С О С И С К И
Говорят, что театр начинается с вешалки. Не уверен. Это для кого как. Нет, кто в дорогой шубе придет, оно конечно, прямо с вешалки волноваться и начинает. Сдать-то сдал и номерок, вроде, в кармане, десять раз туда рукой залезешь, пощупаешь, цел ли. А вот после спектакля, что тебе выдадут?
Лично я себе этим никогда жизнь не усложнял. Зачем? И без того проблем столько, что и жить некогда.
Мне Клавка, как начнем в театр собираться, всегда выговаривала:
- Что ты на себя напялил? На охламона похож! Как я с тобой таким на люди покажусь?
А я ей отвечаю:
- Стыдно, не ходи! Я из-за такой ерунды удовольствие себе портить не собираюсь. Сиди там, как на иголках, переживай… Нет, я должен искусству полностью отдаться, всей душой. Я вот сижу себе спокойно и знаю, что моей шапкой и пол мыть не станут, не то, чтобы на голову надеть. А не нравится, пойдем, будто мы с тобой незнакомые.
Для меня театр всегда начинался с буфета. Я, конечно, про тот театр рассказываю, что раньше был. А теперь в буфете пива нет, так я туда ни ногой. Что там в этом театре делать без пива-то?
Так вот, приходим мы с Клавкой в театр, вроде незнакомые. Пальто поснимаем и снова знакомы. Костюмчик-то у меня ничего, не хуже, чем у других, голландский, еще на свадьбу покупали. Уж сколько лет прошло, а все, как новый. Тут уж ко мне никаких претензий нет. Я ей локоток подставлю, программку куплю, первый акт отсмотрим и в буфет. Ну, Клавке, ясное дело, лимонад, пирожное, а себе пива дюжину возьму и скорей за столик где-нибудь в углу.
Третий звоночек прозвенит, Клавдия моя обратно в зал. А я остаюсь. В этом смысле я очень классиков люблю, У них меньше трех актов не бывает, а то и пять. Первый и последний, это у меня честно, отдай искусству, а промежуток весь мой.
В новых спектаклях все норовят в одно действие втиснуть, чтоб поскорей, значит, без перерыва. Я на такие - не ходок, да и пиво сейчас в театре не продают. Так вот одним махом у человека любовь к театру на всю жизнь перечеркнуть можно. И о чем они там думают? Вот пишут, театры сборов не дают. Ну, натуральная бестолковщина. А завези туда пиво? По мне, чем в пивбаре за несъедобный шашлык трояк выбрасывать, да я, может, билет в партер купил бы на самый первый ряд. Чтобы в туалет бегать удобно было. И не с одной бы Клавкой пришел, а еще с друзьями. Отдохнули бы семейно. А, если кто жмот, и на искусство ему денег жалко, для тех галерка есть. Всего–то, считай две кружки пива…
Это я к чему говорю? К тому, что, как театр начинается с вешалки, так и Москва - с вокзала. Третьего дня мы с Клавкой из столицы вернулись, Не та Москва стала, не та. Обидно за державу. Серая какая-то вся, грязная, невеселая.
Да и откуда чему взяться? Ведь коренных москвичей там, на улице найти, все равно, что женьшень в тайге – одни приезжие. Их на одного москвича не то пять, не то семь в день приходится.
А ты вспомни, до недавнего Указа так ли было? В Москву едешь, как на праздник! Родня провожает. Что дома на посошок не допили, обязательно в вагоне доберешь. А сейчас что? Сидят все, друг на друга волками смотрят, руки в карманах, ногами сумки и чемоданы прижимают, будто с минуту на минуту батьку Махно ждут. А напутствия, какие? Ты смотри, чтоб не обокрали. Во! Разве может человек после этого в Москву с хорошим настроением приехать? Да ни в жизнь.
Опять же, раньше, поезд тронулся, настроение у всех приподнятое, спать еще рано. Чем заняться? Ясное дело, поужинать. А к ужину что? Правильно. Первую – за знакомство, вторую – за дорогу, третью – за покупки. И пошло – поехало. Песни там, разговоры.
А утром поезд в столицу прибыл. Проводник уже всю посуду прибрал, подсчитал – сколько. Настроение и у него – лучше не бывает. Дверь откроет, перила тряпочкой протрет. Извольте! Выходят люди из вагонов, на них посмотреть приятно: лики у всех просветленные такие. Если кто хмурый, тут не ошибешься, значит со здоровьем что-то. Доктора не велят. И ничего-то они не понимают, против ней, родимой, ни одна болезнь не устоит. Просто знать надо, на какую болезнь, какая доза требуется.
