Еще пять минут назад всё было иначе. А теперь он бегает по квартире, зажав левое ухо ладонью, сквозь пальцы течет кровь, и он расшвыривает вещи, попадающиеся ему на глаза. Громко ругается. А мама копошится в ванной, ища перекись. Я лежу с раскрасневшимся лицом, пятнами, щиплет глаза. Мне стыдно, и я не могу ничего сделать. Из колонок вырывается Queen.
- Папа, ну, прости, - ставлю пятилетние пятки на паркет. – Прости, папочка, - слезы падают крупными каплями на голые коленки. Я левую руку засовываю в голубые, с синим якорьком справа, трусы и сильно сжимаю свой маленький член. Жмурюсь, плачу.
Мама, наконец, смочила вату, поймала его в прихожей, отодвинула руку от уха. Зашипело. Волосы убрала. Мои, русые, от глаз сдула легким движением.
И тут я подумал – мы счастливы. Как будто нет этих моих слез, нет порезанного папиного уха и оранжевых детских ножниц для картона на полу, которыми я решил было подстричь папины черные, смоляные кудряшки, а они - предательски соскользнули и щелкнули по мочке.
Папа отбросил меня, схватился за ухо. Мама пришла с кухни, спокойная, пахнущая картошкой и сигаретами. Не стала кричать и пошла в ванную за перекисью. Да, мы – счастливы. Мы втроём. В этой тёплой квартире. Среди музыки, которую так любил отец. Он ставил диск, ложился на кровать в одних трусах. Закрывал глаза и слушал – “Deep Purple”, “Jethro Tull”, “ Uriah Heep”. А я с разбега, со своего дивана, крадучись – запрыгивал на него, холодные ноги, пряча под его, садясь верхом на немного полноватый, почти безволосый живот. Он. Хватал меня за худенькие ручки и ловко подбрасывал. Я кричал, заливался. Пищал. Как на скачках взлетал и непременно приземлялся. Потом он снова закрывал глаза. С кухни запах ужина. Его выпуклые глазницы, орошенные по краям густыми чёрными ресницами, которые делали его голубые глаза моложе и ярче. Ему всего 34. И еще будет 2. Лёгкая щетина. Мягкие выпирающие щеки. Руки, большие, расслаблено лежат. Пару волосков нахожу у его сосков. У меня таких нет. Я медленно подвожу к ним руку. Касаюсь большого светло-коричневого кружка. Папа открывает глаз, смотрит на меня неповторимо долго и неожиданно сбрасывает меня и закрывает одеялом. Визжу от радости. Щекочет. Пятки. Между ребёр. Вырываюсь. Голыми, без тапок, на цыпочках, ногами - на кухню. Мама оборачивается, длинные русые волосы перелились на свету от темного к светлому. Вцепляюсь в неё. Обнимаю за узкие бедра, утыкаясь шумно дышащим носом в передник. На стенах обои в кирпичик. У мамы играет телевизор. «Поле чудес». Пятница.
- Ну, всё. Сейчас будем ужинать.
Я вприпрыжку в комнату.
- Щас будем ужинать.
Перепрыгиваю папу. Ложусь рядом. Под подмышку с небольшим пучком волос. От него пахнет немного потом и маслом. Лежу.
- Какие у тебя волосы, - накручиваю на свой тонкий палец его кудряшку.
- Давай тебе подстрижем их?
Он лежит с закрытыми глазами и молчит. Я достал со стола свои ножнички. Вскочил, на грудь уселся к нему. Поднес мелкие лезвия к черному локону.
Стриг.
Лечу. Комната кругом.
Папа носится по комнате: туда-сюда. Ругается: «Блин, блин, блин».
Я начинаю плакать.
Мама с кухни:
- Что там? – звонким голосом.
С колонок “Show must go on”. Глаза ничего не видят. Виноват. Виноват.
Но всё как будто замедляется. Папины ноги тягучее и почти каменеют. Мамины руки, отрывая кусок ваты, застыли. Я опускаю лишь ладонь. Ставлю точку. Воспоминания закончены.
Картина – чёрная.