Кн. 9. Реанимация. ч 2. гл. 9-15 продолжеие...

                Г л а в а  9.

           Валерия Сергеевна – врач – терапевт вызвала у Рели не очень приятное удивление. Антонина – язвительная девушка из Клина недаром её назвала сексуально озабоченной. Что такое «секс», Калерия уже примерно знала. Шла как-то мимо профессорского кабинета, а оттуда вышел стремительно Алексей Зиновьевич и прямо столкнулся с шедшим на него своим заместителем – Салолыкиным. Этот Салолыкин, как уже напели медсёстры Реле, тоже мечтал стать профессором, но всё никак не мог защититься. А пока, суть да дело – был заместителем у Алексея Зиновьевича и здорово его подсиживал. Подлавливал своего «шефа» на мелочах и докладывал в Партийный Комитет института.
           - Но там тоже не вороны сидят, - говорили Реле, - знают, что Алексей Зиновьевич талант. Он многих тут, в институте, учёными людьми сделал. А Салолыкин бездарь – уже который год не может защититься. И тут Алексей Зиновьевич – молодец – ему он не очень помогает. Знает, наверное, что Сало шьёт на него дела в Парткоме.
           Но если Маневич не хотел помогать своему заместителю по научной части, то сам к нему обращался по каким-то личным делам.
           - Слушай, - обратился Алексей Зиновьевич к заместителю как к другу, - у тебя же есть блат в аптеках, да? Ты не мог бы достать мне ещё этот чудный препарат «Амбосекс»? Очень нужно. -  Увидев Релю, почему-то смутился и, быстро развернувшись, повлёк своего зама в кабинет.
           Если бы это слышала лишь Реля, она бы осталась в неведении, что это за дивный препарат, который так срочно потребовался их профессору, а, может, его друзьям. Но рядом шла Валерия Сергеевна и она тоже удивилась:
           - Неужели нашему моложавому Алексею уже требуется подпорка в сексе?
           - А что за диво такое – «секс»?
           - Неужели не знаешь? Ну, девушка! Впрочем, ты работала в детской больнице, а, значит, и знать не должна. Всё с детьми и с детьми, да? И никто тебе из взрослых не разъяснил?
           - Да что это такое и с чем его едят?
           - Секс, милая моя, это то о чём мы, женщины – да и мужчины тоже – думаем день и ночь. Это то, чем мы наслаждаемся.
Калерия поняла и покраснела.
           - Может, кто и думает об этом деле, а я вот, наоборот, стараюсь забыть о мужчинах, потому что они несут только разлад в душе. Особенно не любимые, которые стремятся добиться женщину и тут же её оставить, как ненужную вещь.
           - У тебя такое было?
           - Не допускаю, - коротко ответила Калерия.
           - Ну, ты – молоток. А я вот стремлюсь любого подхватить, кто на меня хоть раз ласково посмотрит. И в первую очередь тех, кто потом оставит без скандала. Вот это и есть секс – сошлись и разошлись без всякой любви, но, занявшись хорошей зарядкой, чтоб потом летать как на крыльях. Вот и нашему профессору потребовался такой секс – быстрый и без обязательств. Для него попросил у Сала нашего препарат, убыстряющий это дело. А, может быть, продолжающий Е..б..эс,  чтоб не выглядеть перед дамой импотентом.
           - Так у него жена для этого есть.
           - Но для жены он не стал бы так стараться. Ты позвонить хотела, нет?
           - Я иду отнести заявки в лабораторию.
           - Если захочешь узнать о сексе больше – заходи ко мне в кабинет.
           - Спасибо, не надо. Я и так знаю о нём больше, чем положено.
           - Ну, разумеется. Тонька тебе уже такого наговорила, что на мне креста негде поставить. Или другие медсёстры разнесли обо мне лихую весть?
           - Тоня не говорила о сексе. Впрочем, может и она, как я, не знала этого слова.
           - Но ты – такая начитанная, такая умная – могла его слышать.
           - Может быть, - с этими словами Реля не стала останавливаться возле лифта, а пошла по крутой лестнице, чтоб только Валерия отстала от  неё.   
Молодая женщина вспомнила, что знала, что секс – это встреча двух озабоченных людей без любви. Знала ещё по работе в детской больнице. Один из таких сексуально озабоченных и просветил её. Так и сказал:
           - Давай встретимся на твоей территории, я принесу бутылку вина и закуску. Выпьем и сексом займёмся. Я не говорю любовью, как принято говорить – любовь будет потом, если ты мне понравишься.
           - А я смотрю, - вспыхнула тогда Калерия, - ты по всем женщинам в нашей больнице носишься, всё ищешь, какая из них тебе понравится.
           - А что? Нельзя?
           - Дело вкуса. Но я боюсь дурных болезней от таких вот мужчин без ветрил.
           - Ветрила – это паруса. Значит, ты себе ищешь романтика с алыми парусами.
           - Представь себе да. И иногда нахожу капитанов. И в данном случае такой капитан у меня есть. Правда редко видимся, но зато я спокойна, что он не принесёт дурную болезнь.
           Тогда у Калерии был Домас  - они только познакомились, и она не желала ему изменять. Как и он, ей был верен – в этом молодая женщина не сомневалась. Потому что их редкие встречи были сама нежность и любовь, а не секс, который ей нагло предложили. А потом, когда роман их с Домасом вошёл в большую гавань, она отметала предложения наглых врачей с насмешкой. Променять настоящую любовь на какой-то одноразовый секс. Впрочем, по своим предыдущим встречам, Реля знала, что мужчины к ней привязываются. Тем более она не хотела привязывать кого-то к себе, потому что и в детской больнице она слышала не раз, какие склоки происходят между мужчинами и женщинами. Ей не хотелось, чтоб покинутая любовница приходила к ней с претензиями. Пусть разбираются с мужчинами их покинувшими, а не с женщинами. Свары женщины с женщиной Калерия просто не терпела.
           А Валерия Сергеевна желала именно такого секса, когда к ней придут, и будут говорить гадкие или жалкие слова. Красивой сорока трёх летней женщине всё равно было, с каким мужчиной провести ночь. Она как Клеопатра одних отбраковывала, а за другими носилась. Это Калерия уже знала по осеннему сезону Валерии Сергеевны. Вспышки потребности в мужчинах у неё были не только весной, но и осенью. Полная Татьяна называла это шизофренической любовью:
           - Шизофреников на лечение забирают два раза в год, так и Валерия себя подлечивает мужиками именно в это время.
           - Ой, Таня, ошибаешься, - возражала Варвара, вскинув наклеенные ресницы. – Она и зимой и летом согласна водить мужиков к себе – благо муж ей оставил трёхкомнатную квартиру.
           - Оставил бы он, если бы Валерия ему однокомнатную квартиру не купила.
           - Где только деньги берёт Валерия? Мужу квартиру купила, теперь на машину копит.
           - Где? С больных она знаешь, как взятки берёт. Заметь, сходит вниз, как и Марина на вызов к родственникам, а вернётся и вот всё крутится возле одного больного.
           - Ну да, особенно возле кавказцев, у кого куры денег не клюют. Марина хоть покрутится немного, вроде приветы передаёт, а потом просит: - «Девчонки, посмотрите за ним внимательно».
           - Ну да! Ей деньги, а нам надрываться. Я как за всеми, так и за Мариниными больными смотрю. Вот если бы мне эти деньги попали, то конечно лучше бы старалась.
           - Да, Марина нас обжуливает здорово – не только с индивидуальными сменами. Валерия хоть как врач чаще заглядывает к таким больным, от родных которых деньги получила. Одного больного от пневмонии спасла. Помнишь, как она кулаками ему лёгкие освобождала от слизи – парень просто дышать стал легче.
           - Она не только сама кулаками его лёгкие спасала, но и медсестёр просила это делать.
           - И делали, а куда деваться? Не хочется, чтоб больной от нас с воспалением лёгких на тот свет загремел. Больные же не виноваты, что их родные не тем людям деньги суют.
           Валерия Сергеевна, после конференции, сразу пришла в реанимацию. И в хорошее время – все сёстры покормили больных, сделали все процедуры, какие требовались от них и уселись проверять истории болезней. А так как сидели они все вместе – за одним общим столом – то это было на руку озабоченной женщине, самой старшей среди них.
           - Ой, девушки, - села на свободный стул, - голодная я, как чёрт сейчас.
           - Так пойдите к Ксении Аркадьевне, она вас покормит. Всегда всех дежурных врачей не обижает. Кстати сказать, вам положено питаться, когда дежурите.
           - Да разве я об еде говорю? Ё б р мне нужен. Хочу вот сделать себе день рождения – хотя он у меня в сентябре. И пригласить одного мужчину. Но он влюблён в вашу новенькую – Реля о тебе говорю. И если я скажу ему, что ты придёшь на мой день рождения, он согласится пожаловать ко мне, ради тебя.
           - «Новенькая» уже второй год у вас работает. А когда вы собираетесь делать свой день рождения? – Не желая, спросила Калерия.
           - В эту субботу.
           - Но я работаю в субботу. И тот, кого вы хотите пригласить, об этом знает.
           - Откуда ты знаешь, кого я хочу, пригласить к себе?
           - Николая Ивановича, кажется. Так вот, он меня приглашал на эту субботу в театр, но мы посмотрели график и он знает, что я работаю.
           - А я скажу ему, что ты поменялась сменами, ради моего дня рождения.
           - Пожалуйста, не надо так меня позорить. В театр я, получится, не хотела меняться сменами, а на пир всегда готова. А между тем, как раз я не люблю ни свадеб, ни праздники.
           - Так у меня не свадьба, а день рождения.
           - Выдуманный день рождения. Как хотите, привлекайте Николая Ивановича, а не с моей помощью.
           - Ну, спасибо тебе, девушка, не знала, что ты такая вредная. Здесь, в реанимации девчонкам не даёшь развлекаться – это я понимаю – пусть работают и о мужьях больше думают. Но я свободная женщина – за что мне так не хочешь помочь?
           - Вы же не помощи просите, а обмана. Ведь Николай Иванович придёт ко мне спрашивать, пойду ли я на ваш «день рождения»? И что прикажете мне? Обманывать?
           - Не придёт. Я ему так зубы заговорю, что не придёт.
           - Да что вы, Валерия Сергеевна так мучаетесь? – Это Наташа пришла на помощь Реле. – У вас отдельный кабинет – вы сегодня сутки дежурите. Ночью вас мало беспокоят, больше реаниматоров. Пригласите вы этого Николая Ивановича к себе в кабинет и устройте ему хороший ужин. Он же сейчас живёт не в семье – питается украинец плохо – я уверена в этом. И не надо вам будет звать его на день рождения – сам придёт и будет весь срок, что ему отмечен, на повышение квалификации, жить у вас. А если окажется, что он не женат, то, может, польстится прекрасной квартирой.
           - Да, а, может, и моей подрастающей дочерью.
           - Да вы что! Вашей же Алёнке всего четырнадцать лет. А Николай Иванович человек серьёзный. Вот если вы молодого себе любовника заведёте…
           - Не говори про молодого, Наташа. Уже давно хочется не старого и солидного, а такого, чтоб мне все мозги затуманил. Вот машину хочу купить, так чтоб шофером был, потому что я боюсь за руль садиться. Ладно. Пойду, посплю немного – ведь сутки впереди. И если реаниматор уйдёт на ночную операцию, то кого будете вызывать? Правильно, меня!
Когда она ушла, Калерия перевела дух:
           - Боже, как себя ведёт сорока трёх летняя женщина!
           - Сорока шести, девочка, Валерия на одиннадцать лет тебя старше, - отозвалась Татьяна до сих пор не вступавшая в разговор. – На 11 лет старше тебя, а девочка у неё младше твоего сына. Это во сколько же она её родила? В тридцать два года получается. И рассказывала, что бесилась до рождения дочери – всё себе позволяла и с женатыми гулять, и у подруг женихов уводить – правда, не надолго. Что-то не жалуют Валерию мужчины. Не знаю, как она в постели, а на лицо дама очень приятная.
           - Хорошенькая на личико, - согласилась Наталья, - но ведь у неё бешеная матка – вот мужики её и сторонятся. До любой беды может довести. И, кроме того, она ненавидит свою юную дочь – кричит на неё по всякому случаю. И как мне говорили не только по телефону. А не всякий мужчина это может вытерпеть. Ведь если он захочет с Валерией завести ребёнка общего, то будет думать, что она будет так же себя вести и с его потомком. А тебе, Реля, я так скажу – если не равнодушна к Николаю Ивановичу, то предупреди его, что на день рождения ты к Валерии  не пойдёшь. А то Валерия его, вместе с Мариной может уговорить под твою марку.
           - Если уговорят, так тому и быть. Но Николай Иванович может не подходить больше ко мне ни с какими предложениями, - Калерия вздохнула. Единственный мужчина, который нравился ей и был разведён, по его словам, к тому же бездетный, может уйти к нахальной, развращённой женщине. А что она ему может предложить? Коммунальную квартиру? Зато Валерия – почти тёзка ей имеет большую хорошую жилплощадь. Жаль, разумеется, если украинец польстится на неё – жить ему возле развращённой женщины будет не сладко. Как не сладко живётся и маленькой девочке – почти кукле – Валерия наряжала дочь прекрасно, зато относилась прямо противоположно. Калерия чувствовала, что через год-два, будет большая беда в том доме, с кем бы, не создала семью Валерия Сергеевна. И пострадают все.
           На следующей неделе, после «дня рождения» Валерии  Сергеевны, Калерия увидела Николая Ивановича довольно хмурым. Она сразу поняла, что на «дне рождения» он был обманут. Может быть тем, что не пришла Реля, хотя ему обещали. А потом напоили, и спать уложили. Понравился он Валерии или нет – то ещё не было известно. Но что ему не понравилась наглая женщина – это было на его лице. Неизгладимая складка залегла между бровями, как знак вины перед кем-то. Калерии хотелось бы надеяться, что перед ней. А, может, ещё перед какой женщиной, оставленной в Украине. Или перед другой женщиной в институте? Но те женщины могут его простить, а Калерия сразу дала понять, что никогда. Ей даже стало легче. Домас был ещё жив – она это чувствовала – но в очень плохом состоянии. И даже такому она не хотела изменять простым походом с кем-то в кино или театр.
Валерия Сергеевна явилась в реанимацию через пять дней. Столько ей потребовалось реабилитироваться после своего придуманного «дня рождения». На сей раз ничего, никому не рассказывала и Марина – бывшая на её праздновании, ходила загадочная. Медсёстрам приходилось только гадать:
           - Видно, что с украинцем у неё ничего не сложилось. Хотя стол, как Марина сказала, ломился от всяких закусок – и икра разная, и севрюжина была приготовленная в ресторане. Ещё оттуда принесли всяких деликатесных салатов. Представляю, в какую сумму всё это Валерии сложилось, - сказала Антонина – девушка из Клина.
           - А мужика-то не поймала, - добавила ехидно Ангелина – жена прокурора. И где только деньги взяли на всё это роскошество?
           - Вот, Лина, натравила бы ты своего прокурора, - вставила Валентина – санитарка, которая подозревала, что муж у Лины вовсе не прокурор. Или прокурор, но давно с ней разведён.
           - Как я натравлю, если он прокурор в Подмосковье, а не в Москве. Но интересно знать, где бабы – Валерия и Марина берут такие деньжищи, чтоб брать такие продукты из ресторана?
           - А ты сходи когда-нибудь за ними в вестибюль, где они с родными наших больных встречаются, - ехидничала санитарка, - тогда и узнаешь, откуда дровишки.
           - Ну, тётя Валя, ты у нас хороший сыщик, только вот зря ты этого не скажешь Алексею Зиновьевичу. Или они с профессором нашим делятся? Он же тоже когда-то пиры закатывал здесь, до женитьбы своей на француженке.
           - Вот выдумала. Алексей Зиновьевич получает пятьсот рублей. Его денег на всех его родных хватает.
           - Да нет, пятьсот рублей профессору мало. Он, теперь, жену тоже по ресторанам водит. И скрипит, что ему надоели ресторанные деликатесы, а ведёт – француженка не умеет готовить.
           - Кто сказал, что моя жена не умеет готовить? - Грозно вошёл в реанимацию профессор.
           - Я, Алексей Зиновьевич, вы уж меня простите бабку старую, - покаялась Валентина.
           - А ведь правду говоришь, старушка моя, - обнял Алесей Зиновьевич модную санитарку за плечи. – Вы меня тоже простите, женщины России, что выбрал иностранку. Они только на первый взгляд интересные, а потом, - махнул безнадёжно рукой.
           - Не скажите, Алексей Зиновьевич, - робко произнесла Калерия. – Владимир Высоцкий тоже женился на француженке, и так счастлив, говорят, что слов нет. Песни ей сочиняет.
           - Это потому, что Марина Влади – русских корней. И говорит, и думает по-русски. А если бы она не подделалась под нашего крикуна, стал бы он таким счастливым? И, потом, у каждого счастья есть оборотная сторона. Как бы ему воля, которой он сейчас наслаждается, не стала неволей. Что-то я слышал, что Володя с водки на наркотики перешёл, на тотализаторе за границей поигрывает. И весь этот воз везёт на себе полу француженка, полу русская женщина.
           Калерия вздрогнула: она даже в шестьдесят седьмом году, когда видела Высоцкого на сцене – подумала, что человек не только водкой и женщинами увлекается – есть ещё что-то, что подталкивает его находить такие пронзительные слова для песен. И это что-то наркотики. Но тогда она только отучилась в своём затяжном училище и не считала себя опытным медиком. Но вот профессор подтверждает её мысли: - «Бедная Марина Влади – жить с наркоманом ужасно».   
           - Трудно сказать, что он и сейчас счастливый, - опять вмешалась тётя Валя. – Кинуть красавицу жену и двоих детей в России – это тоже камень тот ещё.
           - Да он и не думает о своих детях, - внесла свою лепту Ангелина. – Ездит со своей француженкой женой по всему свету – она его даже контрабандой в Америку возила.
           - Вот сказанула – контрабандой. Это в чемодане, что ли? Ну ладно. Я чего пришёл. Нет ли у вас каких претензий ко мне, кроме как француженке жене?
           - Да что вы, Алексей Зиновьевич, какие могут быть претензии?
           - Да я в смысле, нет ли жалоб на врачей наших, на больных?
           - Больные на врачей не жалуются, - пошутила тётя Валя. Все рассмеялись.
           - Тогда расходимся. Чтоб больше сегодня сходок не наблюдал. А то обсуждаете профессора – это вам не фунт изюма.


