
Правда, когда таньцы сии ворожили… на благо заказчикам, те их уже называли добрыми турльскими волшебниками.
Мало того, таньцами – разумеется, между собой -- называли турли и ростовщиков, у которых приходилось занимать, пусть это даже был родственник, да и многих других неприятных личностей, от кого зависели их дела и жизнь, и просто в запале, когда ругались и хотели побольнее задеть противника. Страшно подумать, но многие турлетанцы были убеждены, что и самогО… не решусь произнести кого, либо опутали, либо подменили зловредные таньцы, но не решались произносить такое вслух, надеясь, что найдётся кто посмелее, кто откроет Ему на это глаза.
Надобно сказать, что Турлетанию окружал дремучий заколдованный лес, который, как считали, нигде не кончался, ибо ещё ни один им подобный не вышел из него, и никто из ушедших туда не вернулся. По преданию в него-то и бежали злобные таньцы, которые там, конечно, и сгинули без следа.
Лишь с одного края Турлетании -- над исполинскими кронами – у самого Неба возвышались Белые Горы, подпиравшие его своими снежными пиками. На чём Небо держалось с другой стороны – оставалось загадкой. Турли полагали, что гораздо дальше деревья становились гигантскими, доставая до свода, лежавшего на них. С Белых Гор стекала великая Белая река, питавшая всё живое в долинах и уходившая в лес с другой стороны.
Почему-то в лесу без особого вреда для себя обитали лихие таньцы. Несколько раз во время странствий Гам попадал им в плен, узнав, что они такие же турли, как и он. Но брать у него было нечего, стать одним из них ему не хотелось, и, убедившись, что в качестве прислуги от него больше вреда, отпускали. Правда, однажды Гама чуть не продали в рабство, но, к счастью, для бедняги – сделка сорвалась, потому что разворчались деревья, раскричались птицы, словно приближалась серьёзная угроза, после чего повалил град, какого не видывали! Гама развязали и прогнали – от греха подальше.
Кстати, вы не ослышались. То, что с деревьями и кустами можно было разговаривать, и они отвечали – никого не удивляло, потому что в Турлетании разговорчивыми являлись даже камни, и, умирая, турли исчезали, превращаясь кто во что: в цветок, булыжник, пыль под ногами, дуновение ветерка, сор, перекати-поле (стать которым имелись неплохие шансы у Гама)… Родные ушедшего, узнав, кто он теперь, могли с ним общаться, рассказывая ему новости, прося совета или помощи в трудных случаях. Ушедшие навещали их во сне.
За королевским дворцом, возвышалась аллея пирамидальных вечнозелёных кипарисов, окаймлявшая фамильное упокоение Громов – 42 камня с номерами и прозвищами, история Турлетании. Сад Камней… Сюда нередко приходил каждый действующий монарх, чтоб посоветоваться с предками и дать им отчёт.
2.
У Гама хватало разных странностей. Время от времени он, под настроение, начинал завывать, рычать и мычать, на что окружающие реагировали с опаской, не зная чего от него дальше ожидать. Потом это у него проходило, но, сами понимаете, все считали парня немного того. Родня пыталась у Гама выведать, что на него находит в такие моменты, однако, ничего путного он пояснить не мог. Вроде бы произносил сказания, но без слов.
Вы про такое слышали?
Турли любили устраивать турниры по голосовым подражаниям: цикадам, птицам, животным, и были в том столь искусны, что нередко те, кому они подражали, отвечали из чащи или прилетали и вступали в разговор. Лучшие имитаторы получали награды и славу, а зрители немалое удовольствие. Гам был лишён такого дара, его завывания не напоминали какого-либо зверя.
По дорогам, от селения к селению, от городка к городку, ходило немало странствующих фокусников, глотателей огня и узких мечей, акробатов, гадалок, сказителей популярных историй, умевших живо изображать их в лицах, либо меняя маски и голос. Гам обожал слушать диковинные рассказы о древних временах и забытых героях. Нравилось это многим турлям, но он мог, открыв рот, забыв о еде и сне, внимать повествованию часами.
