Из ведра ночи текло лунное молоко, заполняя улицы, дворы и проулки. Звёздные мухи прилипли к липучке неба. Они жужжали, напрягаясь, часто махая серебристыми крылышками, стараясь от неё освободиться и обретя свободу, падая, сгореть в темноте. Зажжённые фонари освещали змею дороги, что извиваясь, ползла вдоль старых тёмных заборов. Июль выполз из берёзового сундука, прищемив себе длинную, ниже колен, бороду. Бронясь, одной рукой он приоткрыл крышку сундука, другой, вытащил бороду и, облегчённо вздохнув, пошёл лёгкой танцующей походкой по опустевшим тихим дворам.Улица, выпустив меня из своих объятий, разлила тишину, смыв стук моих неторопливых шагов.
Я подошёл к дому, где жила Татьяна и посмотрел в окно, налитое тоской и мутным как брага светом. Татьяна в доме была одна. Дверь была не заперта. Я вошёл в дом. В прихожей в углу висел алюминиевый умывальник, под ним стояла крашеная табуретка с эмалированным тазом. Напротив, в углу стоял высокий алюминиевый бачок с водой, на крышке которого лежал голубой эмалированный ковш. Я заглянул в кухню. Некрашеные чисто вымытые полы были застелены самоткоными полосатыми дорожками. На окнах висели простенькие белые ситцевые занавески, по краям вышитые гладью. Верхнюю половину окон прекрывал лёгкий белый тюль. В кухне стоял большой деревянный стол, покрытый голубой в белую клетку льняной скатертью. За столом сидела Татьяна и задумчиво глядела в зеркало. У зеркала горела свеча. Пламя колыхалось от её дыхания, а по белёным стенам качались тени, то, играя, то, замирая, то, пропадая в углах ухоженного дома.
Я снял у порога туфли, тихо на цыпочках вошёл в кухню и, положив руки на её плечи, заглянув в зеркало, тихо выронил:
- Здравствуй, Танюшка. Я прилетел к тебе, чтобы склевать зёрна твоего одиночества и тоски. Ты видишь, пока я летел, я поранил крыло. Ты будешь лечить меня?
Она, не оборачиваясь, поглядела на моё отражение в зеркале.Её большие серо зелёные глаза уронили вспышку света в зазеркалье моих глаз и улыбка, соскользнув с лица, растворилась в тусклом свете свечи.
- Я плохой лекарь, для таких заблудших мальчиков как ты. Еще не расцвёл цветок любви, который я могла бы сорвать и его соком окропить твою рану,- тихо сказала она, не поворачивая головы.
Я обнял её худенькие плечи и коснулся губами её бархатной шеи. Она вздрогнула, резко повернулась ко мне и, отстранив меня, взяла свечу и поднесла к моему лицу. Пламя сначала засмеялось, а потом, успокоившись, лизнуло красным языком темноту, осветив моё бледное лицо.
- Мальчик, ты так молод ещё, тебе всего лишь пятнадцать, а ты спешишь поймать мотылёк минутного счастья. Ты едва ли его разглядишь, среди лёгких теней, средь небес, заболоченных звёздной травой. Ты заблудился наверно. Иди домой, тебя ждут родители. Не проси ни о чём,- сказала она, отвернувшись от меня, поставив свечу на место.
Я резко повернул Татьяну к себе и, встав на колени, обнял её стройные ноги. По щекам потекли слёзы, капая в подол её лёгкого платья. Сорвав с души львиную шкуру и, бросив её к ногам девушки, со слезами на глазах я прошептал:
- Подари мне кусочек этой лунной ночи, приправленной любовью и лаской. Напои меня вином нежности, отрави своею печалью. Искупай меня в грехе и дай познать высоту блаженства.
Она рассмеялась.
- Ты просишь об этом девушку старше себя на три года! Ты, верно, ошибся дверью. Моя душа глуха, она не слышит твоей мольбы. Я не желаю с тобой больше говорить, и не желаю тебя слушать. Слова, что мыльные пузыри, такие радужные, лёгкие лопаются, чуть взлетев, ничего не оставляя. Ступай домой, а то я могу рассердиться,- строго сказала она, поднимаясь со стула.
Она, погладила меня по голове как маленького ребёнка, велела мне встать с колен и холодно поглядев, проводила до двери. Я молча обулся и, посмотрев на её худенькую ладную фигурку, нежно коснулся её щеки.
- Да иди уж,- нетерпеливо произнесла она и открыла мне двери.
Ночь поглотила меня с моей обидой, моими слезами. Перед глазами стояло её ангельское лицо в полумраке горящей свечи. Я посмотрел на небо и провалился в звёзды. Душа кричала, но крика никто не слышал. Я, обернувшись, поглядел на окно её дома. Оно было тёмно. Припрятав грусть в уголке души, я быстро, не останавливаясь, пошёл домой. Эта ночь, освещённая тускло свечой, просочилась мне в сердце и осталась там навсегда.