Сюжет у меня не бойкий – взрывов не будет…
Надысь, в один из майских праздничных дней, я был в прокуратуре дежурным по району. Так, будь проклята та ночь, когда пришлось мне замещать нашего, вечно отсутствующего, следака Завертяева.
Так, вызвали в срочном порядке меня на место происшествия, а конкретнее — на убийство.
Убийство — убийству рознь… Некоторые не вычеркнешь из памяти своей никогда.
Приезжаю…
Частный добротный дом недалече от центра города.
Ворота во двор открыты настежь.
Вхожу…
Опрашивая свидетелей, суетятся повсюду менты, что плюнуть некуда...
А на земле, рядом с высоким крыльцом веранды, находился труп по пояс обнажённого пятидесятилетнего мужчины, в районе сердца которого в груди торчала рукоять шила. В том же районе были отчётливо видимы следы от пяти других проникающих ранений того шила в грудь. Рядом с ним — большая эмалированная чаша, чуть ли не наполовину заполненная кровью.
Сомнений в том, что в чаше была кровь, не возникало, ибо рядом с посудиной лежал огромный тесак, а на левой руке трупа имелись порезы вен, из которых продолжала сочиться сукровица.
—Карету вызвали?—спросил оперативника уголовного розыска.
—Та успеем!.. Никуда же не сбежит — готов!.. Сам себя порешил!—отвечал опер.
—Проверь-ка у этого Рэмбо пульс! И вызывай Скорую, да срочно!—даю ему указание.—Что здесь, вообще, произошло?—вопрошаю его я.
—Я проверял — пульса нет!—утвердительно сказал оперативник.—Убил изверг свою супругу в доме!.. Вышел на улицу и покончил здесь жизнь самоубийством!.. А крови-то, крови!—ответил опер и вызвал машину Скорой помощи…
Всё, думаю — долгожданный мой отпуск и поездка на Азовское море накрылись «медным тазом»…
Опять не мой день.
—Господи! Только не испоpти мне праздника!—обратился я тогда к Небу.
Объясняю вам, граждане, что расследование убийства — это не секс с любимой женщиной или получение удовольствия от вкуса редкостного коллекционного вина. Это грязь, с коей, иногда, приходилось и помощнику прокурора сталкиваться.
С подъехавшим на место преступления старшим помощником прокурора зашли в зал дома, где возлежала на тахте укрытая одеялом женщина, на вид — лет пятидесяти, с перерезанным горлом, множественными проникающими ножевыми ранениями в грудь и другие части тела.
Нет, она не была красоткой, похожей на Памелу Андерсон, но довольно-таки приятной наружности. Извращенцу тому постель её усыпать бы лепестками роз, а не лишать жизни, да ещё таким мучительным для неё способом.
Сослуживец диктовал, а я, в присутствии понятых, заполнял протокол осмотра места происшествия и описывал положение и состояние трупа. Всё шло, как обычно, своим чередом — мало ли приходилось выезжать на места убийств.
Заканчивался уже осмотр, когда подошёл помощник к кровати и резко сдёрнул с трупа женщины одеяло.
—О, мать её — три коня!.. О, какова ж.. судьбинушка твоя!— бросил я в пространство и дрожь прожила всё моё девственное тело, как шампур пронзает тушку цыплёнка—гриль.
Всё я, братцы, ожидал тогда, но только не того, чтобы у женщины отсутствовала нога ниже колена. Я был в шоке, просто вошёл в ступор… Судорожно сглатывая слюну, я давил в себе рвотный порыв. Затем заглянул под кровать, а там, Боже мой — протез для её культи.
—Что бы сие могло значить!—обратился я с вопросом к сотоварищу.
Ведь я изначально подумал, что это муж—изверг каким-то образом оттяпал пол ноги у супруги… Так я был сражён увиденным, ибо всё это для меня было в отношении женщины неожиданным и просто потрясающим…
А ведь это была лишь простая ампутации части ноги и протезирование культи у неё когда-то давным—давно...
—Не допусти Боже ничего подобного!—вымолвил я, успокаивая самого себя.
Вышел я тогда на свежий воздух и обжог душу спиртом насыщенного продукта, хлопнув губастый натощак с оперативниками. Я практически молча съел стакан водки в три глотка.
Отож… Восстановился немного, воспрянув духом.
—А куда же труп убийцы то делся?—спросил я оперативников.
—Ха-ха-ха!—разразились те смехом. Хохотали до слёз и рези в животе.—Ведь труп то оказался вовсе и не трупом.. Откачали его врачи со Скорой и увезли в больницу!—ответили мне.
—Охрану направьте в больницу!—распорядился я.
—Хорошо! Обеспечим его охраной, сестричками в белых халатах и даже патологоанатомом!—заверили меня.
Разве мог я тогда предположить, что по тому убийству мне придётся прекращать уголовное преследование за отсутствием в уголовном деле виновного лица…
Вот.. как это случилось...
После допроса свидетелей, стало известно, что убийство было совершено на почве ревности, когда супруга приехала из санатория. Мне было не понять — как можно было безногую женщину ревновать к кому-либо, это же абсурд — оборотная сторона смысла...
А затем произошло из ряда вон выходящее событие, никак не укладывающееся у меня до сих пор в голове...