О чём говорилось в этих историях? О чём только не говорилось! О любви злобного таньца к прекрасной турлянке, любви, которая изменила его, о подвигах доблестных турлей в борьбе с погаными таньцами, о витязях, разивших коварного супостата всем, чем под руку попадётся, включая деревья и скалы, помогавшие им, об огнедышащих драконах, побеждённых лишь колдовством, превратившим их в Белые Горы, вершины которых долго ещё курились дымами…
Запрещённую историю любви таньца и турлянки услышать было непросто. Сказители опасались доноса. Но эту историю, как и многие прочие, Гам помнил наизусть. Он обратил внимание, что у разных сказителей концовки отличались, хотя считалось, что слова сказаний священны и за новшества полагалась кара. Подумав над этим, он стал выбирать из них ту, какую ему хотелось, нередко расплачиваясь рассказами за ночлег и пищу.
Гам старался избегать больших городов, где хватали за бродяжничество и посылали на работы в каменоломни, откуда мало кто возвращался. Он больше странствовал по дальним окраинам, где даже речь была иной, чем в центре, почему пришельца оттуда всегда узнавали в столице, относясь свысока к подобной деревенщине, людям земли.
Ведь это была такая глушь, где беглеца от закона даже не преследовали, считая эти места достаточным наказанием. Поэтому опасаться здесь доноса оснований было куда меньше.
Часто он ел в пути лишь то, что подбирал или срывал в поле, в саду. Голод заставлял жевать траву («оттого я и мычу» - в шутку отвечал он, как и думал про себя, что он, неумеха, здесь нужен, чтобы остальные турли казались себе мастерами). Ещё Гам ловил рыбу, раков, и всё, что только удавалось поймать съедобного.
Если бы его спросил кто: куда ты идёшь и что ищешь? Гам, подумав, наверное, бы ответил: иду по Турлетании, ищу её, свою…
Мало кто бы его понял.
И вот, однажды, он брёл неведомо куда, заговаривая голод, от которого кружилась голова, брёл, ничего вокруг не замечая, ритмично и размеренно завывая по обыкновению. Как вдруг замер. Потом подпрыгнул на месте и завопил: «Ааааааа!..» Почти сорвав голос, Гам упал на траву и принялся кататься. Казалось, он окончательно сошёл с ума. Устав, он уселся, выкинул вперёд руку и… стал рассказывать историю любви таньца и турлянки! Но как… Протяжно, со сходными окончаниями в конце примерно одинакового числа слов. Плавно текло повествование, Гам то понижал голос, то менял интонацию, сопровождая это движениями рук и мимикой. Он увлёкся, вскочил на ноги, продолжая речь и… осёкся, внезапно встретившись глазами с кем-то за деревьями.
Скрытый ими был значительно ниже и меньше Гама. Скорее всего, мальчик, одевший на голову капюшон. Гам улыбнулся и показал свои пустые ладони. Мол, выходи, тебе ничто не угрожает. Мальчишка послушался.
Гам спросил:
- Заблудился?
Мальчик покачал отрицательно головой.
Гам удивился, жилья поблизости как будто быть не должно было.
- Живёшь здесь?
Мальчик (или подросток?) впервые открыл рот:
- Странствую.
Голос у него оказался высокий, а произнёс он это столь важно, что Гам не смог удержаться от смеха.
Парнишка насупился.
Прервав смех, Гам уточнил:
- И куда путь держишь?
- Куда глаза глядят… - со вздохом произнёс парнишка.
На этот раз Гам сдержал смех. От хорошей жизни так не скажешь. Он внимательнее присмотрелся к мальчугану. Лицо открытое, ясный взгляд, ресницы длинные. Даже пушка над губой нет. Симпатичный мальчишка, ему бы девкой быть – головы кружить. Не похоже, что болен. Вряд ли Чёрная смерть прогнала из своих мест, в предыдущем селении о таком бы сказали. Странно, что чистенький такой… хотя обувка в пыли. Пока он так размышлял, сам загадочный незнакомец тихонько попросил:
- Дальше расскажешь?
Гам поднял брови:
- А что, понравилось?
Мальчик кивнул:
- Очень.
Гам улыбнулся:
- Ну, тогда садись и слушай, малыш. Если бредёшь издалека, то, поди, устал.
Опустился на траву и Гам, опёрся спиной о поваленный ствол дерева.
3.
… давно отзвучали последние слова, но оба молчали. Наконец, Гам услышал странные звуки и открыл глаза. Мальчишка плакал!
- Эй, ты чего, малыш? – растерялся Гам. Взял за плечи, потряс:
- Мужчины не плачут…
- Плачут, - всхлипывая, произнёс мальчик, - сам знаешь… если они не бесчувственные…
- Ты прав, - согласился с ним Гам, - а чего плачешь?
- Печальная история… но прожить её хочется…
Удивительный парнишка, - подумал Гам, - похоже, умён не по летам. А вслух спросил:
- А то, что… длина такая… созвучия в конце и середине, ударения – не мешает?..