                Г л а в а   10.

           Весной операций меньше – по жаре вообще не рекомендуют делать большие операции - и работать стало легче. Но теперь все женщины медсёстры мечтали летом рвануть  в отпуска, под предлогом, что с детьми сидеть у них некому. А так как для Рели, не умевшей ругаться за отпуска, то отпускали её на отдых, когда все перегуляли – третий год лишь осенью.
           Олег не хотел ехать в пионерский лагерь, помня бои свои в двенадцать лет. И хоть он там побеждал – быть победителем с синяками и плюмажами под глазами, ему не очень нравилось, а ещё хуже было бы, если бы побеждали его.
           - Вдруг в другом лагере будут одни самбисты или дзюдоисты, - рассуждал он. – И хоть спортсменам не разрешается применять приёмы в простых стычках, но кто потом будет разбираться, если человека уже искалеченного или полумёртвого отвезут в больницу.
           Калерия вздыхала – она, и сама об этом уже думала. Вдруг лагерь, куда ей предложили в местном комитете – тоже от какого-то завода – наберёт одних «папенькиных» сынков, вроде незабываемого «боксёра» - тогда Олегу придётся драться не с одним, а с кучей этих бахвалов. И вдруг у кого окажется оружие в виде ножа или лома. А против лома нет приёма.
           Будущий лётчик желал свободы, и вырастал возле Москвы-реки, без лагерей:
           - Мам, Миша и его брат опять согласны, ездить со мной на Москву-реку. Володька тоже просился, но ему отец не разрешил, - говорил он, помогая Реле готовить обед.
           - Правильно сделал – Володя не умеет плавать.
           - Откуда знаешь?
           - Если человек не ходит в бассейн под этим предлогом – хотя его могли тренеры научить.
           - Всё так – он и со мной не хотел учиться, хотя я ему предлагал, начать плавать с мелких мест.  Но там же мелкота у нас учится – вроде первоклашек.
           - Конечно, где уж Володе среди них толкаться.
           - Я тоже так думаю. Я-то учился плавать ещё в детском саду. Помнишь, мам, как ты всю группу малышей водила в маленький бассейн, при Дворце Пионеров? А потом мы с тобой вместе в бассейн «Москва» ходили.
           - Разве такое забудешь. – У Рели всё встало перед глазами, будто это происходило вчера.
- И Миша же предложил, на всякий случай взять абонементы в бассейн «Москва», - если июнь будет не очень жарким – мы можем купаться в бассейне.
- Взять абонементы – это выстоять большую очередь в определённый день, когда они продаются на целый месяц. Допустим, взяли. А месяц будет тёплым, и плавать не в хлорированной воде лучше, чем глотать хлорку.
- Я никогда, мам, не глотаю – Миша тоже. Но абонементы заранее тоже брать не хочу. Лучше быть на природе, хотя туда ехать дольше, чем до бассейна. Но мы с тобой, в мае месяце ещё походим в бассейн «Москва»? Поплаваем там, обозревая башни Кремля и прочие достопримечательности Центра. Потому что в школьном бассейне сейчас не протолкнёшься, и пускаю два-три раза в неделю, только на уроках физкультуры.
- В мае месяце в бассейне «Москва» плавать согласна. У нас ещё медсёстры не рвутся в отпуска, и потому я работаю на одну ставку – значит, времени будет больше. Да и я соскучилась по бассейну.  Когда мы с тобой были там в последний раз?
- В феврале, насколько я помню. Или в марте? Ага! Было тепло и ты надела своё красивое пальто. И мы там плавали ещё, а шёл снег. Вернее снег пошёл, когда мы вышли из бассейна. И шли по Тверскому бульвару пешком. Ночь. Фонари уже горели. И я остановился возле стенда, читая газету, а ты меня дожидалась, немного отойдя.
- Немного отойдя от стенда, мать твоя оглянулась, - продолжала Реля, – где сын? А он уставился в мелкий шрифт, зрение портит.
- Я читаю газету и вижу краешком глаза, что возле моей Снегурки остановился какой-то тип и, открыв рот, смотрит на неё как на чудо. Тогда я бегу тебя спасать, с возгласом: - «Мама!»
- Да, а что сказал на твой возглас мужчина?
- «Хотел бы я, - говорит, - такую мамочку».
- А что ответил мой боевой сын?
- А что мне оставалось? – «А в морду, не хочешь!»
- Я тогда слегка тебе намекнула и сейчас скажу уже более твёрдо. Никогда не задирайся, с взрослыми дядями. Хорошо тогда человек культурный попался – не полез драться.
- А что мог?
- Ещё как мог, если бы был характером твоего знакомого дяди Вити.
- Это вечно пьяный муж тёти Вали? Так он ко мне никогда не лез, хоть я ему хуже слова говорил. Он считает тебя самой красивой среди всех твоих сестёр – поэтому не лез ко мне драться.
- А как же ты его обзывал, если он мог к тебе полезть драться?
- Я не обзывался, а говорил: - «Хватит вино пить и большое село как обезьяна дразнить».
- Назвать человека обезьяной – это называется, «не обзывался»?
- А что он, как Ванторин в нашем классе – ходит и всем рожи показывает.
- Кстати вспомнил о Саше Ванторине. Что это вы устроили парню на прошлой неделе, что его в больницу отвезли?
- Отвезли симулянта и сразу отпустили. Ты же, мам, ходила на родительское собрание, где вам подробно всё объяснили.
- Я ходила, потому что прочла страшную надпись в дневнике моего сына, что ты избил Ванторина. Правда, вместе со мной пришли ещё десяток родителей, которые те же слова причли в дневниках своих сыновей. Замечу, что там не было бабушки Алёши и отца Володи – твоих друзей.
- А эти трусы не дрались с Сашкой или их не было в классе при драке – я не заметил.
- Но как можно было всем напасть на одного – я до сих пор не пойму – хотя родители обвинили во всём Ванторина и потребовали, чтоб его немедленно убрали из этой школы.
- Вот видишь – обвинили во всём Ванторина. А ты пошла, конечно, в его защиту?
- Не добившись от тебя ничего вразумительного по поводу этой драки, я пошла, защищать Сашу. Мне, правда, не дали и слова сказать, как родители стали обвинять этого подростка, что он во всём виноват и ему не место в этой школе, а надо послать его в школу недоразвитых.
- Конечно, в спецшколу его надо направить. Знаешь, что он делал, чем спровоцировал драку?
- Не знаю. Ты же мне ничего не рассказывал.
- Да я, признаться, и сам не сразу всё понял. Я был во дворе, когда в классе завязалась драка. На Сашку навалились три его лучших друга, и знаешь почему?
- Да, за какие грехи?
- Подлавливал этот лопух какого-нибудь парня в укромном месте, бил, вроде шутя между ног, своим коленом, говоря: - «Это, чтоб у тебя детей не было». Причём бил только своих одноклассников – чужих он боялся.
- Какой негодяй! – Калерия вспомнила, что увидела давно своим внутренним взором, что этот мальчик будет недолго жить на свете. Может, он сам об этом догадывается и вот  желает навредить другим.
- Ну, ребята собрались, кого он так обидел, и решили отомстить Ванторину. Повалили его в классе. Самый лучший его друг бил по шее ребром ладони, сидя не Сашке верхом.
Калерия сразу вспомнила, что Сашу Фролова из этой же школы били шлангом по шее, пока не лопнул какой-то большой сосуд. И из мальчишки тогда чуть не вытекла вся кровь через задний проход. Если бы Реля, придя раньше на работу, не забила тревогу, подросток бы мог погибнуть.
- Но не волнуйся, мам, Ванторину не было так плохо, как Саше Фролову – это я уловил твоё опасение на лице. Этот Сашка всего лишь вырвался и побежал на выход. А тут как раз вхожу в класс я. Ванторин, как разъярённый бык, несется на меня. А проход узкий. Я придержал его немного, чтоб успокоился.
- Или, чтоб ему ещё немного поддали его друзья?
- Нет, мам, при мне бы не посмели бить. Все знают мои приключения в пионерском лагере.
- От кого?
- А кто-то из наших школьников из старших классов тоже был там, в том году. И всё рассказал нашим ребятам. К тому же я пошёл в школу Самбо, не надолго, правда. Но ко мне никогда никто не лез в нашей школе. Я ж тебе говорил, что отказался в туалете рассказывать о Польше – все пошли за мной в другое, более чистое помещение. Но вернёмся к Сашке. Я его чуть прижал к стене, чтоб он успокоился, а после меня он выскочил на улицу и стал там кататься по снегу.
- Господи, снег-то был грязный, я думаю.
- Конечно. Это такой снег, который долго не растаивает. Но прибежала Валентина Михайловна – наша школьная медсестра, увела Сашку в мед кабинет и вызвала оттуда скорую помощь, потому что у «больного» на всю голову, как говорят его друзья, было красное горло. А в больнице его недолго держали, отправили домой, чтоб свою простуду там лечил.
- Вот чтоб тебе всё это рассказать мне перед родительским собранием. А то я пошла, защищать Сашу, и вдруг слышу, что другие родители его обвиняют. Причём так завуалировано, что я так и не поняла, почему подростка – пусть и с трудным характером, надо перевести в коррекционную школу.
- Теперь поняла?
- Да, теперь я согласна, что Сашу надо изолировать от мальчишек, которых он хотел искалечить. Впрочем, его, как и Алёшу – друга твоего тихоню – после восьмого класса держать в школе не станут – плохо учатся эти два лоботряса. Но что ты Ванторину на днях сказал так грозно, когда мы встретились на Малой Бронной улице? Это когда мы с тобой возвращались из кинотеатра и обговаривали фильм?
- Тоже самое, что сказал тому нахалу на Тверском бульваре: - «А по морде не хочешь?»
- Неужели Ванторин что-то дерзкое сказал обо мне?
- Сказал, что ты очень красивая, и он бы с тобой встретился в укромном месте, не как с девочкой, а как с женщиной. Я ему, мам, поддам как-нибудь.
- Не надо, родной, его бить, за то, что он глуп. Он, наверное, такой недоразвитый, потому что и дома его лупят. Ну, мы с тобой приготовили обед – можем покушать и идти гулять. Хочешь позвонить Алёше или Володе, и мы вместе сходим в Планетарий.
- Попробую, но боюсь, что оба откажутся. Алёшка второй год хмуриться, не дождавшись звонка из киностудии, а Влад, наверное, у бабушки какой-нибудь поехал жаловаться на отца или мать.
- Ну, иди, звони, а я пока снесу суп наш в комнату и тарелки расставлю.
- Вернулся Олег быстро: - Как я и говорил. Алёшка передаёт тебе привет, а Влада нет дома.
- Что ж, пойдём, как всегда одни – так даже лучше.
- Конечно. Никто не помешает поговорить по душам – мы и так мало бываем вместе.


