Черная ветвь

               
                Стемнело. Я решил мысленно разбить всю поляну на квадраты, и ходить внутри каждого, потом переходить к следующему, чтобы ничего не пропустить. Потом расширить поиск до тех границ развалин, что помнил Вереним.
                Предположим, что ожерелье все еще здесь, но оно закопано глубоко. Моя волна свободно доходила до ста футов глубины, тут не было проблем. Но, допустим, я найду его где-нибудь под разрушенной стеной, и горой камней эдак по сто пудов каждый? Как мы будем доставать его голыми руками?
                На это Арканд уверенно сказал, что поедет в столицу с этой информацией, а уж они разворотят все на пути к такой важной для них вещи. Им главное знать, где конкретно ворочать эти самые камни.
                Можно также предположить, что те, кто забрал ожерелье из монастыря, не донесли его, и потеряли (были убиты по дороге?), и поэтому рыцари Ордена не нашли его в развалинах, но оно, допустим, осталось где-то в поле, которое стало лесом. Это означало, что после прочесывания развалин нужно будет прочесать гораздо более широкую территорию.
                И, нужно было также допустить, что ожерелье все-таки было унесено из монастыря. В этом варианте можно было попробовать восстановить события того дня, и увидеть, что же случилось с ожерельем. Это было сложнее всего.
                Иными словами все шло к тому, что на нашем спонтанном проекте имени Шлазонея я застряну как минимум на неделю. Тогда нужно будет найти ближайшую деревню, чтобы там у кого-то ночевать, и оттуда послать гонца к отцу, который, от злости, что я снова исчез без предупреждения, уже, наверное, сжег на площади не одно мое чучело.
Я был с ним полностью согласен. Это он еще не знает, что во всем замешан Шлазоней, которого мы оба ненавидели примерно одинаково, да еще со всякими легендами.  Но что не сделаешь ради любви?
                Арканд порылся в сумке у седла, и достал какие-то бутерброды, и бутылку вина. Посмотрел на меня вопросительно. Я пожал плечами. Не мог же я требовать от него трезвости на неделю. Он сойдет тут с ума.
                Я шагнул в травы, обнимавшие остатки стен, как призрачные руки. Стены все еще хранили старую тревогу. Коснулся первого камня. Темное облако старого горя взлетело с него, как встревоженная птица.
                Быть может, стоит сразу послать Арканда на поиски ближайшей деревни, чтобы он привез оттуда телегу вина – нам обоим. Моя голова забилась мириадой образов, как у других от пыли забивается нос. Работы будет много. Все это придется просмотреть и просеять. Поляна вокруг меня была колодцем концентрированной боли. И на дне этого колодца могло лежать, а могло и не лежать искомое ожерелье.
                Я стал ходить внутри своих мысленных квадратов, что означало, что приходилось подходить к разрушенным остаткам стены, влезать на нее, проходить по ней, потом спрыгивать в траву, которая порой доставала мне до пояса, какое-то время идти внутри стены, и разворачиваться на «границе» «квадрата», чтобы повторить путь, но уже двадцатью дюймами левее, и в противоположном направлении.
                Смотрелось это, наверное, дико, но мне не впервой было выглядеть сумасшедшим, а также спасало то, что из зрителей был всего один человек, и потом нашу импровизированную сцену одного актера накрыло плотное покрывало ночи.
                Меня оно не смутило, а Арканд задремал у дерева. Часа два спустя выглянула луна. К этому моменту я уже спотыкался, путался в траве, и чуть ли не падал со стен вместо того, чтобы спрыгивать. Надо было хоть немного поспать.
                Сказано-сделано. Я примял траву у одного большого камня, и сел там. Камень показался мне теплым, хотя солнце давно село. Не знаю, сколько прошло времени, но я открыл глаза, потому что что-то текло по щеке. Коснулся, размазал – это была кровь.
Кто-то сидел рядом со мной. Я сначала решил, что это Арканд проснулся, и перешел ко мне. Но профиль человека в свете луны был незнакомым. Я вскочил.
                А он все также сидел, прислонившись спиной к камню, и смотрел на меня. Его глаза были прозрачными, и луна не отражалась в них, а тонула. Свет луны плавал на дне его глаз, и на секунду я замер, завороженный этим.
Он заговорил, и волна той самой концентрированной боли воткнулась в мою грудь тремя острыми стержнями.
                - Ожерелье здесь. Я не дал им унести нашу святыню. Только я знаю, где оно. Но я не отдал его и своим. Рыцари Алой Ветви приводили сюда других ясновидящих, но я не разговаривал ни с кем из них. Ожерелье исчезло не без причины. Орден потерял былую славу. Он потерял даже былую честь. Ту честь, за которую мы сражались и умерли. Шлазоней и его так называемые рыцари больше недостойны владеть святыней. Но я отдам ее вам.
                - Я пришел, чтобы найти ожерелье, и отдать его законному владельцу, Элейлу Шлазонею. – Я сделал глубокий вдох, потому что стал запинаться, и путать слова. – Мой телохранитель хочет стать членом Ордена. Возвращение ожерелья – одно из условий. А я лично... понимаете, буквально мимо проходил. Мне не нужно ожерелье, мне нужно, чтобы они все – я махнул рукой в общую сторону спавшего Арканда, а заодно и всей столицы – от меня отстали... Понимаете?