- Нет, в них вся сила. Чаруют…
Надо же… а ведь он первый это услышал. Вот так мальчишка! Может, учился у кого? Гам, как и его народ, был неграмотен, значение рун понимали лишь колдуны, но он слышал о редких мудрецах, делившихся знанием с достойными.
Гама переполняло счастливое тёплое чувство, распиравшее его изнутри. Он сделал то, чего никогда не было, чего никто не слышал! Теперь он переложит на свой манер, по-разному, конечно, и другие известные истории. А когда-нибудь расскажет собственную… про Турлетанию, не ту, по которой столько исходил дорог, но ту, какой бы хотел её видеть…
Гам очнулся от мечтаний и уважительно посмотрел на умного парнишку. Тот неожиданно показался выше. Может, сутулился?
- Есть хочешь? – спросил странный паренёк, - Тут рядом много ягод.
Гам поднялся:
- Веди!
Поев, пошли дальше вместе: искать деревню, где приютят и покормят за представление. Дорогой они беседовали, и Гам делал открытие за открытием о своём спутнике. Не иначе, как тот был наделён неким даром свыше, так удивительно верно судил обо всём в свои-то годы.
Гам, боявшийся столицы, осторожно спросил его, не рассчитывая на ответ:
- Не знаешь, там действительно соревнуются сказители со всей страны?
- Соревнуются, - как-то неожиданно глухо ответил тот, - когда королевские вестники оповестят всех за год о дате.
- И?.. – весь превратился в слух Гам.
- Победителя определяет король. Он награждает и может предложить остаться при дворце. Если умер его сказитель. Но ты хотел спросить не об этом, так ведь? – голос паренька почему-то был грустен, - Ты хотел бы знать, как победить там. Я могу сказать, что для этого нужно. У тебя для успеха есть всё, что требуется.
Гам, поражённый, глядел на шедшего рядом, с трудом веря ушам. Неужели небо послало ему в помощь это создание?
Тихим голосом он нерешительно спросил посланца:
- Я не курил дурман-траву, даже не жевал её стеблей… но… ты на самом деле есть? И мне не кажешься? Как твоё имя?
Спутник слегка толкнул его плечом, подтверждая, что не кажется, а ответил странно:
- Ты пока не готов узнать, как меня зовут. Это станет для тебя испытанием. Однако ж мы с тобой познакомились. Это так же верно, как и то, что деревни мы сегодня не увидим, а дождь скоро начнётся. Давай поищем укрытие на ночлег, о, сказитель, имя чьё останется в веках.
Гам послушался. Они нашли неплохое место под большим раскидистым деревом, до того, как пошёл дождь, который, казалось, ничто не предвещало. Теперь Гам окончательно уверовал в маленького посланца Небес и… в свою звезду. Они легли спать, прижавшись друг к другу спинами, чтобы согреться, и Гаму снился невероятный сон: как он выступает пред множеством людей, они плачут, одобрительно кричат ему, вот сам повелитель турлетанский спускается ему навстречу по дворцовой лестнице…
Гам очнулся от щебета птиц и боялся открыть глаза, вдруг всё вчерашнее окажется небылью? Он осторожно перевернулся на спину, скосил глаз на спавшего посланца и резко сел от испуга. Во сне капюшон съехал и открыл голову паренька. Она была выбрита наголо! Так брили только рабов или осуждённых на каторгу в каменоломнях. Не хватало лишь клейма, которое выжигали на лбу. Может, какая болезнь? – пытался успокоить себя Гам. Или он убежал до клеймения, - пропел внутри его чей-то тонкий, вредный голосок. Так вот почему знакомство станет для него испытанием! «Укрыватель беглого раба разделяет его судьбу», - так кричат слова закона глашатаи, когда разыскивают беглеца. Что же делать? Бежать? Я ведь даже имени его не знаю, а он моего. Как хорошо, что он не назвал его. Знал, что наступит этот момент.
И тут незнакомец перевернулся на спину и посмотрел на него. Было уже светло, и Гам прекрасно видел выражение бездонно-голубых глаз. Они молча вопрошали: предашь меня?
Гам сглотнул и отвёл взгляд. Спросить о причине, как и не расстаться -- означало стать сообщником. Но почему то, что так хорошо начиналось, обернулось таким выбором?..
