Проводив дочерей в Песчанки, Настёна осталась одна. Жить наедине со своими мыслями в такое трудное время было тяжело, и она часто наведывалась к Лукерье. Постояльцев подруги она побаивалась, но одиночество для неё было ещё страшнее. Очень осторжничая, быстро пробегала Настёна по знакомому подворью и скрывалась в кухне. Она появлялась так неожиданно, что Лукерья вздрагивала:
— Ох, опять ты крадёшся... Напужала до смерти...
— Боюсь я их, Луша. Слыхала, что они с Анютой сделали? Молодуха чуть не померла...
— Про ту беду знаю. Жаль Анюту... Такой красивой была, а теперь вся в кровоподтёках от побоев и измывательства.
— Вот я и стараюсь теперь задворками ходить, чтобы этим нелюдям на глаза не попадаться.
— Так то ж красивая молодка... Они и позарились... А на нас чё зыркать! Али ты, Настёна, девкой стала? — подшутила Лукерья над боязливой подругой, чтобы снять ее оцепенение от страха.
— Всё одно боюсь! Волк он и в овечьей шкуре — волк... Для них, что молодуха, что старуха — была бы юбка... — трепетала от страха Настёна. — Не знаю, как ты с ними в одном дворе живешь... Я бы от страху уж померла...
— А куды ж мне итить со своего двора? Да и не одна я такая... Что Господь даст...
Как всегда разговор незаметно переходил на детей, и матери мечтали о том времени, когда Иван женится на Ольге, будут внуки...
Однажды они даже поругались, не сойдясь в выборе имени своему первому внуку. Лукерья непременно хотела назвать Захаром, а Настёна настаивала на имени Андрей. Спохватившись, обе смутились, а потом долго плакали над несбыточностью своих надежд.
— Луша, не все же погибают на войне. Можа, нас беда обойдет...
— Оно-то так... Можа, дети наши выживут в эту годину, а мы с тобой... У меня всё чаще сердце болеть стало... Дождусь ли, когда супостатов этих с нашей земли погонят, когда сыночки мои возвернутся... — снова зарыдала Лукерья.
— Нет, Луша, Господь милостив. Не допустит он такой беды... И детей наших он не разлучит...
— Кабы весточка какая с фронта... Всё легче было бы... Давно я Ваню не видала... Какой он теперь?
А Иван в это время сидел на склоне пологой балки и, не отрываясь, глядел на бессмертник. Лиловый маленький цветок слегка покачивался под дуновением ветерка. Трава давно пожухла и покрылась густой седой изморозью, а этот цветок с жёсткими сухими лепестками гордо держал свою головку. Утренние лучи солнца скользили над осенней степью, но согреть её уже не могли.
«Ночью был мороз, а я и не заметил, — тронул Иван холодный белый налёт на сухой траве. — Скоро зима, а мы всё отступаем... Ночной бросок наш неспроста... Можа, теперь в наступление пойдём?»
На дне балки стоял танк, замаскированный ветвями терновника с редкими синими ягодами. Ещё не остывший от долгого ночного перехода, он источал запах горячего металла и отработанных газов, нарушая степную гармонию и настораживая.
Иван прислушался. Тихо. «Спят ребята... Устали...» Он и сам испытывал неимоверную усталость от прошедшей ночи, но нервное напряжение было столь велико, что он не мог после отбоя повалиться на землю и тут же заснуть, как это сделали его друзья. Иван вспоминал, как накануне этого перехода его вызвали в штаб.
— Дронов, ты из этих мест? — не отрывая взгляда от разостланной на столе карты, ткнул в неё пальцем полковник.
— Так точно! — взглянув через его плечо, вытянулся в струнку Иван.
— Так... Подойди ближе. Давай вместе подумаем. Нам надо перебросить танки отсюда сюда — сделав круговое движение ладонью над картой, опустил ладонь почти на её краю.
Иван проследил за рукой, и сердце его сжалось оттого, что путь лежал почти через родной хутор.
— Но перебросить танки надо так, чтобы ни одна живая душа не заметила нашего передвижения, — полковник поднял взгляд на Ивана и, заметив его бледность, спросил:
— Что побледнел? Есть какие сомнения? Выкладывай...