                Г л а в а   11

Летом стало ещё трудней матери и сыну проводить вместе время. Но Реля старалась брать больше ночных смен, чтоб возить «свою команду» - Олега, Мишу и Егора на Москву реку. Алёша, обижающийся на киностудию уже третий год, уехал на дачу, где по-прежнему лежал на диване как Обломов, слушая песни Высоцкого, которые – Реля это подозревала - мучили Настю перед смертью. Володю отец отправил в Крым, чуть ли не в Артек, но он слал своим бабушкам отчаянные письма, что ему там и скучно и грустно и кормят не вкусно. Работать заставляют. В последней жалобе Калерия сомневалась, но, при встрече с Юрием Михайловичем – отцом Володи - поговорила об этом.
- А это я его так устроил, чтоб он там работал, а не лодырничал. В школе он ничего делать не хотел – ни по комсомольской линии, ни по пионерской. Ваш Олег хоть по каким-то секциям кочует – молодец парень надо всё знать понемногу, если он не желает спортсменом стать. Но вернёмся к моему олуху – талантливому, как он думает, - не большого роста, элегантно одетый мужчина сделал красноречивый жест сомнения в таланте кого-нибудь, кроме себя.
- Володя ваш талантливый парень, - подтвердила Калерия, - если вы этот талант в нём не приглушите своими дикими нотациями по три часа, часть одной из них и мне довелось, однажды, выслушать. Вы как параноик – извините за диагноз, который был у Сталина.
- Горжусь, - криво усмехнулся Юрий Михайлович, - если такой же диагноз был у Сталина.
- Сначала дослушайте. Параноики – страшные люди – они уничтожают не только врагов, но и друзей.  А если эту болезнь приложить к вам, то вы планомерно убиваете морально своего сына.  И не вздумайте мне сейчас пригрозить, что вы пойдёте, и доложите в ЧК. О болезни Сталина было известно при его жизни, за что лишился жизни академик Бехтерев. Вышел из кабинета больного, сказал кому-то, что консультировал сухорукого параноика и через семь дней его…
- Отравили. Эту историю я знаю. Спасибо, что напомнили. Но мне жаль, что вы считаете меня тираном? Но если бы я своего болвана не держал в ежовых рукавицах, из него бы давно получился алкаш.
- «Да он давно выпивает у вас», - хотелось сказать Калерии.
- Знаю, что вы подумали, но это неправда – это Володька хорохорится перед вами, чтоб вы пожалели его. Очень любит, чтоб его жалели.
- Представьте себе, что ласку и любовь желают иметь все мальчишки и девчонки, даже когда вырастают в пап и мам. И плохо, когда они эту ласку не дополучают.
- Судя по вам, вы получили  ласку от своих родителей? – съязвил собеседник.
- Это вы получили – я знаю ваши отношения, с вашей матерью – довольно мягкие, потому что мама ваша думает, что воспитала талантливого сына. Но суровой, по отношению к внуку, бабушке, потому, что она считает, что двух гениев в семье быть не должно.
- Что это за теория? Я получаю ласку от матери своей – а Володька нет?
- Это редкий случай, когда бабушки не любят внуков, а обожают сыновей или дочерей.
- Обычно, как я знаю, бабушки больше любят внуков, чем сыновей.
- У вас эта теория нарушилась. Ваша мама не работала, когда вы подрастали?
- Да, ради меня она не работала, но отец много зарабатывал. Но когда я подрос – отец умер – надорвался на умственной работе. И я, как любимый сын, получил всё, что мог от мамы.
- Это чувствуется. Но ваш Володя ни отца, ни матери, по существу не имеет. И к бабушкам ходит, те лишь откупается от него деньгами.
- Разве это плохо?
- При таком обилии родных, Володя растёт сиротой.
- Этот  сирота мне сказал, пред отправкой в лагерь, что когда он вырастет, а я буду старым, он меня выгонит из моей четырёхкомнатной квартиры. А я сказал, что женюсь на вас и пропишу вас с Олегом к нам, в большую квартиру – пусть он попробует выгнать друга, которого обожает и женщину, заменяющую ему мать. Как вам моё предложение?
- Не ожидала от вас такой щедрости, барин, - Калерия улыбнулась рассеянно: - «Вот ещё идти к этому вампиру в поденщицы. Ещё подумает, что я подключусь к его травле Володи. И не дай Бог подумает, что своего сына разрешу ему так воспитывать».
- Барином вы меня развеселили, - Юрий Михайлович хихикнул пару раз. – Да есть у нас  с мамой домработница, которая убирает у мамы, в её двухкомнатной квартире, и живёт вместе с моей родительницей.  И пару раз в неделю эта же женщина  убирается – за хорошие деньги, должен заметить, у нас с Володькой. Ещё соседка варит Володе обеды, потому что сын мой – вот, действительно, барин, не есть обеды школьные.
- И всё это вы взвалите на женщину, которая согласится стать вашей женой? – съязвила Калерия.
- Бог с вами! Служанок я  оставлю в полном составе – вам же потом меньше будет денег доставаться на женские мудрости. Да, кстати, работать вам в больнице запрещу – без обсуждений. Знаю я нравы больничные – лежал уже не однажды в стационарах – блуд страшный.
- Кому блуд, а кто-то спасает тяжёлых больных, каким и вы будете лет через десять, - Реле не хотелось предсказывать, а вырвалось, о чём она сразу пожалела. Но поздно.
Юрий Михайлович недолго переваривал её слова, сверля Калерию своими сузившимися как у монгола глазками. Сказал, как отрезал:
- Ничего не меняю в своих словах, насчёт нашей женитьбы. Даю вам срок подумать, но не больше месяца. К возвращению моего сына из лагеря, мы отнесём заявление в ЗАГС и поставим его перед фактом, что вы будете жить с нами.
- «Вот уж вы, Ваше Величество, - подумала с иронией Реля, - поиздевался бы надо мной. Не сразу, а со временем. Сначала бы стали смущать меня золотом, которое хранится в вашей распрекрасной квартире.  Не догадываясь, золото, камни драгоценные я к людям не прикладываю  – человеческая душа важна».
Про золото Реле говорил Олег, когда они с Володей нашли тайник, причём такой хитрый, что Володя, живя столько лет в шикарной квартире, не знал о нём. Но, у её сына ум будущего инженера: заметил какую-то точку на тыльной стороне панели в шкафу и сказал: - «Здесь тайник». Володя не поверил, нажал на точку, выдвинулся неожиданно ящичек, как шкатулка, а в нём полно всяких драгоценностей. Володя обрадовался: - «Это будет всё моей будущей жене и детям». – «Так тебе отец и отдаст», - засомневался Олег. – «А я спрашивать его не буду – возьму и всё». – «Только сейчас не вздумай брать, - сказал Олег, - отец тебя может посадить в колонию». – «Не беспокойся, я возьму только когда найду достойную девушку, чтоб на неё всё это повесить».
Калерия улыбнулась своим воспоминаниям: - «Не хватало мне сделать врагом своим Володю, который вмиг заподозрит, что я вышла замуж за его отца не из-за того, чтоб смягчить его положение в семье, а за золото. Хотя знает уже, что я к золоту равнодушна. Но ум ребёнка – а Володя, по сравнению с Олегом – совсем ребёнок, если думает, что золото это уже его. Но чего думать? Даже из-за Володи – испорченном подростке, злостью и жадностью, не стоит рваться в бой с его отцом. Вообще-то они друг друга стоят – пусть повоюют, а мне надо здоровье поберечь для Олега. Для нас с будущим лётчиком сейчас важно  «спокойствие и только спокойствие», - так говорил Карлесон Малышу. Но внезапному моему «Жениху» надо отвечать - ждёт».
- Даже за полгода я не смогла бы придумать выйти за вас замуж и переселиться на вашу шикарную жилплощадь, чтобы спасти вас от ненависти сына в старости.
- И не надо! – Сделал вид, что вздохнул свободно «жених». - Мне как раз сделала предложения женщина гораздо моложе вас.
- И вы хотели убежать от молодости? – С насмешкой отозвалась Реля, тоже вздохнув свободно: - «Будто от гадины какой отрешилась». -  Это не есть хорошо – так говорят господа иностранцы. До свидания, Георгий Михайлович. Хорошо поговорили.
- Да уж! С вами, как ни встретимся, потом голова болит месяцами.
- Это у меня такой скверный характер. Так учу нерадивых родителей. Пока голова болит, может, подумают, как им наладить отношения с детьми, а не жениться каждый месяц и приводить в дом молоденьких мачех. Однажды Володя отобьёт у вас очередную пассию. – «Отобьёт у Зубра-отца молодой Зубрёнок и польстит её золотом – отцовым же. Я, будучи мужчиной, на месте Юрия Михайловича давно бы раздала это золото случайным любовницам – лучше бы любили. А то бегут от него, как от скупого рыцаря».   
- Хорошо пророчите. Я чувствую, так и будет.
- Будет и научит стариков не бросаться на молоденьких барышень.
- Да, я старше вас по возрасту, но по душе моложе тоже на десять лет.
- У Фауста была «молодая душа», а как он губил людей.
- Спасибо за Фауста, - на этом они расстались, чтоб впоследствии, Юрий Михайлович, завидев Релю, переходил на другую сторону улицы.
Итак, Калерия, устроив Олегу с товарищами опять купание на Москве-реке, сама окунулась летом в работу. Все основные медсёстры одна за другой уходили в свой большой сорока двух дней отпуск, если зимой не использовали маленький. Но приходили девочки-практикантки из медицинских институтов, которые желали летом подработать, хотя бы медсёстрами. Правда некоторых Марина после двухнедельной работы, если совсем ничего не умели, а учиться не желали, увольняла или переводила на санитарную работу, если девушки соглашались. Некоторые оставались в институте до конца лета, не желая, ехать домой – жили далеко. А другие, чуть подработав, рвались в родные края или к морю.
Калерия же рвалась между Москвой-рекой и реанимацией. Иногда после ночной смены ехала с друзьями Олега и сыном к прохладной воде, чтоб освежиться, избавиться от запахов реанимации, надышаться свежего воздуха, среди красивейшего Филёвского парка с соснами и берёзами. В это год Подмосковная природа насыщала её, сына, и его друзей здоровьем.
Но и реанимация подносила некоторые сюрпризы. Валерия Сергеевна, растеряв всех своих поклонников – разъехались куда-то, даже не сообщив ей – навсегда или вернутся – жаловалась Калерии:
- Вот и верь мужикам. Как пригласишь их к хорошему столу, то едят в три глотки. И, наевшись всласть, некоторые как жирные коты «облагодетельствуют» на пять копеек, а думают что на сотни рублей. Не бойся, поговори со мной. Я не стану употреблять буквы, которые тебя коробят, как я заметила.
- «Это её коронные «Ё б р», - вспомнила, покраснев, Калерия. 
- А зачем вы их кормите? – Нашла, что сказать, чтоб дать понять, она не отказывается поговорить с озабоченной женщиной.
- А ты что! Если мужик к тебе просится, не приготовишь хороший ужин?
- «Просится? – Подумала с насмешкой Калерия. – Знаю уже, как в вашу прекрасную квартиру, мужчины попадают. Бедный Николай Иванович, не привыкший к разврату, долго с опущенной головой ходил и, думаю, каялся, что попадался на такую удочку».
- Я как-то домой не вожу,  –  ответила она Валерии, - у меня сын уже взрослый – да одна комната. К тому же соседка сплетница – придумает то, чего сама про себя не знаешь.
- Как же ты устраиваешься. Мужики тебя в ресторан водят?
- Рестораны не люблю – за всю жизнь лишь три раза в них бывала. А в кафе приличное с удовольствием несколько раз в год хожу, если пригласят, - придумывала Калерия, понимая, что сказать правду озабоченной женщине нельзя. В кафе она бывала очень редко, особенно, когда заболел Домас. В кафе, а случалось, и ресторанах они обедали втроём с Олежкой, когда куда-нибудь ездили. И было это – по смутным воспоминаниям Рели, очень давно.
- А как потом потребности удовлетворяете. Мужчин к себе приглашаешь?
- Не обязательно что-то ещё делать после кафе. Можно просто прогуляться по Москве или по парку, особенно в тёплую погоду. – «Или по другим городам прогуляться, с экскурсоводом».
Это приводило Валерию в недоумение:
- Как же так, мужчина на тебя потратился, а ты ему никакого удовольствия не доставила?
- Почему же! Когда мы ходим по Москве – а я в самом центре живу и много знаю о строителях старой Москвы, о застройке, после того, как Москва горела – слушают с удовольствием. Тем и оплачиваю обед или ужин. – «Домасу оплачивала по другому, если в Москве. А в поездках – на теплоходе, например – он брал отдельную каюту, и мы с ним наслаждались, пока Олежка, который в любом месте притягивает себе друзей, находился на палубе, обозревая берега Днепра или Волги. А ночью мы с Домасом сидели на палубе и вспоминали, как плавали по Днепру на лодке. Дорогой мой человек, зачем ты покинул меня?»
- А думают, - прервала её воспоминания Валерия: - «Где бы, в удобном месте, гида этого трахнуть»?
- «Я забыла, с кем разговариваю. Но о Домасе ей открывать нельзя!»
- Не знаю, что они думают, но нападений в Москве ни разу не испытывала.
- А на природе это было? Да?
- Признаюсь, - Калерия покраснела. – Случилось это на тот момент, когда я уже два года была в разводе и за это время с мужчинами ничего не имела.
- У тебя, что? Муж первым мужчиной был? – Глаза Валерии буквально сверлили лицо Рели.
- Да. И не зная других мужчин, я и не стремилась, иметь их после развода, хотя охотники были. - Молодая женщина вынула платочек и стала стирать не приятные ей взгляды.
- Сколько же тебе было, когда вы развелись? – Валерия поняла её жесты и обратила внимание на больных. – Вон тому больному в капельницу надо подлить. Что ему капает?
- На его тумбочке стоит физраствор. Сейчас я добавлю. Ещё загляну в отсек – посмотрю, как там капельница функционирует. – Калерия всячески старалась прервать не очень приятный её разговор, но когда вернулась, Валерия Сергеевна сидела за стеклянной загородкой как прежде, не собираясь уходить.
- Итак, после двух лет твоего бабьего поста, кто-то, темпераментный, должно быть, мужчина прервал его?
- Как вы сказали интересно.
- Сидела и думала, как выразиться, чтоб тебя поразить и тем привлечь к интересующей всех женщин теме. Почему к одним женщинам мужчины льнут, а они отказываю им в близости, а другим женщинам надо приложить усилия, чтоб завлечь кого-нибудь хоть на час.
- А я не против, рассказать вам, если вы так интересуетесь. – «Правда об этом может узнать и Марина – приятельница Валерии, и профессор наш, если он охочий до таких разговоров. Но думаю, что нет. Алексей Зиновьевичу, при его официальных семи браках, своих воспоминаний хватает».
- Итак, начни с самого начала. С какого возраста ты стала женщиной. Когда родила? И так далее. Можешь даже о своих девичьих тайнах рассказать.
- Девичьих не могу. Это слишком дорого для меня – это я лишь очень близким людям рассказываю, - Калерия мгновенно вспомнила, как она рассказывала своей подруге Валентине, которую интересовали не только влюблённости девчонки, но юношеские стихи её.
- Ладно, говори, когда ты потеряла невинность? Скажу тебе для храбрости, что я её лишилась, чуть ли не в двенадцать лет, в войну ещё.
- Это ужасно, - сказала Реля, вздрогнув. – Даже если вы скажете, что сделали это от голода.
- Так и произошло – от голода. А потом привыкла и сама себя предлагала богатым людям. Но лишь тем, у кого, знала точно, есть деньги или может сводить в ресторан. И, как видишь, к моим годам и выучилась, и квартиру хорошую имею. Машину хочу купить. А ещё больше молодого мужа.
- Чем же вам среднего возраста мужчины не подходят? – «Сначала заманиваете, а потом какие характеристики им даёте?» - Калерия приготовилась слушать внимательно.
- Среднего возраста и мужики уже средней силы – вымотались на других женщинах – кто на жёнах, кто на прежних любовницах. Или уж я им так не люба, что не скрываю своих желаний, но только меня не удовлетворяют моего возраста мужчины. Но ладно, обо мне ты и сама знаешь, если тебе наболтали обо мне медсёстры?
- Ничего не говорили, - сказала откровенно Калерия. – Сама всё вижу.
- Слышала, что ты глазастая. Значит, знаешь, как я подлавливаю мужчин, и как они после бегают от меня. От  тебя, не шарахаются так? Рассказывай, как тебя поймал первый мужчина после твоего мужа? Ты уже говорила, что после развода с мужем, соблюдала женский пост два года. Ещё должна сказать, когда лишилась девственности?
- «Надо говорить, - подумала с грустью Реля, - она так просто не отстанет, а ещё день впереди. И больные сегодня довольно спокойные – дай Бог им здоровья».
- Маленькое предисловие – выросла я в большой семье – двоих моя мама родила до войны, причём не работала. Папа, с рождением меня даже няню нанял нашей родительнице, в помощь.
- Какая барыня мать твоя. Из дворянской семьи?
- Из самой, что ни на есть крестьянской. Но видно в нашем роду прежде – где-то в 18 веке были дворяне, - Калерия с грустью вспомнила Пушкина. – И может быть мама – по женской линии, - теперь рассказчица вспомнила матушку Пушкина – «прекрасную креолку», - была барыней. Она не очень любила детей – кроме старшей моей сестры – Веры. Но пришлось после войны, когда вернулся отец с фронта – родить ей ещё двоих сестрёнок мне.
- Почему тебе?
- Потому что старшая сестра – такая же барыня, как и мама – не хотела их нянчить, а обе сразу желали, чтоб сёстры умерли, потому что родились в голодные годы.
- Короче ты выхаживала сестрёнок, и тебе некогда было как мне, отдаться кому-то в раннем возрасте. Поздравляю, занятия сестрёнками отвлекло тебя от того, чтоб ты рано стала женщиной. Но тогда у тебя никаких увлечений не было ни в детстве, ни в юности.
- Почему же! Моя цыганская семья много ездила – почти каждый год переезжали из одного села Украины в другой, причём в разных областях – то Одесской, то Херсонской, то Николаевской. – Про путешествие и жизнь их  на Дальнем Востоке Реле не хотелось говорить этой ветреной даме: - «Хватит ей и Украины».
- Херсонскую область ты назвала, - оживилась Валерия Сергеевна. - Правда, что ли, что Екатерина Вторая когда Потёмкин возил её по Потёмкинским деревням переспала там с кем-то в Херсоне и приказала город так назвать.
- Извините, это полная чушь. Потёмкин много построил тогда в Украине, а главным образом флот в Севастополе, который тогда назывался, кажется, Инкерман. Но это я не уверена в названии. Однако прокатил он по Украине Екатерину вместе с послами многих европейских стран с шиком. Те потом и придумали о «Потёмкинских деревнях». А города Николаев, Херсон, Одесса, да и сам Севастополь строились уже после этого вояжа Екатерины. И это были не Потёмкинские деревни, а очень красивые города на Юге.
- Вот теперь верю, что ты можешь любого парня заговорить, что он будет благодарен одними рассказами, и не потребует возмещения своим убыткам. Но ближе к делу. Про себя лучше повествуй. Но сначала скажи, где всё это ты вычитала? Или по радио слушала?
- Слушала радио, слушала рассказы людей, а ещё больше помогали мне книги – у библиотекарей всех тех мест в Украине, куда мы попадали, я была в большом почёте.
- А твоя старшая сестра такая же была?
- Вот уж нет! Полная мне противоположность. Она скорее как вы была – тоже рано начала общаться с мужчинами из-за корысти.
- Как ты нас свела с твоей старшей сестрой. А ты пример с неё не брала? Ведь, наверное, тоже хотелось лучше одеться, слаще кушать?
- Я уже сказала вам, что моими подругами были библиотеки и библиотекари. И люди, которые мне близки по духу – чаще всего это были учителя словесности.
- И что это тебе давало? Какую пользу?
- В своих драных платьицах, латанных-перелатанных после мамы и Веры, я своими знаниями покорила первый раз в тринадцать лет, а второй раз через год – самых лучших юношей, - перешла Реля на более близкую тему для Валерии.
- Ого! И они от тебя ничего не требовали, кроме разговоров с тобой?
- Вы угадали.
- И ты не рвалась к ним поближе, если уж груди выросли, как у Джульетты?
- Конечно, нет. – Калерия усмехнулась воспоминаниям. – Перед глазами был пример старшей сестры, от которой, в тот момент, уже «шарахались», как вы говорите, лучшие парни. Простые олухи, которым не нужны были интересные разговоры, крутились возле Веры. Но это были не очень богачи, поэтому Вера, как говорится, выпрашивала наряды у мамы, в обход меня, потому что если мама покупала два отреза нам на платья, то оба отреза доставались Вере. – «И, Боже мой, как я тогда переживала. Зато Вера торжествовала – красовалась сразу в двух платьях на одном празднике – меняя их одно на другой, на глазах заплаканной сестры».
- Вот тут, как говорится, мы с твоей сестрой сошлись характерами. Больше о ней не надо – рассказывай о себе. Значит, ты встречалась с мальчиками, держась за ручку, и даже не целовалась?
- Некогда было – мы же занимались интересными разговорами. Но в 16 лет меня девчонки украинки научили, как погадать в ночь, под Новый год, на суженного.
- Уже интересно.
- Не сбивайте. Хотя подождите. Я сейчас обойду всех больных и посмотрю, может кому-то требуется помощь.
- Если судно надо больным, то позови санитарку. Я тоже обойду больных на общем посту, там есть тяжёлые. Правда, с тех пор, как Шенцисса увезли в институт Вишневского, тяжёлых стало меньше, - говорила Валерия Сергеевна, вставая со стула, и направляясь в сторону общего поста.