Он отвернулся. Паренёк поднялся и неожиданно погладил его по голове. Дальше Гам услышал совет:
- Подумай о том, как сделать, чтобы тебя не обвинили в новшествах доброжелатели-сказители, у которых отберёшь слушателей и славу.
И послышались удаляющиеся шаги.
Гам встал и двинулся в обратную сторону, находясь в смятении. Мудрый мальчуган всё понял, но побеспокоился о судьбе его открытия! Я не выдам его, беднягу, но и помочь не смогу. Может, мы ещё встретимся, если ему удастся продержаться, пока не отрастут его волосы. Но он прав, что же придумать, чтоб не уличили в новшествах?.. Такое обвинение легко влекло за собой другое, более страшное – в забвении традиций турлей, а это уже считалось государственной изменой со всеми отсюда вытекающими…
Гам добрался до ближайшей деревни к исходу дня, ничего не придумав. Жители не спрашивали о беглеце. Не почудилось ли ему это всё?
Утром весть о том, что в селение пришёл сказитель, разнеслась мгновенно. К вечеру все обступили его, усевшись полукругом, и Гам, возвышаясь над ними, начал историю любви таньца и турлянки… Зазвучала неслыханная прежде музыка стиха, околдовывая и унося далеко отсюда в иную жизнь. Слушали, не проронив звука, открыв рты и вытянув к нему шеи. Внимали, стараясь не упустить ничего, и когда отзвучали последние слова, то тишина объяла место. Потом раздались рыдания женщин и восхищённый говор мужчин.
К Гаму тянули руки, нет, не приглашая в дом, а прося оказать честь своим посещением и откушать у них, погостить сколько захочет. Он неловко улыбался, благодаря, и уже повернулся, взятый под руки самыми решительными хозяевами одного из домов, как поймал взгляд, такой же, как и вчерашний – из-за деревьев. Или это ему показалось? Но по сердцу, словно кошка провела когтём.
4.
Так, продолжая странствовать, Гам постепенно переложил на новый манер и другие известные ему истории, сделав их… первыми поэмами. Он не произносил их на один лад. Нет, в зависимости от темы и жанра (сам не зная таких слов) он выбирал размер, интонацию, образы, рифмы, создавая в каждом случае нечто особенное. У него появились постоянные почитатели, следовавшие за ним, чтоб ещё раз услышать и испытать восторг от услышанного, даже зная историю наизусть. Его уже приглашали в богатые дома и дворцы, он становился знаменит, и родственники, прежде стыдившиеся его и скрывавшие родство, теперь вовсю им хвастались. У нашего первого поэта появились могущественные покровители и… покровительницы – обеспеченные вдовы. А надо сказать, что Гам был недурён собой, а, будучи приодет – очень даже.
К тому времени ему пришлось научиться бдительности и осторожности. Он давно не представлял историю любви таньца и турлитанки; увы, встреченный мальчуган оказался пророком и в том, что зависть доносила. Теперь Гам исполнял поэму о героических походах первых Громов против несметных полчищ таньцев. Сказители такой не знали, но Гам утверждал, что принял её от встреченного во время странствий древнего старца-сказителя и именно в таком виде, почему и подстроил другие известные рассказы под неё.
Казалось, кто мог поднять голос против поэмы, воспевающей бесстрашие первых королей-основателей? Но по навету Гам провёл в кандалах в зловонной темнице несколько месяцев, и сгнил бы там, если б не…
И это притом, что цитируя наизусть из древних, даже ребёнку известных сказаний, он обосновывал правомочность каждого места в своей поэме!
Исполненные им произведения не оставляли равнодушными и судей, но убедительность приёмов неведомого старца – «лишь усиливших действие древних слов, не более, ваша честь, повествование же всё сохранено», -- перестала быть для них крамолой только после вмешательства его покровителей.
И судей понять было можно. Назначенные властями стоять на страже традиций, они реагировали на оговор, считая, что лучше перебдеть – за что плохого не будет свыше, чем недо… тем паче, если больше сей турль никого и не волнует и пользы от него…
Утверждали, что слухи о Гаме добрались и до столицы, и однажды пробил час, когда нужно было решаться.
Придворный сказитель Грома Ленивого был уже стар и немощен, пришло время герольдам разносить весть по королевству о турнире рассказчиков.
Гам направился туда в карете вдовы, его поклонницы, с которой делил её опустевшее ложе, со свитой из слушателей и под охраной. На дорогах ведь небезопасно, не так ли? Гам опасался предстоящего испытания, не зная, откуда ожидать удара. В столице выживают и пробиваются не лучшие, думал он, там становятся жёсткими и хитрыми. Кто бы помог ему, присоветовал?
