Мусорщик
Весна в этот год долго боялась заявить о своём приходе. Она ползла по-пластунски между почерневших сугробов. Бежала по хрупкому льду стынущих по утру луж, прячась под тонкой сеткой их треснувшей паутины. Она чего-то ждала, к чему-то готовилась. Копила силы для чего-то большого… Но пока о её планах не знали ни влюблённые, ни шизофреники. Не знали и дворники, посыпавшие солью с песком побелевшие за ночь дорожки.
Человек шёл по улице, раскачиваясь из стороны в сторону и размахивая руками. Редким прохожим могло показаться, что он кого-то пугал или сам, испугавшись, прогонял неведомое. Его лицо жило своей жизнью – странной и почти неосмысленной. Он шевелил губами, что-то говорил. Тихо, сам себе. А потом – вскрикивал. Коротко и почти беззвучно. Но так, что дрожь пробирала всё тело тех, кто услышал. И не успел отвернуться.
Мерзкое зрелище больной души не вызывало сочувствия. Хотелось скорей пройти мимо, забыть эту отвратительную фигуру в рваном, засаленном до блеска пуховике. Растворить её в сером утреннем тумане и зашагать прочь. К цели, свету и жизни.
Жизнь… А была ли она у него? Как начиналась – не помнил, к своему счастью. Не знал ничего про женщину на вокзале… Не мать, а просто – женщину, что его родила. Про спасителя, доставшего его полузамёрзшего, обессилившего от крика из мусорного бака. Про милицейский протокол, про свидетелей… Про «Дом ребёнка».
А если бы и знал, то вряд ли стал бы благодарить того, кто не дал ему умереть. И уж наверняка не поверил бы в искренность слёз раскаяния в зале суда.
Первое, что он помнил – это детдом. Странный шутник соединил в этом слове дом и детей… Злой шутник. Он помнил Бабу-Дусю… Её тяжёлую руку и смех, бьющий звоном в ушах: «Что, мусорщик, опять обоссался?!» Помнил соседей по несчастью, загнанных вместе с ним под одну крышу. Особенно тех, кто уже успел погулять на воле – молодых волчат. Помнил и дядю Валеру… Но очень не хотел помнить.
Годы шли, а жизнь всё не начиналась. Вместо армии – два года стройбата. Вместо работы – первый срок за пьяную драку. Порядки и там и там были схожи: выживал или тот, кто сильнее, или тот, кого почти нет. Ему не пришлось выбирать. Он просто стал тенью на грязном полу.
«Мусорщик» - это слово прилипло к нему, словно клеймо. И он нёс его год за годом. Ненавидел, но сбросить даже и не пытался. Потом – привык. И почти заставил себя поверить, что оно ему нравится… Улыбался, когда его так называли. Сгибался, становился меньше, но улыбался. Что поделаешь – и вправду «Мусорщик»!
********************
К ночи весна совсем исчезла из города. Вместо неё вернулась зима. С мокрым снегом и ветром, продувающим старый пуховик, словно сито. Тот, кто прятался под этим тряпьём, очень замёрз, но работы своей не бросал. Чертыхаясь себе под нос, кивая головой, словно сам с собой соглашаясь и, иногда, нелепо взмахивая руками, он катил наполненный доверху мусорный контейнер мимо чьих-то натыканных, словно сельдь в бочке, шикарных машин. Четыре дома по четыре подъезда. Шестнадцать тяжёлых ящиков, набитых зловонными отходами чужой жизни. Против одной тощей фигуры, закутанной в рваный плащ-невидимку.
**************************
-Петрович! Что у тебя творится на Прядильной?!
-Не знаю, а что?
-Не знает он! А у меня уже рука устала трубку снимать, да от жильцов отбрёхиваться! Живо разберись, почему у тебя уже пятый день контейнеры никто не убирает!
-Не волнуйтесь, Павел Семёнович, всё исправим… - директор ЖЭУ, дождавшись коротких гудков, аккуратно, словно взведённую мину, положил трубку на рычаг. Потом посидел пару минут, собрался с мыслями… И лихо понёс недовольство начальства в народ – к своим подчинённым.
***************************
Круг замкнулся скучно и до приторности однообразно. У судьбы не было желания проявлять для него фантазию. То, что и не должно было начинаться, оборвалось в смрадном контейнерном боксе резкой болью в груди. А потом было присыпано, словно пеплом, падающими сверху разнокалиберными серыми мешками.
Один, два, три…, десять… Вот и нет Мусорщика.