                Г л а в а  12

- «Ещё бы, - подумала Калерия, обходя больных в реанимационном зале. – Если нет сумасшедших криков, больным легче».
Вскоре Валерия Сергеевна вернулась в основную реанимацию:
- На общем посту всё хорошо. Здесь, я вижу, тоже. Продолжай свой рассказ.
- Я думала, вы пойдёте в свой кабинет. Столько неприятностей я вам наговорила.
- Это, что я похожа на твою сестру? Думаю, что когда мы подросли, стали взрослыми дамами, наше сходство закончилось?
- Наоборот, оно усилилось. Вера, как и вы, я знаю, гребла всё под себя. И долго не могла выйти замуж. Наконец вышла за парня моложе себя.
- Соглашусь, что и я гребла всё под себя – иначе бы у меня не было сейчас шикарной квартиры. Но говори о себе. Что ты выигрывала своей скромностью? Не говори, что свободу и независимость – этому я никогда не поверю, - Валерия Сергеевна сделала милую гримасу. А поскольку Реля молчала, не желая отвечать на её вопрос, задала другой: - Да, чем кончилось твоё гадание? Уж это ты от меня не скроешь, надеюсь?
Калерия уже не рада была, что намекнула о гадании. Но отвечать пришлось. Старалась до минимума сократить повествование:
- В шестнадцать лет я нагадала себе мужа и ребёнка – как раз такого и родила. Но с мужем разошлась, тоже по сну, в котором видела своё будущее. Он там уплыл от меня и сына нашего по грязной воде.
- Да, Рель, ты полная загадка. Сфинкс. Неужели по сну жизнь свою построила?
- Мне сон показали не просто, - возразила Реля. – Кто-то в Космосе определил мою судьбу.
- Судьбу строят, девочка, а не определяют. Это я говорю тебе, как более опытная женщина.
Калерия вспыхнула: - «Более опытная? Чего же ты не удержала Николая Ивановича, готового, как он сказал потом: - «Сквозь землю провалиться от позора, что попался на удочку такой женщине». – Это он тактично не определил какой. Но я-то, скромняга, по твоему разумению, живо тебя раскусила и молчать не буду».   
- Вот вы с моей старшей сестрой строите, - возразила Реля,  – не всегда удачно, как кажется со стороны,  хотя живёте обе богато.
- Это не мало – иметь богатство. – Валерия как бы сверху вниз посмотрела на свою собеседницу. – А ты чего же отказалась пожить хорошо у бывшей своей богатой свекрови?
Калерия чуть вздрогнула. Откуда Валерия знает, как жила её бывшая свекровь? Неужели встретила однокурсницу свою по институту, а та знает Калерию по больнице или поликлинике? Или Валерия покупала когда-то вещи у Анны Григорьевны, или покупает сейчас? А уж бывшая свекровь умеет жаловаться обманутым ею людям, чтоб вызвать жалость. Но расспрашивать не стала – это затягивать разговор, неизвестно до какого времени.
- Смотря как нажитое. Хорошо живут спекулянтки, продавая вещи из магазина, где работают – берут по одной цене, а продают в три дорого. Но этот им в прок не идёт – иногда их милиция отлавливает и сажает в тюрьму.  Вот вы живёте не только на ставку врача, верно? Имеете побочный заработок?
- Откуда знаешь? Медсёстры сплетничают, что с родственников гребу лопатой?
- Был такой слух.
- И что? Это мне завидуют. Надо уметь взять от богатых кавказцев. Беру. А думаешь, врачи, в отделениях не берут?
- Думаю, что берут. Но деньги эти пойдут им впрок лишь в тех случаях, когда они, действительно, больных спасают. – «Ты же деньги берёшь, но к больным не очень рвёшься душой. Хотя одного больного на моей памяти, отстояла от воспаления лёгких, - научив и медсестёр делать им лёгкое поколачивание по грудной клетке сзади. Так что и мы отрабатывали твои взятки». - Но давайте уже закончим, который начали, а то скоро обед принесут, кормить надо будет больных. Что вас ещё интересует?
- Значит так. Я поняла, что по предсказанию свыше ты родила ребёнка от того мужчины, который тебе приснился. Ты знала его?
- Нет. Но хорошо запомнила рост и лицо, в вещем сне. И как раз между встречей с ним, когда мне исполнилось 18 с половиной лет – короче, за эти три года ко мне сватались или предлагали руку и сердце четыре жениха. Не скажу, что все они мне нравились – с одним даже встречалась из жалости. Но когда он стал настаивать на женитьбе – даже боялась его, потому что грозил изнасиловать, чтоб только была с ним.
- Ого, какие страсти! Я бы уступила, если парень был не жадный. Приглашал в ресторан?
- По ресторанам мы никогда не ходили. Я согласилась с ним встречаться – хотя в то время была хромой девушкой – покалечилась. Так вот согласна была с ним ходить только в театры.
- Хромая девушка и так капризничала? И он соглашался с тобой куда-то ходить?
- Именно, что ходить – по театрам, по кинотеатрам. А расплачивалась я поцелуями – в этом я никогда не отказывала парню, да и целовался он прекрасно.
- А за страстными поцелуями всегда следует постель.
- Для восемнадцатилетней девственницы не обязательно. Хотя целоваться я любила.
- Но из всех этих четырёх. Кстати, ты со всеми целовалась?
- Нет. Вот с этим одним, который водил меня по театрам.
- Значит, - Валерия внимательно посмотрела на полные губы Рели, - только один познал, до твоего мужа, сладость твоих губ? Должна сказать, что они у тебя изумительно смотрятся.
- Почему же один? – Калерия улыбнулась. – Это один до мужа был только в Симферополе откуда я вышла потом замуж. Но я ещё школу заканчивала уже сложившейся девушкой, хоть мама меня плохо кормила и одевала. И вот в десятом классе, во время экзаменов приехал в то село, с названием «Чернянка» старший лейтенант с новыми погонами. Так вот и он меня целовал и с собой во Львов, где он служил, звал. Знал, что я хорошо школу заканчиваю и обещал, если поступлю в Университет во Львове, помогать мне в учёбе.
- Что же ты не поехала во Львов? Красивый город, правда, там «Западенцы», как их называют, обосновались, которые не очень любят Советскую власть.
- Мне хотелось учиться и посмотреть враждебный Советской власти город Львов. Но старший лейтенант уехал, не пожелав узнать, на какие деньги я помчусь за ним во Львов. А мама мне не только на сдачу, например, экзаменов во Львове, денег не давала, но и на дорогу даже. Вот так отпал мой первый «жених», который предлагал мне жениться. Но к тому времени мне не было ещё восемнадцати лет, и он, вздохнув, уехал на службу, думая, что я последую во Львов, а там всё у нас образуется.
- Так один – хоть и офицер – не понял, что у тебя нет денег, ехать за ним – так вы потерялись. А другого офицера тебе судьба больше не представила?
- Представила, - Калерия улыбнулась, вспомнив Артёма – Капитана дальнего плавания. – И это был морской офицер в  преддверии звания Капитана, которого я ему нагадала ещё маленькой девочкой.
- Какие у тебя встречи изумительные. Где вы повстречались с давним знакомым?
- В поезде – он ехал хоронить свою мать, которая его когда-то своим скверным характером вытолкала из дома. – «Как и меня моя, «мама дорогая» - мельком подумала Реля и продолжала: -  Но благодаря тому он поступил в Одессе – где у него дядя жил – в мореходное училище.
- Твоему Капитану повезло.
- Не очень – на четвёртом курсе началась война, и он ушёл на фронт, приписав себе два года. Потому что он и в училище поступил точно таким же образом – но был высокого роста, ширь в плечах. Представляю его мальчишкой шестнадцатилетним, когда он в училище учился с очень умным и добрым лицом, которое он сохранил до встречи нашей в поезде.
- И этого офицера ты отклонила? Или он был женат?
- По счастью нет. И вспомнил, что он и маленькой девочке говорил, что вырасту я, и он на мне женится. И на этот раз предложил уже серьёзно.
- И ты и этого отшила, потому что он не был похож на того парня, во сне?
- Отказала с большой болью, потому что мы выяснили с ним, что моя старшая сестра Вера, которая по поведению похожа на вас, рождена от его дяди, с тёмной душой – «Почти дьявола», как решили мы с Артёмом.
- Только из-за дядьки Дьявола вы не стали жениться? Чтоб он вам жизнь не испортил?
- Вот тут вы угадали.
- А, может, Капитан был такой же жадный как Старший лейтенант?
- Да что вы! Похоронив мать и получив телеграмму, чтоб ехал принимать корабль, вместо умершего Капитана – его наставника, Артём умчался в Одессу. Но по пути заехал в наше село, куда я ехала в отпуск к маме и, не застав меня дома – я поехала навестить подругу в Каховку.
- И не застав дома, оставил тебе свой адрес в Одессе, забыв оставить денег на поезд?
- Всё наоборот. Он знал, что, приняв корабль, мы можем с ним не увидеться в Одессе, но оставил хорошую сумму, по тем временам и адрес где он проживал с тётей своей.
- Где ты можешь остановиться, если захочешь посмотреть его прекрасную Одессу?
- Да. И я помчалась смотреть город своего Капитана. Должна сказать, что тётя Артёма, с изумительным именем Виктория приняла меня как невесту своего любимого племянника. И очень сожалела, когда я сказала, что это не так.
- Ну, Реля, ты такими женихами швырялась. Я бы за первым же, тем Старшим лейтенантом погналась, вырвав у матери полагающие мне деньги.
- У вас ваша дочь сможет вырвать деньги, если вы не захотите ей дать?
- Моя Алёнка! Элементарно! Прямо зубами выгрызет. А не выпросит, то самовольно возьмёт. Правда если не сумеет скрыться от меня, могу и убить. Но что-то мы на такие грустные темы перешли. Про четвёртого жениха можешь не рассказывать, если он такой же потрясающий был как Капитан. Могу заревновать – у меня таких красавцев не было, чтоб мне город свой показывал.
- Вот четвёртый мужик – не парень, а здоровенный мужик – который насильно хотел на мне жениться был настоящим Гориллой – мы с подругой и звали его так.
- И в каком порядке эти женихи тебе повстречались.
- Саша – Старший лейтенант – как я говорила, ещё я школу заканчивала. А вот вторым был как раз – Горилла. А третьим тот, кто водил меня по кинотеатрам и концертам, ещё театрам. И, уходя в армию, чуть не изнасиловал.
- И вот после этих двух негодяев, ты и встретила Артёма, которого бы я не упустила из рук.
- Извините, он бы к вам и не подошёл. Как не захотел знать свою кузину – мою старшую сестру Веру, которая училась в Одессе, но Капитан не хотел её знать.
- А его тётушка?
- Тем более Виктория. Мы с ней столько говорили насчёт темноты дяди Артёма, насчёт его тоже не очень светлой души матери, которую он похоронил.
- Ну, и насчёт черноты души твоей матери, которая зналась с тёмными людьми и родила от чёрного мужика дочь, с которой у тебя не было контакта? Не обижайся. На примере рассказа твоего, я, возможно, и свою душу высвечиваю. А не такая ли она, как у этих людей, которые не могли познать, твою светлую душу. Это я не насмехаюсь. Нет! Признаю, что есть светлые люди.