В пути он (случайно?), приподняв занавеску окошка кареты, поймал внимательный взгляд красивого светловолосого юноши, скакавшего рядом. Показалось, что эти огромные небесно голубые глаза-озёра, в которых можно было утонуть, он уже где-то видел. Юноша улыбнулся ему, подмигнул и набросил на голову капюшон. Гам изменился в лице: неужели?.. Но возможный знакомый незнакомец пришпорил коня по направлению к городу, куда направлялся их кортеж, и скоро скрылся в пыли из виду.
Когда поэт успокоился, то счёл это счастливым знаком.
В столице, однако, ждали скверные вести. Придворный сказитель, которому и предстояло устраивать турнир, прочил на своё место сына. Выбирал победителя король, но, как утверждали, решали при дворе его фаворитки. Настроения нынешней, Сирени, менялись десять раз на дню. Она была капризна и надменна, а будучи вознесена столь высоко прихотью венценосца, сочла себя царицей мира. У Гама оставалась надежда на свою внешность и сравнительную молодость, ибо остальные допущенные сказители были весьма почтенны.
Какими только тропами ни пробирается искусство!
Но главная беда заключалась в том, что участник не допускался к соревнованию лучших пред ликом монарха без двух поручительств в его мастерстве, поручительств от признанных в столице сказителей. Гам появился здесь впервые, и, если кто-то и слышал о нём, то уж никто из соперников точно не хотел его участия. Дело казалось проигранным, не начавшись.
Всем рассказчикам, в том числе, не допущенным к главному ристалищу, на время состязания дозволялось выступать, собирая пожертвования, перед зеваками – пришлыми и местными. В столицу на праздник стекалось множество народа, а потому было кому рассказать и тем заработать.
Так как среди пришедших с разных концов страны участников быстро распространился слух, что уходящий придворный прочит на своё место сына, и потому сам решает, кого допустить на ристалище – того, кто не может быть опасен, сам (вместо обычного жребия) определяет и очерёдность выступлений, то никто, кроме тех, кто уже был избран, не стал пытаться попасть на выступление во дворец.
Все разбрелись по ярмаркам и прочим местам скоплений турлей, где принялись честно зарабатывать себе на хлеб и питьё из дурман-травы.
Один Гам не смирился. Он не стал искать славы у толп, боясь сорвать голос, и был темнее тучи. Шанс, которого больше могло не быть, уплывал.
Неизвестно: ему ли пришло то в голову, кому-то из его покровителей, но у него состоялась встреча-испытание сразу у двух авторитетных сказителей (не включённых в число участников), задававших вопросы по всем имевшим хождение историям-воспеваниям подвигов турлетанской династии. Гам не сплоховал, моментально отвечая подходящими строками.
Понятно, что за экзамен щедро заплатили, но есть более поздняя легенда, что проверявшие попытались вернуть Гаму деньги, ведь он, как оказалось, знал на несколько сказаний больше, чем они.
Поручительство, к сожалению, ещё не означало допуск на турнир.
Как удалось Гаму попасть туда? Явно не без помощи сильных мира сего, утверждают одни, которые убеждены, что наша решимость всегда объясняется тем, кто за нами стоит. Другие же, способные её испытывать сами, усмехаясь, соглашаются: Да, за нами стоит… Смелость!
Правы, скорее всего, в этом случае и те, и другие, ибо Гаму удалось обратить на себя внимание самой фаворитки короля – Сирени. В дошедшей до нас версии, где имя её не упоминается (потому что позднее она была казнена), она фигурирует под названием некой Прекрасной Дамы. Якобы поэт поднял сильный шум, выкрикивая её имя, в тот момент, когда красавица направлялась к карете. Охрана едва не убила тянущего в мольбе к ней руки Гама, но привлечённая криками (Сирень), заметив молодость, привлекательность и приличную одежду мужчины, согласилась его выслушать.
Видно, этого оказалось достаточно. Такой мастер, как Гам не нуждался в том, чтоб его учили что, где и кому сказать. Может, он сыграл мимикой, словно онемев от увиденной красоты и знакомых глаз-озёр, лишь потом обретя слова, может, начал стихами, прежде Сиренью никогда не слыханными и потому принятыми за заклинание, может… Этого мы не узнаем. Но наш скальд был допущен.
Всё, что смог придумать уходящий придворный сказитель, так это выпустить его первым, в надежде, что через неделю турнира о выскочке позабудут, а в завершении и появится его сын, который уже построит своё выступление в зависимости от предыдущих, чтобы выделиться и запомниться.