На вокзале в метро нырнул и прямо к ГУМу. Выходишь на площадь - звезды горят, купола сияют. Красота! Всем рад, каждого обнять, расцеловать хочется.
Я, как всякий нормальный мужчина, по магазинам-то шастать не очень охочь. Я лучше с сумками постою. Желательно в винном отделе. И чего там раньше только не было! Чистый иконостас. Если тебе сейчас перечислять начну, ты и слыхом не слыхивал. Лучше всякого музея. Там, опять же, ходить надо, А тут стой на месте и смотри хоть час, хоть пять, всего не пересмотришь, глаза разбегутся.
Один раз даже коньяк французский видел, «Наполеон» называется. Говорят, он его очень уважал, а уж когда помер, его именем и назвали. Пока бутылку такого не усидит, ни одного сражения не начинал. А как усидит, треуголку на голову, выйдет на свежий воздух, всю гвардию облобызает и – вперед! Ни одной битвы не проиграл, кроме последней, при Ватерлоо. Я, чтоб не спутать, всегда ватерпас вспоминаю.
А там что вышло? Рассказывают, обоз у него где-то заплутал из-за распутицы.
Войска стоят в полной готовности. Время начинать. А императора нет. Вернее, есть-то, он есть, но морально не готов. А солдат, что лошадь, перестоит, ноги затекут, у него потом разгону для штыкового удара не хватит, чтобы врага враз навзничь опрокинуть.
Был у императора маршал по фамилии Груша. Правда, не ахти каких талантов. Геройских-то генералов за двадцать лет многих поубивало. Посидят с императором, ясное дело, не на сухую, посоветуются, да в них геройства! – пока всех в капусту не перерубят, не остановятся.
А Груша-то этот обстоятельный был, педант, поперек батьки никогда не лез, больше трех рюмок не принимал, вот и сохранился. Наполеон и послал его обоз искать, с наказом без коньяка не возвращаться.
Ну, значит, битва идет, пушки гремят, саблями рубят, на штыки нанизывают, а Груша окрестности прочесывает, обоз ищет. Чуть дым с поля ветром унесет, Наполеон за трубу: где Груша? Нет Груши! Тут ему в первый раз счастье и изменило.
Я его, как мужик мужика очень даже понимаю и сочувствую. Я сам, как что делать, стопочку пропущу, у меня после этого глаз, как алмаз делается, и все в руках горит. Пусть эти ученые мужи, что хотят говорят и пишут, поверь, только потому у него промашка и вышла, а то бы видал он их!
И вот чувствует Наполеон, что без подкрепления ему не обойтись, а так, как подкрепиться ему все еще нечем, посылает он адъютанта за Грушей, возвращайся, мол, хрен с ним, с этим коньяком.
А Груша этот, точно, бюрократом был, вон они еще в какие поры водились. Спрашивает у адъютанта:
- Бумага есть?
- Бумаги нет!
- Тогда не могу. Вдруг ты брешешь?
Не так, конечно, грубо спросил, но если перевести с французского, то слово в слово получится.
Через какое-то время дела еще хуже стали, теснят французов. Посылает император второго адъютанта, да второпях тоже без бумаги. Бюрократ же всегда зацепку найдет:
- Без бумаги не могу. Сколько он уже битв выиграл без меня – и ничего, а без коньяка не сможет. Буду коньяк искать.
Шлет Наполеон к нему третьего курьера, теперь с бумагой. Да пока доскакал, уже поздно было. Расколошматили французов. А обоз-то тот, чертов, потом нашелся, да что толку: дорога ложка к обеду.
Вообще, из-за этой пьянки, сколько мужиков пострадало, не счесть. Вот в гражданскую, например, море крови пролили. А все почему? Ты писак-то этих поменьше слушай, им чего-ничего, лишь бы написать. Там ведь, как было? Рабочие заводы позакрывали – то маевка, то забастовка. Тут всякий темный элемент и развернулся: нагнали первача. Пей – не хочу. Да в него из-за коммерции для крепости чего? Кто махры, а кто известки.