- Спасибо, - нехотя поблагодарила Реля, всё ещё подозревая подвох.
- Но и хватит тебя хвалить – теперь буду осуждать. Глупая ты, что ждала того, кто тебя кинет с дитём, а не пошла за Капитана. Что выиграла?
- Выиграла сына, которого ждала, чуть ли не с пяти лет.
- Значит, сын тебе и раньше снился?
- И снился, и мне его предсказали. И мне был нужен именно такой мальчишка, а не девчонка от Артёма. Или вообще бы детей у нас с Капитаном не было бы.
- Ну ладно. Пережила ты бурю с разводом – осталась с дитём одна. Сколько тебе было, когда ты стала соломенной вдовой?
- Двадцать один год, и ребёнку полгода.
- Значит, ещё до двадцати трёх ты не распечатывалась? Думала так, что первый мужчина был хорош, а лучшего не найти. И никто не зарился на женщину с ребёнком, без квартиры?
- Странные вещи говорите. Желающих быть со мной было много. Один блондин даже находил, что мой сын, у которого в детстве были белые волосы, говорил, что они похожи, а значит, я должна выйти за него замуж.
- Но, разумеется, этот человек не был капитаном дальнего плавания?
- Что ж мне только капитанов жизнь подбрасывает? – Улыбнулась Реля. – Нет, тот блондин только окончил армию, не работал ещё, но обещал золотые горы.
- Пил, наверное?
- Угадали. Пил бедный Игорь, пока не погиб от водки под троллейбусом.
- Значит, после развода с мужем ты пережила ещё одну трагедию. Но не этот человек распечатал твою скромность?
- Господи! «Распечатал», - я таких слов раньше не слышала. Но потороплюсь сообщить вам, что это случилось гораздо позже смерти Игоря. Сыну моему было два с лишним года, когда я его отвезла к маме, на Украину. А сама выехала в Малаховку – красивое такое село – с детскими яслями на дачу.
- Почему сына с собой не взяла?
- А потому что на Украине, он ходил с сестрёнками, которых я вырастила, на Днепр купаться, что для ребёнка было очень важно. Да и с бабушкой – моей матерью хотела его подружить.
- Это с матерью, которая плохо к тебе относилась?
- Да. Но мне хотелось, чтоб внука она любила. Что и случилось в первые годы сына приезда к бабушке. Потом мама становилась всё хуже и хуже ко мне – характер не менялся – и я по просьбе выросшего Олега перестала к ней его возить и сама не езжу.
- Как же тебе живётся плохо без поддержки!
- До сих пор поддержка – хоть небольшая – но была.
- От мужчины?
- Да. Но теперь он умер, после тяжёлой болезни, - у Рели выкатилась слеза. Неделю назад узнала о смерти Домаса, а слёзы всё катятся.
- Не он ли тебя и распечатал, этот  мужчина? И отчего он умер у тебя?
Калерия вздрогнула – не хватало рассказывать этой настойчивой женщине всё.
- Но не по моей вине, - горько отвечала она. - И не он стал первым после мужа. Тот был в Малаховке – студент, но из очень богатой семьи. Вцепился в меня как клещ, чуть не изнасиловал. Но уговорил и справку показал, что венерическими болезнями не страдает.
- Это что за справка такая? Мне документов никто не предъявлял. Поэтому мне не раз приходилось обращаться тайно к моему знакомому венерологу.
- А зачем вы мне это говорите? – удивилась Реля.
- Потому что мне завидно, что мужчины даже наглые тебя берегут. Просто удивительно. Парень хочет изнасиловать, а если женщина сопротивляется, справку ей, чтоб не беспокоилась.
- А ведь так и было, - улыбнулась Калерия. – Этот предполагаемый насильник показал мне справку, чтоб не беспокоилась, что мне, после него придётся в вендиспансер идти.
- Да что за справка такая! Который раз у тебя спрашиваю с нетерпением.
- Справка, что он три дня назад, перед нашей встречей, сдал кровь из вены – донор.
- Да с донорами знаться самое милое дело. Ну, провела ты с ним ночь. А дальше?
- А дальше женщина донору очень понравилась.
- Это почему же? Мне говорили, что какая женщина долго не имеет, то и не женщина уже.
- Полное враньё. У женщины, которая долго не имеет, там всё так затягивается, как у девственницы – даже больно бывает по первому разу, распечатывать, - подчеркнула Реля. - Но парень попался с понятием – поберёг. Однако вскоре, после трёх бессонных, но очень приятных ночей, мне надо было ехать за сыном в Украину. Он ждал меня целый месяц, пока я там ещё отпуск провела.
- В Украине ни с кем не встречалась?
- Бог уберёг. И у меня нет такой моды, от одного мужчины, к другому бросаться.
- Поэтому мужчины тобой и дорожат. Тот студент богатый – сдающий кровь – потом с тобой встречался в Москве?
- Он встретил нас с сыном прямо на вокзале. Вещи донёс до самого дома. Потом пошёл и купил нам продуктов, потому что из украинского дома мама никогда, ничего мне не давала.
- Не просила, поэтому и не давала.
- Правда ваша. Но меня это парень кормил, пока надеялся, что я за него замуж выйду.
- Почему не вышла?
- Долго объяснять. Там дело было в его богатой маме – не хотела она такой невестки. Ещё парень был добр ко мне и ребёнку, но как выйти замуж за игрока. Он спустит все деньги, которые ему мама дает на весёлую жизнь и больше мама не даст, если он не расстанется с бедной женщиной.
- А я бы вышла, Реля, назло его матери, и прибрала бы добряка к рукам. Или пусть бы играл, но выигрывал, а деньги в семью носил.
- Но мы разные с вами люди, Валерия Сергеевна – давно же установили.
- Валерия Сергеевна, - появилась медсестра из приёмного покоя. – К вам сейчас больного привезут – академика – полный такой, громадный человек.
- Что с ним случилось?
- Об этом только шепотом можно рассказывать, не при девицах молодых, - медсестра указала глазами на практиканток. - Пойдёмте в коридор, я вам обоим расскажу.
- Маня, Груша, - позвала Валерия Семёновна двух практиканток, заменяющих ушедших медсестёр в отпуск, шептавшихся не далеко от них, - глаз не спускайте с больных. Сейчас обед привезут, вместе с санитарками их накормите. А мы с Релей пойдём принимать тяжёлого больного.
Девушки, шептавшиеся возле окна, живо пошли к больным, а Реля и Валерия Семёновна вышли в коридор с медсестрой из приёмного покоя.
- Этот  академик – здоровенный дядька – да вы увидите – бухнулся в обморок прямо в своём институте, где экзамены сдают уже абитуриенты. Люди, которые его привезли, говорят, что он стал намёки делать молодой девочке – почти внучке его – а та его послала подальше – вот он и упал как столб подгнивший.
- Хорошее сравнение, - улыбнулась Валерия Сергеевна. – Но куда мы этот столб денем? У нас все места заняты.
- Наш доктор звонил уже нашему академику о такой беде. И тот приказал выделить ему отдельную палату. Вроде у вас тут есть лаборатория какая-то давно не действующая. И вроде там даже есть кровать для очень больших людей.
- Точно. Кому-то готовили эту палату – тоже большому человеку, но он то ли в другой институт отправился, то ли умер. Ну что, Реля, пойдём смотреть на этого великана.
- Вы идите, - отказалась Калерия, -  а мне придётся эту палату подготовить, бельё же надо туда свежее надеть.
- Скажи санитаркам, они всё сделают. Ключи от этой палаты лежат у Марины в кабинете, в незакрытом ящике. Ваши наглые девки часто там прячутся с молодыми врачами.
- Я знаю. Вы идите, а я останусь, чтоб подготовить палату. Да и больных кормить через зонд практикантки боятся. Так что мне, в любом случае оставаться.
- Что, испугалась громадного академика? - Валерия Сергеевна засмеялась и пошла с медсестрой в приёмный покой. – Да, скажи процедурной медсестре, чтоб домой не уходила. Мало ли этому больному придётся десять капельниц ставить.
Процедурная медсестра, которая, действительно, хотела пораньше уйти домой, схватилась за голову: - Ну, хоть бы одна смена прошла спокойно в выходные дни. Обязательно то дядьку, то тётку обожравшуюся подкинут. Помнишь, Рель, как тут грузинка лежала. Её, видно муж колотил хорошо и привёз уже не- до- ум- ко- ва- тую, - проговорила по слогам. - Наши врачи, решили, что у роженицы четвёртого ребёнка кровь в голову кинулась, и прооперировали. Она же у тебя ещё на посту была, да? И быстро её отправили в отделение – никаких осложнений не предвиделось. Но разъяснили её мужу, и всем остальным родным, которые здесь роятся, что женщина никогда не придёт в полный разум – будет, может, ухаживать за детьми, но и за ней надо ухаживать. И что они придумали? Накормить больную зелёным, не вызревшим, виноградом. И что произошло? У неё заворот кишок. И опять к нам, в реанимацию кинули, правда, прооперировали её потом.
- Я хорошо помню эту бедную женщину, - отозвалась Реля. – Мы, прежде чем приехал полостной хирург – кстати, мой знакомый по детской больнице – Степанов Эдуард не помню отчества. Так мы её прежде, чем её отвезли на операционный стол, промывали, мучились вместе с ней. Так её до операционной не довезли беднягу – она скончалась по дороге.
- К нашему горю – потому что мы все плакали, и к радости её родных – им легче труп отвезти и похоронить, чем «дерево» привезти, за которым нужен глаз да глаз.
- Ну ладно, Лида, я пойду отдельную палату готовить для академика, а ты готовься ему капельницы ставить.
Но в их смену академика не привезли. Вернувшаяся Валерия, нарочито крестясь, рассказывала, что взяли его в операционную, и сколько будет идти операция – ещё неизвестно.
- Там же и капельницы ему поставят, - радовалась Лида. – Потому что у толстых людей, попробуй, найди вену – семь потов с тебя сойдёт. А в операционной сделают пару венесекций и никаких потом трудов с вливанием лекарств больному.
- И я радуюсь, - отвечала Валерия, - в ночную смену выйдут опытные медсёстры и выделят академику индивидуальный пост. Ты, Реля, когда придёшь завтра в ночь, тебе достанется сидеть около академика.
- Шутите, Валерия Сергеевна. Сидеть! Да около него надо будет так вертеться, как возле десятерых больных.
- Не накаркай. Может быть, он сегодня даже умрёт – до того плохо дышит. Боюсь, что ему и операцию не смогут сделать – наркоз не выдержит. Но вены ему приготовят для вливания многих лекарств. Ставить капельницы придётся в уже зафиксированные иголки.
- Ой, спасибо, Валерия Сергеевна, большую тяжесть с меня сняли, - засияла Лида.
- Зато мне завтра достанется в ночь, - погрустнела Калерия.
- Где наша удаль не пропадала! Ставлю бутылку коньяка, если мы спасём влюблённого академика  от смерти. Это же надо, девки, рухнул оттого, что девчонка на его любовный пыл не ответила. При этом имеет большую семью и официальную любовницу, которая ему пятнадцать лет назад сына родила. Слава Советской науке, за таких богатырей. Прямо Илья Муромец.
- А сколько ему лет? – спросила Реля.
- Смотри, сама не упади в обморок. Академику восемьдесят пять лет. Его старшему сыну уже шестьдесят, а младшему как слышали пятнадцать.