5.
Но поднаторевший в дворцовых интригах старый сказитель ошибся. Король был осведомлен доброжелателями (для чего ж иначе существуют «наушники» от партий при дворе?) о том, что конкурсанты специально подбирались подставные, и потому после первого дня собирался уехать на озёра. Покупаться там, вызвав священный ужас у свиты (лишь турлетанские короли умели плавать, а остальные турли воды боялись, как огня), позагорать, полакомиться жареной вкуснейшей королевской рыбой. А к завершению турнира – выступлению предполагаемого победителя – Гром 43-й полагал вернуться. Ну, а если бы и задержался, то сделали бы перерыв, ожидая августейшую особу, только и всего. Государственные дела тоже подождут, пока государь плещется в стихии предков.
По древнему поверью, Громы происходили от Большой Небесной рыбы, оттого она всегда присутствовала в их гербе.
Поэтому король легко удовлетворил просьбу Сирени: смешно будет глядеть, как неожиданно допущенный, никогда даже столицы не нюхавший, не то, что дворца, начнёт заикаться в его присутствии и провалится под свист и улюлюканье. Следовало и встретить его подобающе. Искушённый церемониймейстер, уловив настроение правителя, подыграл ему. Выйдя объявить «деревенщину» он сделал вид, что пытается вспомнить его имя:
- Сейчас перед вами выступит… ээ… столь известное лицо… что имя его никому ничего не скажет! Сказитель Шум… простите, Гам!
И он провёл нашего героя в зал, на возвышение полукругом перед смеющимися зрителями. Там он попытался довершить издевательство:
- Милый Шу… то есть, Гам, напротив тебя сидит само королевское величество Гром 43-й! Поклонись его величеству! Таак, ниже… А теперь двору! Итак, если не боишься остаться здесь один, я тебя покину.
Но Гам вдруг ответил:
- Боюсь… лучше останьтесь…
Зал замер, а затем, вслед за королём, захохотал.
Гам, за свои выступления поднаторевший отвечать на шутки из толпы, выждал, пока все отсмеялись, и закончил фразу, улыбаясь:
- …боюсь… что в другом месте вам будет хуже слышно.
Опять тишина и снова смех, но уже не над Гамом, а его шутке. Деревенщина-то, выходит, не робкого десятка и не дурак!
Церемониймейстер постарался незаметно ретироваться.
Гам стоял и смотрел на короля, потом на Сирень, у которой были бездонно голубые глаза, снова на короля, затем низко поклонился залу и спросил:
- Ваше величество позволит теперь произнести столь редко исполняемую историю, что она почти забыта, о появлении Грома Первого Страшного?
Король помедлил. Он не помнил такого сказания. Серьёзно глядя поэту в глаза, король бросил:
- Рискни!
Гам ещё раз поклонился, прижав руку к сердцу, выпрямился, набрал в грудь воздуха и начал…
«Воспеть велите ль,
как наш воитель
славит своими
делами имя?
Нас добрым даром,
студеным жаром,
Гром дарит славный,
крепкодержавный».
По преданию корабли Грома с дружиной пришли из синего моря Небес с Белых гор.
«Приплыл он, полн
распева волн
о перси скал.
Что он искал?..
…чрез синий луг
Гром вёл свой струг.
Ник лёд и снег,
Гром шёл навек».
Гам бросил быстрый взгляд на короля: тот внимательно слушал.
«Славу воспою
страшному в бою,
ею напою
я страну твою.
Белая река
очень глубока,
для тебя течёт,
слава и почёт!
Жадный слуха рот
речи да вопьет».
Дальше шли стихи об армиях врагов, вышедших навстречу. Гам впечатывал слова в тишину величественно и грозно, изменив размер, и слушатели, замерев, буквально ощущали, как смыкается стальное кольцо превосходящих сил вокруг воинов Грома.
И вот пошла сеча…
«Был как прибой
булатный бой,
и с круч мечей
журчал ручей.
Гремел кругом
кровавый гром,
но твой шелом
шел напролом.
Как с нивы жал
Ты славу жал.
Лес в ливне стрел
Железном рдел.
Серп жатвы сеч
сёк вежи с плеч,
а ран рогач
лил красный плач.
И стали рдяны
от стали льдяной
доспехи в пьяной
потехе бранной!»
Гром прорубил со своей дружиной кровавую просеку среди врагов, прорвав кольцо. Он встал лагерем на холме, ожидая атаки на рассвете.