Бабы с ребятней дома. Мужики на войне. А где мужики, там и пьянка. Да после того злого самогона народ до того зверел, что не только брата, отца родного зарежут и глазом не моргнут, скажи он слово поперек. А была бы в достаточном количестве смирновская или анисовка, точно, тебе говорю, таких бы безобразий не наделали и воевали бы культурно.
Хоть того же Гитлера возьми. Пока немцы по Европе шагали, все у них было более-менее прилично. А почему? Э-э, не знаешь? Что они там по Европам пили? Вино. Да с него только дамам ручки целовать, вот и целовали. А как сунулись к нам, да дорвались до самогона, тут какие ручки, тут юбку на голову и пошел…
И чего там с немца вежливого обращения спрашивать, ты на нашего мужика погляди, когда он полторашник заглотнет без закуски, чем он лучше? А ведь в этом деле русский мужик немцу не ровня, раз в десять крепче и привычнее к натуральному продукту.
Я, брат, институтов не кончал, но точно знаю, что на всю мировую историю только под углом сорок градусов смотреть и нужно. Или чуть меньше, или чуть больше – это где что пьют. И никаких тут «измов» не надо. Все очень четко прорисовывается, в том числе и с ролью личности в истории.
Нет, развели бодягу, читать противно: что важнее, что больше на историю влияет, личность или массы? А вопрос выеденного яйца не стоит, если только вдуматься. Чем личность отличается от масс? Не знаешь? А я тебе скажу. Личность всякую муру пить не будет, ну, на худой конец, портвейн, но не ниже трех семерок, потому от личности по утрам сивухой не несет и она до обеда что-то там еще придумать или сделать может. Взять хоть, к примеру, теперь уже всем известную личность Гришки Распутина. Ведь, как свинья, из тазика пил. Но что? Мадеру! Потому в салонах принимали, с самой императорской фамилией за ручку… А если бы он эту самую проклятую самогонку хоть из рюмок пил, до конца дней своих крутил бы хвосты бычкам в деревне.
Что же с масс спрашивать? Да у них уже с самого раннего утра голова болит и мысль всего одна-единственная на сто миллионов, чем бы опохмелиться. А ты дай народу коньяк в пять звездочек, чтоб могли, как воду, пить, да тут любой личностью в три дня сделается.
Ухватил мою мысль? То-то. Теперь слушай дальше. У нас, почему до Указа в магазинах все было? Не все? Ну, почти все. Всего и в Греции нет. Это так, присказка, что в Греции все есть. Так почему? Потому, что продавали с восьми до восьми и в неограниченном количестве за умеренную цену на любой вкус. Я в ту пору, да и любой другой, с утра пораньше на работу спокойно шел, потому что знал, нечего волноваться – на всех хватит. А после обеда, как под ложечкой засосет, я, чтобы отвлечься, две дневные нормы давал, такое во мне воодушевление появлялось. Спокоен был: приду - возьму. И любой другой так же.
А когда придешь на работу, да весь день мучаешься, в какой магазин нынче завезут, да достанется ли, какая тут производительность труда, я тебя спрашиваю? От таких мыслей один брак гонишь. Вся страна, вроде, работает, а мысли у всех об одном, каждый норовит пораньше убежать и отовариться. Вот и дошли мы, доехали…
Представь, сосисок даже не привезли из столицы-то. Сунулись в один магазин, во второй, в третий – шаром покати. Меня аж заедать стало. Раз вижу, стоит в мясном отделе одна дамочка, с виду такая, будто всю колбасу сама съела, скучает. Локоточки в прилавок уперла, титьки на весах – аж стрелку зашкалило.
- Нету,- говорит,- ничего. С утра все продали.
Я к ней и так, и этак. Приезжий, мол.
-Нету!
- Дедушке больному.
- Нету!
- Холостой я, а вы мне понравились.
- Это ваши проблемы.
Ну, думаю, погоди, а сам потихоньку за разговором гирьки на другую чашку весов подкладываю и подкладываю. Пока восемь килограммов не выставил, чашки не уровнялись.
- А за субпродукты сколько я вам должен?
- А где вы их видите?
- Да вот же, восемь килограмм!
Ух, она мне и выдала, я в деревне на конюшне такого ни разу не слышал.
Никогда из Москвы с пустыми руками мы с Клавкой не приезжали, а тут все деньги целы. С горя уж и она была не против хоть полста, хоть сколько за «Наполеона» этого отвалить. Ведь, что ты думаешь, и его не стало.
А теперь сиди и кумекай, как бы и нам свое последнее сражение не проиграть…