Убийца, отойдя от стресса, отпросился в больнице у "ментозавра" в нужник, а попав туда, пролез каким-то образом в имевшуюся там форточку и совершил из под стражи побег. Подался тот бедолага к вокзалу на железнодорожные пути, дождался проходившего через станцию поезда и как Каренина Аннушка отведал адреналина перед тем, как предстать пред вратами Ада Небесного.
Ёшки матрёшки... Хороша же была стража...
Менты, они и в Ершове менты... А то полицаями назвали. Этих имбицелов с их примитивным мышлением как ни назови — так ментами до конца дней своих и останутся, так как бывших ментов и в полиции не бывает...
И тому масса примеров.
Долго меня уговаривал бывший начальник милиции Ментжуев, чтобы я не вносил представление в адрес областного УВД, что его подчинённые халатно относятся к выполнению своих служебных обязанностей, да выезжают на место происшествия без оружия, чем подвергают жизнь работников прокуратуры опасности, а также о том, что из под стражи у них убегают убийцы и о ряде других грубых проступков, имевших место.
Но рыба то гниёт с головы и все об оном знают…
Так, сам Ментжуев от имени УВД взял шефство над колхозом «Лобок»...
И, представить то страшно, что через месяц шефы из УВД вывезли весь крупно—рогатый скот из колхоза, чем обанкротили, практически, всё хозяйство, которое и до сего времени не могут никак восстановить.
Вот где преступники заседают, вот где сажать — не пересажать… Ну, да воздастся же им по их делам, видимо, самим Господом.
Памятник за доблестный труд на пользу трудового народа мне тогда руководство не додумалось ваять при жизни, да и медалью “За порядочность и терпение” награждать…
А зря...
Это же надо — убить сто восемьдесят драгоценных минут моей жизни на какую-то хрень, на этот осмотр места происшествия, да на ночь глядя такое видеть, что потом было до утра не уснуть, что не часто случалось.
Но случалось…
А сколько приходилось выезжать мне и за себя и за следака нашего Завертяева на эти убийства. Оторвать бы тому Веньке за то — встаньку.
Вспомнится же тот момент, когда впервые выехал я на труп, то, вообще, получил стресс на всю голову.
Менты, как всегда, где-то поодаль от трупа — на площадке покуривали.
—Где труп-то?—спрашиваю.
—Там — в комнате!—мне отвечают.
Света, как назло, ещё не было.
Обошёл все комнаты с фонарём — нет трупа…
Захожу вновь в зал…
Опять не вижу никого, а оборачиваюсь…
Мать е-я ети... А вот слониху то я и не приметил...
За дверью входной висела дородная мадам и так внимательно таращилась на меня, закатив очи к потолку и вывалив язык до тройного подбородка — вот тогда то мураши, словно Божьи коровки, наперегонки стали соревноваться по моей нательной шкурке.
Сознание вернулось в полной темноте и от обступавшего меня непроглядного мрака охватил ужас.
—Чего дурёха язык то мне кажешь!.. Чего дразнишься!—обращался я к самоубийце, когда на меня в одно мгновенье напал трясун и судорожные переливы до дурноты в печёнке.—Клюшка ты деревянная, так ведь напрудить можно и в штаны!—сказал я в пустоту, успокаивая самого себя, ибо находиться наедине с призраком в ночи было невыносимо; дышать было тяжело, словно что-то свинцовое сдавливало грудь.
Я представлял в то время из себя трусливого тушканчика—переростка…
—Вдруг, да тот объект, уже неодушевлённый, рухнет, да рухнет на меня!—пронзила в тот миг меня страшная мысль, когда я рассматривал странгуляционную борозду — след от сдавливания нежной женской шеи петлёй, встав на стул. Время остановилось и довольно долго я был в прострации, пока моё непослушное тело подчинилось приказу мозга.
—Не приведи, Господь, такое видеть и с такими объектами работать. Лучше с соседским бульдогом Формаилом встретиться в ночной тиши парка, да уболтать его, чтоб не покушался на важные мои органы, чем предстать в ночи один на один пред очами вот такой немой мадам!—обдумывал я положение, в коем находился.
Никогда я не завидовал работе следователя.
Можно один раз в своё дежурство выехать на место преступления, ну — два, три, но не каждый же раз разгребать эту грязь!—сделал окончательное я заключение и отключил в квартире телефон, как то сделал наш мудрый следак.
Другое дело — быть обвинителем в суде, любоваться, да поглаживать колени сидящей рядом красотки—секретарши весь рабочий день, а к вечеру попасть на некий сабантуй в кабинет судьи.
—Ведь, вроде, как парень я красивый, или зеркало тупит!—заявлял я, смотря на своё отражение и начёсывая чубчик кучерявый, как наш губернатор Пашка Ипатьев, которого намедни с поста Премьер турнул под зад коленом.
Как покажут того губернского чиновника «по ящику» — всё чуб свой гребнем начёсывал, всё начёсывал, как петух перед наседками. Дочесался дурашка...
Всё, надоело...
Устал...
Думал я тогда уйти в монастырь, но только не в мужской, а именно, в женский… Так, на месяц или два… Время осеменения наступало, не в стойле же весной находиться и по-мужски страдать, зарабатывая простату.
Чей не отказали б…
Думаю, что был бы принят, да хотя бы на место курьера — с номера в номер малявы передавать, обслуживая послушниц и их форум, ведь не напрасно же жил тридцать с лишним лет в хомуте и как в самом плохом кино.
Должен же был за все страдания в прокуратуре меня отблагодарить Всевышний…