                - Что бы вы сделали за то, что любите? Отдали бы свою жизнь? Я вижу... – Он закрыл глаза, но свет, игравший в них, не исчез, а разлился, рассыпался по его лицу и одежде. – Вы знаете, что такое любовь. Вы умрете за свою любовь.
Он внезапно оказался рядом, коснулся моей груди, и три стержня снова прожгли меня насквозь.
                - Это... – Я задохнулся от боли. – Не ваше дело.
                - Я любил мой Орден. Я умер за мою святыню. Как когда-то он умер за всех нас. – Голос призрака дрогнул. – А Шлазоней обесчестил нас всех. Возьмите Ожерелье, и я проинструктирую вас, кому его передать. Если вы не согласитесь, то мне придется сидеть здесь еще пятьдесять лет, прежде чем я найду второго такого же достойного, как вы, ибо я не позволю касаться Ожерелья абы кому.
                - Я – достойный? Вы смеетесь?! Я изгой! Я палач... – Но сопротивляться было бесполезно. Огромная сила повлекла меня к одной из стен. Я влез на нее, и старый монах с лунным светом в глазах толкнул меня вниз.
                Под стеной была огромная, скрытая в траве яма. Я упал в нее чуть ли не кувырком.
                - Возьмите вот тот камень, и швырните его вот сюда.
                Я выполнил то, что он сказал, и камень, вместо того, чтобы удариться об землю, с треском проломленных досок улетел в открывшуюся темную дыру. Две секунды спустя раздался громкий плеск. Эти две секунды превратились в моей голове в как минимум шестьдесят футов глубины.
                - Прыгайте туда.
                - Да вы что? Я разобьюсь... и утону!
                В следующий момент я уже летел вниз. Шестьдесят футов высоты – это очень много, особенно, когда в конце ты окунаешься в ледяную воду, и уходишь в нее с головой. Но меня вытащили за шкирку, и потащили вперед. Скоро под ногами было что-то твердое. Это оказались ступени. Я вылез из воды, дрожа, и остановился.
                - Не мешкайте! Вы же видите в темноте! Толкните вот эту дверь.
                Я сделал еще несколько шагов вверх по ступеням, и коснулся старой деревянной двери. Она отворилась с тихим, жалобным скрипением.
                На полу крошечной кельи лежало скорченное тело.
                - Они вас убили? 
                - Нет. Я умер от голода. Во время нападения я был в библиотеке. В затопленную залу ведет всего одна тайная дверь. Я пришел сюда, и решил защищать святыню до конца. Но они не нашли потайную комнату, хотя бегали по всему подземелью. И я не мог выйти – они возвращались в Гленадаран еще много месяцев спустя в поисках сокровищ, и увезли их все. Кроме самого главного.
                - Где же ожерелье?
                - У меня в руках.
                Я подошел к телу, и взялся за шероховатую ткань монашеского одеяния. Хрустнула кость. Я перевернул то, что давно стало мумией, и там, в складках истлевшей одежды, сухие белые кости обнимали черное ожерелье в виде ветвей дерева восхитительной, ажурной работы. Я коснулся костей, и на секунду они стали теплыми руками благородного монаха. Он смотрел на меня из-под темного капюшона глазами, в которых плескался лунный свет.
                Он вывел меня запутанной чередой полузатопленных подземных ходов. Казалось, что я пробыл по землей сотню лет. Но на поверхности все также была ночь. Луна, постояв над лесом, ушла по своим делам. К моим мокрым ногам, как мягкие волосы земли, льнули сохнущие осенние травы.
                - Благодарю вас. – Раздалось у меня за спиной.
                - А как же вас зовут? – Опомнился я.
                - Дар Гленадаран. Монастырь был построен на деньги моего отца, рыцаря Алой Ветви. А я стал монахом, потому что любил Бога, и верил Алой Ветви. Первое все также ведет меня, а вот во втором я ошибся. Спасибо, что помогаете мне исправить эту ошибку.
                Я кивнул, и взглянул на ожерелье. По моей ладони струился каскад черных, замысловатых узорных листьев.
                - Идите с Богом, хоть вы в него и не верите. Но вы с ним встретитесь. – Гленадаран был уже таким прозрачным, что сквозь него просвечивали белые стволы осин.
                - Это угроза?
                - Нет. Это напутствие.


                На следующее утро я продолжил «поиск», и рыскал туда-сюда по лесу еще три дня, как усердная ищейка. Через сутки прискакал мой Сарджи, а под конец недели я пожал плечами, сказал Арканду, что сделал все, что мог, и мы вернулись домой.
                Очевидно, что Шлазоней тоже серьезно не считал, что мы что-то найдем в руинах. О результатах «экспедиции» нас не спросили. Писем от него тоже больше не было. Арканд какое-то время повздыхал, но оставил идею стать членом Алой Ветви. Я знал, что у нас еще будет возможность написать эту главу вместе.
                Гленадаран рассказал мне, кому нужно было передать ожерелье. Жил тот старый рыцарь почти у самого Тюстриджа. Не ближний свет, но я подгадал встречу с ним под поездку на рудники, и поэтому никто ничего не узнал.
                На этом кончается история о черных ветвях монастыря Гленадаран. Серебро не темнеет ни от воды, ни от воздуха. Научный ответ о его цвете был мне очевиден, но я предпочел другую версию. И не стал судить, от чьей крови Алая Ветвь из серебряной стала черной.