Моя мама изредка, когда, наверное, было невмоготу, доставала небольшую коробочку из-под посылки и выкладывала перед собой вещи: платок, туфли, прекрасную венгерскую шерсть, уже пропахшие нафталином. Это все из посылки, которую прислали в конце войны друзья ее Петра. Здесь же была открытка, которая пришла раньше посылки.
Ах, эта карточка неизвестной зарубежной фирмы с девушкой с подрумяненными щеками. На обороте слова, написанные под углом. «Моя родная, милая Катерина. Как я мечтаю вновь увидеть тебя и взглянуть на дочку…»
Дойдя до этого места, мама опускала руки на колени, открытка скользила в воздухе, и застывала на полу. Я подбегала и видела красивую девушку с кукольным лицом. Затем смотрелась в низкое зеркало, висевшее над сундуком, откуда мама доставала посылку, пытаясь сравнить себя с открыточной девушкой. А после переворачивала карточку и разглядывала круглые синие печати, не понимая, что это.
Как я могла знать, что десять лет назад, когда я только что родилась, эта карточка была проштемпелевана мужчиной из роты связи сразу же, как только посыльный приносил письма, открытки и посылки из особого отдела, где их проверяли на недозволенные вложения или слова. Она долго шла, эта карточка: снималась с одного поезда, после сортировки отправлялась другим, и везде за почтой был особый пригляд. Она шла от границы, по территориям с еще дымящимися от пожаров домами и предприятиями, проходила мимо городов, с остовами разбомбленных зданий, мимо пашен, на которые выходили крестьяне с плугами и солдаты с миноискателями, она шла по мостам, с только что поднятыми фермами, пока не попадала в края глубокого тыла, где не было боев, но было накоплено много горя от похоронок и слез вдов.
Не долго мама радовалась и гордилась открыткой, вызывая зависть соседок.
- Петя уже под Германией. Ну что там может случиться? - рассуждала мама с теми, кому показывала открытку.
Ее сестра Окулина, которую все звали Галей, крутила пальцем у виска:
- Ну что ты хвалишься, Катя? Нельзя…
И, действительно, нельзя было хвалиться, представляя фронт на фоне сурового голоса диктора Левитана какой-то чертой, которую «прорывают» наши с криками: «Ура! За родину, за Сталина!»
…Долгая битва под Будапештом с лучшей сохранившейся танковой дивизией Рейха была такой, как будто решалась судьба Германии. И это было так, отборные части пехоты и артиллерии поддерживали танковую дивизию гитлеровцев.
Т-34, в котором находился младший лейтенант Трубов, вырвался вперед, покидая понтонную переправу. И вовремя, снарядом она была разъединена и тотчас же понтонщики стали подгонять новую секцию. А танк выскочил на пригорок, замер, определяя линию огня. Сейчас он был застывшей пушкой против немецкого артбатальона, громящего переправу.
Наводчик Муслимов увидел вспышку и направил в ту сторону ствол стомилимитровой пушки. Выстрел, затем еще, и еще…
- Меняем позицию, - крикнул командир Петр Трубов, - нас начинают пристреливать.
Водитель Паша Козлов бросил танк вперед к застывшему от февральской стужи кустарнику форзиции. Бронированная машина, скрылась под ветвями, вспоротыми насквозь раскаленным от стрельбы стволом.
- Ничего не видно, - закричал Муслимов, - давай наводку.
- Я, сейчас, - поспешил отозваться заряжающий Степа Мельниченко.
- Отставить, оставайся с Муслимовым, - приказал командир Трубов. – Я сам.
Петр приоткрыл крышку башенного люка и присел на обод, свесив ноги над головой Козлова.
- Поднимай выше на пять. Огонь! - кричал вниз.
Танк с кустарником вздрогнули.
- Попал Карим! Теперь левее на десять…
Снова кустарник ожил…
Но и с другой стороны знали толк в наводке. От точного попадания в гусеницу с правой стороны Петра приподняло над землей, а машина загорелась. Крышку отбросило, сам люк перекосило, не выбраться. Да и кому, когда от удара снаряда взорвался собственный боекомплект.
Ничком лежавшего на холодной венгерской земле Петра перепоясало частью гусеницы, оторвавшейся во время взрыва. Но он ничего не почувствовал, вглядываясь остекленевшими глазами в синее небо Венгрии. Но видел он в последние мгновения жизни не это небо, а лицо своей милой и бесконечно родной Катерины и девочки, похожей лицом на ту, что была на postкарте. Так уж она виделась ему совсем взрослой...
А по понтону уже выбрался на берег почти весь танковый батальон, унося с собой сизый дым выхлопов. Но Петра и его команду не нашли геройские награды, потому что и в штаб части попал снаряд.
…Очень много лет прошло с тех пор. А мне все видится то мое детство, когда мама обреченно сидела с карточкой в руках. О чем она думала в эти минуты? Наверное, о том, каким было невообразимым счастьем, если бы рядом находился муж. Ее Петр Трубов.