— Энто же рядом с нашим хутором... Оккупирован он...
— В том-то и сложность, что надо у врага под носом проскочить. Ты эту местность хорошо знаешь?
— Так точно! Все речушки и балки на своём вороном пересчитал. Помню.
— Тогда гляди... Думаю, что к вечеру мы пройдём по этому лесочку. С наступлением темноты проскочим низиной и вот тут переправимся через Дон. Быстро преодолеем открытое место и нырнём в лесок. Потом — балкой, вдоль речушки... Сюда... И к утру мы должны успеть замаскироваться на новой позиции. — Полковник прочертил пальцем предполагаемый путь и снова взглянул на Ивана. — Что скажешь?
— Энтой низиной нам не пройти, — опустил Иван палец на карту, — речушка на карте кажется безобидной, а на самом деле она русло промыла в белой глине, узкое и глубокое. Берега обрывистые. На коне враз перескочишь, а для танка — настоящая ловушка. Да ещё ночью...
Надо идти левее, по пологим балкам, поросшим кустарником. Потом к переправе над Доном, под прикрытием ивняка. А тут... — Иван стал словно заштриховывать карту пальцем, — обозначены отдельно стоящие деревья, а на самом деле небольшие островки из березняка. Мои земляки их колками называют. При необходимости можно рассредоточиться и укрыться в них.
Полковник на минуту задумался, рассматривая карту, и озадаченно произнёс:
— Обнаружить себя нам никак нельзя... Иначе поставим под срыв всю операцию... Ты ночью сможешь ориентироваться на данной местности?
— Так точно!
— Пойдёшь головным. Давай ещё раз пройдём по маршруту, чтобы исключить любую неожиданность... Надо проскочить незамеченными. При любых обстоятельствах мы не должны ввязываться в бой, от этого зависит успех.
Иван помнил, как долго они с полковником обсуждали каждый отрезок пути. Прикидывали, на какой скорости и за сколько времени пройдут его танки. Позже, когда ночью вглядывался в очертания пересеченной местности, Иван мысленно благодарил полковника, что он так детально и, как тогда казалось Ивану, слишком дотошно выверял каждый километр пути.
Ныряя из балки в балку, укрываясь в зарослях ивняка и в лесах, вёл он за собою машины по точно разработанному плану. И всё-таки, когда проходили всего в десяти километрах от родного хутора, Иван сбавил скорость и с трудом удержался, чтобы не изменить маршрут.
«Совсем рядом был... Мне бы только узнать, живы ли они...» — думал теперь Иван и глядел на бледно-лиловый бессмертник. Перед глазами, словно в быстрой карусели, промелькнули лица братьев, сестёр, и только глаза матери, полные грусти и тревоги, никуда не уплывали, а глядели долго и строго. Он запомнил её лицо таким, каким оно было в то утро, когда провожали его на службу в армию.
«Как же она там, среди немцев? Курень наш крайний... Ежели бомбили... Можа, уцелел... А можа, войска в хутор не заходили... Чё им в хуторе делать? От станицы он далеко... Линия фронта не должна через хутор проходить...» — успокаивал себя Иван и словно в первый раз увидел бессмертник, его неброскую, нежную красоту.
Вспомнил рассказ матери о том, что вырос он из слёз казачки, которая долго ждала своего возлюбленного из похода, но так и не дождалась... Огрубевшими пальцами он осторожно сорвал цветок: «Домом пахнет...» Теперь Ивану казалось, что этот маленький цветок вмещает в себя и отчий дом, и всю семью, и родную речку, и хутор, и любовь, и всю его жизнь на донской земле.
«Жива ли моя Оля?.. Ждет ли?..» — эти мысли бередили душу. Он по-ребячьи, рукавом, вытер глаза и оглянулся, боясь, что кто-нибудь заметит его слабость. Рядом никого не было. Он ещё раз прикоснулся к жёсткому полусухому цветку и осторожно положил в карман. Теперь усталость навалилась на него так, что в голове шумело, отяжелевшие веки сами стали закрываться.
«Надо немного поспать... — вяло подумал Иван, тяжело поднялся и, покачиваясь, направился к своему танку.