                Г л а в а  13

- Ну, как же ты, глупая девушка потеряла Айде. Глупо-глупо, - выговаривала Калерии Любовь Савельевна, встретившаяся Реле по дороге на работу на следующий день. Вернее они обе шли работать в ночь и обе шли не спеша. Потому что Любовь Савельевна «отяжелела» на обе ноги  - ей было уже далеко за семьдесят. А Реля вышла заранее, но, догнав свою бывшую сотрудницу ещё по детской больнице, притормозила свой шаг. У Любови Савельевны лишь ноги отяжелели, а ум был острый, и беседовать с ней было всегда в удовольствие. – И не говори мне ничего, об твоём зеленоглазом. Слушать не хочу, о твоей тоске. Умер и умер. Жёны сейчас так не маются. В нашем доме одна шестидесятилетняя старуха не успела мужа похоронить, ещё башмаков не стоптала, кои он ей покупал, глядь, уже другого старика себе нашла. Да не просто в дом убогого привела – расписались. Красавец тот убогий, ничего не скажешь – высокий, стройный. А она размазня, больше меня весит – опоила и женила на себе.
- Ну, и как, - Калерия улыбнулась. – Живут?
- Да какое там, живут – смех, да и только. Он ещё на молоденьких посматривает. А тут уже штамп в паспорте.
- А пусть не пьёт, - не унималась молодая женщина.
- И не пьёт же, - чуть не застонала Любовь Савельевна. – Я вот его вот с каких лет знаю, - старушка показала на метр от тротуара. – Жена у него пьяница была – это точно. Выгнал её, детей сам воспитал – сына и дочку – это уже после войны было. А то он и на фронт успел сходить, совсем молодым, после школы. В ночь, когда этот будущий дед справлял выпускной вечер, и на Красную площадь все ходили и объявили, что немцы Киев бомбят. Уж как он умудрился на фронт попасть, не знаю.
- Я знаю некоторых мальчишек тех лет, - вздохнула Калерия, вспомнив Артёма – капитана дальнего плавания, - которые, приписав себе годы, шли на фронт. Хорошо, что живые остались.
- Вот и я говорю – парень воевал, потом детей один воспитывал, чтоб его, на старости лет, окрутила толстая вдова, прямо на поминках своего мужа. Но он-то детей вырастил сам, а потом они оба поженились и стали старика теснить – мол, ты нам не нужен. Вот он попал в лапы вдовы.
- Ладно, тётя Люба. Пусть старики чудят. Вы мне расскажите, как я Айде потеряла?
- А и потеряла, - опять возмутилась старушка. – Знаю я всё, знаю. Он весной-то, после объяснения с тобой, ночью, в мою комнатёнку пришёл, чуть не плача.
- Да бросьте вы, тётя Люба, меня пугать.
- Вот ты отстранила мужчину хорошего, а нашлась умная, подняла его.
- Это старшая научная сотрудница нашего института. Красивая такая женщина, старше Айде? Седина её очень идёт. У нас ещё такая седая, но красивая женщина в реанимации есть – одного возраста с этой возлюбленной Айде.
- Если бы эта седая, но умная женщина его подхватила, я бы не плакала. Она старше его, но и он не мальчик – уже тридцать семь лет ему исполнилось. Но Айде бегал от неё, как чёрт от ладана. Ко мне, в коморку прибегал, чтоб я его прятала.
- Кто же тогда захомутал такого резвого коня? – Удивилась Калерия.
 - Ну, в точку попала. Захомутали прибалтийского парня. Да ты бы видела страшилку, его так называемую жену – сама маленького роста, глазки щёлочки, как у китаянки, а носик тонкий, концом до губ достаёт.
- Ну, это вы по старости лет так говорите, тётя Люба. А раз Айде так скоропостижно женился, значит, она ему по сердцу пришлась.
- Мила? – Застонала старушка: - Просто он человек порядочный. Он сам мне жаловался, как она его подцепила.
- Расскажите, - Реля уже не улыбалась.  И её задело за живое.
- Расскажу, чтоб тебя проучить за гордость, а, может, и за глупость твою.
- Проучите меня, тётя Люба, проучите.
- Вот как ты заговорила. Так слушай. Поехал Айде в мае отдыхать, к своей матери на родину. В Эстонию, значит. Но по пути к маме, заехал в другой город, чтоб друга проведать. Да не к нему поехал сразу, как бы это сделал русский человек, а в гостинице номер снял. Они, прибалтийцы очень культурные люди, в отношении того, чтоб нагрянуть внезапно.
- Знаю, - Калерия грустно улыбнулась. – Не любят стеснять.
К ней самой уже довольно часто, после того, как Юлия Петровна посетила свою родную Ивановщину, приезжали двоюродные братья из Родников, где семья Рели жила несколько месяцев, когда ехали на Дальний Восток. Тогда-то сёстры были рады встрече с матерью – семнадцать лет не виделись, даже не знали, жива ли она? О семье блудной сестры, ничего не ведали. Да и привезли в голодный на то время городок они с Украины много продуктов – и этому были рады родственники. Но теперь к Реле в Москву наладили дорогу ответные родные, но приезжают с пустыми руками. А ты их накорми, выслушай, кто умер из родни, которую Реля совершенно не знает, кто живой, кто на ком женился, а кто развёлся уже. Накорми, спать уложи – хотя комната не резиновая – сами видят. Но едут и едут без всяких предупреждений. Лишь звонят с вокзала: - «Ку-ку, мы в Москве. Можно ли проведать двоюродную сестрицу?»
Однажды рассказали, что другая двоюродная сестра, живущая в Иваново, им даже двери не открыла: - «Я вас не знаю, и не звала», - сказала через дверь. Калерия даже позавидовала той бойкой её двоюродной сестре Маргарите. Похвалила её вслух:
- Правильно делает. Мало ли какой аферист приедет, да родственником назовётся.
- Но ты же нас пускаешь!
- Да, пускаю и даже паспорта не проверяю. А братья ли вы мне – вот вопрос.
- В следующий раз мы с паспортами и приедем.
- В следующий раз мне транзитных пассажиров не надо. Если куда-то едете, то переночуйте на вокзале, как другие люди это делают. А у меня, если вы не заметили, тесно в нашей комнате. И неудобно по утрам вас провожать, кормить, - мне хватает этих дел и с сыном. – Калерия чуть не сказала, что деньги нужны, чтобы их кормить ужинами и завтраками.
- Но если мы захотим с семьями приехать и Москву посмотреть?
- Это другое дело. Звоните, я вам гостиницу устрою. Но звоните предварительно, дней за несколько и фамилии мне ваши напишите чётко с паспортными данными, чтоб я гостиницу могла заказать.
Как Реля будет заказывать гостиницу в Москве, она не знала, но после такого её заявления, приезды гостей сократились до нуля. Тем приятней её было слушать теперь рассказ тёти Любы про вежливость людей из Прибалтики, которую она знала по покойному ныне Домасу.
- Наш бы русский, - будто подслушала её мысли старушка, - приехал бы хоть и в сарай – ухаживай за ним. Прибалтийцы совсем другой народ. Айде, как я тебе уже сказала, устроился в гостинице, потом позвонил другу, взял вина, торт, ещё какие-то подарки и поехал. Посидели, поговорили, возвращается наш друг в гостиницу, выпивши. Лёг и заснул. А ночью прибывает в гостиницу женщина с трёхлетней девочкой. Куда поселить? Есть одно место в двухместном номере, но мужчина там или женщина – по эстонским фамилиям не поймёшь. Женщина настаивает, чтоб место ей дали – ребёнок хочет спать. А сама она, мол, и в кресле посидит. Думаю, что это всё было подстроено, но Айде уверяет, что нет – всё было благородно.
- А что подстроено, тётя Люба?
- А как же! Дежурная в гостинице, наверное, знакомая была этой страшилке с ребёнком. И придумали, как её выдать замуж. А тут приезжает красивый мужчина – селят его в двуместный номер. А ночью подселяют женщину с ребёнком. Короче он лёг спать в свою кровать один, а просыпается – рядом женщина лежит. И говорит, что всё у них было и, возможно, она забеременела, так как не предохранялись.
- Вот это ход! – Калерия расхохоталась. – Бойкая женщина.
- Желаю и тебе такой быть. Утром они объяснились, и привязалась она к Айде. Он, представляешь, ещё пару дней с ней пожил, а потом уехал к матери, обменявшись адресами и телефонами. Буквально через неделю она ему и звонит: - «Не ошиблась я. Скоро будешь папой». Представляешь, что такое сказать мужчине – уже в хорошем возрасте – что он будет отцом? Всё, Айде знакомит женщину с мамой, которая, действительно, в обмороке от страшной женщины. И, поскольку она врач, сразу определяет, что дама не беременная. Сказала она сыну или нет. Но как он поехал в Москву – девка эта увязалась за ним. Сразу в ЗАГС со справкой, что беременная и их расписывают.
- Насколько я знаю, беременной надо быть не меньше четырёх месяцев, чтоб сразу расписали, - заметила Калерия.
- Ну, сунула там эта дама кому нужно – дело закипело. Вот тебе и Москва, и муж красавец. Но потом вскоре выяснилось, что вовсе она не беременная.
- Вот это фокус. И Айде её не выгнал? Хотя бы за то, что справку липовую представила в ЗАГС.
- Да что ты! Разве он может? Терпит теперь.  А куда деваться?
- А вы откуда всё знаете? Неужели Айде рассказал?
- Скажешь тоже -  рассказал! Накололся мужик, так от всех теперь скрывает. Может седой даме, которая бегала за ним, проговорился, как приехал. Она к нему с улыбочками кинулась, а потом целый день злая ходила, как дикая кошка фыркала. Но, похоже, когда выяснилось, что страшилка его обманула, эстонец заболел – нервы не выдержали. И, вообще, у него со здоровьем не важно. И послал меня наш заведующий к Айде, за какими-то бумагами, поскольку я дорогу в общежитие знаю. Я иду, банку мёда взяла, что из дома в этот день принесла – решила полечить моего любимого врача. Смотрю, а у его комнаты какая-то женщина порожек моет. Я, было, её за уборщицу признала. Говорю: - «Посторонись, милая, мне к больному надо пройти». Она меня пропустила, а сама за мной идёт. Я ей говорю: - «А вы чего входите?»  Айде мне с кровати: - «Тётя Люба, это моя жена». Я так и ахнула. И не сдержалась – что со старухи возьмёшь? Говорю: - «А пострашней ты не мог найти?» Прямо при ней вырвалось, - старушка покаянно вздохнула.
Калерии всё ещё не верилось: - А он чего ответил?
- Лежит, улыбается жалобно. Она тоже вроде всё за шутку приняла. Таким нахалкам плюй в глаза, они будут говорить, что Божья роса. Приглашает меня чаю испить. А какой там чай. Схватила я бумаги, и бежать – долго сердце колотилось от жалости.
Вот когда Калерию пронзила острая боль: - Так вы думаете, что этой женитьбой Айде попал в беду? Что-то я не вижу его теперь, хотя с его возвращения прошло три месяца. Но я думала, что у него отпуск такой большой или вовсе он остался в Эстонии.
- И не увидишь. В другую больницу он сбежал от позора.
- Да чем же он виноват?
- А будь мужчиной, а не тряпкой. Расписываться ему так срочно не надо было.
- Откуда он знал, что там такая провокация?
- Он врач. Должен был подумать, чего баба так сильно на шею вешается. Думаю, беременной уже была, когда к нему в постель забралась. А потом нечаянно выкидыш, и явилась: - «Добрый день вам!» Другой гнал бы её как собаку шелудивую, а этот в кровать улёгся с горя, от людей её прячет. В другую больницу вон ушёл, квартиру, я думаю, снимают. Но она же, как обманула первый раз, так и дальше будет – добра не жди, хоть и страшилка баба.
- А мне кажется, наоборот, раз женился Айде, будет долго лямку тянуть, пока эта дама сама его не освободит.
- А что! Может быть и так. Вот жалко, Реля, что ты ему отказала.
- Это не известно, тётя Люба. У меня же почти взрослый Олег – даже прохожим, если они пристают ко мне, обещает кое-что набить. Моему подростку трудно кого-то принять в нашу, даже при Домасе, одинокую семью.
- Это ты зря, милая моя, на ребёнка оглядываешься. А, может, не зря, чтоб самой потом не обидно было. Вдруг да Айде к чужому маленькому ребёнку прикипел душой, а к большому твоему сыну стал бы ревновать – я ведь знаю, какая тесная между вами связь – одними мыслями думаете. И вдруг бы Айде тебя обидел? Сын бы твой точно не стерпел – и пошла бы война.
- Я слышала, тётя Люба, что ваш дом будут переселять, в связи с длительным ремонтом? – Реля решила отвлечь старушку. -  Вас куда хотят направить?
- А туда же – на Красную Пресню, куда ты ко мне приходила ещё с маленьким Олежкой. Но тогда я поменялась жильём с дочерью. Потом доченька захотела поселить там внучку мою. А теперь внучка вышла замуж и уехала с мужем в Германию – комната эта – просторней, чем у меня на Богословском переулке – вот я туда и поеду, раз уж нас выселяют теперь навсегда. А ты откуда знаешь о переселении?
- Так в вашем же доме мои хорошие знакомые живут – бабушка и внук. Арина Родионовна дочь похоронила в позапрошлом году, теперь поедет с Алёшкой тоже на Красную Пресню, до того времени, пока им новую квартиру дадут.
- Арина Родионовна, Настенька, - так я их знаю. Вот похоронить Настю не смогла – в отъезде была. Отпевали, как говорят соседи, Настеньку – милая женщина была, работница.
- Да, отпевали, в церкви, в Брюссовском переулке, который теперь переименован в улицу Неждановой.  Говорят, что Нежданова там и драгоценности свои оставила в церкви.
- И Качалов откупил эту святыню, когда её, при Сталине ещё, рушить хотели.
- Хорошо с вами было идти, Любовь Савельевна, но мы уже входим в институт. Вам в отделение, а мне в реанимацию подниматься.
- Не перетрудись там, красавица моя. Всех больных не вылечишь, а сама можешь заболеть в молодые годы. Но лицом удивляешь, и теперь, хоть и работаешь много. Так и вижу тебя королевой бала, в Филатовской больнице – трое мужчин тогда за королевой ухаживали. И всех потеряла, как и Айде.
- И все те мужчины были женатые – я их и не привечала. Признаться и с Айде было у меня сомнение, что где-то жена у него существует. Но как вижу теперь, я ошиблась – глаза мне тогда затмил «зеленоглазый», как вы говорите. До свидания, тётя Люба. Приятно вас видеть всегда.
- Если я вдруг уеду внезапно, да и с работы уволюсь – хватит уже – то ты ко мне, на старую квартиру дорогу знаешь. Заходи, если соскучишься.
- А куда я денусь? Там же недалеко от вашей старой квартиры Военкомат окопался. Олег, уже со следующего года учёбы, будет причислен к нему. Возможно, в Военкомат стану наведываться с сыном, там и вас не миную.
- Ты не хочешь ли вернуться на работу в поликлинику под номером 112? Я знаю, что ты там трудилась, - Любовь Савельевна погрозила пальцем. – Сотрудники были от тебя в восторге. Мне Настя, покойница и рассказывала о тебе – как вы дружили.
- Да, о Насте как вспомню, вздрогну. Немного и себя виню с её смерти – могла бы больше уделять внимания подруге. Но перед её кончиной, как раз пришла работать в этот институт, и так меня привязали  к себе тяжёлые больные.
- Знаю, кто тебя привязал. Домас. Но теперь, когда он скончался, могла бы и не мучить себя. Уйди снова в поликлинику – там хоть ночи будешь дома спать, а не мучиться над больными.
- Немного ещё поработаю здесь. А если не удастся перебраться в отделение, то уйду – слишком много сил остаётся в реанимации – так можно, и правда, заболеть молодой.