Утром, уже не решаясь на ближний бой, противник принялся осыпать войско Грома стрелами. Его дружинники отвечали.
«И утро снова
длить бой готово.
Звенят подковы
коня морского.
Жала из стали
жадно искали
кого ужалить…
Но сверху летели
ястребы к цели.
Птиц колких сила
покой пронзила.
Напряг лук жилу –
ждёт волк поживу.
Как навь ни бьётся,
Гром не сдаётся.
В дугу лук гнётся,
стальной гул вьётся».
И в перестрелке Гром превзошёл осаждавших, вынужденных отойти из-за больших потерь. Дав немного отдохнуть дружине, под покровом ночи король приказал напасть на дважды устрашённого, уснувшего врага.
«Воины станом
стали чеканным,
сети из стали
остры вязали».
Полная Луна помогла им и стала свидетельницей страшной развязки и «беды вражьей». Кто не убежал – не спасся. Остатки таньцев под утро были загнаны в воды холодной Белой реки с мощным течением, где и утонули. Воины Грома устали резать врагов. Пленных не брали. В тот день река текла в красной пене, усеянная трупами, «чьи были раны, что стяги бранны»… Гром смотрел, усмехаясь, на гибель дерзких, решивших, что могут сравниться с ним.
Он стоял
«…страшен, могучий,
стержнем обручий
вскинув высоко
ковано око.
(Гром потерял в этой битве глаз).
Правду я рек
про его век,
знал ратный бег
северный брег».
Устрашённая известиями беглецов, страна смиренно склонила голову под его длань.
Слава великого воина жива до сего дня и в процветании его рода.
«Слух не глуши!
В славной тиши
здесь хороши
со дна души
Грому в угоду
волненья мёду,
дурманной влаге,
в серебре фляги.
Соколу сеч
справил я речь
на его лад.
На лавках палат
внимало ей
немало мужей,
правых судей
песни моей».
Гам закончил. Постоял, послушав тишину. Поклонился всем, выпрямился и остался стоять, ожидая приговора. Зал молчал, поскольку молчал король. Какие мысли приходили в эти мгновения в голову скальда? Он не знал чего ждать: казни за дерзость новизны, награды или смертельного равнодушия? Но не исполнить своего назначения он не мог, будучи воплощённой поэзией. И судьба этой поэзии сейчас должна была решиться.
Король был умным лентяем. Живя себе в удовольствие, бразды он, по традиции Громов, не передоверял никому, сам решая, что пойдёт на пользу династии. То, что он услышал, конечно, не было древним сказанием, но лучшего воспевания короля-основателя ему прежде не доводилось встречать. Значит, это Будет древним сказанием, некогда утраченным и найденным, - решил монарх и, благосклонно кивнув, соизволил несколько раз сдвинуть августейшие ладони. Вслед за чем на Гама обрушился шквал аплодисментов и восторженные крики публики.
Овация продолжалась, наверное, несколько минут. Придворные встали!
Гам устал кланяться и благодарить. По лицу Грома блуждала лёгкая улыбка... Несчастный сочинитель! Он сейчас счастлив, наивный… Достаточно мне поднять руку, чтобы настроение вокруг резко поменялось. Но сказание хорошо. Надо будет взять его с собой на озёра. Посмотреть, что за турль. Там и решу – делать ли его преемником прежнего.
6.
То, что не было тогда известно Гаму, давно ведомо мне -- во времена Грома 91-го Дающего жить, когда мир оказался куда больше, чем представляли при Громе 43-ем, и населён, в основном, злоумышляющими против турлей таньцами…
Гам стал придворным сказителем. Никому больше в голову не приходило смеяться над его именем. Нет, поклонницы и их поклонники, которым он зарифмовывал любовные послания, считали, что раскрыли тайну этого имени, которое произносили задом наперёд, сделав негласным прозвищем мастера. Он прожил ещё долгую жизнь, и многое успел сделать. Великий посланец и родоначальник Поэзии…
Он не избежал участи под старость стать ретроградом. Протестовал против сопровождения сказаний появившимися (как случайно найденными на рисунке времён первых Громов) струнными инструментами. Хотя не ставил под сомнение подлинность наскальных рисунков…
Не только одарённый, но и умный, Гам, полагаю, не мог не обратить внимание на ряд интересных деталей, как в сказаниях о пришествии Громов на земли таньцев, так и в современном ему языке. Да и не только языке… Молчал он об этом из мудрой предосторожности или старался не замечать? Ведь «Сказание о Турлетании» он так и не создал, как и не женился, и не оставил потомства, хотя пережил на своём посту четырёх королей и умер при Громе 47-м Долговолосом.
Не навестил ли его, хотя бы перед концом, тот же голубоглазый знакомец? Каков бы мог быть в этом случае их разговор?..
Мне представляется, как под конец жизни, бессонной ночью, в своей комнате убелённый сединами Гам беседует с небесноглазым видением, которое на сей раз явилось ему в роскошном женском одеянии.
- Вот оно что… - бормочет он, поражённый, - где же раньше были мои глаза? А ты почти не изменился… изменилась, хотел я сказать, и – в лучшую сторону. Может, сейчас ты назовёшь своё имя? Я никому не скажу.
Красавица дарит ему одну из своих обворожительных улыбок и тихо говорит:
- Новь.
- Навь! Смерть? – не расслышав, поражённый, переспрашивает старый мастер.
- Новь! – уже громче повторяет собеседница.
- У нас -- это то же самое, - резонно отвечает скальд.
Посетительница вновь улыбается, но уже грустно и сдержанно:
- Однако мы с тобой шли рука об руку до недавних пор. Здесь никого нет, кроме нас. Можешь быть откровенен.
Седой скальд снисходительно усмехается такой наивности:
- Тут и у стен имеются уши… Но, чем обязан твоему визиту?
- Пришла попрощаться.
- Всё-таки мой срок вышел? А сказала, что не Навь…
- Некоторые умирают при жизни, - последовал ему ответ, - и потом долго живут.
- Мне теперь надо лишь сохранить невредимым своё дело, которое пестовал столько лет, да передать его в верные руки…
- Тот, кого ты заменил, тоже так рассуждал, не желая пускать тебя.
- Он не был поэтом!
- Не был. А ты перестал им быть.
Старый Гам долго молчит, потом произносит:
- Ты -- жестока.
- Да. А ты стал труслив, великий скальд.
Гам надувает щеки и зло пыхтит, выдувая из себя:
- Что ж, давай поговорим начистоту! В чём ты хочешь меня обвинить?
- В глухоте и слепоте. Ты же любишь иносказания? В глухоте к словам, слепоте к лицам.
- Ты о ругательствах, которые явно чуждого происхождения…
- Да, чуждого остальной речи. И о словах, обозначающих вещи неизвестные в Турлетании.
- Они – в сказаниях. Например, море, которого никто не видел… А лица… тех-то почти не осталось. Лишь в дошедших изображениях королей… Перемешались… слава Небу. О чём и зачем теперь говорить? Кому это надо? Уходи! Моя Турлетания такая, какая она есть. Раз так случилось, значит, так и должно быть.
Что ж, я его понимаю. И сегодня меня обвинили бы, как минимум, в поклёпе, объяви я, что турли когда-то приплыли сюда, и, пользуясь тем, что разные племена таньцев, в основном, землепашцев, враждовали между собой, поработили их поодиночке – силой или предложив защиту. Недаром прозвища первых Громов: Страшный, Ужасный, Кровавый, Жестокий… Позже турли перемешались с покорёнными, став… таньцами. Как взревели бы мои соотечественники, услышав, что они – не турли, а таньцы!
Но что бы они захотели со мной сделать, скажи я им, что турли-пришельцы, порабощая разных таньцев, называли их турлями? То есть, принадлежащими турлю-хозяину. Таньцами же оставались лишь свободные, не подчиненные ими. Не удивительно, что «танец» было у них бранным словом, а со временем стало и у их рабов.
Как видим, таньцев у нас не осталось…
Понятно, что сказители, кормившиеся с рук турлей-королей, представили сие дело иначе.
Ныне, когда «таньцы» для нас – снаружи и, по общему мнению, стремятся погубить… «турлей», не приходится мечтать, чтобы кто-либо услышал меня, не посчитав таньским шпионом.
Но ясно же, что струги Грома пришли не с Белых гор, а по Белой реке и, выходит, что прикинув его маршрут, можно отправиться поискать близкие чужим словам в нашем языке -- в языках тех мест, откуда пришли турли. Однако тогда откроется, что от турлей у нас, таньцев, ничего не осталось, кроме названия и подчинения.
Хотя, если некогда таньцами были свободные, то нынче все – турли. Ибо сегодня, где мы, а где свобода?..
*В тексте использованы стихи великого скальда Эгиля Скаллагримссона (прим.910 — 990гг.).