                Г л а в а   14
 
Легко сказать – «Не надрывайся». Калерия застала свою «интенсивную терапию» в ажитации. Доставили всё же сюда громадного академика. Определили у него инсульт, который протекал при высокой температуре. С первых минут постоянно заворачивали это массивное тело в мокрые простыни, которые надо часто менять – от жара тела они мгновенно высыхали. Ещё три капельницы стояли на теле академика, в которые надо постоянно заливать нужные растворы, не перепутывая их. Отдельную комнату выделили высокому больному. А со следующего дня предполагали у него индивидуальный пост – Академия выделила ресурсы.  (Как потом оказалось, никаких денег Академия не выделила старому ловеласу.) За то, что падают от неразделённой любви, на глазах преподавателей и студентов, 86 летние, двухсоткилограммовые дяди, пусть расплачивается семья. А дети распущенного старика расплачиваться не будут, за такой стыд -  это Калерия почувствовала почти сразу.
А пока срочно известному академику назначил индивидуальный пост их институт. Вернее вырвали из реанимации одну медсестру, которая ждёт, не дождётся, пока придёт Калерия, потому что другие мёдсёстры – даже опытные – не согласны гнуть спину над громилой. Такие новости выдала Калерии  санитарка, едва она вышла из лифта и стала переодеваться. Но начала тётя Валя загадочно: как всегда поигрывая своими прекрасными тёмными глазами и делая красноречивые жесты руками. О губах сказать надо особо: пятидесятилетняя Валентина, не смотря на полноту, знала, что у неё очень выразительные большие глаза и приятной полноты губы. Всё это она использовала, когда хотела произвести на человека впечатление. А впечатлять тётя Валя, если не мыла полы и не перестилала больных – хотела всегда. Полы мыла и перестилала больных тётя Валя в сером халате. А если чувствовала, что скоро придёт Алесей Зиновьевич или будет большой обход с Академиком – надевала белоснежный, парадный, как сама отмечала халат: - Чтоб не срамить нашу реанимацию.
Вот и сейчас представительная санитарка встретила  Релю в парадном халате – хотя мыла полы, но возле профессорского кабинета. Завидев медсестру, она блеснула лукаво глазами, и губы у неё сложились бантиком, будто она ждала от Рели конфету или сама хотела угостить. Но когда стала говорить, полные губы складывались то в неведомый цветок, то в причудливый листок, то вились только что покушавшей змейкой, желающей отрыгнуть свою пищу на того, с кем говорит:   
- Ну, Реля, тебя и ночка ждёт, - отставила в сторону ведро и швабру.
- Что-нибудь с Верой Петровной? – Заволновалась медсестра, совершенно забыв о вчерашнем академике. Или разговор с давней знакомой так потряс молодую женщину? – Нашу дорогую Веру Петровну опять вернули в реанимацию? Бессовестные медсёстры в отделении. Я им хорошую больную отправила позавчера. И ест хорошо. И капельницы сняли с неё. - Калерия вспомнила об академике, но не заговаривала о нём, надеясь, что его отвезли вчера в другую больницу или институт. Ей так не хотелось, чтоб полный, неповоротливый мужчина попал к ним.
А о Вере Петровне Марецкой – Великой Актрисе, как писал ей бывший муж и отец её первого сына Завадский Юрий Алексеевич, она специально заговорила, потому что Вера Петровна приснилась Калерии во сне, где кокетливо спрашивала свою бывшую сиделку:
- «Это почему вы, Реля, меня покинули? Мне скучно без ваших интересных рассказов. Я хочу, чтоб вы то же самое поведали моему режиссёру. Быть может, он попросит вас пьесу написать, а я сыграю главную в ней роль. Вы помните моего режиссера? Я вас не раз посылала к нему, то за лекарствами, то ещё зачем-то – всего не упомнишь».
- «Помню хорошо вашего бывшего мужа, - отвечала Реля во сне. – Но у него теперь другая жена, которая ревнует вас к нему». Проснувшись, и вспомнив сон, Реля поругала себя за последние слова: - «Но во сне мы себя не контролируем». – Сразу и оправдала.
- Да что с твоей Верой Павловной случится, - картинно подбоченилась пятидесятилетняя женщина. – Лежит себе в отделении – пудрится, мажется, в зеркальце заглядывает, как молодая,   и все перед ней на задних лапках ходят. Но уж такие интересные истории как ты, ей не рассказывают, - глаза тёти Вали смотрят на Релю чуть со смешинкой, прекрасно подведённые губы раза три изменили своих изгибы.
- То-то она мне сегодня во сне приснилась. Жалуется, что нет у неё интересной собеседницы.
- Ха! У тебя сегодня в собеседниках будет большой молчун. Лежит, дышит тяжело, красный как рак, хотя с него простыни, высохшие за пять минут снимается, и кладутся новые регулярно. – Небольшая остановка – глаза смотрят на Релю внимательно – не возмутится ли, что ей подкинули такого больного. Не дождавшись нужной реакции, санитарка продолжает: -  А вторая влажная ледяная простыня накидывается. Ах да, я сказала уже об этом. И капельницы на всех руках и ногах, да ещё в сонной артерии – тебе, Рель, достанется сегодня, как проклятой. Это тебе не у Веры Павловны дежурить и милые беседы вести, - опять долгий взгляд на непонятливую медсестру. Глаза в недоумении, губы делают постоянную зарядку, а Реля всё не отзывается.
Наконец, переодевшись, Калерия решила пожалеть любимую санитарку.
- Великую Актрису, как писал ей в письмах Завадский, зовут Вера Петровна. А Вера Павловна была в романе Чернышевского «Что делать», - это совсем другая женщина. Ну, пошли, тётя Валя, вместе будем принимать академика, потому что без вашей помощи я никак не обойдусь.
- Если ты насчёт переворачивания его, то мы все будем приходить и санитарки и медсёстры. Ну-ка, такого  громадного мужика перевернуть, у которого ещё несколько капельниц. А иди-ка ты принимать одна. Выгони оттуда, Бога ради, его незаконную любовницу, потому что она тут всем уже мозги запудрила, распоряжаясь как дома. А  из дома академика звонил его старший сын и строго сказал, чтоб к его отцу не пускали эту самозванку. Она ведь девочкам молодым «женой» представилась – те и пустили. А уж как она мимо вахты проскочила, без пропуска, тем более в реанимацию – ума не приложу. Вроде в нашем высоком заборе дыр не наблюдается. А на деле получается, что институт наш – проходной двор.
- Точно, - вышла с общего поста Наталья.- Здравствуй, девушка моя. Как давно я тебя не видела, - подруги обнялись. – Вот что значит наш большой отпуск. У тебя тут Великие Актрисы лежат, а мне не удалось даже взглянуть на Веру Марецкую. Помню, её лишь по фильмам. Если твой академик отпустит тебя, сходим, проведаем её?
- Дорогая моя, только не сегодня, в другой раз. Пойдём лучше со мной академика принимать.
- Да я уж сегодня насмотрелась на этого старца-сластолюбца. И на его любовницу, которая представляется женой. Неприятная женщина, должна отметить. Спрашиваю у неё, что она делает в реанимации, сюда же просто так не пускают. Она отвечает, что у неё высокие связи, через них и проникла. Лапшу на уши вешает.
- Пошли и выясним – обманывает, или нет. И поможешь мне её выставить. Потому что чувствую, что пользы от неё как от козла молока.
- Конечно, она лишь мешает. Но связываться с ней не хочу, ещё пожалуется кому-нибудь.
- Вот вы все трусы. Придётся мне одной геройство проявлять.
Однако дежурство приняла Реля спокойно. Любовницы, о которой ей столько уже наговорили, не было. Таня Вигуляр, со слезами на глазах, сдавала ей смену:
- Не представляешь, как я намучилась. А тут ещё эта фифа с раскосыми глазами, как у узбечки. Узбечка и есть – даже на русском языке изъясняется с акцентом, хотя живёт в Москве, благодаря вот этой неподвижной глыбе, больше пятнадцати лет.
- Если она мне будет действовать на нервы, я её выставлю, даже если её пустили по блату.   
- Выгони её, Реля. Иначе она всю ночь будет у тебя на голове сидеть. Такая наглая особа.
- Ладно. Говори о больном.
- Температура – сама видишь – простыни не успеваем мочить. Кроме того, две капельницы – одна на руке, вторая на ноге. А третья в сонной артерии стоит. Возле каждой капельницы тумбочка. На ней лежат листки, где я тебе выписала и по часам расписала, какое лекарство, в какую капельницу капать.
- Ой, спасибо. Облегчила мне задание.
- Да ещё в листах часы стоят – вливаешь лекарство, отмечаешь тут же. Потому что кто не придёт, сразу в эти листы заглядывают – какое лекарство прокапало. И чтоб любовницы рядом не было, когда кто придёт – гони её – сразу предупреди, чтоб она к врачам не приставала. Потому что молодые наши олухи, заглядываются на её красоту и забывают о больном – так сказал Алексей Зиновьевич.
- Он её здесь видел и не прогнал?
- Ты же знаешь мужчин. Они всегда солидарны насчёт любовниц. Считают, что имеют право их иметь. Видимо и профессор наш такой. Но сам он перед узбечкой не тает, потому что давно влюблён тоже в смуглую женщину. Это я на тебя намекаю. И не отказывайся, что ты ничего подобного не замечала за ним.
- Если влюблён такой красавец, как наш профессор, как же тут откажешься. Но он женат, а это для меня табу крепкое.
- Конечно, с Алексеем Зиновьевичем лучше не связываться. Он, как бы это тебе сказать, очень ярко любит. Если бы ты ответила ему, уже бы засыпал тебя цветами.
- Цветы в букетах не приветствую, когда дарят просто так. Мне их жалко – завянут же. Но вернёмся вот к этому букету тяжелейших болезней. Больной наш, имея взрослых детей, ещё и любовницу завёл. Интересно, она ему прибавила здоровья или убавила?
- Наверное, сначала прибавила, когда родила ему сына. А потом или немного раньше убавила, когда потребовала, чтоб он ушёл из семьи. Но это я так думаю, потому что академик, а на то время, может быть и профессором был, всё же семью свою обожал, как мне сказала сотрудница, которая навестила его сегодня. Кстати сказать, узбечка спряталась от сотрудницы. Значит, не такая она желанная была даже на работе академика.
- Да сдаёшь ты смену мне не только тяжёлую, но и с довеском в виде любовницы.
- Ты знаешь, мне немного даже жалко её. Отовсюду её гонят, как собаку паршивую. А она, хитрюга такая, всё равно проникла сюда. Какая цель, спросила я у неё. - «А проснётся, - отвечает, - увидит меня и поймёт, что я больше всех о нём забочусь».  – «А, по-моему, - говорит ей наша  словоохотливая тётя Валя, - вас деньги заботят, которые академик может вам отписать в наследство». – «И деньги тоже хорошо, - отвечает ей любовница с улыбкой, - я с большими деньгами сразу себе нового мужа найду».
- Да что ты! – Удивилась Калерия. – Так и сказала, что она тут из-за денег. Не покраснела?
- Никакой стеснительности. Уже бегает за нашими молодыми врачами, спрашивает их, не женатые ли? Она тут, я думаю, и мужа подобрать себе мечтает.
- От одного деньги получить, и вскоре выйти замуж. Но это же примитивно. Неужели наши врачи, с высшим образованием могут кинуться на эту наглую женщину? – Калерия тут же вспомнила об Айде: - «Если верить тёте Любе, та женщина ещё примитивней, а вот же подцепила такого красавца».
- Милая моя, ещё как покупаются. Если у неё будут деньги, своя квартира как вон у Валерии – хоть какая пустышка она будь – мужа найдёт. Да уже, наверное, утопала с кем-то в ресторан. Так что, возможно и не будет тебе мешать.
- Дай-то Бог!
- А я пошла, Реля. Желаю тебе спокойной смены – врачи не станут ходить так активно, как днём. Ой, сглазила, - сказала Таня, открыв дверь. – Вон уже профессор наш несётся. Алесей Зиновьевич, я ухожу. Разрешите выйти.
- Иди, Таня, знаю, что замучилась ты. До завтра. Надеюсь, что придёшь опять к этому больному?
- Нет, Алексей Зиновьевич, к этому нет, - Татьяна замахала рукой. - К нему же индивидуальный пост должны назначить. Вот за деньги медсёстры пусть записываются к нему. А я лучше в реанимации отдежурю, возле простых больных, к которым я привыкла. Всё, я пошла.

                Г л а в а  15

Профессор, не заходя в палату, провёл долгом взглядом уходящую медсестру:
- Пришла к нам тоненькой девочкой – вот как ты сейчас, - закрыл, наконец, за собой дверь. - И после первых же родов так располнела, что мы все удивились, что решилась второго ребёнка рожать. И, смотри-ка, родила, стала ещё шире в талии, а поступь у неё изменилась. Худенькой всё бегала и смеялась – тогда её муж-художник рисовал её на своих полотнах. Теперь, наверное, ищет другие натуры, и Таня наша всё грустней и грустней.
- Добавьте ещё, что при её загрузке дома, ей довольно тяжело работать в реанимации.
- Да, просится наша Таня в рентгеновское отделение. Там, разумеется, не так тяжко в плане таскания тяжёлых больных: и привезут на каталках из отделения санитары с медсёстрами, сами ворочают как надо – лаборантам лишь командовать приходится. Но я ей не советую сейчас, в тридцать лет идти туда, где выработав определённый стаж, можно в сорок пять лет уйти на пенсию.
- В сорок пять лет! – Воскликнула Калерия и подумала: - «Как бы было хорошо выучиться на рентген лаборанта и, проработав, до сорока пяти лет, уйти на пенсию. Вот тогда бы я серьёзно занялась своими творениями – довела бы их до совершенства. И пусть бы мне отказали их печатать».
- Ты тоже хочешь в рентген лаборантки пойти? – Удивился Алесей Зиновьевич. – Но там, дорогие мои медсёстры, идёт мощное облучение, и многие лаборанты даже не доживают до пенсии. Гибнут кто от рака крови, то ещё от чего. Татьяну я отговорил идти туда. Или, если уж сильно хочется то идти надо, когда дети подрастут и она достигнет возраста 37- 38 лет. И проработав семь с половиной лет, лаборантом, может получить пенсию в 45 лет или чуть позже. Но она, я знаю эту породу людей, будет работать там и дальше. Или в другом отделении, потому что не работать её нельзя.
- Это почему же нельзя, - возразила Реля, - если будет получать хорошую пенсию?
- Да какаю бы она не получала – у неё же муж-тунеядец. Прячется под личиной художника, а малюет в год на пять копеек – это сама Татьяна говорит – не думай, что я сплетни переношу.
- Жалко Таню, конечно, но если бы я выработала себе к сорока пяти годам пенсию, ни за что бы не работала. Жила бы на малые деньги, но зато есть свобода. Поднакопив денег, можно поехать куда-нибудь. – О своём писательстве Калерия никому в реанимации  не говорила, значит и профессору нечего открываться.
- Тебе можно, - задумчиво сказал Алексей Зиновьевич. – У тебя сын к твоим сорока пяти годам уже выучится на инженера какого-нибудь и слезет с шеи матери. Только бы не женился, разумеется, рано. Женившись рано, они садятся на шею родителям и ножки свешивают. Но хватит о работе, где я вижу, ты надрываешься больше остальных медсестёр. Но конечно, если с сыном ездила в Польшу, потом по Волге, как я слышал, и в Крым теперь приходится дыры заштопывать.
- Не только заштопывать старые дыры, но и думать о новых вещах. Скоро уезжают наши соседи и освободятся две комнаты с маленьким коридорчиком. А я хоть и стою на очереди на новую квартиру, но долго ждать – желаю эти комнатки занять, с тем, что у нас с сыном хоть бы разные углы были. И есть надежда, увеличив жилплощадь, купить холодильник, а если повезёт, то и стиральную машину.
- Какие грандиозные планы! Говорю с насмешкой, потому что купить у нас в Союзе названные тобой агрегаты – это надо побегать по магазинам не день, не два. Знакомства завести, на крайний случай. А тем временем пока нет желаемых вещей, деньги уплывают?
- Конечно. И не куда-нибудь, а на поездки и на покупку других вещей в виде одежды. Потому приходится подрабатывать на индивидуальных постах – это сверх полутора ставок, на которые я перешла работать.
- А ты, Калерия, будешь записываться к академику на индивидуальный пост? – Вдруг вроде бы вспомнив, сказал Алесей Зиновьевич.
- Мне, как и Тане, навязали индивидуальный, хотя деньги я буду получать лишь оклад.
- Поэтому больше не выйдешь сюда?
- Нет. Как и Таня, я желаю работать возле своих больных.
- Там интересней, да? Вера Марецкая, как я слышал, потрясла тебя, а ты её.
- Да, с ней интересно. Лежит прекрасная женщина – хоть и в возрасте – а в полном сознании. Вместе с Верой Петровной года полтора назад оперировала грудь молодая женщина, тоже по поводу рака. Помните, лежала такая прекрасная маленькая, как оранжевый лотос на белой простыне.
- Хорошо сказала. Действительно, прекрасное тело. Но она же умерла.
- Да, я так страдала вместе с ней, хотя она не чувствовала, что умирает – всё время улыбалась. Или это маска такая предсмертная у неё была, но потрясала всех, кто её видел.
- Ты знала, отчего она умерла?
- Вы меня проверяете, Алексей Зиновьевич?
- Интересно, как ты, с твоим зорким взглядом, почувствовала, отчего умерла эта молодая женщина. Старая актриса живёт после такой же операции, а молодая приказала долго жить.
- Так между удалением грудей у обоих, Вера Петровна береглась, слушалась советов врачей, а молодая и очень красивая женщина вышла второй раз замуж и родила ребёнка.
- У того оранжевого лепестка был ещё ребёнок? Я думал, что одного родила, из-за этого и пострадала.
- У этой потрясающей маленькой женщины-лотоса был, вернее, есть теперь уже пятнадцатилетний сын, как мой Олег, примерно – такой же большой, такой же уверенный в себе человек – лишь смерть матери его подкосила.
- Откуда ты это всё знаешь?
- Да вывозила я её, перед смертью, в воскресенье, в коридор, по рекомендации лечащего врача – он же и пропуск дал – новому мужу этой женщины и сыну. Так муж на колени упал, просил прощения, а сын стоял просто убитый горем. Но думаю, что если отчим его не бросит, во имя любви к угасшему Лотосу, то всё в той маленькой семье будет хорошо. Особенно, если придёт к ним хорошая женщина. И, кажется, такая есть – это двоюродная сестра Лотоса, правда, не такая красивая как она. Но там главное, чтоб детей любила, и хозяйка была хорошая.
- Там, кажется, и мужчину есть за что любить – красив и благороден.
- Дай Бог им любви, всем – эти люди заслужили её. И всё, Алексей Зиновьевич, мне надо в капельницы доливать растворы.
- Давай я тебе помогу, я всё же повыше ростом. Так, вот этот пузырёк сюда. Капает хорошо?
- Да. Но в другую капельницу можно, я сама залью?
- Пожалуйста.
- О, у вас бригада Коммунистического труда, - появилась маленькая узбечка, при виде которой у Алексея Зиновьевича появилась недовольная гримаса.
- Да. А вы, когда входите в эту палату, стучите, пожалуйста, сначала. А то медсестра может быть занята с больным и от неожиданности, сделает что-то не так.
- Извините, если я вам помешала.
- Значит, привыкайте не исчезать внезапно, не предупредив медсестру, и не входить внезапно, сказал строго Алексей Зиновьевич. - Здесь всё-таки тяжёлый больной и люди здесь трудятся, а не отдыхают. Когда ворочают больного, вы тоже принимайте посильное участие.
- Посмотрите на меня, доктор, - кокетливо развела руками узбечка. - Что я могу с моими узкими плечиками и маленькими ручками, - молодая женщина  явно кокетничала с профессором.
- А зачем вы тогда пришли?
- Наблюдать.
- Наблюдателей нам не надо. Мы пускаем к тяжёлым больным в исключительных случаях и с обязательной помощью от посетителей. А наблюдатели только мешают. Поэтому прошу вас покинуть эту палату и больше здесь не появляться. Тем более, из семьи академика звонили мне лично и просили вас сюда не допускать, - говорил профессор, к радости Рели.
- Так что? Мне выйти пока вы здесь?
- Вам уйти совсем из этой палаты, потом по длинному коридору и на выход. Кстати, кто вам разрешил придти к больному? Кто пропуск дал?
- У меня нет пропуска. Но мне разрешили.
- Кто? Не знаете? Тогда вперёд и не задерживайтесь. Прощайте.
И когда пронырливая узбечка сделала вид, что ушла – Калерия была уверена, что дама не уёдёт совсем – в реанимации столько мест, куда можно спрятаться и тебе долго будут искать. Но Алесей Зиновьевич был уверен, что больше не увидит «проверяющую».
- Так на чём мы остановились? – Спросил, когда они вместе сняли подсохшую простынь и накинули уже готовую мокрую.
- Мы о Вере Петровне Марецкой говорили.
- Да. Не напомнишь мне, в каких фильмах она играла?
- Её основные это «Первая учительница» и ещё она сыграла Председателя колхоза в фильме «Член Правительства».
- «Вот стою я перед вами, мужем битая, кулаками стреляная – живая», - процитировал Алексей Зиновьевич, вживаясь в образ побитой, но не сломленной женщины.
- Да, были такие слова. А потом я видела её в фильмах по рассказам Чехова – ещё живей, кокетливая такая дамочка.
- «Машите на меня, машите», - изобразил Алексей Зиновьевич, что вызвало улыбку Калерии.
- Но ещё интересней она в спектакле: - «Странная миссис Севидж».
- Странная у нас вы, милая моя. – Вдруг профессор стал называть Релю на «вы». -  Такая развитая и красивая дама – думаю, что и стихи пишете. А не идёте учиться в Литературный институт, который, кстати, недалеко от вашего дома.
- Откуда вы знаете, где я живу?
- Простой расчёт. Раз вы гуляете, миледи, на Патриарших прудах, то живёте между Бронными улицами. Правильно? От этих улиц пешком можно дойти до площади Пушкина, или, ещё лучше, до театра Пушкина, а оттуда вам пальцами покажут, как пройти к Литературному институту.
- Во-первых, не называйте меня «Миледи» - это отрицательный образ, хоть и потрясающей женщины в романе «Три мушкетёра». Во вторых, я отлично знаю, где находится Литературный институт. И стихи, разумеется, писала когда-то. И повести. И отнесла вначале в отдел при доме Литераторов, где с начинающими писателями ведут разборки.
- И нашли куда нести. Там же такие Зубры сидят, которые держатся за тёплые местечки, чтоб допускать молодых, талантливых.
- Да чем же я им помешала? Я пишу совершенно иначе, чем они – так что конкуренцию не могу составить.
- Если вы талантливо и лучше их пишете – а я в этом не сомневаюсь – тем более они не захотят подвинуться. Ведь если вы перебьёте их труды более интересными – это им надо подвинуться, вписать вас в свой круг, выделить дачу в Переделкино, или хотя бы путёвки давать в их дом отдыха, где вы бы могли трудиться, чтоб вас ничто не отвлекало. Наконец, пускать вас за границу со своими творениями, а самим поубавить пыл. У них же там квоты на выезды.
- Да, страшную картину вы мне нарисовали – разумеется, мне не пробиться через этих Зубров, как вы их охарактеризовали. А пока даже дом отдыха их мне не грозит, чтоб я там поработала, чтоб меня не отвлекали.
- Конечно. У вас же сын – вы и сами туда не поедете.
- Что это вы, Алексей Зиновьевич меня на «вы» стали называть?
- А вот закончим о литературе говорить, так я опять стану тебя называть, как обычных медсестёр. Ты не против?
- Разумеется, я обычная медсестра, - говорила Реля, отжимая очередную простынь, чтоб сменить её на высохшую. – Поможете мне?
- Пришёл помогать, чтоб тебе кучу девиц из реанимации не звать. Стихи сложил, ради тебя, - говорил Алексей Зиновьевич, помогая Реле перестелить больного и накрыть его мокрой простынёй. Постоял, посмотрел, как Академик шумно дышит, покачал головой: - Надо же было старику так увлечься молодой барышней, что, я думаю, не выживет он.
- Мне тоже так кажется. Но та девушка, которая, как говорят, «отшила» тучного старика вовсе не простая барышня. Поскольку я уже вчера начала переживать об этом человеке, то сон меня просто сразил. Приснилась эта самая барышня-красавица, которая стоит перед этой громадиной.
- Ты видела его во весь рост, во сне? - Удивился профессор.
- Причём в одежде, а не как он сейчас перед нами лежит. В пиджаке и брюках он постройней выглядит. Но здоровенный. А эта прекрасная девушка перед ним щебечет, немного стесняясь. Передаю её слова, правда, не ручаюсь за точность:
- «Как вы смеете делать мне такие предложения? - С возмущением говорит эта красивая, бунтующая птичка. – Разве моя бабушка не писала Вам, ловелас несчастный, что  я ваша родная внучка? Помните такую-то, - (имя-отчество я не разобрала) - в городе Великие Луки – это недалеко от Москвы. Так вот вы её обрюхатели – (так и сказала маленькая девушка в гневе)  – родился мой папа – а потом уже я». Вот при этих словах Академике и упал. Ну а люди, не зная всей правды, придумали, что 18-ти летняя девочка ему отказала.
- Такой сон? – поразился Алексей Зиновьевич. – Да тебе ничего рассказывать не надо – ты сама всё знаешь. Не видала ли ты, - видишь, уже на «ты» перешёл - какой сон про меня? Может быть, скажешь, что ждёт меня в жизни этой?
- Вы, кажется, всего добились и не желайте большего. Смотрите на этого бедного душой человека, который много доставил страданий женщинам – в том числе той, которую вы удалили отсюда. Но он хотел для себя всё слаще и слаще подбирать дамочек. И, как видите, Бог его наказал.
- И сильно. Не хочешь ли сказать, что мне пора остановиться? Мне всего 50 с небольшим хвостиком, в то время как эта глыба на четверть века старше меня. К тому же, насколько я помню этого Академика – а ведь когда-то он и Профессором был – он всегда ел и пил много – вот и разросся до невероятных размеров.
- А вы стройный на ваши годы. Таким и оставайтесь долго. Только не перебирайте с женщинами. Ведь каждая женщина, обиженная вами, может послать вам вслед проклятие. Оно может долго ждать и накинется на вас, при очередной вашей болезни, вот как у Академика.
- Ты хотела сказать не при очередной болезни, а при следующей пакости. Нет, нет, не буду доводить разговор до плохого, лучше уйду. А ты, если надо будет перевернуть академика, зови всех санитарок, всех медсестёр. Я Фокиной и Тамаре сказал – твоим бывшим недругам – чтоб исправляли свою вину перед тобой.
- Ой, вот этих дамочек мне не надо. Достаточно дяди Миши и тёти Вали. Эти двое помогут мне больше, чем Настя и Тамара. Если бы я работала с ними, в общем зале – хотя я прошу Марину не ставить меня в одну смену с этими «девушками» - уже бы мучилась от их хладнокровного отношения к больным. И это ещё мягко сказано, - вздохнула Калерия.
- Да к больным они как «Айсберги», о которых поёт Пугачёва, зато к молодым кобелькам – прости за выражение, пылают страстью каждое их ночное дежурство. Ну, я пошёл, хотя сидел бы с тобой всю ночь – до того интересно с тобой беседовать. А Марине и я скажу, чтоб больше не издевалась над тобой, не ставила бы вместе с гулящими девками. За границей, знаешь, как таких называют?
- Нет. Я редко бываю за границей, - пошутила Реля. – И хожу лишь по тем местам, где не собираются подобные…
- Шлюхи, - это тётя Валя пожаловала в палату к Академику. – Как тут наш влюбленный?
- Вот именно, - ответил на первое слово санитарки Алексей Зиновьевич и вышел из палаты.
- Как он с тобой разговаривает – даже завидно. Все знают, что он в тебя влюблён, хотя женился всего-то… Господи, три года уже прошло, как он женился.
- Не надо об этом, тётя Валя. Давайте лучше чуть подвинем этого дядю на бочок. Только это надо сделать так, чтоб у него из ноги не выскочила иголка, через которую ещё должно много прокапать всяких растворов.
           - Думаешь, его спасут?
           - Спасут или нет, но в мою смену он не умрёт.
           - Тогда давай ещё Мишу позовём – он тоже хочет тебе помочь.
           - Зовите, тётя Валя. Хоть он и старик, а всё помощь.
           - Старик-то он мощный. Знаешь, как с ним легко работать. Утром всех перемоет, дамочек подмоет, поцелует их в одно место, если разрешат, и зубы вычистит, как женщина не сделает.
           - «Тётя Валя ещё не знает, что этот женский угодник, предлагал мне поехать с ним к морю, - с удовольствием подумала Реля, - а не то весь институт бы уже приписал меня к дяде Мише любовницей. Или Алексей Зиновьевич, который своей влюблённостью гоняет от меня молодых мужчин, послал бы дядю Мишу на пенсию, по поводу того, над чем сейчас смеётся.  Придрался бы, к тому, что пожилой ловелас, целует молодых дам, не в щёчку, а в «пичку», как говорят поляки, или чехи. Но целует, надо отдать должное дяде Мише, по их желанию. И все довольны».
           - Слышала, про его подвиги. Зовите вашего Илью Муромца.
           Пришёл довольно подвижный мужчина – не старый ещё, как говорили в реанимации – похожий на отца Калерии – даже возраста, наверное, такого. И помог так здорово, что медсёстры, даже если их всех собрать, не смогли бы так ловко повернуть Академика.
           - Спасибо, дядя Миша. Уж так помогли.
           - Пожалуйста, пойду ещё Наташе помогу её не подъёмных повернуть.
           - Передавайте ей привет. Скажите, что на следующей смене в реанимации мы с ней поговорим, если не будет много тяжёлых больных.
           - Как тебе наш Миша? Не предлагал ещё посетить его холостую квартиру? Те девицы, которые тайно посещали его, довольны. Зацеловывает, наверное, во все места? – Тётя Валя и сама, видимо, побывала у своего коллеги. Говорила это с таким видом, будто всё это ей хорошо знакомо.
           - Пусть зацеловывает, - улыбнулась Калерия. – Живое живому – только бы мёртвых не трогал.
           - И ты уже знаешь, - удивилась санитарка, - что у нас работал в морге санитар, который жил с трупами. Но это было давно – я только пришла работать. Как привезём покойника в морг, все трупы положены один на другого. Причём, мужчина на женщине. Вызвали врачей, что это с покойниками происходит? Те произвели кой-какие анализы, и установили, что этот санитар и жил с некоторыми трупами. Некрофил называется. Вылетел из института в Кащенко.
           - Тётя Валя, расскажите историю из жизни института, которая бы подняла мне настроение.
           - Вот какая ты впечатлительная. Я женщинам на улице или в очереди пошепчу такую басню, так смеются.
           - Им бы хотелось, что когда они умрут, над их трупами издевались?
           - Но никто не прикладывает это к себе. Думают, с ними такого не может произойти. Но могу и тебя развеселить. Представь себе идёт обход в Реанимации Академика. Это того, про которого я тебе рассказывала, что он три раза был в клинической смерти.
           - Кстати, тётя Валя, фамилия его Арутюнов. И он не желает, чтоб его реанимировали в четвёртый раз – видно ему там, за горизонтом показалось лучше, чем у нас на Земле.
           - Молодец, выучила. И, как ты уже знаешь, по своим наблюдениям, не все ходят за Арутюновим. Как-то врачи разбредаются по своим больным, если больные хорошие и не надо их показывать светилу. А этот доктор какой-то и вовсе не наш – привёл студентов, что показать им давно лежащего в коме больного. Причём больной – его знакомый – чуть ли не сокурсник. Вот он рассказывает подробно о его жизни и говорит – как враз человек заболел – инсульт и вот лежит и, видимо скоро умрёт – на нём, мол, все крест поставили.
           - Надо же о друге или сокурснике рассказывать столь равнодушно.
           - И тут происходит самое замечательное, что тебя порадует.
           - Сокурсник этот встаёт или садится в кровати? – Предположила Реля.
           - Лучше. Он вдруг задвигал губами, будто собирая слюну, и плюнул прямо в этого «друга».
           - Вот это фокус. Вы меня развеселили. Но попал ли он в него?
           - А тот как раз, видя, что он двигает губами, наклонился.
           - Думал, что он выдаст тайну, где тёща бриллианты закопала? – Калерия засмеялась.
           - Ну, вот и ладно. Пойду девчонкам в реанимации помогу больных переворачивать. А то Миша, доказывая свою мощь, надорваться может.

                глава 16-я и дальше ))) http://www.proza.ru/2012/05/05/856